Текст книги "Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет"

Автор книги: Полина Дашкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Вот уже десять лет Иван Анатольевич не расставался с этой удобной умной игрушкой, и теперь ему казалось, что он потерял кусок самого себя. Там, в записной книжке, остались десятки номеров, не продублированных ни в компьютере, ни на бумаге. Там хранились фотографии и видео Дашеньки, среди них уникальные, сразу после роддома, первая младенческая улыбка, первые шаги.

Было мерзко оттого, что чужие глаза заглянут в его фотоальбом. А они заглянут непременно, потому что Соня переслала ему по ММС снимок Фрица Радела.

* * *

Москва, 1918

Григорий Всеволодович выглядел скверно. Бледный, потный, он лежал на диване в гостиной, прижимал подушку к животу. Вот уж месяц он обходился без кокаина. Период тяжелой абстиненции прошел, но теперь он пытался компенсировать отказ от наркотика другими удовольствиями.

– Колики замучили, – сообщил жалобно, – ночью ел утку с яблоками и запивал шампанским.

– Объелись? Вам, Григорий Всеволодович, как будто нравится болеть, – сказал профессор, прощупывая твердый вздутый кудияровский живот.

– В жизни должны оставаться какие-то удовольствия, – простонал Кудияров, – иначе зачем тогда все?

– Откройте-ка рот. Язык ужасный у вас. Пожалуй, придется ехать в госпиталь, – сказал Михаил Владимирович.

– Почему это?

– Нужны некоторые процедуры, которые здесь провести затруднительно.

– Нет. Ни в коем случае. Вы должны помочь ему здесь, быстро и конфиденциально, – нервно прошептал Петя.

– Ну что ж, тогда вам, Петя, предстоит взять на себя обязанности хожалки. Вы, кажется, пару курсов успели окончить? Помните, как промывать кишечник, как клистир ставить? Милости прошу, приступайте.

– Да, но, позвольте, Михаил Владимирович, я не справлюсь один.

– Вы хотите, чтобы я вам ассистировал?

Несколько секунд Петя озадаченно молчал. Целая гамма сложных чувств читалась на его пухлом розовом лице. Наконец он изрек:

– Я понял. Оставайтесь здесь. Я вернусь скоро.

Михаил Владимирович дал Кудиярову соды и угольного порошка, заказал у горничной кипятку, чтобы заварить ромашку.

– Сколько же вы выпили шампанского?

– Точно не помню. Бутылки две, наверное.

– Отлично. Да еще с жирной уткой. Я ведь предупреждал вас, ничего вам этого нельзя. А вы, извините, нажрались и напились совершенно свински.

– Напился, да. – Кудияров громко рыгнул. – Нервы хотел успокоить. Не было у меня иного пути. Вопрос, можно сказать, шекспировской глубины и мощи, на уровне быть или не быть? Мысли так измучили меня, я должен был расслабиться, дать себе моральную передышку, снять напряжение.

– Может, вы поспите немного? Скоро вернется Петя, мы сделаем все необходимое, вам станет легче.

– Профессор, спать нет времени. Нам надо серьезно поговорить, именно сейчас, пока Петя не вернулся. Откройте-ка средний ящик бюро и возьмите там сверху тонкую такую голубую папочку.

– Зачем?

– Возьмите папочку, внутри всего один листок бумаги. Прочитаете его, сами поймете всю глубину и неразрешимость нашей с вами драмы.

Листок оказался старым госпитальным бланком. Он был исписан крупным корявым почерком лиловыми чернилами.

«От Чирик Аграфены Степановны, товарищу Кудиярову Г.В., чистосердечное заявление.

Я, Чирик Аграфена, проживаю на Спиридоньевке, д. 12, кв. 10. Служу фельдшерицей в больнице им. тов. Троцкого. Заявляю на доктора Свешникова М.В. и дочь его Данилову Т.М. нижеследующий факт.

Двадцать восьмого июня сего года в ночное дежурство поступил неизвестный больной с тремя пулевыми ранениями брюшной полости, коему Свешников и Данилова оказали срочную хирургическую помощь, а именно, извлекли пули и обработали раны. Документов при поступившем никаких не имелось, карточку на него заполняла Данилова Т., где вписала имя Осипов Иван Архипович, характер ранений совсем другой, именно ножевые проникающие, а также приписала время поступления другое, вместо трех с половиной часов по полуночи одиннадцать с половиной вечера. Засим было, дважды в больницу являлись товарищи из ЧК, спрашивали как раз про пулевого раненого старого мужчину, и по приметам совпадало, и по времени.

