Текст книги "Приз"

Автор книги: Полина Дашкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Маша выехала из Москвы сразу после разговора с Рязанцевым. Она не любила опаздывать, опасалась знаменитых московских пробок. На этот раз ей выдали в посольстве „iai маленький старый «Форд», черно-серый, как кладбищенская ворона. Машина резко выделялась на фоне нарядных дорогих автомобилей, заполонивших улицы, особенно в центре. Но двигатель бьш мощный и работал исправно.

До дачного поселка ей удалось доехать всего за сорок минут. В пробках она не стояла, дорогу помнила отлично. Только оказавшись у ворот, она спохватилась, что явилась на час раньше. Оставалось погудеть, чтобы открыли, и позвонить Рязанцеву, предупредить, что она уже здесь.

«Приезжать раньше еще хуже, чем опаздывать, – думала она, слушая сигналы своего „Форда“ и протяжные гудки в телефонной трубке, – здесь, похоже, сонное царство. Охрана дрыхнет. Их светлость отвечать не желают. Интересно, кто проснется первым?»

Проснулся Рязанцев. То есть он вовсе не спал. Его голос прозвучал в трубке так резко и раздраженно, что у Маши зачесалось ухо.

– Извините, Евгений Николаевич, я приехала почти на час раньше, не рассчитала время.

– Не страшно. Где же вы?

– У ворот.

– Так въезжайте. В чем дело?

– Я бы с удовольствием. Не пускают.

– Что за бред! Они там оглохли?

– Скорее, заснули.

– Ладно, сейчас разберусь.

Пока он разбирался, Маша отъехала от ворот, припарковалась у обочины, вышла из машины. Воздух был, конечно, чище, чем в городе, но молчали птицы, от земли исходил горячий, какой-то прачечный пар. Маша потянулась, разминая суставы, щелкнула заколкой, распустила волосы. Два года назад у нее была стрижка «тифози», совсем короткая, делавшая ее похожей на лопоухого мальчика с тонкой шейкой. Сейчас волосы отросли до плеч. Она выглядела вполне женственно. На ней было легкое светлое платье без рукавов, белые открытые босоножки на тонких каблуках.

Над воротами она заметила глазок видеокамеры и почувствовала чужой взгляд. Кто-то наблюдал за ней, то ли излома, толи из охранной будки. Она стала подозревать, что ворота так долго не открывают вовсе не из-за общей вялости и сонности, которая разлита в воздухе. Кто-то ее здесь совсем не ждал и не хочет видеть. Впрочем, она отлично знала кто. Начальник охраны Егорыч. Он был тесно связан с Хавченко, активно кормился за счет американских денег, которые воровал руководитель партийного пресс-центра. Но, кроме того, его вполне устраивала ситуация, когда Галина Дмитриевна Рязанцева находилась в закрытой психиатрической лечебнице. Он владел горячей, скандальной семейной тайной и мог свободно манипулировать Евгением Николаевичем. Сейчас никаких особенных тайн не существовало. Муж и жена жили вместе. Врачи признали Рязанцеву здоровой. А что касается политических и шпионских секретов – Егорыч сам зависел от денег ЦРУ и был прочно впаян в этот узел. Это его бесило. Свое бешенство он, вероятно, решил излить на Мери Григ.

По детской привычке она загадала: если первым человеком, которого она здесь увидит, окажется Егорыч, значит, с самого начала дело пойдет плохо. Но если впустит ее кто-то другой, ей повезет, все будет хорошо. Она нарочно отвернулась от ворот, от камеры, и стала смотреть на березовую рощу. Стволы казались дымчато-голубыми, в кронах сквозила осенняя желтизна. Маше захотелось скинуть босоножки, пройти пешком сквозь рощу, до деревни Язвищи, увидеть старый дом, который сначала был барской усадьбой, потом детской лесной школой, наконец, стал закрытой психиатрической лечебницей. Она даже почувствовала горячую пыль тропинки и сухую щекотку первых опавших листьев под босыми ступнями, перед глазами серебристо мелькнули некрашеные доски деревенских заборов, дальше возникло поле, и, наконец, качнула ветками старая одинокая яблоня, которая когда-то спасла ей жизнь.

Маша так увлеклась этим мгновенным, воображаемым путешествием, что не услышала, как поехали в стороны створки ворот у нее за спиной.

– Машенька, здравствуйте! – голос прозвучал совсем близко. Она обернулась. Перед ней стояла Галина Дмитриевна. Из всех обитателей дома это был, пожалуй, единственный человек, который искренне обрадовался ее приезду.

