Текст книги ""Зависшие" между мирами: самоубийство, эвтаназия, кровная месть"
Автор книги: Потап Медведьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Стандартный вариант
Человек, лежащий на смертном одре из травы дарбхи и листьев туласи, на земле, покрытой коровьим навозом, получает полное очищение, подобно тому, кто выполнил искупительные обряды.
Гаруда-Пурана II, 19,27
Чтобы прояснить детали того, как эти самые крестьяне «выкручиваются» из сложной ситуации, давайте рассмотрим похороны их односельчанина, умершего обычной смертью.
Во-первых, ему не позволят умирать на обычной кровати. Смерть на ней осквернит как её, так и место, где она находится. Если такое произойдёт, то кровать следует сжечь как нечистую, а самое место подвергнуть суровому очищению, прежде чем его займёт другая кровать. В противном случае говорить о возможности удаления души умершего из этого дома вряд ли получится. Все, кто после этого решится спать на этой кровати, «поимеет» весьма нежелательные «контакты» с душой умершего.
Так что в русских деревнях умирающего старались, по мере приближения к смерти, переложить на смертный одр. «Одр» (от слова «драть, отдирать») означает настил из сломанных, но не срубленных или спиленных деревьев. Такой метод изготовления смертного одра предполагал особую, неокультуренную природу создаваемого настила. Нахождение на нём, в некотором роде, облегчало умирающему возможность покинуть этот мир. Находясь на «одре», он как бы «отрывался» от окультуренного пространства, что позволяло ему умереть более лёгкой смертью[2]2
Этому же правилу следовало и приготовление смертной одежды. Ткань отрезалась не ножницами, а камнем или пламенем свечи. В некоторых случаях просто отрывалась. Шить надо было с изнанки, «на руках», левой рукой,
«на живую нитку», от себя, исключались узлы. Нельзя было готовить смертную одежду в праздничные дни. Часто её просто не дошивали до конца.
[Закрыть].
Чаще всего этот «одр» делали на санях, ибо у славян было принято, независимо от сезона, именно на санях, своего рода «земных кораблях», отвозить умершего на кладбище[3]3
В древнерусском языке выражение «сидеть в санях» зачастую означало – «быть одной ногой в могиле», «ожидать смерти».
[Закрыть] . В сани обычно запрягали старую и бесполезную в хозяйстве лошадь, которую после поездки на кладбище полагалось умертвить. Дабы через неё умерший не нашёл бы обратного пути домой. Со временем понятие «одр», как особое лежбище на санях, перекочевало на название самой лошади. И в современном русском языке «одр» означает именно старую и бесполезную лошадь.
«Прошка лёг под образа, да и выпучил глаза»
Русская пословица
Но на санном «одре» умирали не всегда. В ряде селений и местностей был «смертный одр» и в избе. Он представлял собой особую «смертную» лавку, которая (из-за особых своих качеств) всегда находилась в «нечистой» части избы (в сенях, у печи или у порога). Когда у человека становились видны признаки оставления «этого» света (округление глаз, убегание с его тела вшей, заострение или скашивание набок кончика носа, резкое посинение переносицы, неожиданно сильное «побеление» верхней губы, дыхание сразу через две ноздри и пр.) его перекладывали на ту самую смертную лавку[4]4
В принципе, для людей с повышенным порогом чувствительности (малые дети, глубокие старики, нищие, убогие, тяжелобольные и пр.), особенно если они находились в повышенно-эмоциональном состоянии, была возможность впрямую «видеть существ», свидетельствующих о предсмертном состоянии умирающего. Обычно считалось, что если провозвестники судьбы (духи болезней, смерть, ангел и пр.) находятся в ногах умирающего, то его смерть неизбежна. Если же они находятся «в головах» – то ситуация находится «под вопросом».