Вопреки честной правде в пользу советской власти Свешников и Данилова сообщили ложные сведения. А когда товарищи из ЧК во второй раз пошли смотреть палаты, Данилова Т. нарочно для маскировки завязала вышесказанному больному бинтом здоровый левый глаз. Самоличную подпись свою удостоверяю, Чирик Аграфена».

Внизу, на некотором расстоянии от основного текста, той же рукой была сделана приписка.

«Вы, Григорий, подлец и вероломный измен…»

Конец фразы размылся, вероятно, слезой.

– Ну, что скажете? – спросил Кудияров.

– Скажу, что вы, Григорий Всеволодович, действительно подлец. Я отлично помню, когда вы работали у нас в лазарете кассиром, фельдшерица Аграфена Чирик была сильно в вас влюблена. Вы исчезли с казенными деньгами, она из-за вас имела неприятности с полицией. Теперь вот опять вы воспользовались чувствами одинокой слабой женщины, заставили ее солгать, не понимаю только, зачем.

– Ай, профессор, перестаньте. – Кудияров сморщился и опять громко рыгнул. – Слишком мало времени у нас для пустых разговоров. Груша написала чистую правду, хотя, должен признаться, ей это далось ценой жесточайших нравственных мук. Раненого вашего уже взяли. Он во всем сознался, и вам предстоит очная ставка. Поскольку человек этот является злейшим врагом советской власти, вам и вашей драгоценной Танечке расстрела не избежать.

«Кажется, опять блеф, – со странным спокойствием подумал Михаил Владимирович, – вряд ли им удалось поймать моего старика. Если бы он сейчас был у них, Петя непременно предъявил бы мне его нынешнюю фотографию. Да и не дастся им больше казачий есаул Пищик Василий Кондратьевич. Его теперь узнать нельзя, тем более поймать».

– Очная ставка? Что ж, отлично. Если речь идет действительно об Осипове Иване Архиповиче, я буду весьма рад. Я как раз хотел осмотреть этого больного. Ранения были очень уж тяжелые.

– Еще бы не тяжелые, – Кудияров криво усмехнулся. – Пищика приговорили к расстрелу, и приговор был приведен в исполнение.

– Григорий Всеволодович, тут или путаница, или мистика какая-то. Мы, вероятно, говорим о разных людях. Никакого Пищика я не знаю. Если человека расстреляли в ЧК, вряд ли он мог после этого оказаться у меня в больнице. Осипова помню. Ужасная история, впрочем, вполне в духе времени. Бандиты напали ночью на беззащитного старика, пырнули ножом в живот, отняли мешок сухарей.

В дверь постучали.

– Откройте, – сказал Кудияров, опять лег, накрылся с головой пледом.

Горничная принесла кипяток. Михаил Владимирович ополоснул заварной чайник, насыпал сушеную ромашку.

– Вы никогда не лезли в политику и правильно делали, – донесся до него слабый голос чекиста, – но сейчас вы вляпались в очень серьезную историю. Есаул Пищик деникинский связной. Он шел в московское отделение Национального центра. Но на конспиративной квартире нарвался на засаду.

Михаил Владимирович накрыл чайник полотенцем, сел в кресло, закурил папиросу.

– Что же вы мучаете себя, Григорий Всеволодович? Вам сейчас плохо, живот болит, вы бы полежали тихо, молча, с закрытыми глазами. Скоро вернется Петя, процедуры предстоят неприятные. Отдохните пока. Все равно от разговора мало толку. Вы пытаетесь что-то мне сказать, но внятно и связно говорить не можете. Еще бы, при такой боли голова работает скверно, мысли путаются.

– Да, мне тяжело говорить, вы правы. Тем более тяжело, что вы не желаете понять всю серьезность вашего положения. Вы и ваша дочь виновны в укрывательстве опаснейшего преступника, злейшего врага советской власти. Вас обоих полагается расстрелять. Пока об этом известно только мне и Петьке. Я готов гарантировать вам жизнь и свободу, но с одним условием. Вы дадите мне ваш эликсир.

