Текст книги "Игра во мнения"

Автор книги: Полина Дашкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

К воплям красотки прибавилась жуткая, подвывающая музыка. Шпон не услышал тихого скрипа в замочной скважине. Через минуту надежная стальная дверь бесшумно распахнулась.

– Как у тебя дела? – спросил лощеный усатый чеченец, присаживаясь на тахту рядом с Артуром.

Еще ни разу в жизни заказчики не приходили к нему с предварительной проверкой. Это было так дико и странно, что Шпон не успел даже испугаться. И хорошо, потому что гости могли истолковать его испуг превратно.

– Все нормально, – ответил он, удивленно хлопая глазами, и добавил с любезной улыбкой: – Кофе хотите?

Они не отказались. Прошли на кухню. Их было всего двое. Одного, маленького, круглого, с глянцевой лысиной и масляными заплывшими глазками, Артур знал. Второго, усатого стройного красавца, видел впервые.

– Где он? – спросил усатый, закуривая.

– В Москве, – пожал плечами Артур, – лечится.

– Он уже во Владике, – оскалился толстяк, – живой и здоровый.

– Это нехорошо, Шпон, – вздохнул красавец, даже с некоторым сочувствием.

Артур почувствовал, как бледнеет. Он был уверен, что Михо еще здесь, в Москве.

Ладони стали мокрыми, между лопаток, под теплой ковбойкой, пробежала ледяная струйка пота. Что это? Блеф? Проверка? Или Артура подвели его информаторы? Нет, не мог Михо улететь таким образом, чтобы Шпон не узнал об этом. Если бы он появился во Владике, Шпону бы тут же сообщили. Были у него свои надежные люди в аэропорту. Значит, это все-таки блеф. Чеченцы торопят Шпона, пугают, хотят показать, какие они крутые.

Хорошо, что гости не видели лица Артура. Он стоял к ним спиной и помешивал кофе на плите. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

– Клиент в Москве, – произнес он, развернувшись к ним со спокойной улыбкой, – лечение только началось. Даже если он слетает во Владик на пару дней, все равно вернется. Никуда не денется. Спешить не стоит. Я свое дело знаю.

Гости не сочли нужным возражать. Не стали задавать вопросов. Они поверили, но не столько словам, сколько интонации, твердому прямому взгляду. Люди агрессивные, амбициозные, они легко поддавались внушению. Для такого тонкого психолога, как Артур, это было очевидно. Ну и, кроме того, они знали, что обмануть их, вольно или невольно, мог лишь самоубийца. Шпон не был похож на самоубийцу.

***

Москва, 1998

Наверное, если бы Кирилл не так сильно волновался и рассмотрел ее лицо внимательней, то заметил бы, что она все-таки изменилась. Не могла не измениться. Столько лет прошло. Но у него перед глазами была все та же рождественская девочка.

Они столкнулись во дворе. Вика шла от подъезда к своей машине, опустив голову, глядя под ноги. Шла одна, без охраны. В последнее время ее постоянно сопровождали два мрачных мордоворота.

«Скотина, – думал Кирилл о ее муже Михо, – ты ведь ее подставляешь, сволочь. Ты понимаешь, что делаешь? Как только возле человека появляются такие вот тупые качки-телохранители, он становится страшно уязвимым. Это как желтый сигнал светофора. Это даже не первый, а второй звонок. Нет, я тебя точно убью, гад, бандюга безмозглая!»

Кирилл не знал, что утром Вика отправила двух качков к мужу в больницу, заверив их и его, что выходить из дома сегодня не собирается. А ему, Михо, дополнительная охрана не помешает. Пусть двое постоянно дежурят в палате, и еще двое у дверей клиники. В конце концов, ее никто пока убивать не собирается, а его могут, в любой момент.

Было скользко, грязно, как бывает в Москве зимой, когда сначала метель, потом оттепель, а за ней мороз, и дворники не успевают разгрести ледяные комья. Она ступала очень осторожно в своих белых сапогах на тонких шпильках, и все-таки поскользнулась. Кирилл едва успел подхватить ее.

