Текст книги "Испанка"

Автор книги: Понсон дю Террайль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Понсон дю Террайль
Испанка

На двенадцатичасовом расстоянии от Гаврского рейда плыл по направлению к нему весьма быстро коммерческий бриг «Чайка».

Погода была великолепная, ветер попутный.

– Скоро мы приедем в Гавр? – обратился к капитану молодой человек, одетый в узкие клетчатые панталоны, шотландский плед поверх короткого коричневого пальто и маленькую шапочку с двумя ленточками сзади, – одежда, изобличавшая в нем англичанина.

– Если погода не переменится, – отвечал капитан, – то к утру мы войдем в Гаврский рейд.

– И вы уверены в этом?

– Да, но, повторяю, если не случится какого-либо несчастия.

Капитан, видя, что все обстоит благополучно, отправился в каюту отдыхать.

Молодой же человек-, сэр Артур, задумался, припоминая прошедшее из своей жизни.

– Я пробыл в Лондоне четыре года, проживая лишь по десяти тысяч франков, проводя вечера в Сити у купцов, которые ловили меня для своих дочек. К счастью, я вспомнил, что был некогда виконтом Камбольхом, а также маркизом доном Иниго де Лос-Монтесом, что был членом клуба червонных валетов и, наконец, что зоркий сэр Вильямс предсказал мне великую будущность.

Вспомнив про потерянного наставника сэра Вильямса, Артур тотчас же удалился в каюту.

Он сел за столик, отыскал между множества бумаг записную книжку, страницы которой были испещрены какими-то необыкновенными знаками, в виде иероглифов, и начал ее читать.

Книжка эта была та же самая, которую Рокамболь нашел накануне своего отъезда под одним из портретов в замке де Кергаца.

Вот что он прочел в ней:

«В Париже есть дом в улице…»

– О, осторожный, сэр Вильямс, – проговорил Рокамболь, – название улицы написано иероглифами, которых я не понимаю. – «В доме этом живут маркиз и маркиза де…» – Теперь опять имени не разберу: «Люди богатые. У них. есть семнадцатилетняя дочь и сын, который четырнадцать лет тому назад отправлен юнгою на английском корабле Индийской компании и с тех пор пропал без вести. В случае его возвращения он должен получить в наследство по смерти отца громадное состояние. Итак, следует…» – Опять иероглифы, непонятные для Рокамболя.

Вероятно, последними было сэру Вильямсу труднее писать, потому что он употреблял их только для имен лиц, адресов, чисел и, наконец, самых дерзновенных замыслов.

– Проклятый сэр Вильямс! – воскликнул с досадой Рокамболь. – Я знаю, что он намерен был делать: выдать себя за сына маркиза и получить наследство… но кто она и где она – этого я не знаю…

– Все наверх! – раздался вдруг повелительный голос капитана.

Рокамболь выбежал на палубу, чтобы узнать, в чем дело.

– Милостивый государь, – обратился он к молодому офицеру, человеку высокого роста, лет около двадцати восьми, – объясните мне, пожалуйста, причину этой тревоги.

– Будет сильная буря, – отвечал тот с хладнокровием моряка.

– И мы находимся в опасности? – спросил Рокамболь, крайне удивленный, ибо вокруг не было видно ни одной тучки.

– Может быть, – отвечал моряк, глядя в подзорную трубу вдаль, – впрочем, Господь милостив, а капитан этого брига, насколько я заметил, знает свое дело.

– Так вы здесь не более как пассажир? – спросил Рокамболь.

– Да, я мичман корабля Индийской компании.

– Вы едете в Гавр?

– В Париж, где должен найти свою мать и сестру, которых я восемнадцать лет не видал именно с тех пор, как я десяти лет отправился юнгой на корабле Индийской компании.

Рокамболь вздрогнул. Он вспомнил только что прочитанное в записной книжке сэра Вильямса.

– Вы француз?

– Да… однако извините, меня, я должен сходить в каюту за своими бумагами, которые я должен спасти в случае крушения.

Молодой моряк удалился.

Рокамболь мгновенно задался целью следить за ним, разузнать от него все и тогда – не отступать ни от каких средств, лишь бы достигнуть желаемого.