«Вот оно что, – подумал профессор, – странно, как я сразу не догадался. Нет, я знал, конечно, ради чего меня так обхаживали, кормили икрой, но трудно было представить, что у этого хитрого ворюги в голове такая детская белиберда. Эликсир ему подавай, сию минуту, в готовом виде! Выпьет и обернется добрым молодцем лет восемнадцати, без единого седого волоса, без радикулита, геморроя, хронического панкреатита».

– Григорий Всеволодович, ну вы же взрослый, образованный человек. Выпейте-ка ромашки и успокойтесь. Нет у меня никакого эликсира. Его вообще нет и быть не может. Это миф, мечта, звук пустой.

В дверь опять постучали. Вернулся Петя. Под мышкой он держал кружку Эсмарха. За спиной у него стояла хмурая белесая барышня в красной косынке. Петя представил ее.

– Товарищ Бочкова, медицинская сестра.

Михаил Владимирович облегченно вздохнул про себя. Разговор откладывался по крайней мере часа на два.

Глава тринадцатая

Москва, 2007

Петр Борисович Кольт с завистью смотрел, как легко летают костлявые стариковские пальцы по клавиатуре компьютера, как заполняют экран строчки. Вот уже минут сорок Агапкин писал что-то, без передышки, не отрывая глаз от экрана, рук от клавиатуры.

Кольт успел выпить две чашки кофе, выкурить три сигареты, поговорить по телефону, почесать лысое пятнистое пузо Адама, который был сегодня как-то особенно нежен с Петром Борисовичем, терся ушами об его ногу, поскуливал, тявкал, требуя внимания, ласки, даже пытался играть.

– Вот и поиграй, кинь ему мячик, – сказал старик, не поворачивая головы, – ему скучно, тебе тоже. Развлекайте друг друга, а мне дайте дописать страницу.

Кольт послушно взял потертый теннисный мяч, швырнул его в угол. Пес, виляя хвостом, тяжело заковылял, долго не мог прихватить мяч зубами, помогал себе лапой, нетерпеливо рычал и тряс ушами.

– Объясни, наконец, что все-таки ты пишешь? – спросил Кольт.

– Отстань. Я уже сказал тебе. Расшифровку рабочих тетрадей Вуду-Шамбальской экспедиции. Не мешай. Возьми мячик у Адама, иначе он тебе обслюнявит штаны, придется переодеваться. Запасных у тебя тут нет, а мои на тебя не налезут.

– Скажи, почему этой чертовой расшифровкой надо заниматься именно сейчас, при мне? Кажется, у тебя довольно свободного времени. Я, между прочим, спешу, я устал, день был сумасшедший.

– Вот и отдохни.

– Отдыхать я предпочитаю дома.

– Ну, тогда отправляйся домой. Я тебя не держу.

Кольт хотел разозлиться, но не мог, не было сил.

– Ладно. Дописывай свою страницу.

– Ты успокоился? – Агапкин оторвался наконец от компьютера. – Ты потихоньку приходишь в себя? Я очень рад. Еще минут десять, и я отвечу на все твои вопросы.

– А почему сразу нельзя?

– Потому что ты, когда приезжаешь, первые полчаса невменяемый. Ты вроде бы сидишь в кресле, а все продолжаешь перебирать лапками. Крысиные бега. Вот твоя жизнь. Я не могу с тобой разговаривать, у меня перед глазами твоя физиономия мелькает, мелькает, я устаю и теряю мысль. Сойди с дорожки, отдышись.

Мокрый мячик в очередной раз отлетел в угол, но Адаму игра надоела. Он бухнулся на ковер, громко вздохнул и оставил Петра Борисовича в покое. Кольт закрыл глаза и незаметно задремал в кресле.

Старик называл его жизнь крысиными бегами.

«Ты перебираешь лапками. Ты обгоняешь очередного конкурента, зарабатываешь очки. Цифры на твоих банковских счетах растут, а у тебя одышка, пошаливает сердце, в почках камни. Тебе тоскливо, тебе страшно. Тебе кажется, что смерть неотвратима. На самом деле ты боишься не ее. Ты боишься встретиться с самим собой, по ту сторону, тебе будет стыдно самому себе посмотреть в глаза».