Секунду они смотрели друг на друга. Глаза ее потеплели, ему показалась, она узнала его и даже обрадовалась. Или просто была благодарна случайному незнакомому человеку за то, что поддержал, не дал свалиться в ледяную грязь?

– Спасибо, – произнесла она, мягко освобождая локоть.

– На здоровье, Вика, давайте я провожу вас до машины.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – она удивленно улыбнулась.

– Я живу здесь, в этом подъезде. У вас когда-то была собака, белая салюки.

– Грета. Она давно умерла. А у вас... погодите, дайте вспомнить... овчар, здоровенный такой, но очень добрый. Дик, кажется. Женщина, которая с ним гуляла, ваша мама?

– Бабушка. Дик тоже умер, еще раньше вашей Греты. Кстати, меня зовут Кирилл.

– Очень приятно. Простите, Кирилл, мне пора.

Они уже дошли до ее машины, белой «Тойоты». Она достала ключи из сумочки, отключила сигнализацию.

– Еще раз спасибо. Всего доброго, – она опять улыбнулась, села в машину, захлопнула дверцу.

«Только бы у нее не завелся мотор, – подумал он с детским отчаянием, – только бы она не смогла сразу уехать!»

Но мотор завелся. Машина у жены воровского авторитета Михо была отличная. Выезжая в переулок, она оглянулась и помахала ему рукой в белой перчатке.

Кирилл не сразу вспомнил, зачем вышел из дома, а, вспомнив, побежал, тяжело топая по ледяной грязи. Ему срочно надо было в аптеку. В кармане его куртки лежал длинный список лекарств. Бабушка болела. Наверное, она умирала, но он не хотел себе в этом признаться. Он не отдавал ее в больницу, ухаживал сам, иногда его сменяли тетки, двоюродная Зоя и троюродная Вера. Но они были уже старые, быстро уставали. А никого чужого бабушка к себе не подпускала.

Кирилл несколько месяцев назад вернулся из Чечни. Эта война сожрала пять лет его жизни и закусила остатками юношеских иллюзий. Он знал, что разобраться с чеченской проблемой можно было в три дня. Имелось достаточно сил, чтобы погасить конфликт раз и навсегда. Однако долгая война была источником огромных доходов. Кровь восемнадцатилетних русских мальчиков из Тулы, Орла, Саратова становилась пачками долларов, чистым золотом в чьих-то банковских сейфах. Политические лозунги, борьба свободолюбивого народа Ичкерии за независимость, права русскоязычного населения, безопасность границ – все было блефом. На самом деле, происходила зверская криминальная разборка на государственном уровне. Дело было не в демократии и диктатуре, не в религиозных противоречиях, а в рынке наркотиков и оружия, в дележе сфер влияния, в банальном бандитском беспределе, за который почему-то проливалась кровь.

Кирилл отправился в Чечню уже без всяких иллюзий по поводу своей профессии.

Просто другой профессии у него не было. Он умел только воевать. В Чечню отправляли тысячи новобранцев, обреченных стать пушечным мясом. Он учил воевать их. А точнее, он учил их выживать на войне.

Его величество Государство может быть окрашено любой краской – красной, белой, коричневой. Не столь важно, какого цвета флаг развивается над твоей головой, под музыку какого гимна положено стоять, вытянувшись в струнку.

Для Кирилла с детства существовала одна простая формула: государство – залог стабильности. Это не обсуждалось даже с самим собой. Человек, приученный с семилетнего возраста подчиняться приказу, должен верить во что-то. Пусть эта вера слепа и глуха, но без нее жить невозможно.

После Таджикистана вера в государство дала глубокую трещину. Потом была Москва, октябрь 1993-го. Капитан Петров служил в спецназе «Омега».

История штурма Белого дома пережевана журналистами, политологами и аналитиками до состояния жидкой каши, совершенно несъедобной и дурно пахнущей. Очевидцев тысячи, участников десятки. Все видели своими глазами, как развивались события, но почти никто ничего не понял. Не понимает и до сих пор. Впрочем, октябрь девяносто третьего – не первый и не последний всплеск российского исторического абсурда. Псиполитическая смута втянула в свою воронку немеренные силы. Спецназовцам был отдан приказ стрелять по Белому дому, то есть палить из пушек по воробьям, которые не хотели улетать от привычной кормушки, терять власть и деньги. Бедные перепуганные птахи наполняли эфир истерическим матерным чириканьем, вздыбливали серые перышки, захлебывались паникой. Кому-то было страшно, кому-то интересно и даже смешно. И никому не было стыдно. Никому, кроме офицеров спецназа.