– Француз, – бормотал он, – Индийская компания… уехал юнгой… восемнадцать лет тому назад!.. Это он!

– Начинается! – закричал кто-то на корабле.

И только тогда Рокамболь вспомнил о предсказанной опасности.

Действительно, сначала подул сильный ветер, и затем сделалось совершенно темно, и среди этого мрака послышались вопли женщин, плач детей и громкая команда капитана.

– Вот я и готов, – обратился к Рокамболю моряк Индийской компании.

Действительно, через плечо у него была перекинута жестяная сумка, талия туго охвачена поясом, из-за которого виднелись два пистолета и рукоятка кинжала.

– Рубите грот-мачту! – раздалось среди оглушительного рева бури приказание капитана.

И несколько минут спустя грот-мачта лежала уже на палубе.

Рокамболь бросился в каюту, схватил свои драгоценные бумаги и кошелек с деньгами и, привязав их к поясу, сбросив с себя лишнюю одежду, побежал снова на палубу, не желая терять из виду молодого моряка.

Лишь только Рокамболь подошел к нему, как вдруг последовал страшный толчок и затем раздался продолжительный вопль ужаса и отчаяния.

Корабль ударился о подводный камень далеко от берега.

– Лодки на воду! – послышалось на палубе.

Но Рокамболь и молодой моряк бросились уже с борта и плыли почти рядом.

Они плыли так около часу.

– Вы устали? – спросил его молодой моряк, заметив, что Рокамболь отстает от него.

– Да.

– Соберите последние силы, мы приближаемся к какой-то скале, где можем немного отдохнуть.

Но Рокамболь почувствовал, что члены его немеют. Он вскрикнул и начал уже исчезать под водой. Молодой моряк, услыхав этот отчаянный крик, подплыл к утопающему и схватил его за волосы. Но Рокамболь уже лишился чувств.

Придя в сознание, он увидел себя лежащим на земле навзничь под открытым небом.

Он собрался с силами, встал и начал глазами искать молодого моряка, спасшего его от неминуемой смерти. Но его нигде не было. Лишь неподалеку от себя Рокамболь заметил жестяную сумку. Обрадовавшись, он подбежал к ней и убедился, что это действительно та самая сумка, в которую молодой моряк спрятал свои бумаги.

Вдруг до слуха его долетел неясный крик. Он несколько времени прислушивался и затем, направясь к месту, откуда слышался этот голос, подошел к круглой расселине футов восемь глубиной, с совершенно отвесными и гладкими стенками. На дне ее лежал молодой моряк.

– Ах, – вскричал он, увидя Рокамболя. – Наконец-то вы услыхали меня!

– Как вы сюда попали?

– Сегодня утром я увидел в открытом море проходивший корабль. Спеша подбежать к краю нашего островка, чтобы дать о себе знать, я упал в эту яму, откуда нет никакой возможности самому выбраться.

– К счастью, я здесь… но как вытащить вас оттуда?

– Недалеко от того места, где вы лежали, вы найдете мою сумку с бумагами, пистолеты и кушак; он довольно длинен и прочен для того, чтобы вытащить меня отсюда.

– Хорошо, я иду за ним, – сказал Рокамболь, и в голове его мелькнула адская мысль.

– Если я его вытащу оттуда, – рассуждал он, – то все мои планы лопнут как мыльный пузырь; если же я этого не сделаю и овладею его сумкой, то сделаюсь маркизом с громадными доходами. Эх, дружище, надеюсь, что ты не упустишь этого счастливого случая.

Он сел на песок, открыл жестяную сумку, вынул из нее все бумаги и спокойно начал их читать. Первая бумага, которую он развернул, был патент мичмана, из которого Рокамболь узнал, что моряка зовут Фридерик-Альберт-Оноре де Шамери и что он родился в Париже.

– Отлично, – проговорил он с самодовольной улыбкой. – Итак, меня зовут Фридерик де Шамери, и я служил в Индии.

Затем он прочел письмо, писанное женскою рукой, оно начиналось словами: «Любезный сын» и кончалось подписью: «маркиза де Шамери. Улица Ванно, 29, в мой отель».

И Рокамболь начал читать письмо матери к сыну.