Они расцеловались. Рязанцева казалась ниже ростом, голову ее туго обтягивал синий в крапинку старушечий платок, ситцевая темная юбка доходила до щиколоток и висела мешком. От нее пахло мылом, утюгом и ладаном.

– А я смотрю, вы или не вы? Я же помню вас стриженой и всегда в брючках. Знаете, так вам больше идет, – она вдруг замолчала, резко развернулась на глазок камеры, нахмурилась, но тут же опять посмотрела на Машу и улыбнулась. – Это ваш автомобиль? Какая мрачная расцветка. На ворону похож. Загоняйте его и пойдемте скорей в дом, там прохладней. А вот и Евгений Николаевич. Фигура партийного лидера четко нарисовалась между створками гаражных ворот. Он шел спиной к солнцу, и не было видно, какое у него выражение лица.

– Ты уже открыла? Вот и хорошо. Добрый день, Мери Григ. Рад вас видеть. Галя, попроси, чтобы там приготовили что-нибудь холодное попить.

Галина Дмитриевна кивнула и заспешила к дому, не оглядываясь. Рязанцев дождался, пока Маша вкатит свой черно-серый «Форд», нажал на кнопку пульта, закрывая ворота.

До дома они шли молча. Маша искоса взглядывала на заострившийся профиль Рязанцева. Он постарел, полысел, стал сутулиться. Из широких коротких рукавов белоснежной тенниски торчали руки, уже не мужские, а стариковские, в седом пухе и бежевых пигментных пятнах.

«Ему ведь не так много лет, – подумала Маша, – он не пьет, следит за здоровьем, правильно питается, а выглядит старше моего отца».

– Как вам Москва? – вежливо поинтересовался он, когда они поднялись на крыльцо веранды.

– Жарко, тихо, – улыбнулась Маша, – правда, уже сегодня утром у меня было небольшое приключение.

Она рассказала о транспаранте на Краснопресненском бульваре и, пока говорила, заметила еще одну неприятную перемену в Рязанцеве. Он совершенно разучился слушать. Он бессмысленно шарил глазами по бревенчатым стенам, теребил застежку часов, наконец резко крикнул:

– Галя!

Вошла Галина Дмитриевна, в руках у нее был поднос со стаканами и кувшином.

– Вот, Машенька, морс клюквенный, домашний.

– Галя, почему так долго? Егорыч здесь, не знаешь? – отрывисто спросил Рязанцев.

– Я его не видела.

– Так поищи, выясни, уехал он или остался.

– Наверное, остался. Машина здесь. Галина Дмитриевна разлила морс по стаканам и быстро вышла.

– Вы видите, какая она стала? – прошептал Евгений Николаевич. – Не вылезает из деревенской церкви, не снимает своего идиотского платка. Развернется предвыборная кампания, надо будет пустить сюда телевидение, потребуются семейные сюжеты, а тут этот ее платок, постная физиономия. Да она вообще откажется сниматься, заявит, что все это грех, бесовство. Знаете, мне все чаще приходит в голову, насколько было лучше и спокойней, когда она…

– Перестаньте, Евгений Николаевич. С ней сейчас все нормально. Лучше скажите, почему вы так напрягаетесь из-за Егорыча? Что-нибудь случилось?

– Как будто вы не знаете. Убили Хавченко. Потом этого писателя, как его? Ну, который писал биографию Хача, – Рязанцев поморщился и защелкал пальцами. – Сказочная такая фамилия… Ладно, не важно, вы знаете, о ком я говорю. С тех пор Егорыч ведет себя неадекватно. Он стал хамить.

– Погодите. Писатель Лев Драконов? – удивленно уточнила Маша. – Разве ваш Егорыч был с ним знаком?

– Понятия не имею. Только знаю, что с ним на эту тему беседовала милиция. Кстати, ваш хороший приятель, тот майор, помните?

– Арсеньев? – Маша удивилась еще больше или сделала вид, что удивилась. Во всяком случае, слегка покраснела. Правда, Евгений Николаевич этого совершенно не заметил, он продолжал раздраженно жаловаться на начальника охраны.

– Полкан, холуй, пытается навязывать мне свою волю. Разговаривает со мной, как на допросе. Беспредельно хамит. И вообще, он нас сейчас наверняка слушает.

Маша как будто пропустила мимо ушей последнюю фразу и нарочито небрежно спросила:

– Хамит? Странно. Неужели он не боится, что вы просто откажетесь от его услуг? Ведь в конечном счете не вы от него зависите, а он от вас. Найдется немало желающих занять его место.