Старик давно перешагнул свой срок и видел многое с той стороны, в обратной перспективе. Мертвые были для него живы. Не все, лишь некоторые. Точно так же, как некоторые живые умирали раньше смерти и превращались в тени. То и другое он считал результатом личного выбора. В его полутемной комнате время уже не казалось бессмысленной беспощадной стихией, которая все обращает в прах. Время наполнялось глубоким смыслом, удивительными историями, таинственными переплетениями судеб.

Сопение Адама, мерный шорох компьютерных клавиш убаюкали Петра Борисовича. Наверное, он мог бы так проспать до утра. Только здесь, среди книг, кактусов, курящихся ароматических пирамидок, наедине со стариком и черным пуделем, Кольт позволял себе сойти с дорожки. Лицо его разглаживалось, смягчалось, сердце не отсчитывало потерянные навсегда секунды вместе с наручными часами, а спокойно билось в своем собственном ритме. Даже сон стал сниться какой-то цветной.

Степь, развалины древнего храма, камни, выбеленные солнцем и ветром, высокая худая женщина в широких штанах, закатанных до колена, в мужской рубашке. Темные с проседью волосы гладко зачесаны назад и собраны в хвост на затылке. Он узнал ее. Археолог Елена Алексеевна Орлик. Он позвал ее, но она не услышала. Она стояла слишком далеко. Ему надо было поговорить с ней, он спешил к ней, прыгал с камня на камень и вдруг оступился, стал падать вниз, потому что камни торчали не из твердой степной земли, а висели над бездной. Елена Алексеевна обернулась, протянула ему руку. Она была совсем близко, он чувствовал тепло ее кожи, но так и не понял, успела она его спасти или нет.

– Проснись, Петр! – голос Агапкина звучал у самого уха, старик подкатил свое кресло вплотную и вцепился Кольту в плечо. – Проснись сию минуту!

– Чего ты так орешь? Пожар?

– Вот именно, пожар. Но не здесь. В Зюльте. Лаборатория сгорела. Соня исчезла. Они утащили ее, Петр, похитили, понимаешь?

– Что за бред? – Кольт морщился, тер кулаками глаза. – Кто? Зачем? Который час?

– Половина десятого вечера. Он только что пришел в себя и написал мне. У него был сердечный приступ, но он справился, ради Сони. Он должен ее дождаться.

– Кто – он?

– Ты проснулся? Молодец. Слушай. Только что пришло наконец письмо из Зюльта, от Миши. Сегодня утром они похитили Соню, подожгли лабораторию. Внутри оставили тело. Опознать нельзя. Об этом они позаботились. Местная полиция не сомневается, что Соня погибла. Все спишут на несчастный случай. Скажи, Иван взял с собой только один мобильник?

– Кажется, да, – Кольт вытащил свой аппарат, стал набирать номер.

Старик сидел рядом, внимательно смотрел на маленький светящийся экран и вдруг заволновался, заерзал.

– Тот же номер? Другого нет? Лучше не надо, Петр. Я уже пробовал. – Он попытался отнять телефон.

– Что ты делаешь? Прекрати. – Кольт оттолкнул его руку, встал, отошел подальше.

– Петр, прошу тебя, не надо! – Старик занервничал, но Кольт не придал этому значения.

– Что ты вдруг завелся? Я просто звоню Ивану, хочу услышать от него, что там произошло. В любом случае я должен с ним связаться.

– Не надо! – умоляюще повторил старик, но Петр Борисович только махнул рукой и отвернулся.

В трубке долго потрескивала живая тишина, потом что-то щелкнуло, раздались слабые гудки. И вдруг Петр Борисович почувствовал тупую боль в ухе.

Гудков уже не было, вместо них звучал какой-то писк, удивительно высокий и монотонный. Сначала негромкий, но с каждой секундой все громче, звук ввинчивался в мозг, как тончайшее титановое сверло. Кольт застыл, оцепенел, не мог шевельнуться и не понимал, почему? Что происходит? Звук заворожил его, сверло намертво привинтило трубку к голове. Старик быстро подъехал в своем кресле, сильно ударил его кулаком под локоть. Аппарат выпал. Но писк все равно был слышен.

– Петр, Петр, я же тебя предупреждал! Подними, отключи сию минуту. Больше не подноси к уху и никогда не набирай этот номер.

Голос старика звучал глухо, как из колодца. Кольт ногой захлопнул крышку телефона и наступил на него.