«Вот уже восемнадцать лет, как тебя похитили у меня, и только вчера, на смертном одре твоего отца, я узнала, что с тобой сталось. Маркиз скончался сегодня ночью, умоляя разыскать тебя; а я считала тебя умершим и целых восемнадцать лет оплакивала тебя. Адресую это письмо в английское адмиралтейство, надеясь, что оно как-нибудь дойдет до тебя и что тогда ты приедешь к своей несчастной матери и сестре.

Только вчера я узнала причину странного поведения твоего отца. В продолжение восемнадцати лет маркиз жил в отдельной комнатке отеля, не говоря со мною ни слова и платя мне годовую пенсию в сто луидоров. Долгое время мы считали его помешанным. Но вчера мы узнали страшную тайну, которую считаем долгом и тебе сообщить.

Тридцать лет тому назад твой отец был гусарским полковником и не имел никакого состояния; мы полюбили друг друга и обвенчались. Ты первый плод нашей любви; но спустя шесть лет положение наше вдруг изменилось. Твоего отца назначили в алжирскую экспедицию; он поручил меня своей родственнице, маркизе де Шамери. Июльская революция не, дозволила ему продолжать службу, и он воротился ко мне в Оранжери в 1830 году. «Так как мы бедны, – обратился он ко мне, – а между тем нужно нам позаботиться о воспитании нашего сына, то я принял место управляющего в компании разработки рудников в Вогезских горах». Я с радостью приняла это известие, и мы переселились в маленький городок. Спустя три месяца родственник твоего отца, Гектор де Шамери, который безумно пленялся мною, вышел на дуэль из-за какой-то ссоры, получил рану и через неделю умер.

Он оставил духовное завещание, которым сделал твоего отца единственным наследником в ущерб своей побочной сестре по матери. Гектор де Шамери, знавший тайну матери, глубоко возненавидел это дитя позора. Теперь, любезный сын, ты поймешь жестокое мщение этой женщины. Вскоре после этого я родила твою сестру. Пять лет спустя вдова де Шамери умерла; отец твой поехал на ее похороны и вступил во владение поместием Оранжери, которое Гектор де Шамери оставил своей матери в пожизненное владение.

В это самое время тебя похитили у меня, и с тех пор я считала тебя умершим.

Я написала твоему отцу об этом страшном несчастии, но получила на это весьма сухой ответ, что меня крайне поразило. Через месяц он воротился, и я с ужасом увидела, что он совершенно поседел. С этого-то дня он и сделался угрюм и молчалив и совершенно отделился от нас.

Перед кончиной маркиз был болен всего одну неделю ив продолжение этого времени никого не впускал в свою комнату. Но вчера утром священник, причащавший его, упросил допустить меня к нему.

– Марта, – обратился он ко мне, – в предсмертный час я тебя прощаю.

– Боже мой, – вскричала я, – что же я сделала, в чем вы меня прощаете?

Дрожащей рукой он вынул из-под подушки пожелтевшую бумажку и подал мне ее. Это было письмо вдовы де Шамери, написанное ею к твоему отцу за два дня до смерти. Вот содержание его:

«Любезный кузен! Сын мой назначил вас единственным наследником. Вот причина, побудившая его сделать это завещание: он хотел лишить наследства молодую девушку, которая, теперь могу признаться, есть мое собственное дитя. Я надеюсь, любезный кузен, что вы сделаете что-нибудь для этой девушки, которой я, к несчастию, оставляю очень мало, в особенности если вы узнаете, что Гектор любил вашу жену и что не вам, а своей дочери оставил он сто тысяч ливров дохода.

Маркиза де Шамери».

Итак, в глазах твоего отца я сделалась преступною женщиною, а сестра твоя – дитя нравственного преступления. Однако мое отчаяние и вопли тронули твоего умирающего отца: он начал сомневаться в своем предположении. «О, прости, прости меня! – прошептал он. – Не оплакивай твоего сына: он не умер; я сам похитил его потому что я считал тебя преступной, и мне хотелось, чтобы он никогда не узнал проступка своей матери и чтобы не пользовался богатством, которое приобрел но постыдными средствами…» Теперь же, милый сын мой, я прошу тебя немедленно вернуться к нам… твоя мать, которая шестнадцать лет оплакивала тебя, умоляет тебя об этом».