Мерзейшее чувство – стыд за того, кто отдает тебе приказ. Стыд за государство, в которое ты приучен свято верить.

Не дождавшись майорских погон, Кирилл написал рапорт об увольнении. Также поступили многие его сослуживцы. Они могли терпеть боль, голод, холод, бессонные ночи, что угодно. Но стыда не стерпели.

В Чечню он ушел капитаном.

Когда-то у него были две несовместимые цели: стать генералом и жениться на рождественской девочке. От первой он отказался легко и без всякого сожаления. От второй отказываться не собирался.

Впрочем, сейчас надо было бежать в аптеку. Бабушку нельзя было оставлять одну надолго.

***

Приближался Новый год, а Вика не знала, где и с кем его встречать. Она пребывала в какой-то странной летаргии и все не могла проснуться. Или не хотела.

Михо предлагал тридцатого числа слетать во Владик, а второго вернуться. Первый этап лечения прошел отлично, профессор отпускал его на праздники домой. Но Вика представила себе шикарный закрытый клуб, бандитские рожи, гогот и мат, дорогих девок в вечерних туалетах. Все как в прошлом году и в позапрошлом. Надоело. И она сказала мужу, что мама очень просила ее провести праздник вместе. Она плохо себя чувствует, ей одиноко.

Михо обиделся, но возражать не стал.

Мама на самом деле ни о чем ее не просила. Чувствовала себя отлично и не страдала от одиночества. Вдова Циркача давно бросила пить, привела в порядок лицо, сделала еще несколько операций и выглядела как Викина ровесница. У нее был роман с каким-то молодым хлыщом, и Новый год она встречала с ним вдвоем на даче.

Имелись еще варианты. Компания бывших сокурсников собиралась в ресторане Дома кино. Кто-то звал за город, в дом отдыха, кто-то просто в гости. У Вики было много знакомых, друзей, подруг, но почему-то никого ей сейчас не хотелось видеть.

Кажется, за ней уже не следили. Во всяком случае, чувство опасности ушло. Или она просто устала от постоянного напряжения? Она знала, что чеченцы собираются убить Михо, как убили Коваля. Впрочем, об этом знал весь Владивосток. Единственный выход – уехать куда-нибудь очень далеко, в Канаду или в Австралию. Но для Михо отъезд за границу означал полную и безоговорочную капитуляцию. Он не собирался отдавать чеченцам власть в Приморье без боя. Он готов был объявить им войну, как только вылечит глаза. У него было для этого достаточно сил и средств. Он мог попросить о помощи своих коллег, высокопоставленных уголовников, чиновников, силовиков. У него имелись свои люди во властных структурах. Главное, чтобы его не убили здесь и сейчас. В Москве им это сделать удобней.

Но обо всем об этом она думала вяло, словно сквозь дымку.

Наверное, она переживала какой-то возрастной кризис. Ей исполнилось тридцать шесть лет. Она была замужем за богатым и влиятельным человеком, ни в чем не нуждалась, но мужа своего не любила. Ее удерживали с ним рядом благодарность, уважение, иногда жалость, наконец, просто деньги, но только не любовь. Она понимала, что если бы она по-настоящему любила Михо, он давно бы ее бросил. Ему требовалась не женщина, а вечный бой за нее.

По профессии Вика была актрисой театра и кино. Снялась в нескольких дурацких фильмах, в рекламных роликах банка, который вскоре лопнул. На Приморском телевидении вела еженедельную утреннюю программу, во Владивостоке организовала театральную студию для детей-сирот, иногда сама вела там актерское мастерство и ставила сказочные спектакли.

