Текст книги "Херувим (Том 1)"

Автор книги: Полина Дашкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Вспомнив о сестре мужа, которая ее не любила, Галочка расстроилась еще больше. День она провела в слезах и метаниях по квартире, пыталась заняться домашними делами, но все валилось из рук. Вечером позвонил муж ив Петербурга, сообщил, что должен задержаться еще на пару дней. Галя пожаловалась ему на простуду, сказала, что очень соскучилась. Разговаривая с ним, она так сильно дрожала, словно у нее и в самом деле поднялась температура.

Ночью ей снились кошмары. Рубен в красной рубахе с закатанными рукавами держал за волосы окровавленную голову Стаса и скалил белые зубы.

Утром Галя позвонила подруге Марине. Она больше не могла оставаться наедине со своими страхами.

– Как же ему удалось не взорваться? – спросила Марина, выслушав ее сбивчивый рассказ.

– Вышел на балкон, увидел, как они возятся возле машины, и вызвал милицию. 0-ой, что будет! Рубен прилетает послезавтра, и его обязательно станут допрашивать.

– А он-то здесь при чем?

– Ну как же! Рубен работает у Стаса на фирме. Стас ночевал у нас дома, машина стояла под нашим балконом. Нет, его обязательно будут допрашивать.

– Интересно... А ты знаешь, они ведь могут твоего Рубена подозревать в первую очередь. Допустим, он знал о ваших отношениях и заказал Стаса.

– Ты что! Рубен не мог ничего знать.

– Ага, конечно. Ты со Стасом спишь, уже лет десять.

– Пятнадцать, – машинально уточнила Галочка, – но мы встречаемся не регулярно.

– Это не важно. Вы встречаетесь и спите. Он приезжает к тебе домой, все происходит в супружеской постели, – Марина нервно хохотнула, – и муж, ангелочек, ни о чем не догадывается... Нет, Галочка, либо твой Рубен дурак, либо ты дура.

Галочка слишком нервничала, чтобы обидеться, и "дуру" пропустила мимо ушей. Но предположение, что муж ее может оказаться в числе подозреваемых, добило ее окончательно. Она горько заплакала в трубку.

– Ладно, успокойся. Я сейчас приду к тебе, мы все обсудим, что-нибудь придумаем.

Марина жила в соседнем доме и уже через двадцать минут позвонила в дверь. Высокая, громоздкая, с могучим торсом и толстыми конечностями, с копной рыжих и жестких, как медная проволока, кудрей, она заполнила собой всю маленькую прихожую. От нее все время било током, и, когда она чмокнула Галю в щеку, та ойкнула. Скинув изношенные кроссовки, Марина тяжело протопала на кухню в одних носках, по дороге щелкнула кнопкой электрического чайника и уселась на лавку, поджав ноги.

– Жрать дашь? Не завтракала. – Она схватила с подоконника пестрый тонкий журнал, пролистала, не глядя на страницы, отбросила, вытянула зубочистку из керамической баночки, сосредоточенно поковыряла в зубах, потом принялась ломать зубочистку. Раскрошила в мелкие щепки и тут же взяла следующую. Руки ее постоянно двигались, что-нибудь теребили, мяли, рвали, пощипывали. Гладкое широкое лицо с мягким маленьким носом и узкими сухими губами оставалось безмятежно спокойным. Круглые светло-карие глаза могли очень долго, не моргая, смотреть в одну точку, и только правое веко едва заметно подергивалось.

Нервный тик появился у нее три года назад, после того как вечером в подъезде застрелили ее мужа. Он пытался заниматься бизнесом, взял в сомнительном банке солидную сумму под проценты, и когда стало ясно, что долг он вернуть не сумеет, его убили в назидание другим.

Детей у Марины не было, она жила одна в маленькой двухкомнатной квартирке и кое-как пыталась заработать на жизнь – то шила что-нибудь на заказ, то убирала чужие квартиры, то раздавала у метро рекламные буклеты. Иногда появлялись мужчины, но исчезали очень быстро, поскольку всякий раз выяснялось, что нужна не сама Марина, а прописка в ее двух– комнатной квартире,

Галочка болтала без умолку, варила кофе вытаскивала из холодильника немыслимые деликатесы– стеклянную банку с красной икрой, пластиковые упаковки с нарезанной семгой и севрюгой, французский паштет из гусиной печенки, испанскую сырокопченую колбас с белым налетом на шкурке. Марина не слушала ее, она не могла оторвать глаз от стола, ее круглые широкие ноздри трепетали.