– Ох, Маша, это легко сказать. Я трудно привыкаю к новым людям, я вообще с возрастом все тяжелей переживаю всякие перемены, даже мелкие. Когда в моей жизни что-то меняется, у меня такое чувство, словно я потерялся в незнакомом городе, не знаю, куда идти, все чужое. А стоит освоиться, привыкнуть, и сразу скучно.

«Да, скучно, – вздохнула про себя Маша, – это, пожалуй, главная проблема. Он не может ни на чем сосредоточиться, кроме собственной тупой усталости. Конечно, в таком состоянии он провалится. Его просто не станут слушать, рядом с ним даже воздух киснет, как молоко».

– Эти два года состарили меня лет на двадцать. Я все время задаю себе один и тот же вопрос: «зачем?» Утром просыпаюсь и думаю: зачем начинать день? Что он мне даст? У меня нет ни настоящих врагов, ни друзей. Вот, допустим, ситуация с Егорычем. Он наглеет и хамит потому, что я его распустил, и ему на меня плевать. У него нет злого умысла. Но мне от этого еще гаже. Нет умысла, значит, обо мне вообще не помыслили, не подумали, пусть даже со злобой. Мною просто пренебрегли. Меня не заметили. Что может быть ужаснее?

Маша слушала, и ей казалось, что не было никакого двухлетнего перерыва. Все продолжается. В принципе, рядом с Рязанцевым должен постоянно находиться его личный психотерапевт. У него колоссальная потребность изливать на кого-то поток своих душевных шлаков. Она говорила об этом Хогану и Макмерфи еще тогда, два года назад. Рязанцеву нужна нянька, неважно, кто возьмет на себя эту роль: врач, друг, любовница. Конечно, в идеале – жена, но с женой опять проблемы. Они не понимают друг друга, ее образ жизни вызывает у него глухой протест, тоску и отвращение. На самом деле все просто. Рязанцев безнадежно одинокий человек. Был бы он окончательным, однозначным фанатиком, которому ничего, кроме власти, не нужно, не страдал бы так. Но в нем слишком много намешано. Жажда руководить, командовать, возвышаться над толпой – и простое естественное желание быть любимым, уткнуться носом в чье-то теплое плечо. Это вещи несовместные, как злодейство и гений. Вот он и мучается, хнычет, теперь уже не по-детски, а по-стариковски.

– Евгений Николаевич, вы хотите участвовать в кампании? Вы чувствуете в себе силы возглавить объединенную оппозицию? – спросила Маша, прервав поток его унылых откровений.

Он застыл, словно она только что вылила на него ведро ледяной воды. Уставился на нее удивленно и гневно. Она улыбнулась ему.

– Хотите. Вижу, что хотите. Вот давайте об этом и поговорим. Но только не здесь. Предлагаю выйти и погулять немного.

Чистокровный русский князь, попросивший автограф, и перспектива полакомиться икрой смягчили сердце Рики Из клуба они с Рейчем вышли, держась за руки. В такси, на заднем сиденье, целовались. Григорьев сидел впереди, рядом с шофером, и старался не попадать взглядом в зеркало заднего вида.

Самый большой выбор икры был в новом русском ресторане «Кремль» В отличие от прочих русских ресторанов, этот обошелся без павлово-посадских платков, матрешек и балалаек. Хозяин был немец из бывшей ГДР, русских корней не имел, языка не знал. Он оформил свое заведение в стиле сталинского ампира. Гипсовые колонны, золоченые колосья, серпы и молоты, скульптуры рабочих и колхозниц вдоль стен, хрустальные люстры и плафоны, расписанные как в московском метро.

– Вам должно здесь нравиться, – ободрил Григорьева Рейч. – нечто неопределенно ностальгическое. После развала Советского Союза и воссоединения Германии русские и немцы чувствуют себя почти родственниками. Во всяком случае, здесь многие стали увлекаться Россией, причем именно ее тоталитарным прошлым.

– Обожаю имперскую стилистику! – сообщил Рики. – Есть в этом величие, душевное здоровье, это вам не утонченный модерн начала века, это мощь мировых гигантов, мускулы, жесткость, определенность. Люди будущего, люди-клоны, будут жить в таких интерьерах.

Народу оказалось совсем мало. Ресторан был дорогим, помпезным, и большая часть столиков оставалась свободной, даже когда все окрестные заведения забивались посетителями до отказа.

– Мне только икры, – скромно сообщил Рики, – немного красной, неного черной. Можно еще ржаных тостов и полусладкого шампанского.