До одури ей хотелось ребенка. Уходили последние годы, когда она могла нормально родить. Но муж ее был стерилен. Если бы он не знал этого, она, возможно, нашла бы способ его обмануть. Хотя на самом деле ей просто надо было с ним расстаться. Она все отчетливей понимала, что Михо не ее мужчина, она проживает чью-то чужую жизнь и теряет свою собственную. Деньги, шмотки, шикарные машины, отдых в Ницце и на Майами в пятизвездочных отелях – все это, конечно, замечательно, и миллионы женщин ни за что не поняли бы Вику, сказали бы, что она дура и с жиру бесится. Честно говоря, она и сама себя не понимала.

Предновогодняя Москва взрывалась петардами, сверкала витринами и рекламными огнями, тонула в грязных сугробах у обочин, ковыляла по ледяной бежевой каше, ломала каблуки и ноги, пахла мандаринами, духами, бензином, перегаром, продрогшими бомжами. Вика оставила машину на платной стоянке неподалеку от метро «Арбатская». Она собиралась пройти по магазинам, купить подарки Михо, маме, кому-то из друзей. Она так и не решила, где встретит Новый год, но на всякий случай хотела купить себе платье и туфли.

Поход по магазинам – отличное средство от депрессии, особенно если есть деньги и можно ни в чем себе не отказывать. Вика ныряла в самые дорогие бутики, где не было толпы, продавцы здоровались, улыбались, предлагали чашечку кофе и рассыпались бисером. Для Михо она выбрала шикарный портсигар от Дюпон, из крокодиловой кожи, с золотой отделкой. Маме – крошечные золотые часики от Картье. Накупила дорогой косметики, нанюхалась духов, перемерила десяток вечерних туалетов и остановила свой выбор на узком длинном платье от Диор из тугого алого шелка, с открытыми плечами. К нему подобрала туфельки и сумку.

– Когда женщина покупает что-то красное, это значит, что она готова к переменам в жизни, – сказала ей молоденькая манерная продавщица и сладко улыбнулась.

Напоследок Вика посидела в кафе торгового центра, выпила кофе и свежего ананасового сока, уговаривая себя, что все отлично, лучше не бывает. И не надо ей никаких перемен в жизни. Что за глупости?

Слегка усталая, оглушенная примерками, ароматами, щебетом продавщиц, нагруженная легкими пакетами из плотной шелковистой бумаги и почти счастливая, она отправилась к машине.

В арбатском переходе на лестнице продавали котят, щенков, черепах, морских свинок. Ступени были скользкими, Вика осторожно ступала на своих шпильках и не смотрела по сторонам.

– Сударыня, мне кажется, вам надо взглянуть на этого щенка, – услышала она глубокий женский бас.

Густо накрашенная дама лет шестидесяти бережно держала в руках что-то маленькое, завернутое в серый свалявшийся платок, и в упор глядела на Вику. Это была действительно дама, несмотря на истертую кроликовую шубейку, стоптанные сапоги. Сквозь грубый макияж и явные признаки алкоголизма просвечивали следы былой красоты. У нее была царственная осанка и хорошо поставленный низкий голос.

– Нет, спасибо, – Вика улыбнулась и покачала головой, но не ушла, задержалась на минуту, полезла в сумочку. Ей захотелось дать потрепанной царице хотя бы десятку.

– Вы все-таки посмотрите, – дама откинула край платка.

Вика увидела белую мордочку, нежное длинное ухо.

– Салюки? – тихо спросила она.

– Совершенно верно, – кивнула дама, – салюки. Девочка. Три месяца. Я назвала ее Гретой, но вы можете выбрать другое имя.

***

В кармане затренькал мобильник. Номер не определился. Кирилл услышал знакомый голос, высокий, хриплый, с характерной блатной гнусавостью. Звонил человек, которого все называли Лещ, и почти никто не знал его настоящего имени. Кличка прилипла к нему намертво еще в колонии для малолеток. По интонации, с которой были произнесены первые несколько слов, Кирилл понял, что предстоит серьезная работа, которую он давно ждал.

Бабушка спала. Он посмотрел на часы. Через двадцать минут должна была прийти тетя Вера. Она собиралась пожить у них несколько дней, встретить с ними Новый год. Соседи над ней делали ремонт, она устала от грохота.

– Сегодня в восемь тридцать, где обычно, – быстро произнес Кирилл, прикрыв трубку ладонью.