– Хорошо живешь, Галочка, – произнесла она, судорожно сглотнув.

– А, это Стасик принес. Он любит вкусно позавтракать, но сегодня, видишь, не получилось. Все осталось.

Марина намазала маслом и икрой половинку булочки, откусила и стала медленно жевать, прикрыв глаза.

– Следователь сказал, его опять попытаются убить, он считает, Стасика кто-то заказал, – Галочка разлила кофе по чашкам и уселась за стол, – такие вещи нельзя говорить человеку. Зачем пугать? Может, это вообще была ошибка, может, бандиты его с кем-то перепутали.

– А сам он что думает? – спросила Марина, отхлебнув кофе и тут же схватив сразу три толстых куска колбасы.

– Он в шоке. Ну ты только представь, человек своими глазами видит, как к его машине прикрепляют взрывчатку! Это ж с ума сойти можно. – Галочка отпилила вилкой крошечный кусочек семги и рассеянно отправила в рот. – Я хочу сказать, все это вообще очень странно. Вот когда твоего Колю убили, ведь сначала были угрозы, телефонные звонки, вам предлагали квартиру продать, и только потом уж убили, когда он отказался. А тут – вообще ничего, никаких угроз, предупреждений. Стасик золотой человек, у него просто не может быть врагов.

– Ну, допустим, враги у всех есть, – невнятно, с набитым ртом возразила Марина, – особенно если человек вот так завтракает каждый день.

– А при чем здесь это? – Галочка удивленно вскинула тонкие светлые бровки.

– Да так, ни при чем, – Марина быстро сделала себе еще один бутерброд с икрой, – ладно, давай дальше. Следователь о чем спрашивал?

– Ой, не помню я. Все как в тумане. Вроде спросил, кому было известно, что Стас будет ночевать у меня.

– Ну и кому же?

– Никому, – Галочка энергично помотала головой, – ни единой душе. Он позвонил в десять из машины. Он никому ни слова не говорил, я тоже.

– Ты в этом уверена? – Марина, допила кофе, тут же налила себе еще.

– Ну что я, совсем без мозгов, что ли? Я вчера вечером и по телефону ни с кем не общалась, кроме тебя. Помнишь, ты мне позвонила часов в одиннадцать, сказала, что по шестому каналу идет фильм с этим... как его? Ну, такой черненький, с родинкой на щеке, на итальянца похож. – Галочка сморщилась и защелкала пальцами.

– С Де Ниро, – Марина обшарила глазами стол и, подцепив вилкой кусок севрюги, аккуратно уложила его на хлеб.

– Да, правильно, Де Ниро! – обрадовалась Галочка. – Ну и вот я тебе сказала, что болею. Ты спросила, не надо ли зайти, принести чего-нибудь, а я говорю, нет, меня знакомый собрался навестить. Приедет через час. Я ведь тебе не сказала, что это Стас?

– Нет.

– Вот видишь, даже тебе. Хотя ты единственный человек, который знает о наших отношениях. Ладно, ты лучше посоветуй, что мне с Рубеном делать?

– Ой, Галочка, не знаю. – Марина горестно вздохнула и слизнула несколько икринок с ножа. – На этот раз ты вряд ли выкрутишься. Придется сказать правду. Слушай, дай сигаретку.

– Но как же... Рубен не простит. После этого только развод. А что будет с Андрюшей? Он отца обожает, он тоже меня не простит. А квартира? Как нашу двухкомнатную разменивать на две отдельные? Да еще окраина, – она безнадежно махнула рукой,– нет, разводиться нельзя. Но и жить он со мной не будет после этого. Другой простил бы, а мой Рубен ни за что!

Она встала и заметалась по маленькой кухне. Все в ней дрожало и колыхалось – растрепанные бледно-желтые волосы, огромная тяжелая грудь под тонкой белой футболкой, прозрачная влага в детских голубых глазах. Маленькие розовые ручки взлетали и бессильно падали.