– Черт побери, – проговорил Рокамболь, дочитав письмо до конца, – преинтереснейшая история!

Затем он прочел еще несколько писем и записок, из которых узнал подробности похищения молодого юнги и удостоверился в том, что это есть тот самый человек, о котором говорил сэр Вильямс в своей записной книжке.

Затем он собрал все бумаги, положил их в жестяную сумку, надел ее на себя, опоясался кушаком, заложил за него два пистолета и кинжал и, видя берег Франции, недолго думая, со всего размаха бросился в море и поплыл к берегу.

В Париже во вторник, на масленой неделе, на бульваре Сен-Мартен народное гуляние было в полном разгаре. Повсюду расставлены были балаганы, качели, карусели и т. п.

– Пожалуйте, господа, пожалуйте! Здесь можно видеть О'Пенни, татуированного начальника индейцев, которому враги выкололи глаза и отрезали язык. Пожалуйте скорей! – так кричала молодая цыганка, выплясывающая болеро на балконе одного из балаганов.

В числе любопытных зрителей, собравшихся около этого балкона, стоял отлично одетый молодой человек.

Как видно, и он заинтересовался словами цыганки, потому что лишь только она удалилась с балкона, он тотчас же вошел в балаган.

Посредине сцены стояло большое кресло, на котором восседал О'Пенни с голыми ногами и туловищем, испещренными красными, синими и зелеными наколками, с полуоткрытыми глазами и продетым в верхней губе кольцом.

Молодой человек внимательнее всех рассматривал мнимого дикаря; наконец подозвал к себе содержателя балагана, который рассказывал почтеннейшей публике биографию главы австралийского правительства.

– Ваш дикарь понимает по-английски?

– Как же, понимает, – отвечал балаганщик с достоинством.

– Сэр О'Пенни, – обратился молодой человек к дикарю по-английски, – на каком корабле вы прибыли в Европу? На «Фультоне», «Стойком» или «Фаулере»?

При последнем слове О'Пенни сильно вздрогнул. Выйдя из балагана, молодой человек шепнул на ухо цыганке:

– Милая моя, хотите заработать десять луидоров?

– О, конечно, сударь! – отвечала цыганка, – Что же прикажете делать?

– Где вы живете?

– Здесь же, в балагане; я жена паяца; мы караулим по ночам О'Пенни.

– Отлично. Итак, если в два часа ночи я постучусь к вам, вы или муж отопрете мне?

– Да, – отвечала удивленная цыганка.

Действительно, ровно в два часа молодой человек поднялся на ступени балагана и тихо постучался в дверь.

– Муж мой пошел провожать хозяина, – проговорила молодая цыганка, впустив ночного посетителя.

– Милая моя, – сказал молодой человек, запирая дверь, – хотя вы очень хорошенькая, но я пришел вовсе не за тем, чтобы говорить вам об этом. Вот обещанные мною деньги, и за это вы должны рассказать мне все подробности о вашем дикаре.

– К несчастью, я очень мало о нем знаю, потому что мы недавно служим у г. Бабино.

– Не знаете ли, где ваш Бабино купил этого дикаря?

– Кажется, в Лондоне. Наверное не могу вам сказать.

– Послушайте, если я вам дам тысячу франков, вы позволите мне увести дикаря?

Тысячу франков! воскликнула цыганка. О! Мне кажется, что мой муж отдаст вам в придачу и самого Бабино.

Молодой человек подошел к дикарю, спавшему неподалеку на койке, и разбудил его:

– Маркиз де Шамери, – сказал он по-английски, – желает засвидетельствовать глубокое почтение злополучному баронету сэру Вильямсу.

Услыша эти слова, О'Пенни подпрыгнул на койке и выпрямился; он хотел заговорить, но издал лишь какое-то глухое рычание.

– Будь покоен, старик, я вижу, что ты узнал своего Рокамбольчика; я пять лет оплакивал тебя, думая, что дикари тебя съели, но вижу, что они довольствовались только татуировкой. Тебя удивляет, должно быть, что ты видишь меня маркизом де Шамери, – имя это тебе знакомо: оно было помещено в твоей записной книжке… Но об этом после, а теперь скажи мне – ты хочешь здесь остаться?

Дикарь сделал отрицательный знак.

– Ну, так пойдем со мной.