Обычно они встречались в бане. Но никогда не парились вместе, просто сидели в комнате отдыха номера люкс и разговаривали. В огромной Москве было слишком мало мест, где Кирилл и Лещ могли чувствовать себя спокойно, не напрягаться из-за возможных «жучков», не ждать сюрпризов.

Кирилл приехал на пятнадцать минут раньше, просто для того, чтобы отдохнуть, посидеть в тишине, откинувшись на мягкую спинку банного дивана. Но не получилось. Лещ тоже прибыл раньше. Он никогда не умел точно рассчитать время.

– Ну что, Кирилл Николаевич, под леща пивко полагается? – шепнул банщик, когда в дверях возникла длинная нескладная фигура.

– Лучше чаю. Я за рулем, – ответил Кирилл.

Банщик кивнул и скрылся за боковой дверью. Леща он даже не удостоил взглядом.

Лещ обшарил маленькими быстрыми глазками уютный предбанник, потом Кирилла. Взгляд его почти всегда выражал одно и то же: чем здесь можно поживиться? Длинное узкое лицо при этом сохраняло брезгливо флегматичное, равнодушное выражение.

Лещ опустился на край дивана, кости его отчетливо затрещали.

– К Митяю в техцентр фраерок приходил, – цыкнув зубом, вяло сообщил он и принялся крутить перстень с фальшивым бриллиантом. При этом косился на Кирилла хитрым холодным глазом, как бы оценивая, достоин ли он услышать всю информацию целиком.

Кирилл знал наизусть все эти блатные фокусы, паузы, цыканья, льстивые оскалы, прикрывание глаз или частое моргание при вранье. Он молча ждал, когда собеседник наиграется лицом.

– Фраерок вроде старый знакомый Митяя, еще по Владику. Кто такой – не знаю.

Базарили про железо, – продолжил Лещ, цапнув сигарету из пачки Кирилла. – Плетки ему нужны.

– Много? – тихо спросил Кирилл и бросил Лещу через стол зажигалку. Тот ловко поймал на лету, прикурил, но из руки не выпускал.

«Стащит, – подумал Кирилл, – сунет в карман как бы случайно, по рассеянности ».

– Не знаю, – Лещ равнодушно пожал тощими плечами.

Он явно тянул время, то ли боялся, то ли хотел получить дополнительные деньги. Банщик принес два стакана чая в подстаканниках, сахар, нарезанный лимон на блюдечке.

– Железо нужно особое, – произнес Лещ, когда боковая дверь за банщиком закрылась, – всего один ствол, короче. Бесшумный. Снайперский, в натуре. Ну и, само собой, инструктор по стрельбе. Слышь, бабок дай, не жмись. Сам, небось, косых пятьдесят на этом слупишь, не меньше.

– Вот когда слуплю, тогда поделюсь, – пообещал Кирилл, – что еще можешь сказать про фраерка?

– Ну, с виду фурсик такой, плешивый, четыре глаза. Тачка «Форд», не новая. Хату в Москве снимает, в Сокольниках. С Митяем друганы. Все.

Кирилл понял, что это действительно все. Но, в общем, информации было вполне достаточно. Суть ее сводилась к тому, что в Беляево, в центре техобслуживания иномарок, принадлежащем известному авторитету Валере Бубну, уроженцу Приморья, появился некий человек, маленький, лысый, в очках. Человек этот имел конфиденциальный разговор с заместителем коммерческого директора центра, бывшим уголовником Митяем, тоже уроженцем Приморья. Лысый очкарик интересовался спецоружием, снайперскими винтовками с оптическим прицелом. А точнее, одной винтовкой. И даже не так винтовкой, как инструктором по стрельбе. То есть очкарик, приехавший в Москву из Владивостока, искал профессионального убийцу.

***

– Ты точно не летишь? – спросил Михо, когда Вика пришла к нему в клинику.

– Нет, – она вздохнула и покачала головой.

– Что с тобой происходит? – Михо быстро провел пальцами по ее щеке.

В последнее время у него появилась эта странная манера, как будто он заранее тренировал пальцы, предчувствуя слепоту.