Рейч заказал себе осетрину по-монастырски, Григорьев – цыпленка-табка

– Вы во второй раз меня выручаете, – произнес Рейч тихо и серьезно, когда рики удалился в туалет. – Двадцать лет назад, в Вашингтоне) и сейчас – здесь. Спасибо.

– На здоровье, –. улыбнулся Григорьев и подумал: «Дурак ты, Генрих. Двддцать лет назад в Вашингтоне я спас тебе жизнь. А сейчас сего лишь заплачу за икру. Неужели для тебя это равнинные события?»

– Тогда вы ничего не потребовали взамен. И все эти годы я чувствовал себя вашим должником, – задумчиво продолжал Рейч. – Итак, вас интересует Лев Драконов?

– Мг-м, – промчал Григорьев, пытаясь вспомнить, кто это.

В глубине зала показалась тонкая фигура Рики. Он снял резинку с хвоста, распущенные волосы красиво взлетали при ходьбе.

– Знаете, я всю жизнь держал себя в жесточайшей узде. Как говорят руские, в ежовых рукавицах, – произнес Рейч, нежно поедая взглядом своего Рики, – я сидел на голодной диете, обливался ледяной водой, бегал каждое утро, в любую погоду, на сорокоградусной жаре, иногда даже под пулями, я ни с кем не дружил, никого не любил, никому не верил. Любая человеческая привязанность казалась мне ловушкой я изучал зло, собирал коллекцию зла. Наверное, я подознательно хотел доказать себе, что ничего другого нет ни в человеке, ни вокруг него. У меня было две цели: выжить и разбогатеть. Кажется, удалось и то и другое. После Шестидесяти мне стало скучно. Если бы я не встретил Рик наверное, сошел бы с ума, спился, скололся. Мальчик Спас меня. С ним я расслабился. Вы не представляете, какое счастье иметь рядом человека, от которого у тебя нет секретов. Мы как единый организм. У нас все общее, даже банковские счета.

Генрих произнес этот монолог на хорошем русском языке, очень выразительно и прослезился. Рики сел за стол и мимоходом погладил своего друга по лысине.

– Какой все-таки странный язык, – задумчиво заметил Рики. – жаль, я им не владею. Принесли напитки.

– Когда чокаются, надо обязательно смотреть в глаза, – сказал Рики и пригубил шампанское. Несколько пузырьков вспыхнуло и лопнуло на его розовых губах.

– Лев все никак не мог освоить Интернет, не пользовался электронной почтой. В итоге у меня нет ни одной страницы текста Хорошо, что я не успел получить для Него аванс, – сообщил Генрих, уже по-английски, – пришлось бы возвращать деньги, это всегда неприятно.

– Ты о Драконове? – спросил Рики.

– О ком же еще? – Рейч вздохнул. – Так было заманчиво продать мемуары Колпакова! Сразу четыре издательства захотели купить права, готовы бьши заплатить очень приличные деньги. Все ждали бестселлера.

– Да. эта книга обречена была стать бестселлером, независимо от того, как она написана, – заметил Рики с грустной усмешкой.

– Обидно, что в итоге она не написана, – добавил Рейч.

Григорьев слушал, не перебивая, не задавая вопросов. Он вспомнил, что писатель Лев Драконов был как-то связан с покойным бандитом Хавченко, который возглавлял пресс-службу партии «Свобода выбора». Но про мемуары генерала Колпакова он слышал впервые. Если они правда существуют, это должно очень интересовать многих, в том числе Кумарина и Макмерфи. Может быть, именно из-за мемуаров Кумарин просил передать Генриху привет от покойника генерала?

Принесли икру в хрустальных вазочках.

– Рики, сделать тебе бутерброд? – спросил Рейч. Юноша помотал головой и принялся есть ложкой.

– Разумеется, всех волнует не столько сам генерал, сколько его деньги, – продолжал Рейч, – понятно, что в мемуарах вряд ли раскрылась бы тайна банковских вкладов. Но информация о том, как генералу Жоре удалось умыкнуть такие колоссальные суммы из-под носа своих бдительных коллег, это, конечно, эксклюзив.

– Он был урод, – сказал Рики и облизнулся, – жирный, грубый, неинтересный человек. Но у него очень приятный племянник. Вы, князь, наверняка слышали о нем. Владимир Приз. Он сейчас чуть ли не самая популярная личность в России.

Григорьев едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Слово «князь» было произнесено с особенной интонацией и сопровождалось таким томным взором, что Рейч мог заревновать.

– Актер? – спросил Андрей Евгеньевич равнодушно. – Да, я пару раз видел его по российскому телевидению. Вы с ним хорошо знакомы?