– Не ломай, не надо. Аппарат дорогой, хороший, еще долго прослужит. Твой телефон не виноват, что ты такой упрямый болван. Сядь, успокойся. Перепонка у тебя не лопнула. Боль сейчас пройдет.

Боль действительно немного утихла, но омерзительный писк продолжает звучать в голове, словно сверло осталось в мозгу и лишь слегка сбавило обороты. Кольт тяжело опустился на диван, сжал виски ладонями.

– Что это было?

– Старый фокус, еще довоенный. Знаешь, тогда все разведки баловались экспериментами с психикой. Внедрение в подсознание, подавление воли. Пробовали влиять на мозги разными способами, в том числе инфразвуком, через телефонную трубку. Звуковые волны, созвучные альфа-ритму природных колебаний мозга. Технически это довольно примитивно. Эффект сильный, но кратковременный и грубый. Это почти как удар дубиной по башке. Ладно, все. Забудь. У нас есть более серьезные проблемы.

– Да, это я уже понял, – мрачно пробормотал Кольт и потер ухо. – Получается, они вытащили у Ивана телефон и записали туда эту мерзость? Но как? Иван все-таки профессионал, у него отличные реакции. Когда же они успели? Где?

– Возможно, в Москве, в аэропорту. Но, скорее всего, в самолете. Он ведь плохо переносит взлет, посадку, к тому же не спал всю ночь.

– Ты хочешь сказать, они ведут его?

– Конечно.

– Подожди, но как они могли вычислить Ивана?

– Очень просто. Софи отправила ему фотографию. Радел, разумеется, просек, что она сняла его. Он долго ехал с ней в поезде, у него была возможность посмотреть номер получателя. Да и потом, они давно вычислили тебя, Петр. Только что они вступили с тобой в прямой диалог. Считай, что это было их первое приветствие.

* * *

Москва, 1918

В гостиной распахнули настежь окно, дверь ванной комнаты плотно закрыли, но вонь все равно не давала дышать. Михаил Владимирович курил третью подряд папиросу.

– Сколько дерьма в человеке, просто удивительно, – задумчиво изрек Петя и в очередной раз обрызгал батистовый платок одеколоном, прижал к носу, – почему мы не можем, как бабочки, питаться цветочной пыльцой и не испражняться никогда?

– Бабочки живут всего несколько суток.

– Но зато как красиво они живут. Порхают чудным вешним утром над цветущими лугами, над пышными садами, купаются в росе и солнечных лучах.

– Петя, да вы поэт, – Михаил Владимирович зевнул. – Слушайте, может, я оставлю тут все необходимые лекарства, напишу, что когда принимать, и пойду домой? Я сутки отдежурил, глаза слипаются, от меня все равно сейчас никакого толку.

Зазвонил телефон. Петя нервно подскочил, схватил трубку.

– Степаненко у аппарата! – Он посмотрел на профессора, приложил палец к губам и отрицательно помотал головой.

«Уйти не дадут, – с тоской подумал Михаил Владимирович, – они как-то очень уж нервничают оба. Прямого разговора, видимо, не избежать. Но неужели Кудияров готов испробовать на себе то, о чем не имеет ни малейшего представления? Зачем ему? Он вовсе не стар, у него крепкий организм. Ему удалось бросить кокаин, теперь, если перестанет столько жрать и пить, не подцепит сифилис, у него вообще не будет никаких серьезных проблем со здоровьем, по крайней мере в ближайшие лет десять—пятнадцать».

– Погодите, мы же с вами условились, сегодня только аванс, основная сумма уже там, – говорил Петя, нервно посапывая в трубку. – Да, совершенно верно, на банковский счет. Я понимаю, вам нужна гарантия. Но поймите и вы меня, нам тоже нужна гарантия. Хорошо, я жду. – Он положил трубку, упал в кресло и несколько раз сильно стукнул себя кулаком по коленке.

– Контра, буржуйские недобитки, мать вашу, – пробормотал он сквозь зубы.

Михаил Владимирович заметил, что лицо заместителя наркома лоснится, блестит от пота. Вонь между тем ослабла. В ванной шумела вода. Товарищ Бочкова мыла товарища Кудиярова. Телефон опять зазвонил, Петя дернулся, схватил трубку.