– Ничего. Все в порядке, – Вика постаралась улыбнуться и мягко отвела его руку от своей щеки.

– Где будешь встречать Новый год? – спросил он.

– Я же сказала: дома, с мамой.

Она сидела на краю его кровати. Он долго, молча всматривался в ее лицо воспаленными глазами и опять протянул к ней руку, тронул губы, скользнул по щеке. Пальцы были сухие, горячие и слегка дрожали. Обросший, небритый, он вдруг опять стал похож на того молодого застенчивого урку, который появился на пороге ее квартиры пятнадцать лет назад.

Давно не было татуировок, он их вывел. Вместо золотых коронок стояли фарфоровые. Он больше не носил перстней и пудовых золотых цепей, коротко аккуратно стригся, приучился мыть голову каждый день хорошим шампунем, пользовался дорогой туалетной водой. Ушла медвежья сутулость, неуклюжесть. Он следил за собой, качал пресс, чтобы не вылезало брюхо. Он даже матерился теперь значительно реже, не через слово, а только когда сильно нервничал.

– Я слышал, твоя мама не особенно скучает, – сказал он, – может, все-таки полетим вместе?

«Конечно, – чуть не сказала она, – конечно, Михо. Прости меня. Я дура. Сама не знаю, чего хочу».

Но тут у нее на коленях, в мягкой сумке проснулась Грета. Сначала показался нос, потом лапы. Щенок потянулся, потряс ушами, вылез и, щурясь, заковылял по одеялу.

– Это что еще такое? – Михо удивленно заморгал. – Ты же говорила, что после Греты никогда больше не заведешь собаку!

– Это Грета, – улыбнулась Вика и взяла щенка на руки, – смотри, какая красавица.

– Симпатичная, – равнодушно кивнул Михо и тут же взял свой мобильник, который уже несколько минут исполнял мелодию «семь-сорок».

Вика слушала, как он матерится в трубку, отдает распоряжения, решает проблемы своего портового царства, судит, выносит приговоры.

«А жить на что собираешься? – вдруг прозвучал у нее в голове ехидный голосок. – Ты, фифа, сколько вчера потратила на всякую ерунду? Чьи это денежки? »

Грета прикусила острыми зубками ее палец, в очередной раз приняв его за материнский сосок.

– Так возьми его за жабры, мать твою! Ты что, забыл, как это делается? Тебе напомнить? Нет, пусть отчитается за всю партию. Не было там никакого брака, а если был – это его проблемы.

Михо говорил и все смотрел на Вику. Она делала вид, что не замечает его напряженного, тревожного взгляда. Нет, он не подозревал ее ни в чем. Если бы кто-то посторонний появился с ней рядом, ему бы мгновенно доложили. Но он чувствовал, как она ускользает. Он мог силой заставить ее лететь во Владивосток. Мог прямо здесь, сейчас, при двух телохранителях, сорвать с нее свитер, юбку, колготки. Она вся, слабая, нежная, прекрасная, принадлежала ему, была его собственностью. Но при этом имела над ним такую власть, какую не имел никто на свете. Продолжая говорить по телефону, он запустил руку ей в волосы. Щелкнула и упала заколка. Шелковая теплая волна накрыла его руку, защекотала кожу. Он почувствовал, как она напряглась под его ладонью.

Из телефонной трубки звучал возбужденный, захлебывающийся голос офицера портовой таможни. Офицер жаловался на чеченцев, которые требуют, чтобы он пропустил крупную партию героина, обнаруженную в трюме рыболовного судна, и угрожают его семье.

Вика продолжала возиться со щенком. Михо успокоил таможенника, потом распорядился приставить к его жене и двум детям охрану. На героине можно было зацепить и отдать ментам нескольких крупных чеченских авторитетов.

Наконец, он отложил телефон, пальцы его продолжали перебирать, трепать мягкие Викины волосы.

– В последний раз тебя спрашиваю, ты летишь или остаешься?

– Не знаю.

***

Шпон не стал подходить сразу. Он решил понаблюдать за парнем, прежде чем вступить в разговор. Парень выглядел именно так, как должен выглядеть бывший спецназовец, разочарованный в государственной службе и желающий жить красиво.