– Погоди! А если я скажу ему, что постелила Стасу в Андрюшиной комнате? Ведь я правда болею, у меня температура, и вообще Стасик мне как старший брат. Нет, Мариша, признаваться нельзя, я в каком-то журнале читала статью одного психолога о супружеских изменах. Ни в коем случае нельзя признаваться, надо категорически отрицать.

– Ну если ты сама все так хорошо знаешь, зачем меня спрашиваешь? Слушай, ты сигарету мне дашь наконец?

– Да, вот, – Галочка закурила и кинула на стол пачку вместе с зажигалкой, – нет, ну правда, вот ты бы своему Коле сказала?

– Я своему Коле не изменяла, – отчеканила Марина и глубоко затянулась,мне, кроме Коли, никто не был нужен. Я его любила. И если бы твой золотой Стасик не втянул его в авантюру четыре года назад, он был бы жив.

– Ну здра-авствуй! – Галочка остановилась посреди кухни и всплеснула руками. – При чем здесь Стас? Он только предложил твоему Коле участвовать в перспективном деле, только предложил, дал шанс, я хочу сказать, я в бизнесе, конечно, ничего не понимаю, но Стаса знаю с детства. – Щеки ее налились густым румянцем, глаза гневно засверкали.– И к чему ты вообще сейчас вспомнила об этом?

– Извини. Не заводись. Ты ведь болеешь, у тебя может температура подняться. И вообще возьми себя в руки. У тебя все классно – муж, сын да еще любовник богатенький. Ты на меня посмотри, какая я стала после Колиной смерти. Все мне по фигу. Разжирела, как свинья, смотреть в зеркало тошно. Ты помнишь, какая я была? Спасибо, еще не спилась, не опустилась окончательно.

Действительно, три года назад Марина была тоненькой, легкой, ухоженной, жизнерадостной, без конца смеялась, запрокинув голову и щедро демонстрируя роскошные белые зубы. Теперь одного переднего не хватало и не было денег, чтобы вставить. Она привыкла улыбаться не разжимая губ.

Они с Колей обожали друг друга, даже на людях без конца целовались. Прожив вместе пять лет, выглядели как молодожены. За три года без него она постарела лет на десять. Убийц не нашли, заказчиков тем более, и следствие безнадежно зависло.

Гале сейчас совсем не интересно было в сотый раз обсуждать трагедию подруги, она рассеянно вздохнула и пробормотала:

– Нет, ну что ты, Маринка, ты совсем неплохо выглядишь.

– Ага, конечно. Жирная старуха в тридцать лет. Слушай, а вот интересно, ты кого из них двоих больше любишь?

– Если бы я знала, – виновато улыбнулась Галя и прикрыла глаза, понимаешь, Стас – мой первый мужчина, первая любовь. У нас страсть, нас прямо бросает друг к другу, ничего не можем поделать ни я, ни он. А Рубен – муж, отец моего ребенка. С ним все по-другому.

– Если страсть, то почему твой Стас не женился на тебе?

– Ой, ну как ты не понимаешь, разве может генеральский сын жениться на внучке прислуги?

– А спать, значит, может? – Марина хрипло усмехнулась. – То есть он тебя с пятнадцатилетнего возраста употребляет, когда захочет, а ты готова рисковать своей счастливой семейной жизнью. Сволочь он, твой Стасик. Ладно, мне пора. Я возьму у тебя этих сигарет штучки три, можно? Да не кисни ты, Галка, может, оно как-нибудь само рассосется?

От ее прощального поцелуя Галю ударило током, да так сильно, что она отпрянула и потом еще несколько минут потирала щеку.

* * *

Если бы Стас Герасимов мог, он бы непременно напился, причем прямо с утра. Однако он знал, что не получится. Даже пробовать не сточит. Организм его категорически не принимал более двухсот граммов спиртного. Начиналась кошмарная изжога, и все выпитое, а также съеденное на закуску стремительно вырывалось наружу. Единственное, что ему хотелось сейчас, – это отвлечься, расслабиться, хорошо, сладко оттянуться. В голове у него гудела черная пустота, словно ночным сквозняком на балконе выдуло мозги.