[Закрыть]. Кроме подобных случаев, лавка использовалась для целей лечебной магии, ночёвки чужаков (странники, нищие, пастухи и пр.), обрядов отправления членов семьи «на чужбину»[5]5
Последний обряд, несколько в изменённом виде, сохранился и в современной городской культуре. Согласно нему, перед поездкой куда-либо, отъезжающий должен некоторое время посидеть на стуле («присесть на дорожку») в молчании, а затем уже трогаться в путь. Смысловая подоплёка данного обряда состоит в том, что отъезжающий как бы маскируется. С помощью магических процедур (нахождение на смертной скамье, неподвижность, молчание) он как бы временно умирал для «этого» мира, что позволяло ему относительно безопасно выходить в «чужой». Данные действия, в совокупности с особой «выходной», то есть предназначенной для выхода в «чужое» пространство, одеждой, позволяли ему стать своего рода единообразной природы с «чужбиной». Что, в свою очередь, отводило от него внимание многообразных недоброжелательных сил, заполняющих чужое «неокультуренное» пространство.
[Закрыть] и т.п.
И вот крестьянин умирал. После трёхдневных бдений над ним, практически безостановочного чтения молитв, родственники совершали обряд выноса покойного. Если это действие выполнялось правильно, то дух (призрак) умершего должен был проследовать за своим телом[6]6
У буддистов, для обеспечения возможности правильной «транспортировки» тела умершего к месту кремации, священнослужитель привязывал свой шарф к трупу. Это должно было способствовать обязательности «закрепления» души умершего за его мёртвым телом и гарантированную транспортировку их на кладбище.
[Закрыть]. Родственники же прилагали особые усилия, чтобы он не просто проследовал, но и «забыл» место своего умирания. Для этого умершего выносили вперёд ногами, не касаясь при этом дверных косяков, трижды опускали гроб и т.д. Причём, весьма желательно было тело выносить не в дверь, а в окно или двери хлева, который обычно вплотную примыкал к жилой избе. Иногда даже разбирали часть северной или западной стен.
Для того, чтобы надёжнее «запутать» призрак умершего, похоронная процессия двигалась на кладбище самой длинной и самой извилистой дорогой. Сани с умершим по несколько раз заворачивали на одних и тех же перекрёстках. Лошадь, на которой тело усопшего везли на кладбище, нередко перепрягали перед возвращением домой.
Оставшиеся в доме старались сделать его неузнаваемым для умершего. Сразу за погребальной церемонией закрывали и даже иногда завязывали на полотенце входные ворота. В доме переставляли мебель, переворачивали вверх ножками столы, стулья, табуреты, стремились «смыть» все следы почившего. Мыли и перемывали стены, лавки, пол, посуду. По «смертному одру» сначала наносили удар топором, чтобы отсечь смерть, а затем выносили в курятник, чтобы его мог «опеть» петух – известный гонитель нечистой силы. Все эти процедуры должны были закончиться к моменту, когда умершего похоронят.
Возвращаясь к похоронной процессии, следует также упомянуть, что за пределами села на первом же перекрёстке она обязательно останавливалась. Гроб с усопшим на некоторое время ставили на землю. Это делалось на случай возможного «сбегания» души с кладбища. В таком случае «беглянка» должна была счесть местом своего умирания не то место, где она действительно отходила от тела, а место остановки погребальной церемонии. И «зависнуть», соответственно, над ним. Только после остановки на первом перекрёстке, тело приносили на кладбище, где священнослужитель молитвами «замыкал» его в пределах кладбищенской ограды и указывал умершему дальнейшее «направление движения».
Действуя подобным образом, крестьяне почти гарантированно могли избавиться от призрака умершего не только в пределах данного дома, но и в пределах всего села. Что же касается случая, когда чужой труп обнаруживали на территории крестьянской общины – здесь дело обстояло сложнее. Селяне не то что бы рисковали что-то неправильно сделать в ритуале – они не могли его исполнить в принципе. И причиною здесь, как мы уже упоминали, являлось то, что умерший был не известен хоронящим. Они, при всём своём желании, не имели к нему «доступа». Кодом доступа является вероисповедание и «секретное» имя, которое получил этот человек, входя в лоно данной системы. Если оно не известно – все усилия окружающих по «вытеснению» его души с места смерти были бесполезны. Призрак умершего на весьма неопределённое время зависал сразу в двух местах: на месте смерти и на месте хоронения.