– Когда он приезжал во Франкфурт, мы с ним сидели в этом же ресторане, за этим же столиком, и ели икру, – сказал Рики.

Рейч слегка помрачнел.

– Меня очень привлекает Россия, – сообщил Рики, – в ее ментальности есть нечто экзистенциальное. А вы давно навещали свою бывшую родину, князь?

– Очень давно. Я там не был больше четверти века.

– Обязательно поезжайте. Но не сейчас. Лет через пять, когда Приз станет президентом, – посоветовал Рики и отправил в рот очередную ложку икры.

– У него есть шансы? – серьезно поинтересовался Григорьев.

– У него есть обаяние, – сказал Рики, – просто убийственное мужское обаяние.

– Ну, этого не достаточно.

– Там много всего, – подал голос Рейч, – наглость, популярность, бешеная энергия, но главное, там дядины деньги.

– Деньги – не главное, – возразил Рики, – Владимир такой мощный, мужественный, но при этом нежный. Он похож на древнего викинга. С ним удивительно легко общаться. Он ведет себя просто и естественно в любых ситуациях. Я уверен, он станет президентом. России нужен именно такой правитель. Я счастлив, что познакомился с ним. Конечно, благодаря тебе, Генрих.

Подали горячее. Пока официант расставлял тарелки, все молчали. Андрей Евгеньевич заметил, что настроение Рейча сильно переменилось. Он занервничал. Возможно, Рики слишком восторженно отзывался об актере Призе и дело было в ревности.

– Он что, интересовался мемуарами своего дяди? – спросил Григорьев, когда удалился официант.

– Нет, ну что вы! Он не знал о мемуарах, – поспешно ответил Рики. Он почти выкрикнул это и энергично , помотал головой.

– Странно. Родной племянник не знал о мемуарах своего легендарного дяди? – удивился Григорьев.

– Мы все держали в строжайшей тайне. К тому же у Владимира Приза слишком напряженная, бурная жизнь, – сообщил Рики уже спокойно и собрал корочкой остатки черной икры.

– Да, мне тоже это показалось странным, – признался Рейч. – Драконов успел дать полдюжины интервью русской прессе. Правда, он не называл имени генерала, но все равно в итоге какой-то наркоман ударил его по голове дубиной в подъезде. Возможно, это случайность, простое совпадение. Но я бы на месте российских правоохранительных органов поставил господина Приза в первый ряд подозреваемых. Мы, конечно, ничего ему о Драконове не говорили, но узнать он мог откуда угодно. И ему вряд ли бы это понравилось.

– Почему? – спросил Григорьев.

– Потому что теоретически там могла бы содержаться косвенная информация о деньгах. Это во-первых. А во-вторых, Драконов еврей.

– Он что, антисемит, этот актер? – слегка удивился Григорьев.

– Не то слово! Он расист, нацист. Забавно, да? Он состоит в самой демократической из российских партий, в «Свободе выбора», произносит речи о всеобщем равенстве, братстве, гуманизме, сострадании, любви. И уже является там вторым лицом после Евгения Рязанцева.

«Это действительно забавно, впрочем, Рейч может преувеличивать. Он зациклен на теме нацизма», – подумал Григорьев.

Они беседовали в основном по-русски, только иногда Генрих переходил на немецкий, и тогда в разговор встревал Рики.

– Жаль Драконова, – вздохнул Рики, – писатель он был бездарный, но все равно жаль. Нет-нет, вы не думайте, Владимир здесь ни при чем! Даже если бы он знал о мемуарах, ему это безразлично. Мало ли какие выходят книжки? Ему читать некогда. Вот если бы перевели на русский мой роман, он непременно бы прочитал. Непременно.

– Он интересовался вашим творчеством, Рики? – улыбнулся Григорьев.

– Он интересовался моей коллекцией, – сообщил Генрих по-русски, совсем уж мрачно.

– Фотографиями? – небрежно уточнил Григорьев.

– Он купил у меня один из самых ценных экспонатов, – сказал Рейч и ковырнул вилкой осетрину.

– Любопытно, что именно?

Рейч аккуратно соскреб слой соуса, отправил в рот маленький кусочек рыбы, хлебнул воды и спросил:

– Вам что-нибудь говорит имя Отто Штраус?

– Личный врач Гиммлера? Один из тех, кто проводил зверские эксперименты над людьми в концлагерях и был в Нюрнберге приговорен к повешению?

– Да, вы неплохо знаете историю, – кивнул Рейч и странно, отрешенно улыбнулся. – Владимир Приз купил у меня платиновый перстень Отто Штрауса. Купил, и сразу надел на мизинец. Теперь носит, не снимая.