Он подкатил к автостоянке на кругу у Серебряного бора на вишневом джипе. Легко выпрыгнул из машины, закурил «Парламент».

Крепкие плечи обтянуты дорогой мягкой кожей. На левом запястье золотой «Роллекс», на правом – толстая золотая цепь.

На пальце сверкает перстень с настоящим бриллиантом. В общем, Шпон увидел то, что ожидал. Но именно это его и смущало. Слишком уж гладко все шло, слишком быстро вывели его на нужного человека.

А с другой стороны, почему бы не поверить в удачу? Нет, не в ту, что бросает наугад слепая судьба первому попавшемуся бездельнику, как кость голодной собаке, а совсем в другую удачу, выстраданную многими годами тяжелого опасного труда, завоеванную опытом и интеллектом. Просто он, Артурчик, себя недооценивает. Не в судьбе и не в удаче дело, а в нем самом. Он все рассчитал точно, выстроил правильную комбинацию и в результате сразу получил правильного человека.

На серьезную проверку времени не осталось. Чеченцы поставили ему жесткое условие: до Нового года найти стрелка, выдать ему всю необходимую информацию и выплатить аванс.

Шпону было не по себе. Он не привык к такой спешке. Сделать заказ, передать фотографию и деньги для него, «диспетчера» – самый важный, самый рискованный момент. Впрочем, интуиция подсказывала ему, что перед ним профессионал-одиночка, которому можно верить.

Они поздоровались за руку, побрели по пустой аллее. Снег скрипел под ногами. Шпон задал несколько наводящих вопросов, прощупал, действительно ли парень разбирается в оружии. По лицу стрелка скользнула легкая усмешка. Он понял, что его экзаменуют, как школьника, но не обиделся. Шпон мысленно поставил ему за этот экзамен пять баллов.

Биографию стрелка-одиночки Шпон уже знал. Суворовское училище, Высшая школа КГБ, Афганистан, Таджикистан, Чечня. Сейчас в отставке, ищет работу в каком-нибудь охранном ведомстве. Предложений много, но пока никуда не устроился. Слишком высокие у него запросы. Так объяснил Митяй. Сам стрелок подтвердил это.

Если бы не спешка, Шпон, конечно, устроил бы стрелку проверку по полной программе. Приставил бы к нему наблюдателей, которые водили бы его, по крайней мере, месяц, выясняя связи, круг знакомых, образ жизни. Но не было у Шпона сейчас этого месяца. Чеченцы звонили, приходили в гости, торопили, и это нервировало Артура. А стрелок между тем внушал доверие. Рядом с ним Шпон чувствовал себя спокойно. И решил рискнуть.

Прямой разговор должен был состояться на пустыре, неподалеку от МКАД. Шпон пообещал, что деньги принесет сразу. Услышав сумму, стрелок стал торговаться. Это окончательно успокоило Артура. Он расслабился и тоже стал торговаться, информацию о клиенте выдавал по капле, как будто не хотел, чтобы стрелок сразу понял уровень заказа.

Торг был для Артура родной стихией. Он мог часами говорить о деньгах, перебирать суммы, чувствуя их округлость, добротность языком, как будто ел что-то вкусное и полезное.

В какой-то момент стрелок готов был уйти. Стал откровенно поглядывать на часы, вытащил из кармана ключи от машины и принялся нетерпеливо крутить их на пальце.

– Ладно, – сдался Шпон, – не волнуйся. Получишь все сполна, по самому высокому разряду, с учетом срочности. Клиент очень серьезный человек.

«Да уж, серьезней некуда », – думал Кирилл, выруливая на Ленинградское шоссе.

Решающая встреча со Шпоном должна была состояться завтра.

***

Михо надел под куртку бронежилет, и пока шел от дверей клиники до бронированного джипа с пуленепробиваемыми стеклами, думал о Ковале. Теперь он значительно лучше понимал своего покойного друга. На улице мела метель. Острые частые снежинки ударили в лицо, глаза опять заболели, словно и не было никакого лечения.

– Будешь так нервничать, придется все начинать сначала, – сказал профессор. – Постоянное напряжение, страх, стресс, ослабляют иммунитет, процесс заживления идет медленней.