Вместо того чтобы отвечать на вопросы следователя, обсуждать с родителями и с самим собой, кто, за что и почему решил его убить, Стас отправился в закрытый спортивно-оздоровительный комплекс и провел там весь дева". Крутил педали тренажеров, качал пресс до десятого пота, потом парился в сауне, плавал в ледяном бассейне, стонал от удовольствия под мощными руками массажиста, перекусил в кафе, пару часов поспал в комнате отдыха. Мобильный телефон он отключил и совершенно отключался сам, чувствуя себя сильным, здоровым, молодым животным. Каждая жилка гудела, трепетала, кровь резво циркулировала по чистым упругим сосудам, кожа стала розовой, гладкой, глаза сверкали.

На закрытом корте скучал без партнера какой-то незнакомый пожилой чиновник. Стас поиграл с ним, потом отправился во фруктовый бар, заказал себе ледяной свежевыжатый сок.

За соседним столиком сидели две красотки в коротких махровых халатиках и тоже пили сок. Им было лет по двадцать пять. Одна платиновая блондинка с прямыми волосами до пояса и черными бархатными глазами. Другая ярко-рыжая, белокожая, без веснушек, с лицом недорисованной куклы Барби. Он не знал, какая ему нравится больше, в каждой была своя прелесть. Они весело болтали, смеялись, то и дело постреливая на него глазками, и он решился улыбнуться им.

Оздоровительный комплекс был чрезвычайно приличным местом, его не посещали женщины, которые запросто идут на контакт с незнакомыми людьми. Стас не исключал, что внизу этих двух красоток ждут бдительные охранники-мордовороты, что каждая из них может оказаться любовницей какого-нибудь серьезного авторитета, но сегодня он решил ни в чем себе не отказывать. Улыбка его становилась все шире, все откровенней, он уже встал, поднял свой стакан комически торжественным жестом, словно там был не сок, а шампанское и он собирался чокнуться с девушками. Но тут в бар вошли два накачанных молодых человека и направились к красавицам. Стасу пришлось сесть на место и отвернуться с безучастным видом, однако в горле у него сразу пересохло и сердце противно екнуло. Он поднес стакан к губам, заметил, как задрожала рука, и сделал большой жадный глоток. Вместе с соком в рот попала льдинка, и он принялся сосать ее, как конфету.

Все приятные и полезные процедуры, которые мог предоставить ему оздоровительный комплекс, были пройдены. День пролетел незаметно. Следовало куда-то срочно деть себя. Пребывать долго в состоянии здоровой животной неги он не мог, голова начинала работать, и поневоле все мысли крутились вокруг покушения. А стоило начать думать, и становилось страшно. Он решил, что главное сейчас – не оставаться в одиночестве. Покинув бар, он отправился в раздевалку, открыл свой шкаф, достал телефон, включил и набрал номер, по которому тут же отозвался низкий приятный женский голос.

– Привет, моя радость, – произнес он, – какие у тебя планы на вечер?

– А у тебя? – спросили его в ответ.

– Поужинать и завалиться в койку, – ответил он, снимая с вешалки брюки, в восемь жду тебя в "Якоре" на Тверской.

– А потом?

– Я же сказал– в койку.

– Это я поняла. У тебя или у меня?

– Какая разница?

– Да, в общем, никакой, – усмехнулись в трубке, – но лучше, конечно, у меня. В твоей ванной вечно попадаются чужие лобковые волоски.

– Эй, ты на что намекаешь? – искренне возмутился Стас.

– Всего лишь на то, что твоя домработница халтурит, – женщина мягко хохотнула, послышался щелчок зажигалки, – тебе пора завести жену, Стасик. Конечно, не для того, чтобы как следует мыла ванную, а чтобы контролировала домработницу.

– Я подумаю об этом, – пообещал он.

– Да ни черта ты не подумаешь. Ты женитьбы боишься больше смерти, – было слышано, как она нервно, глубоко затягивается, – но учти, рано или поздно найдется какая-нибудь крутая экстремалка, которая тебя притащит к венцу под дулом автомата. – Она рассмеялась, на этот раз неприятно, с истерическими нотками, и он пожалел, что позвонил ей. Однако деться было некуда.