Рокамболь вручил цыганке тысячу франков; накинул на бедного дикаря какой-то плащ, взял его за руку и вывел из балагана.

– В Сюренскую улицу, – приказал Рокамболь кучеру, усевшись с дикарем в купе, ожидавшем его неподалеку.

По дороге он рассказал ему о своих похождениях со времени исчезновения из Парижа, рассказал и о встрече с молодым моряком на «Чайке» и все остальное.

Экипаж остановился в Сюренской улице.

Рокамболь позвонил у дверей хорошенького домика.

Войдя в свою маленькую квартирку в мезонине, где он жил инкогнито, он провел О'Пенни в свою спальню и затем приказал своему лакею немедленно ехать за доктором.

Рокамболь подал проголодавшемуся дикарю остаток пирога и стакан бордосского, которое он с жадностью истребил.

Спустя некоторое время лакей воротился в сопровождении доктора.

– Посиди здесь, дядюшка, – обратился Рокамболь к дикарю, – а я пойду приготовить доктора, который без того может испугаться твоей образины.

Оставив О'Пенни, он ушел в гостиную, где ждал его доктор.

Рокамболь объяснил ему, что пациент – матрос, служивший в Индии под его начальством, попавший в плен к дикарям, которые татуировали его и отрезали язык.

Прежде чем приступить к консультации, вернемся немного назад и выведем на сцену несколько новых лиц.

В один прекрасный день февраля месяца в Елисейских полях был громадный съезд экипажей и всадников; пешеходы же непрерывною толпою двигались по боковым аллеям.

Больше всех обращала на себя внимание голубая коляска, запряженная четверкою гнедых.

В коляске этой сидели две дамы в легком трауре: одна из них была лет пятидесяти, другая лет двадцати. Эта молодая девушка была Бланш де Шамери, красавица в полном смысле этого слова, но на лице которой отражалась какая-то меланхолия. Она обладала тою чистою, добродетельною красотой, на которой взгляд останавливается с восторгом и благоговением.

Мимо этой коляски проехало красивое ландо, в котором сидела молодая женщина. В то время как ландо поравнялось с коляской, молодая женщина нагло взглянула на маркизу де Шамери и ее дочь. Последние проехали мимо с опущенными глазами.

– О! – прошептала молодая женщина. – Я заставлю вас смотреть мне прямо в глаза!

В это самое время около колясок встретились два всадника; один из них небрежно поклонился даме в ландо; другой весьма вежливо поклонился Бланш де Шамери.

Когда коляски проехали, всадники подъехали друг к другу и поклонились.

– Ты из лесу, Фабьен? – спросил Роллан де Клэ.

– Да, – отвечал Фабьен д'Асмолль.

– И едешь домой?

– Не знаю… быть может, я поеду еще в Елисейские поля… погода чудесная…

– То есть ты хочешь следовать за голубой коляской, в которой сидит очаровательная особа, с которой ты так умилительно раскланялся.

– Любезный Роллан, – сказал обидчивым тоном виконт Фабьен, – острота твоя вовсе неуместна.

– А! Ты обижаешься; уж не жених ли ты прелестной Бланш де Шамери?

– Нисколько, – грустно отвечал виконт Фабьен.

– А ты заметил ландо, в котором сидела молодая особа?

– Заметил; ну, и что же?

– Знаешь, кто эта дама?

– Знаю.

– Ее фамилия тоже де Шамери; это кузина Бланш… Виконт Фабьен д'Асмолль вздрогнул.

– Роллан, – проговорил он взволнованным голосом, – если ты принадлежишь к числу тех наивных провинциалов, которые видят в камелиях герцогинь, то я тебя прощаю.

Роллан де Клэ улыбнулся.

– Дама, с которой я раскланялся, есть госпожа де Шамери, сестра покойного маркиза Гектора де Шамери…

– Довольно! – закричал Фабьен. – Этих слов достаточно, чтобы я был готов перерезать вам глотку, но я испробую все средства к примирению; но прежде скажу вам, что ваша мнимая госпожа де Шамери не более как развратная женщина.

– Виконт Фабьен, – закричал Роллан, побледнев, – вы подлец!

Фабьен вздрогнул.

– Итак, до завтра, – отвечал он яростно.