– Степаненко на проводе. Да! Нет! Товарищ Кудияров сейчас занят. Не могу сказать. Что? Погодите, барышня, ладно, пардон, товарищ. Да что вы, черт возьми, цепляетесь к словам? Ой, ну не надо, я понял. Что?! – Он вскочил с трубкой в руке, чуть не скинул со столика аппарат и вытянулся по стойке смирно: – Да, товарищ Петерс, доброе утро, товарищ Петерс. Нет, с вами говорит Степаненко Петр, заместитель наркома товарища Семашко. Да, я в номере у товарища Кудиярова. Виноват, Яков Христофорович, никак не возможно в данную минуту. Товарищ Кудияров нездоров. Заболел, да. Уже привез доктора, из больницы имени товарища Троцкого, на Пречистенке. Как фамилия? Свешников его фамилия. Что, простите? Конечно, Яков Христофорович, сию секунду.

Лицо Пети из красного сделалось зеленоватым. С мучительной гримасой он протянул трубку Михаилу Владимировичу и неслышно, одними губами, произнес:

– Возьмите. Вас просят.

– Добрый день, товарищ Свешников, – прозвучал в трубке глухой мужской голос с сильным латышским акцентом, – с вами говорит заместитель председателя ЧК Петерс Яков Христофорович.

– Здравствуйте, Яков Христофорович. Чем обязан?

– Товарищ Свешников, я много слышал о вас. Если не ошибаюсь, вы профессор, военный хирург. Михаил Владимирович, кажется?

– Да.

– Скажите, Михаил Владимирович, что с Кудияровым? Действительно, серьезно болен?

– У него пищевое отравление. Не смертельно, однако неприятно.

– Михаил Владимирович, вы ручаетесь, что это не симуляция?

– Ручаюсь, Яков Христофорович. Это не симуляция, – профессор невольно улыбнулся и встретил панический взгляд Пети.

– Ему настолько плохо, что он не может взять трубку? – жестко спросил Петерс.

– В данный момент никак не может. Он в ванной комнате, сестра промывает ему кишечник.

– Ясно. Как скоро он будет дееспособен?

Словно услышав этот вопрос, Петя принялся отчаянно жестикулировать, поднял растопыренные пальцы, задвигал губами. Профессор понял его и сказал:

– После всех процедур больному нужно отлежаться. Думаю, через сутки, к завтрашнему утру, он придет в себя.

Петя вытер мокрый лоб и облегченно вздохнул.

– Благодарю вас, Михаил Владимирович, – сказал Петерс, – рад знакомству с вами, пусть даже заочному. Всего доброго.

Петя выхватил из пачки очередную папиросу, пробежал по комнате из угла в угол, остановился напротив Михаила Владимировича и уставился на него выпученными глазами.

– Ну? Что он сказал?

– Ничего. Вы сами все слышали. Он справлялся о здоровье Григория Всеволодовича.

– А почему вы сказали симуляция?

– Я сказал, что это не симуляция. Мне был задан вопрос, я ответил.

– Какой вопрос?

– Петя, я очень устал от вас, честное слово. Вы сами все отлично слышали.

– Нет, как именно он спросил? Какой у него был голос?

Дверь скрипнула. Появился Кудияров, бледный, с мокрыми волосами, в теплом стеганом халате. Пошатываясь, волоча ноги, он добрел до дивана, простонал:

– Знобит. Накройте меня пледом.

Телефон опять зазвонил. Кудияров крякнул, встал, но Петя опередил его, сам взял трубку.

– Степаненко! Да! Нет! Речь шла именно об авансе! Вы в своем уме? Я не ослышался? Я вас правильно понял? Вы хотите увеличить изначальную сумму в два с половиной раза? Погодите, это вообще не телефонный разговор. Ну, знаете, товарищ, так дела не делаются, я вынужден считать вас жуликом и провокатором, – он бросил трубку.

Кудияров все-таки поднялся, стоял рядом с Петей, смотрел на него недоуменно и подергивал за рукав.

– Почему ты не дал мне поговорить?

– Потому! Иди, ложись!

– Ты очумел? Ты что-то слишком много на себя берешь, Петька.

– Ничего я на себя не беру. Тебе сейчас нельзя подходить к аппарату, ясно?

– Нет. Объясни, в чем дело.

– Звонил Петерс! – грозно прошептал Петя. – Срочно требовал тебя на ковер. Какая-то сволочь, видимо, стукнула все-таки.