В подобных случаях, в русских деревнях обычно делали максимум из возможного в сложившейся ситуации:
• Во-первых, умершего оттаскивали в какую-нибудь яму, далеко за пределами села и просто закладывали его ветками. И так как его не зарывали в землю, а лишь закладывали ветками, то он (мёртвый) с тех пор назывался «заложным мертвяком». Засыпать его землёй было нельзя, ибо земля не могла принять «нечистое». Если же люди нарушали этот запрет, она мстила им неурожаями, ураганами, засухами и заморозками. Дабы никто случайно не мог пройти вблизи места «заложения», его метили – ставили рядом или прямо сверху небольшой ветхий сарайчик.
• Во-вторых, метили и само место, где случилась смерть чужеземца. Здесь ставили маленькую часовенку, куда всякий проходящий должен был (во избежание злобного внимания со стороны неупокоенного мертвяка), положить своего рода плату за проход – щепочку, камешек или что-либо ещё . По крайней мере, помянуть добрым словом. Данное действие получило название «на помин души». [7]7
Тем, кому интересна эта тема, рекомендуем обратиться к работам замечательного русского этнографа Д.К. Зеленина и, в частности, к работе о «заложных» мертвяках (которые, правда, у него называются покойниками).
[Закрыть]
В принципе, при наличии определённых условий, подобные места (то есть места, неблагополучные для человеческих существ), видны даже невооружённым глазом. В частности, у белорусов Витебской области считается, что над местом, где погребён «неуспокоенный мертвяк», при отсутствии солнца всегда роятся стайки мушек. У украинцев Житомирщины с мухами связано следующее убеждение: если по дому, бестолково жужжа и вяло тыкаясь во все стороны, летает особо приставучая, так называемая, «осенняя муха» – значит, в дом вернулся «неуспокоенный мертвяк». Это предубеждение относится именно к тем мухам, которые, согласно временным реалиям, должны были «уснуть» на зиму, но по каким-то непонятным причинам этого не сделали. Местные жители утверждали, что в образе особо прилипчивой и надоедливой мухи как раз и является неупокоенная душа человека, умершего в этом доме ранее. Этим же и объясняется её особо болезненная «кусучесть».
Поведенческие особенности неупокоенных мертвецов (причём не только человеческих), время от времени использовалась и в охранно-оборонительных целях. К примеру, на Витебщине, чтобы волки не нападали на скот, жители села совершали обход вокруг села с головой собаки, загрызенной волками же. В Полесье, чтобы уберечь ткацкий станок от сглаза, его крестили убитой сорокой. У сербов в Юрьев День практиковались коллективные обходы села с петухом или змеёй, помещёнными в тыкву. После обхода их закапывали в землю для защиты села от града.
Естественно, что закапывали и замуровывали живьём не только животных. Случалось, что в стены домов, мостов и иных строений замуровывали ещё живых людей. Часто подобный обряд совершали представители различных сект при строительстве ворот и прилегающих к ним привратных башен зданий особой важности. Живой человек, зацементированный в такую башню, становился своего рода магическим заслоном против всех, кто без разрешения пытался миновать эти врата. Безболезненно, с магической точки зрения, мимо него могли пройти только те, кто, зная о «секрете» ворот, произносили в дверях особую формулу, ограждающую от невидимого «стража». Полную или хотя бы частичную неуязвимость также могли обеспечить:
• Одежда со специальными знаками.
• Амулеты.
• Напитки или пища, состоящие из особых ингредиентов (этими ингредиентами, как правило, были те же продукты, которыми перед смертью кормили будущего «магического стража» до замуровывания).
• Предварительный громкий стук в дверь (теоретически считалось, что громкий звук способен отогнать или лишить дееспособности демонические существа).
• Вхождение только с разрешения хозяина.
Не менее распространёнными вариантами было захоронение «хороших» (имеющих счастливую судьбу, незлобливых, добрых и порядочных) родственников под дверным порогом. Тех, про кого с полной гарантией можно было сказать, что они в своём послесмертном существовании не нанесут вреда живущим. Эти «добрые родичи», с одной стороны, препятствовали проникновению в дом «злого», а с другой, в силу «положительных» черт характера, «узнавали своих» и беспрепятственно их пропускали.
Траур
Знай, что смерти роковая сила
Не смогла сковать мою любовь.