– Хорошо; я жду ваших секундантов, – сказал спокойно Роллан и уже повернул лошадь.

– – Еще одно слово! – крикнул Фабьен.

– Як вашим услугам.

– Я оскорблен вами, и, зная меня, вы не сомневаетесь, что мы будем драться. Но речь идет теперь не о нас, а о чести семьи, которою играет эта женщина, и я хочу раскрыть вам глаза на ее счет. Так как до этой минуты мы с вами были друзьями, то я уверен, что вы не откажетесь выслушать меня несколько минут, и для этого поедем шагом по аллее.

– Я всегда к вашим услугам.

И они поехали рядом по направлению к заставе Звезды.

– Во-первых, даю вам честное слово, – начал Фабьен, – что буду говорить вам лишь святую истину.

– Я вас слушаю.

– Покойный маркиз де Шамери наследовал своему кузену, маркизу Гектору де Шамери, убитому на дуэли восемнадцать лет тому назад. Ваша Андрэ действительно дочь маркизы, матери Гектора, но она в то же время дочь некоего Брюно, адвоката в Блоа, которого любила вдова де Шамери.

– Это ложь, – вскричал Роллан.

– Андрэ Брюно, а не де Шамери, как вы полагаете, – продолжал спокойно Фабьен, – воспитывалась у своей матери под видом сиротки; после смерти Гектора отец Бланш маркиз де Шамери оставил Андрэ двенадцать тысяч ливров пожизненного дохода, чего не нашел нужным сделать брат ее, маркиз Гектор. После смерти вдовы де Шамери Андрэ нахально и противозаконно присвоила себе имя и этим самозванством пользуется до сих пор.

– Милостивый государь! – воскликнул бешено Роллан.

– Позвольте, дайте мне договорить. Вы влюблены в Андрэ Брюно, и мне крайне неприятно разочаровывать вас, но делать нечего: тут дело идет о чести благородной семьи, и не я виноват, что ваша возлюбленная позволила себе так нахально смотреть на маркизу де Шамери и ее дочь…

– Виконт, – сказал Роллан, остановив свою «лошадь, – я вас слушал, пока хватало моего терпения, но теперь прощайте, до завтра.

Он пришпорил лошадь и поехал мелкою рысью в Флорентийскую улицу, где остановился у дома под № 18.

– Дома госпожа де Шамери? – спросил он у швейцара.

– Дома, пожалуйте.

Роллан де Клэ вошел к госпоже де Шамери весьма бесцеремонно, как к себе в дом.

– Доложите обо мне, – сказал он горничной, взяв ее за подбородок.

Горничная удалилась, а Роллан вошел в гостиную.

– Барышня теперь не может вас принять, – сказала горничная, – она просит вас пожаловать в восемь часов.

Роллан сдвинул брови и, не сказав ни слова, вышел, сел на лошадь и поехал домой в Прованскую улицу.

Роллан де Клэ был еще совсем юноша, без родителей и родных, но с двадцатью тысячами ливров дохода. Однажды, встретив Андрэ в каком-то обществе, он влюбился в нее до безумия и три месяца тому назад сделал ей предложение, которое она как будто не решалась принять, говоря, что она уже слишком стара для замужества.

Андрэ де Шамери была львица. Для Роллана же она была воплощенною добродетелью. Он бывал у нее несколько раз в день; она всегда с радостью его принимала. Но что с ней сделалось теперь?

Придя домой, он сел за письменный стол, написал и отправил по назначению следующую записку.

«Я сейчас только от вас; вы были дома и не приняли меня.

Я теряюсь в неизвестности, стараясь угадать причину вашей суровости, трепеща при мысли, что вы разлюбили меня. О! я жестоко страдаю. На коленях умоляю вас – объясните, что случилось? Жду ответа с нетерпением.

Роллан».

В ожидании ответа Роллан погрузился в размышления и дошел до того, что невольно начал верить словам своего прежнего друга виконта Фабьена.

Но сомнения его вдруг рассеялись как мрак от солнечного света. Грум принес ответ от Андрэ де Шамери, объясняющий, что неожиданный приезд барона де Шамери, ее родственника, был причиной, помешавшей ей принять Роллана, и что в знак примирения она просит пожаловать его сегодня вечером в восемь часов на чашку чая.