– Ладно, солнышко,-произнес он как можно ласковее, – мы обсудим это за ужином. Целую, до встречи.

Договорив, он тут же опять отключил телефон, не спеша оделся, расчесал перед зеркалом короткие светло-русые волосы, побрызгал себя туалетной водой.

"Я не стану об этом думать. Ничего не было. Придурки, хулиганы, сопляки. Моя машина слишком выделялась в этом дворе, среди "жигулят" и "москвичей", она такая новенькая, свергающая, необычная, им захотелось сделать гадость. Просто так. От скуки и зависти. Почему они таскали с собой взрывчатку? Тоже просто так. Сейчас это модно. Сейчас чего только не взрывают. Может, они вообще террористы? Им не важно было, чья именно машина взлетит на воздух, лишь бы взлетела какая-нибудь, желательно дорогая иномарка".

Так он утешался, пока шел по закрытой автостоянке к черному "мерсу", который еще утром вызвал с фирмы вместе с шофером Гошей. Гоша часто возил деньги, имел оружие, с ним было спокойно.

– С легким паром, Станислав Владимирович, – шофер вышел и открыл ему заднюю дверцу, – тут вас разыскивали. Владимир Марленович лично со мной связался, спрашивал, где вы.

– Ты что ответил?

– Ну, как договаривались. Сказал, вы сами с ним свяжетесь.

– А он?

– Ждет звонка. И Рита звонила, говорит, вас какой-то майор Чижов разыскивает, вроде из ФСБ.

Рита была его секретаршей. Значит, на фирме уже все знают. И Гоша знает. Этот весельчак Чижов наверняка сообщил ей о покушении, а она рассказала Гоше. Однако он молодец, не задает лишних вопросов. Теперь ФСБ имеет полное право перерыть всю документацию, влезть в его дела с ногами.

"А может, они сами все это организовали, чтобы получить такую возможность?" – отрешенно подумал Стас и, развалившись на мягком сиденье, сказал:

– Знаешь что, Гоша, пошли они все на фиг! Выключи телефон. Поехали к "Палас-отелю".

– Может, отцу с матерью позвоните?– спросил Гоша. – Волнуются все-таки. Я бы своим позвонил.

– Ну ты же сказал им, что со мной все нормально?

– Сказал.

– Вот и ладно. Выключай мобильник. Поехали.

Уже стемнело. Сыпал мелкий ледяной дождь. Стоянка была залита светом нескольких прожекторов. Стас сунул руку в карман крутки и вместе с пачкой сигарет нечаянно достал маленький бумажный прямоугольник, хотел скомкать и выбросить не глядя, но все-таки стало интересно, что за бумажка и откуда взялась у него в кармане.

Это была фотография, черно-белая, паспортная. С нее глядела на Стаса красивая темноволосая девушка шестнадцати лет. Снимок не мог передать прозрачности кожи, глубокой темной синевы глаз. Девушка была не просто хороша. В ней таилась убийственная древняя прелесть Она умела смотреть так, как, вероятно, смотрела Ева на Адама, протягивая ему яблоко с древа познания добра и зла. У нее был низкий мягкий голос и пластика священной египетской кошки. Тусклый снимок двадцатилетней давности был заражен очарованием оригинала, как радиацией. Несколько секунд Стас глядел, не отрываясь.

– Не дует? Окошко прикрыть?– спросил Гоша, обернувшись.

Прожектор у ворот стоянки залил салон ослепительным светом.

– Нет!– рявкнул Стас и прихлопнул маленький снимок ладонью.

– Ну, как скажете, – мирно прогудел Гоша, – а то вы после сауны, может просквозить.

Машина выехала на трассу. В салоне стало темно. Трясущимися руками Стас порвал фотографию в клочья, сгреб в горсть и выкинул в приоткрытое окно. Шофер услышал странный сдавленный стон, заметил, как уносит мокрый ветер что-то белое, мелкое, и спросил, все ли в порядке.

– Не отвлекайся, – хриплым, чужим голосом ответил Стас, – дорога мокрая.