Я нашла того, кого любила,
И его я высосала кровь
И покончив с ним, пойду к другим я.
Я должна идти за жизнью вновь,
Мной теперь владычествует сила
Уходящих под земной покров.
Гёте, «Коринфская невеста»
Если у хоронящих не было чёткой уверенности, что умерший не будет «являться» в селение в качестве призрака, на короткий срок устраивали общий траур. В русском языке слово «траур», появилось, по всей видимости, из немецкого. «Trauer» по-немецки означает «печаль и скорбь». «Скорбь», пожалуй, один из лучших русскоязычных терминов для обозначения того состояния, в котором должны пребывать все, знавшие умершего ранее. «Скорбить» в русском языке понимается как «сохнуть, морщиться, коробиться, сжиматься». Все эти глаголы восходят к необходимости для оставшихся в живых изменить свой внешний облик. Это необходимо для того, чтобы, в некотором роде, «замаскироваться», сделать свой внешний вид неузнаваемым для умершего.
В Белой Краине, во избежание укусов змей, матери мазали руки и ноги своим мальчикам помоями, оставшимися от масленицы.
Размышляя подобным образом, родственники и друзья одевались в особую одежду, уместную для этих случаев. На неё обычно прикрепляли часть одежды самого умершего, которую, перед опусканием гроба в могилу, предварительно разрывали и раздавали всем, пришедшим на похороны. У мусульман с этой целью использовалась одежда умершего, а у православных христиан – рушник, которым усопшего предварительно перевязывали. Собравшиеся брали кусочки и прикрепляли себе на одежду. Данное действие предполагало, что природа лоскута сольётся с природой одежды участника похорон и, благодаря содеянному, вся она приобретёт «защитные» свойства. Считалось, что умерший не сможет «увидеть» живого в таком одеянии, так как «подобное не отличает подобное».
Кстати, данный лоскуток, будучи своего рода атрибутом мира иного, сохранял свою магико-защитную силу и позже. Он облегчал обладателю превратности путешествия за пределами своего, окультуренного мира (деревни, села, города). Лоскуток обеспечивал магическую защиту от всевозможных духов, через чью территорию путешествовал его хозяин. Обычай этот оказался очень живучим и, несмотря на утраченный смысл, остался в этикете – в виде платочка, который обычно выглядывает из нагрудного кармана мужского «парадновыходного» костюма.
Кусочки одежды умершего вшивали в детские вещи, в постельные принадлежности (лоскутные одеяла), в завесу, которая отгораживала новобрачных от остального жилища и т.д.
Кроме лоскутка из одежды умершего, возможны были иные способы «маскировки»: одевание платья «наизнанку», «задом наперёд», натирание лица сажей, посыпание головы пеплом, изменение причёски (женщины распускают волосы, мужчины не стригут), выстригание плеши, вырывание волос, хождение без обуви, изменение имени и т.д. Особенно полезным было применение не одного такого способа, а максимальной их совокупности.
Протяжённость траура, в некоторых случаях, напрямую зависела от ряда показателей и, в частности, от степени родства. Вдовы и прямые наследники должны были соблюдать правила траура в течение года. Остальные родственники – желательно 40 дней, все же прочие (в зависимости от степени личной близости с умершим) – 9 и менее дней, минимум – 3. Точное количество дней вряд ли когда можно было указать точно – несмотря на определённые правила, с каждым умершим это следовало отсматривать отдельно.
Гораздо чаще траур распространялся на всех родственников и предполагал разные модели поведения, в зависимости от срока. К примеру, у древних иудеев траур делился на 4 части:
1. Три дня – глубокий.
2. Семь дней – скорбящие не появляются на улицу.
3. Тридцать дней – ношение траурных одежд.
4. Один год – отказ от музыки и удовольствий.
Для более точного определения сроков траура, в первую очередь следовало учитывать личность умершего. Чем более «зловредным» характером он обладал, чем большим было количество его «завязок» с живыми, тем строже должны были соблюдаться правила траура.