Было только пять часов, следовательно, осталось три мучительных часа.

Тут он вспомнил о ссоре с Фабьеном и о необходимости приискать секундантов, поэтому он наскоро оделся и отправился в клуб обедать.

Октав и Эдмон, его друзья, которых он застал здесь, согласились быть его секундантами. Роллан тотчас же написал Фабьену:

«Милостивый государь! Сегодня вечером меня не будет дома, а поэтому я не могу принять ваших секундантов. Но завтра в семь часов утра я буду с моими секундантами и шпагами в лесу, за Арменонвильским павильоном.

Ваш покорнейший слуга Роллан де Клэ».

Из клуба Роллан поехал домой, переоделся и на крыльях любви полетел к Андрэ.

Она протянула ему руку: он бросился перед нею на колени и робко проговорил:

– Я опять надоедаю вам своим дерзким вопросом. Решились вы уже согласиться на мое предложение? Я сегодня получил письмо от дяди, в котором он поздравляет меня с удачным выбором.

– Я должна еще подумать. Дайте мне неделю и обещайте, что в продолжение этого времени не будете стараться узнать о моем решении.

– Извольте, – отвечал Роллан с детской покорностью.

Вдруг он вспомнил про Фабьена.

– Вы знаете моего друга Фабьена д'Асмолля? – Спросил он, устремив на Андрэ испытующий взгляд.

– Остерегайтесь его, – сказала она спокойно, – это человек, которого нигде в порядочном доме уже не принимают. Два года он преследовал меня своею безумною любовью и, потерпев неудачу, чернит меня повсюду, где только может.

На другой день Роллан встал в пять часов утра, ожидая прибытия секундантов.

Октав и Эдмон прибыли аккуратно в назначенное время.

Роллан велел заложить трехместный экипаж, взял со стены шпаги, и. трое молодых людей уселись в карету и поехали.

Роллан приехал на место первый, и в ожидании противника молодые люди уселись на траве.

Спустя двадцать минут нетерпеливого ожидания вдали показался фиакр.

Из него вышел виконт Фабьен и два гусарских офицера.

– Господа, – обратился виконт к молодым людям, – имею честь представить вам моих кузенов, графа и виконта д'Оази.

Секунданты раскланялись между собою.

– Милостивый государь, – обратился один из них к Роллану, – важные обстоятельства принуждают виконта д'Асмолля просить вас о минуте разговора.

– Извольте, – отвечал Роллан, злобно улыбаясь. Виконт Д'Асмолль подошел к нему и отвел его в сторону.

– Милостивый государь, – обратился он к Роллану, – я должен объяснить вам причину моего опоздания.

– Я вас слушаю, – отвечал с достоинством Роллан.

– Ваш дядя, шевалье де Клэ, сегодня утром прислал мне письмо, которое я захватил с собой.

Он вынул из кармана письмо и подал его Роллану, который прочел следующее:

«Любезный Фабьен!

Так как я поручил вам моего ветреника, то и на этот раз должен посоветоваться с вами.

Роллан пишет мне о женитьбе. Он влюблен в девицу де Шамери и хочет на ней жениться. Она из хорошей фамилии и имеет двадцать тысяч ливров дохода. Скажите мне ваше мнение относительно этой женитьбы. Жму вашу руку.

Шевалье де Клэ».

– На это, – сказал Фабьен, – я ответил ему следующее.

И он подал Роллану копию письма.

«Милостивый государь и друг!

Девица де Шамери, на которой хочет жениться ваш племянник, называется настоящим именем Андрэ Брюно. На подобных женщинах не женятся. Вчера по этому самому поводу мы с ним рассорились, он оскорбил меня, и теперь я еду в лес, где с оружием в руках мы возобновим вчерашний разговор. Постараюсь нанести ему рану, с которой он пролежит в постели недель шесть. Надеюсь, что этого времени будет достаточно, чтобы навести его на более здравые понятия о супружестве и выборе подруги жизни.

Почтительно жму вашу руку. Виконт Фабьен д'Асмолль».

Прочитав это письмо, Роллан задрожал от ярости.

– Это письмо будет вам стоить жизни, – – проговорил он прерывающимся голосом.