* * *

Владимир Марленович связался по телефону с шофером Гошей. Это был его человек, он ушел из органов в двадцать семь лет в чине капитана и вот уже два года обслуживал генеральского сына. Отставной генерал полностью доверял ему, но не мог получать от него исчерпывающую информацию о своем Стасе, поскольку тот обожал водить сам, имел три автомобиля и услугами шофера пользовался редко. Генерал надеялся, что после пережитого стресса сын не рискнет сесть за руль, вызовет шофера. И не ошибся.

Гоша заверил его, что со Стасом все нормально, и доложил, что их светлость изволит принимать оздоровительные процедуры в закрытом комплексе "Аполло".

– Но только я вам ничего не говорил, товарищ генерал. Стас запретил мне сообщать кому-либо, где он.

– Даже мне?– с усмешкой уточнил Герасимов.

– Виноват, Владимир Марленович. Даже вам.

– Ну паршивец! Здесь мать с ума сходит, мог хотя бы ей позвонить. Он рассказал тебе, в чем дело?

– Нет. Он позвонил около двух. Сказал, что бы я к половине седьмого подъехал к оздоровительному комплексу и ждал его на стоянке.

– И все?

– Все, товарищ генерал.

– Ты уже знаешь, что случилось сегодня ночью?

– Знаю.

– Ну и что думаешь?

– Думаю, заказал его кто-то, товарищ генерал.

– Болван, – раздраженно выкрикнул Владимир Марленович, – это я и без тебя знак"" Кто? Почему? Вот главное. Кто и почему? Понимаешь ты или нет?

– Понимаю, товарищ генерал.

– Ладно, Гоша, передай ему, что мы с матерью волнуемся, пусть сразу звонит.

Дома Владимира Марленовича ждал следователь Чижов, крепкий круглолицый весельчак. Он все время усмехался и потирал широкие сухие ладони. Генерала эта неуместная бодрость раздражала, он решил, что расследованием покушения должны заниматься более серьезные люди. Слава Богу, у него остались надежные теплые связи в родном ведомстве. Он не счел нужным сообщать Чижову, что Стас отправился в оздоровительный комплекс.

Пока они беседовали, у жены начался острейший приступ бронхиальной астмы. Пришлось вызвать "скорую". В больницу Наталья Марковна ехать отказалась. Врач купировал приступ, велел не нервничать и оставаться в постели.

– Деточка моя, мальчик, Стасик, да как же так? – повторяла Наташа, лежа под капельницей. По пухлым землистым щекам текли слезы.

– Прекрати! – не выдержал Владимир Марленович. – Деточке твоей тридцать шесть лет! Ты сама во всем виновата! Избаловала сучонка, не знаю как!

Наташа заплакала еще горше, начала задыхаться. Следователь Чижов имел наглость за глянуть в приоткрытую дверь и со своей гаденькой улыбкой произнести:

– Я, конечно, извиняюсь, не надо бы так, товарищ генерал, ей плохо, она все-таки мать.

– Я вас не задерживаю! – рявкнул Герасимов, громко захлопнул дверь у него перед носом, сел к Наташе на кровать и заставил себя погладить ее по волосам.

Волосы давно стали седыми, Наташа упрямо красила их смесью хны и басмы. Получался отвратительный фальшиво-каштановый цвет. Сквозь жидкие завитые прядки просвечивала кожа. Раньше он не замечал этого.

– Иди, Володенька, иди. Надо проводить человека, – пробормотала она, не открывая глаз и мучительно оскалившись.

"Господи, почему я вдруг стал все это видеть – короткие редкие ресницы, грубые морщины, рыжие расплывчатые пятна старческой пигментации и неестественно сверкающий на этом тоскливом фоне фарфор искусственных зубов? Почему именно сейчас? Почему так ясно, так беспощадно?" – подумал генерал, тяжело поднялся и отправился в прихожую провожать Чижова.

Весельчак следователь аккуратно поставил тапочки на обувную полку, присев на корточки, принялся завязывать шнурки на ботинках. Владимир Марленович, привалившись плечом к косяку, молча наблюдал за ним.

– Стало быть, вы не знаете, где может находиться Станислав Владимирович? Он поднял на генерала блестящие карие глаза. Тот молча помотал головой. Плохо, – вздохнул следователь, выпрямляясь, – очень плохо, товарищ генерал. Время уходит, информации пока никакой, – он надел свою дешевую потертую кожанку и протянул руку. – Всего доброго, товарищ генерал. Рад был познакомиться. Обстоятельства, конечно, не самые приятные, но ничего. Будем работать, искать.