Однако далеко не всегда причиной «излишнего внимания» к живым являлись сами умершие. Достаточно часты были ситуации, когда живые из-за сердечных привязанностей, что называется, «не отпускали» умерших. Не отпускали, и потому становились невольной «добычей» предмета своей страсти. Подобное поведение нередко приводило к психическим расстройствам, физическим недомоганиям и истощениям. Чтобы защититься, знающие люди рекомендовали скорбящим носить на себе медальоны, в которых хранились частички умершего (волосы, его изображение, земля с могилы, воск с покойницкой свечи, обручальные кольца и проч.).
Ещё раз повторимся, в целом, все защитные приемы особенно важны в тех случаях, когда с погребением и поминанием умершего были какие-то проблемы, как то: самоубийство, смерть на чужбине, смерть от несчастного случая («задрал» медведь, убило молнией, придавило упавшим деревом и т.д.) В этих случаях оставшимся в живых надо было успеть принять адекватные меры, чтобы защититься от возможного внимания «неупокоенного мертвяка».
В случае смерти известного человека, родственникам умершего следовало разослать известие о трауре всем, кто его знал, чтобы те также могли позаботиться о своей безопасности (то есть изменить одежду, завесить зеркало, отказаться от начала дел и т.д.) В особых случаях (смерть правителя, важного государственного деятеля, народного героя) объявлялся общегосударственный траур, дабы все знавшие его могли предпринять меры защитного характера.
Формирование нового тела
Одиноким рождается живое существо, одиноким же и умирает. Положив на землю, как полено, мёртвое тело, родственники уходят, отвернувшись. Сопровождает его лишь только его «карма». А посему, следует накапливать добрую «карму», чтобы обрести себе спутника в «ином» мире. Ибо с хорошей «кармой» он преодолеет даже непреодолимое.
Манава Дхарма Шастра (IV, 240-242)
Наверное, вы не поверите, но в списке того, что нужно человеку для достижения упокоения в «мирах покоя», первым пунктом идёт потребность в обретении «нового» тела. Хотя с другой стороны, это так естественно и понятно: раз мы переходим в «иной» мир, то существовать в нём мы можем только с «иным» телом. А значит, наша душа для своего дальнейшего существования должна обрести новые формы или, если хотите, новые одежды. Без них – никуда! И что же мы знаем об этих новых формах?
К примеру, у нас есть ряд свидетельств от тех, кто там побывал и эти новые формы повидал. Верить им или нет – личное дело каждого, но просто отбрасывать в сторону эти свидетельства, пожалуй, не правильно. То, что мы сами подобного опыта не имеем, – не повод игнорировать свидетельства очевидцев. Случись такое с нами, тоже никто не поверит.
Так что исследователю лучше всего эту информацию к сведению принимать – может быть, когда-нибудь и сработает.
Итак, свидетельства. Вот, в частности, одно из них. Нам его оставил небезызвестный Плутарх Херонейский в одном из своих произведений – «Почему божество медлит с воздаянием»:
«Некий Феспесий из Сол (Киликия), родственник и друг Протагора, однажды упал с высоты и стукнулся затылком. Последовал глубокий обморок, из которого его не могли вывести и, сочтя мёртвым, решили похоронить. Перед самыми похоронами он вдруг неожиданно пришёл в себя и рассказал следующее:
«Как только мой дух отделился от тела, я сперва почувствовал то, что чувствует пловец, сорвавшись с корабля в пучину. Потом я словно вынырнул, и мне показалось, что дыхание моё восстановилось. Я огляделся, и душа моя раскрылась как сплошной глаз.... Через некоторое время я увидел поднимающиеся снизу души умирающих, они имели вид огненных шаров. И когда они лопались, то из них выходили фигурки человеческого вида, но совсем маленькие...»
Этому же, отчасти, вторит «Гаруда-Пурана», авторитетный древнеиндийский источник, которому примерно 1500 лет[8]8
Принято считать, что древнейшие части «Гаруда-Пураны» написаны в 4-7 веках нашей эры.
[Закрыть]:
«Умерший сбрасывает тело, как змея старую кожу. Возникает человечек, размером с большой палец, ветрообразный, страдающий от голода».
Кроме того, «Гаруда-Пурана» утверждает, что у этого «мальчика-с-пальчик» есть одна интересная особенность – он «ативаха», то есть «носимый ветром», или «ветрообразный». Если говорить доступней, этот человечек, этот мальчик-с-пальчик – призрак. Бестелесное существо, трагически зависающее над местом своей смерти в совершенно непонятной для него реальности.