– Ой, черт, твою мать, – Кудияров вернулся на свой диван, лег, уткнулся лицом в подушку и глухо пробубнил: – Больше надо было дать, больше, тогда бы все заткнулись.

Петя присел рядом, стал шептать что-то, при этом зло косился на Михаила Владимировича. Из ванной комнаты появилась медсестра.

– Товарищи, я закончила, – сообщила она хмуро, – мешок с грязным бельем пусть горничная приберет.

Кудияров и Петя возбужденно шептались, не обращая на нее внимания. Иногда доносились отдельные нервные восклицания:

– Откуда ты знаешь? Немцы! Одесса! Только камушки! Мгновенно шлепнут!

– Послушайте, может, вы отпустите барышню и меня заодно? – спросил Михаил Владимирович.

– Товарищ Бочкова, спасибо, вы свободны, – быстро пробормотал Петя и махнул рукой, – идите, идите!

– То есть как это – идите? А деньги?

– Какие деньги? Ой, да, конечно, – Петя вытащил портмоне, отсчитал несколько купюр, – вот возьмите.

– Я тоже откланиваюсь. Всего доброго, – сказал Михаил Владимирович.

– Нет! Вы, пожалуйста, останьтесь, профессор! Мне плохо. Вы должны меня осмотреть и прописать лекарства, – возразил Кудияров.

Когда ушла сестра, Михаилу Владимировичу пришлось еще раз во всех подробностях пересказать разговор с Петерсом, опять прослушать сердце и прощупать живот Кудиярова, теперь мягкий, рыхлый. Товарищ Бочкова была мастерицей своего дела, промыла чекиста как следует, от души.

– Печень у вас увеличена, поджелудочная воспалена, тоны сердца глухие. Ничего нового. Диета, режим. Господа, вам самим не надоел этот балаган? Кажется, у вас какие-то служебные проблемы? Вам было бы удобней обсудить их без меня. – Профессор откровенно зевнул и отправился мыть руки.

Вонь в ванной комнате стояла нестерпимая, хотя окно было открыто и все вроде бы вымыто. Вернувшись в гостиную, он убрал фонендоскоп, закрыл саквояж.

– Обильное теплое питье, отвар ромашки и мяты. Сутки ничего не есть, не курить. Разумеется, спиртного ни капли. Всего доброго, поправляйтесь. – Михаил Владимирович хотел открыть дверь, но услышал странно спокойный голос Пети:

– Стойте, профессор! Мы с вами разговор не закончили. Положите саквояж на пол, поднимите руки и медленно повернитесь к нам лицом.

С тяжелым, усталым вздохом Михаил Владимирович подчинился, правда, рук не поднял. Поставил на пол саквояж, сел в кресло.

У Пети был изящный дамский «Смит-Вессон». Держал он его неуверенно, целился куда-то вбок. Кудияров приподнялся на диване и хмуро глядел из-под Петиного локтя.

– Сколько заплатил вам Пищик? – спросил Петя. – Назовите сумму, и в какой валюте. Или он дал вам золото? Камни?

– Господа, вы не могли бы изъясняться более внятно? Какой Пищик? Какие камни?

– Вы его вылечили, подделали медицинские документы, помогли ему скрыться. Станете утверждать, что все это бесплатно? Из одного только христианского милосердия? Не надо считать нас идиотами. Он передал вам деньги или что-то еще. Золото, драгоценности, – спокойно объяснил Петя.

– Почему бы вам не устроить очередной обыск у меня дома? – вздохнул Михаил Владимирович. – Я устал повторять, что не знаю никакого Пищика и гонораров от госпитальных больных не получаю.

– Допустим, раны оказались несмертельные, – подал голос Кудияров, – однако достаточно тяжелые, чтобы человека сочли мертвым. Учитывая возраст, шестьдесят восемь лет, путь до госпиталя, пешком, с открытыми кровоточащими ранами, он был обречен. В этом я уверен. Без вашего эликсира он бы не сумел выжить и уйти.

«А, вот и проговорился товарищ, – обрадовался профессор. – Выжить и уйти! Не поймали они моего есаула, точно не поймали, хотя очень старались».

– Так. Отлично. Кое-что я начинаю понимать. – Михаил Владимирович потянулся за папиросами.

Рука с револьвером напряглась.

– Не двигайтесь! – предупредил Петя.

– Ладно вам, дайте прикурить.

– Дай. Можно, – разрешил Кудияров.