Генерал вяло ответил на рукопожатие, заметив про себя с завистливым раздражением, какая у этого весельчака сухая теплая ладонь, сколько в нем здоровья и равнодушия, какой он румяный, ладный, жизнерадостный. Слишком жизнерадостный для следователя ФСБ.

Дверь хлопнула. Владимир Марленович заглянул в спальню. Наташа спала, открыв рот и глухо, по-стариковски похрапывая. Он закрылся в своем кабинете и принялся задумчиво листать записную книжку, выбирая, к кому из знакомых обратиться за помощью. Были генералы, ровесники или лет на десять моложе. Но он знал, что они всего лишь отдадут распоряжение подчиненным, а потом придется постоянно звонить, напоминать, чтобы контролировали расследование. Были и полковники, оперативники, но один работал в зарубежном отделе, другой занимался наркотиками, третий курировал таможню, к четвертому не хотелось обращаться потому, что подлец и карьерист, пятый...

Перед глазами вспыхнула и замерцала яркая пульсирующая пелена. Имена, звания, цифры телефонных номеров стали расплываться. Затошнило и закружилась голова. Он вдруг вспомнил, совсем некстати, как в детстве лазал с мальчишками за кладбищенской земляникой. На погосте ягод росло много, крупных, сладких, невозможно было остановиться, и потом красно-зеленая рябь долго застилала глаза, сгущаясь к вечеру, перед сном. Куда ни посмотришь, везде мерещилась эта земляника. Бабушка говорила, ничего нельзя рвать и есть, что растет на кладбищенской земле, потому что это тревожит покойников, они сердятся и могут строго наказать. Володя был пионер и материалист, бабкиным глупым сказкам не верил. Однако зачем именно сейчас он вспомнил эту ерунду? Какая, к черту, земляника?

Опять на несколько минут он выпал из реальности и барахтался непонятно где. Эти стремительные путешествия вспять сквозь время пугали его все больше. Он не мог просто отмахнуться от странных провалов сознания. Они мешали сосредоточиться и омерзительно воняли старческим маразмом.

– Володенька! – голое жены звучал слабо, далеко, как будто с другой планеты. Он сильно вздрогнул. Красно-зеленая земляничная рябь неохотно растаяла. Он отправился в спальню. Наташа лежала, глядя в потолок широко открытыми воспаленными глазами. – Скажи, почему он ночевал в Конькове?

– Там живет Галина, – пожал плечами генерал, – помнишь ее? Маленькая, пухленькая, беленькая, внучка покойной Марии Петровны.

– Я знаю Галину. Почему он у нее ночевал? Она ведь давно замужем, муж армянин, ребенок в школу ходит.

Генерал заметил, что вертит в руках свою серебряную зажигалку "Зиппо", машинально открывает и закрывает крышку, крутит колесико. Не было ни пламени, ни искры. Кремень стерся, бензин кончился. Серебряный корпус стал тусклым и черным. Он очень редко брал в руки эту вещь, но серебро все равно окислилось.

– Володя, ты меня слышишь? – слабым жалобным голосом поинтересовалась жена. – Почему ты не отвечаешь мне?

– Прости. Я думаю, к кому из наших можно обратиться.

– Да, мне тоже не понравился этот следователь Чижов. Ты звонил Мише?

– Какому Мише?

– Ну, Мише Райскому. Он, кажется, уже давно полковник?

"Вот, оказывается, как все просто, – удивился Владимир Марленович, почему мне сразу не пришло это в голову? Полковник Райский. Он занимается терроризмом. Взрывное устройство – это террор. Райский очень жесткий и хитрый человек, но мне многим обязан. Семь лет работал под моим руководством".

ГЛАВА ПЯТАЯ

Шура Тихорецкая сидела за туалетным столиком, сжав ладонями щеки и подтянув кончиками пальцев к вискам уголки глаз. Губы ее беззвучно шевелились. Она напевала последний шлягер новомодной эстрадной звезды. На Столике лежал телефон, и Шура смотрела на него не отрываясь, словно можно было усилием воли заставить его звонить.