«Боги, доподлинно так есть в Аидовом доме подземном
Дух человека и образ, и он совершенно бесплотный...»
Слова Ахилла, что увидел во сне своего убитого друга Патрокла.
(«Илиада. Песнь 23)
Но почему бы и нет, если таковое предполагает та реальность, в которую мы перетекаем после смерти? Хотя перечень существ, населяющих пограничную область, куда как более широк. Кроме призраков, здесь обитают русалки, кентавры, шуликуны, зморы, и многие-многие прочие, чей неполный список можно найти в любой энциклопедии сверхъестественных существ. Всех их отличает одна очень важная особенность – их тела не доделаны. Часть тела у них человекоподобна, а остальное – нет. В силу этого, пограничную зону, чисто условно, но можно было бы назвать областью «недоделанных» существ. А уже за ней расположена область совершенных существ, и путь каждого из нас лежит именно туда.
Правда, путь-то лежит, но толку от этого мало, ибо ни в теле призрака, ни в теле русалки, ни в теле козлоногого сатира, ни в каком-либо ещё теле-недоделке туда не попасть. Умершего и ставшего призраком человека здесь поджидает огромное разочарование. Даже какое там разочарование – настоящее горе, ибо он сам, лично, в этом «ином» мире просто не в состоянии добыть для себя это «новое и совершенное» тело.
Сказанное выше исключительно важно. Главное, что стоило бы вынести для своего развития из этой работы, – это, по сути, всего две фразы:
«Особенность мироздания состоит в том, что тело, которое понадобится человеку в «ином» мире, создать можно только в «этом»! И почти-почти всегда – только своими усилиями».
Вспоможение
«А как же помощь, – спросите вы, – как же усилия родственников, близких, или, более того – религиозного наставника? Получается, всё, что они сделают после нашей смерти, – напрасно?»
Безусловно, нет. Однако всегда следует отличать базис и надстройку, первичное и вторичное, главное и второстепенное. И нам следует знать, что всё, что сделают для нас они, – лишь оформление и окультуривание того, что сделали мы, сделали для себя сами. Мы сами своими поступками создаём себе будущее – они его оформляют. Мы создаём лицо – они прорезают на нём глаза и рот. Мы создаём органы для приёма «иной» пищи – они нам её поставляют. И так далее. Если мы сами для себя не заложили прочной основы, вся их практическая деятельность фактически бесполезна.
Мы утверждаем так, несмотря на то, что в практиках многих народов мира, во многих религиозных системах существуют и достаточно широко применяются различные способы «стирания грехов» умершего его родственниками, друзьями или религиозным наставником:
У хорезмских узбеков и таджиков есть обычай под названием «давра», что переводится как «выкуп грехов умершего». Для его выполнения в общине некий человек объявлял себя желающим взять на себя «грехи» умершего. Эта процедура проходила ещё до выноса тела на погребение. Мулла спрашивал у искупителя, согласен ли тот взять на себя грехи умершего, и получал утвердительный ответ. Поскольку взрослый человек практически всегда грешен, этот «вопрос-ответ» повторялся столько раз, сколько лет умершему. Минус 12 лет для мужчин и 9 лет для женщин, то есть тех лет, когда человек считался несовершеннолетним, а значит безгрешным.
В целом, этот обряд широко известен в мусульманском мире, но восходит, по всей вероятности, к домусульманским временам. Искупители грехов существовали и в Древней Греции, и в Древнем Риме. Они добровольно брали на себя не только грехи какой-то конкретной личности, но иногда и грехи всего города. Например, во время эпидемии или просто раз в год, для «профилактического очищения». В частности, в Древнем Риме, человека, взявшего на себя грехи того или иного города, кормили отборной пищей и исполняли все его желания в течение целого года. А по истечении этого срока облачали в священные одеяния и забивали.
В понятийном плане эта операция выглядит вполне логичной, но если перевести её в практическую плоскость, то исполнителям придётся столкнуться с рядом сложностей:
• Во-первых, человек, который изъявил желание принять на себя грехи другого человека, должен быть исполнен высокой степени искренности.