– Хорошо, – отвечал спокойно Фабьен и обратился к секундантам.

– Господа, мы к вашим услугам.

Он скинул верхнее платье и взял шпагу из рук своего секунданта.

Роллан в свою очередь сделал то же самое.

– Начинайте, господа, – сказал офицер.

Роллан с яростью тигра бросился на виконта, но Фабьен был холоден и вполне сосредоточен.

– Любезный мой, – сказал Фабьен, – вы слишком горячитесь и поэтому управляете оружием хуже обыкновенного… Если это продлится, я вас могу убить, хотя вовсе не имею такого намерения.

– Нет, вы должны умереть, – бормотал Роллан, не помня себя от ярости.

В это самое время он подставился под удар; Фабьен протянул руку; удар коснулся плеча. Роллан вскрикнул, выронил шпагу из рук и упал.

Секунданты бросились к нему. Он был без чувств. Его перенесли в экипаж виконта, и один из секундантов поехал за доктором, который объяснил, что жизнь раненого вне опасности.

Спустя несколько часов после состоявшейся дуэли Роллан де Клэ лежал перевязанный в постели, в лихорадке, но в полном сознании.

Ему подали письмо, которое он с жадностью схватил, догадываясь, что оно от Андрэ:

«Милостивый государь, – писала она, – сейчас я узнала, что сегодня утром вы дрались с Фабьеном д'Асмоллем. Судя по вчерашнему вашему разговору, я догадываюсь о поводе этой печальной дуэли. Когда будете постарше и поопытнее, вы поймете, что вернейшее средство скомпрометировать женщину – есть поединок из-за нее. Своими глупостями вы, кроме того, довольно скомпрометировали меня, и поэтому с прискорбием уведомляю вас, что сегодня я покидаю Париж.

Готовая к услугам Андрэ де Шамери».

Чтобы объяснить читателю причину, которая побудила Андрэ написать это письмо, мы заглянем в ее домашнюю жизнь.

Утром накануне дуэли в квартиру госпожи Андрэ де Шамери позвонил пожилой человек, в очках, одетый в изношенное платье, с портфелем под мышкой.

– Госпожа Шамери дома? – спросил он маленького грума, отворившего ему дверь. – Моя фамилия Росиньоль.

– Пожалуйте, мне приказано провести вас прямо к барышне.

Грум провел Росиньоля в гостиную, где он просидел минуты две.

Затем горничная провела его в спальню, обтянутую синим бархатом с золотыми багетами и меблированную с изысканною роскошью.

На кровати сидела Андрэ де Шамери, закутанная в соболью шубку. Она указала вошедшему на кресло, стоявшее возле изголовья.

– Не принимать никого, – сказала она горничной, – а если приедет барон, то проси его подождать. Можешь идти.

– Теперь мы с вами потолкуем, – обратилась она к Росиньолю по уходе горничной.

– Як вашим услугам, – отвечал он, поклонившись. – Судя по вашей записке, вы хотите мне поручить важные дела.

– Господин Росиньоль, – проговорила Андрэ, – вы состоите начальником агентства взысканий, перекупки сомнительных долговых обязательств и проигранных процессов, не правда ли?

– То есть я директор Страхового и судебного общества обеспечения проигрышей денежных претензий, – поправил Росиньоль с важностью.

– Положим, но я имею дело не к обществу, а лично к вам.

– – Ко мне?

– Вы ведь из Блоа, не правда ли?

Росиньоль вздрогнул.

– Вы служили там у Корбона, нотариуса семейства де Шамери?

– Вы не ошибаетесь, отвечал Росиньоль, немного смешавшись.

– Он уволил вас за некоторые проделки, кажется, после смерти вдовы де Шамери.

– Вашей матери, – добавил он.

– Да. Приехав в Париж, вы начали заниматься всевозможного рода делами, меняли несколько раз фамилии и были не раз под судом…

– Милостивая государыня!..

– Но, в конце концов, как человек неглупый, вы сумели выпутаться, и господин Росиньоль. некогда Жюль Малуэн, сделался в глазах правосудия безукоризненным человеком, известным своею способностью развязывать запутанные дела.

– Если вы так подробно знаете мою биографию, то позвольте мне в свою очередь доказать, что и ваши тайны мне не чужды.