От звонка зависела вся ее жизнь. Время замерло. Шура перестала петь, осторожно взяла в руки аппарат, проверила, работает ли. Работал. Но молчал. Шура взяла серый карандаш для глаз, нарисовала "стрелки" по ресничному краю, сначала по верхнему, потом по нижнему. Получилось вульгарно, но классно. Она отбросила карандаш, схватила губную помаду, нарисовала себе потрясающе сексуальные губы, приоткрыла. рот, опустила веки, взглянула в зеркало исподлобья, долгим коровьим взглядом, произнесла тягучим низким, совершенно чужим голосом:

– А, это ты? Ну, привет,– и провела по губам кончиком языка. У помады был гадкий, сально-приторный вкус. Шура сморщилась. В зеркале отразилась такая потешная рожа, что она рассмеялась, сначала просто так, потом красиво закинув голову и оскалив зубы, как в рекламе зубной пасты.

Телефон беспощадно молчал. Шура встала и принялась ходить по комнате из угла в угол. Иногда она застывала у зеркала в выразительных позах, окидывала себя критическим взглядом, открывала шкаф, вытягивала какую-нибудь кофточку, прикладывала, надевала, снимала, брала другую, крутилась, изгибалась, меняя выражение лица, произнося разными голосами:

– Ну ты же знаешь, я тебя люблю... Ты что, совсем дурак? Ха-ха, как смешно! Слушай, отстань пожалуйста...

Наконец ей надоело это. Она взглянула на часы, потом на молчащий телефон и заплакала горько, навзрыд. Плача, она продолжала смотреть на себя в зеркало, и от жалости к себе у нее началась настоящая истерика. В этот момент она совершенно искренне не хотела жить, в ее душе бушевал маленький глупый апокалипсис, вскипали океаны, стометровые цунами обрушивались на города, вулканы изрыгали огненную лаву, целые страны исчезали с лица земли и над дымящимися развалинами стояло круглое огненное облако, а в нем, как муха в янтаре, был замурован молчащий телефон.

Наплакавшись всласть, Шура отправилась в ванную, умылась, причесалась, еще немного погримасничала перед зеркалом, посмотрела на часы и охнула. Было девять вечера. Завтра ей предстояло писать четвертную контрольную по физике, а она еще не садилась за уроки. Бросившись назад, в комнату, она схватила рюкзак, принялась рыться в тетрадках и не нашла самого главного – списка тем и вопросов к контрольной. Может, забыла в парте, может, посеяла где-то, сейчас уже не важно. Оставалось позвонить кому-нибудь из одноклассников, чтобы продиктовали по телефону. Не раздумывая, она набрала первый попавшийся номер из тех, что помнила наизусть, и услышала в трубке ломкий подростковый басок.

– Андрюша, привет, можешь мне продиктовать вопросы к контрошке?

Исписав пару страниц под его диктовку и положив трубку, Шура стала смеяться. Она хохотала долго, до слез, до икоты. Дело было а том, что она ждала звонка именно этого мальчика, своего одноклассника, Андрюши Литвинова. Сходила с ума, хотела умереть, потому что если он не звонил, значит, разлюбил ее и жизнь можно считать конченой. В этой буре эмоций затерялась простая мысль о том, что сегодня вторник, а по вторникам и пятницам Андрюша плавает в бассейне до половины девятого и дома появляется только в девять.

Нельзя сказать, чтобы Шура была серьезно влюблена в Андрюшу. Просто ей нравилось нравиться ему, он был красивый, умный, не матерился и не сплевывал сквозь зубы через слово, никогда не носил трикотажных штанов, спущенных до половины задницы, не ковырял прыщи на лице, у него их просто не было, в общем, не страдал дурацкими подростковыми комплексами, превращавшими большинство Шуриных ровесников в грубых придурков.

Когда он был рядом, провожал ее, звонил по двадцать раз за вечер, писал многозначительные записки и подкидывал в ее рюкзачок, она на него презрительно фыркала, делала вид, что ей до смерти надоели его ухаживания. Но стоило ему хоть немного ослабить напор, Шура начинала бурно страдать и, если честно, то сама не знала, что приятней – надменно принимать поклонение Андрюши или страдать.