• Во-вторых, исполнитель обряда (священник) должен обладать возможностями провести данное действо.
На практике же мы обычно сталкиваемся лишь с внешним исполнением обряда. «Искупитель» якобы берёт грехи на себя, священник якобы содействует переводу, а собравшиеся являются пассивными свидетелями происходящего. Если мы обратимся к древности, то увидим, что действия такого масштаба, как перенесение греха с одного человека на другого – случаи крайние. И, как правило, «санкционированы» свыше. Здесь очень многое зависело от священника, и он никогда не смог бы сделать что-то подобное, не будучи уполномочен на это верховным божеством. Ему бы просто не хватило энергии.
По сути, проблема искупления возникает из попытки человека «объегорить» мироздание. Мироздание предлагает: «Веди безгрешную жизнь, и после смерти ты обретёшь благое и радостное состояние», а человек постоянно настаивает: «А я хочу не только после смерти, я хочу ещё и при жизни!» И плевать ему (человеку) на то, что это невозможно, – он хочет! А спрос всегда рождает предложение, и раз он хочет, в конце концов, найдётся тот, кто с пониманием дела скажет: «Да, я обладаю такими возможностями! Я могу сделать так, что ты обретёшь желаемое!»
Дальнейшее – дело техники, ибо проверить, сняты ли с человека грехи или нет, практически невозможно. Если «переводчик, или очиститель грехов» сумеет убедить страждущего, он может потребовать взамен всё, что угодно. И, как мы знаем, требуют. И требуют немало, от ежемесячного гонорара до полного подчинения – как фантазия и потребности подскажут. Страждущему объяснят, что определённые заповеди, конечно же, надо блюсти. В церковь, конечно же, надо ходить, вызывающе вести себя не стоит и, главное, не стоит рассказывать окружающим о существующих договорённостях. Ну, а случись какой сбой – все мы люди, все мы человеки. Речь-то идёт всего лишь о сумме компенсации...
Тому, кто тешит себя иллюзией, что после его смерти родственники за «большие деньги» найдут кого-то, кому можно будет «сплавить» все свершённые прегрешения, – в добрый путь! Остальные трезвомыслящие должны знать, что надеяться в этой жизни можно только на собственные усилия. Никакие деньги и силы «этого» мира не способны что-либо сделать в «том». Никакие связи самых высших сферах никого не спасут. Ничего из этого мира вы не сможете «перетащить» в «тот». Как говорит народная мудрость: «В саване карманов нет!» Шанс же, что за нас «заступится» кто-то из Великих, настолько мал, что о нём можно забыть. А посему стоит взять себя в руки и ежедневными усилиями готовиться ко дню «Х».
Но, всё же, что тогда делают родственники и друзья после нашей смерти? Что значат для умершего погребение и поминки, три, девять, сорок дней, годовщина со дня смерти? Неужели всё это пустое, самообман? Конечно же, нет. Эта деятельность по-своему важна и, по существу, подразумевает две составляющие:
• Похоронно-защитную, когда живые совершают процедуры по собственному «рассоединению» с умершим и защите от его возможных будущих козней.
• И поминальную, когда они помогают ушедшему сориентироваться на «том» свете, посредством кормления и снабжения информацией.
Не подумайте, что родственники в своих поминально-похоронных действиях руководствуются только «голосом сердца». Отнюдь! Голос разума также является немаловажной составляющей их побудительных импульсов. Каждый из них (если он, конечно же, не полный невежда) понимает, что если не помочь умершему упокоится, всем его близким придётся иметь с ним «дело»! И уж он, «мертвяк», просто так не отвяжется. Так что уж лучше выполнить все необходимые процедуры, чем иметь «проблемы» и «гостей» в будущем. С другой стороны – ведь каждому из нас тоже когда-то умирать. Помогут ли тогда тому, кто сам отказал в помощи?
У русских о формировании и подпитке «нового» тела умершего родственники начинали заботиться практически сразу же. Одним из самых первых дел, следующих за смертью человека, было выпекание для него поминального блина. Первый блин, ещё горячий, смазанный мёдом, клали либо на сам смертный одр, либо в головах умершего, либо на окно, либо на божницу.