– Подержи, – Петя вручил ему свой «Смит», встал, чиркнул спичкой.

– Благодарю вас. – Профессор затянулся и выпустил дым аккуратными кольцами. – Теперь давайте по порядку. Вы сказали слово «эликсир». Вы, вероятно, думаете, что это жидкость, которую можно выпить и сразу излечиться от всех недугов, помолодеть? Вам кажется, будто я торгую этой жидкостью, разливаю черпачком, как керосин в лавке?

– Перестаньте юродствовать, – крикнул Кудияров, – неважно, что мы думаем. Мне известно по крайней мере три случая, когда безнадежно больные вдруг оживали. В шестнадцатом году этот жиденок, сирота. Потом старуха Миллер. Наконец, Пищик.

– Желаете быть следующим? Вы разве умираете от неизлечимых старческих болезней?

– Я хочу эликсир. Он у вас есть, это я знаю точно. Жидкость, порошок, неважно. Я хочу! И вы мне дадите!

– Григорий Всеволодович, вы служили в лазарете, хоть и кассиром, однако должны знать. В медицине случается всякое. Человеческий организм – загадка. Можно погибнуть от пустяковых недугов и выздороветь после самых тяжких заболеваний, вопреки всем прогнозам.

– Жалкая риторика, буржуазное словоблудие. – Кудияров сморщился и прижал к животу подушку. – Вы все равно не сумеете убедить меня, что нет никакого эликсира. Вам придется отдать его, в противном случае вы и ваша дочь сегодня же окажетесь в подвале на Большой Лубянке. И никакой Агапкин вам не поможет, учтите. Он высоко взлетел, слишком уж высоко, Федька ваш, однако вы на него не надейтесь.

– Господа, вы слегка переигрываете. – Михаил Владимирович грустно покачал головой. – Кроме мятых бумажек, которые вы мне показали, ничего у вас нет. Кстати, вы обещали мне какую-то очную ставку. Может, стоит начать именно с нее?

– Ничего нет, – Петя нервно засмеялся. – Да вы понимаете, что и без всяких бумажек, просто так, вас, профессор, можно сразу к стенке, за одно только происхождение, за выражение лица? Я уже объяснял вам. Количество переходит в качество, согласно теории гениального Карла Маркса.

– Допустим. С гениальным Карлом Марксом я спорить не берусь. Но вы, господа, сами понимаете, чего от меня хотите? Извольте, я расскажу вам о том, что вы именуете эликсиром. Это вовсе не напиток, не порошок из растертого философского камня, не молодильные яблочки. Это мозговой паразит, глист. Да, у нескольких подопытных животных получился неожиданный эффект. Но не у всех. Часть животных погибла. Нужно провести сотни, тысячи опытов, чтобы понять, как это произошло и почему.

– Возможно, животные и погибали. Зато люди выжили. По крайней мере трое, – Кудияров криво усмехнулся. – Вот уж третий год я слежу за вами. Мне наплевать, что это, пусть глист. Пусть. Видите, у меня голова седая, макушка лысая, морщины, одышка, чуть что, живот схватывает. Мне сорок три. Ну, сколько еще я смогу жить как хочется? Десять лет? Двадцать? А потом?

– Григорий, ты спятил? – испуганно прошептал Петя.

Видно, для Пети было новостью, что Кудияров желает не просто получить бутылочку-другую волшебного эликсира, но испробовать снадобье на себе.

– Да, он спятил, – кивнул Михаил Владимирович, – наверное, мне следует сказать об этом товарищу Петерсу. Впрочем, еще не поздно. – Михаил Владимирович встал и взял телефонную трубку.

– Руки! – крикнул Кудияров.

Петя подскочил и больно вцепился в запястье профессора. Ногти у него были длинные, на коже остались царапины. Кудияров твердо держал револьвер. Михаил Владимирович был у него на мушке.

– Можете болтать что угодно. Вы дадите мне это ваше средство, или я вас убью.

– Гришка! – отчаянно прошептал Петя.

– Заткнись! Ну, профессор, решайте!

– Вы отдаете себе отчет, что можете умереть от этого? – тихо спросил Михаил Владимирович.

– Ничего, не умру. Жиденок, старуха Миллер, есаул Пищик живы, здоровы. Чем я хуже? Наоборот, я лучше, у меня организм крепче, стало быть, и шансов больше!