Вика ждала его в машине. Она не собиралась лететь с ним, только провожала в аэропорт. Он сел с ней рядом, на заднее сиденье. Она промокнула ему лицо бумажным платком.

– У тебя есть еще час, чтобы подумать, – сказал он.

– О чем?

– Все о том же. Я хочу, чтобы ты полетела со мной. До сих пор мы ни разу не встречали Новый год врозь.

– Перестань, Михо, ты летишь всего на три дня. Ты знаешь, я плохо переношу самолет, а Грета, наверное, еще хуже. Собак нельзя брать в салон, их сажают в клетки и держат в багажном отделении. Представляешь, что с ней там будет? Полет долгий, она такая маленькая.

Ты можешь взять Грету в салон. Она будет спать у тебя на коленках и ничего не почувствует.

– Что?

– Твои билеты у меня в кармане.

– Подожди, а паспорт? – Вика открыла сумочку. – У меня нет паспорта.

– Правильно. Его у тебя нет. Он тоже у меня в кармане.

– Нет, Михо, так нельзя, я не готова, я не собралась, к тому же я обещала...

– Кому? – он протянул ей телефон. – Позвони и отмени.

Джип стоял в пробке. За окнами рябила сплошная метельная мгла. Звонить ей было некому. Обещала она самой себе неизвестно что. Новый год она хотела встречать одна, дома. Такого с ней еще никогда не бывало. Она загадала: если удастся встретить именно этот Новый год так, как ей хочется, то все изменится. Она, наконец, начнет потихоньку выкарабкиваться из вечной мерзлоты, в которую сама себя замуровала. Как именно это произойдет, она не знала, но чувствовала: что-то должно случиться. Нельзя жить с человеком, которого совсем не любишь. Нельзя столько лет врать себе и ему. Конечно, сейчас не лучший момент, чтобы расстаться. На Михо идет охота, к тому же у него болят глаза. Но подходящего момента все равно не будет никогда.

– Хочешь, мы не пойдем ни в какой клуб? – спросил он и прижался губами к ее уху. – Останемся дома и никого не пригласим в гости?

Она не успела ответить. Мобильный у него в кармане заиграл «Танец с саблями». Эта мелодия означала, что звонок экстренный, от начальника службы безопасности. Минуту Михо молча, хмуро слушал, потом произнес сквозь зубы:

– Ну, так разберись с ним, чтобы другим неповадно было.

«Опять кого-то убьют по его приказу», – подумала Вика.

– Я соскучился по тебе, – Михо провел пальцем по ее губам, – это хорошая идея – запереться дома, вдвоем.

«Эта самая кошмарная идея в мире! – закричала про себя Вика и съежилась от холода, который был не снаружи, не в теплом салоне джипа, а у нее внутри. – Я больше не могу притворяться. Сказать ему прямо сейчас? Попросить, чтобы остановили машину, и выйти? »

Пальцы Михо скользили по ее губам, по щекам, по шее. Они сидели между двумя охранниками. Амбалы отвернулись, смотрели в окна, на снег. Джип стоял. Вокруг приглушенно звучали нервные автомобильные гудки.

«Не могу, не могу больше», – повторяла про себя Вика.

– Я так соскучился, лапушка моя, красавица, никому не отдам, если когда-нибудь уйдешь от меня, убью, – шептал Михо.

«А ведь правда, убьет», – с тоской подумала Вика.

Как будто почуяв ее тоску и отчаяние, в сумке на коленях заворочалась и жалобно заскулила Грета.

«Если я улечу с ним, я не уйду никогда. Я проживу всю жизнь с чужим человеком. Что же останется? Ждать, когда убьют его? От этого можно сойти с ума. Я не хочу, чтобы его убили. Но я не могу больше с ним жить».

У охранника тихо заверещал мобильный.

– Да, понятно, – произнес он в трубку и решился повернуться к хозяину.

– Михо, звонили из Домодедова. Рейс задерживается до завтра. Что будем делать?

– Полетим другим рейсом, который не задерживается, – ответил Михо, и его пальцы скользнули под ворот Викиного свитера.