Текст книги "Херувим"

Автор книги: Полина Дашкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

«Неправда! – вывел Сергей крупными кривыми буквами и добавил еще одно слово: – Зачем?»

Улыбку сдуло, как пух с одуванчика.

–?Слушай, я вру, да?! – страшно громко закричал Аванесов и отшвырнул планшет. – Ну что за человек, честное слово, ни стыда, ни совести! Для него вызывали лучшего специалиста из клиники эстетический хирургии, с его физиономией возились, как будто он не солдат, а кинозвезда! А он вместо радости, вместо благодарности такие злые слова говорит! Чтобы я больше этого не слышал, понял?

Планшет валялся на полу, карандаш трясся в руке Гамлета Рубеновича. Сергею вдруг стало ужасно смешно. Смеяться он не мог и начал икать, давясь смехом. Из глаз покатились слезы. «Ну здравствуйте! – заливался кто-то внутри него. – Вызвали специалиста из клиники эстетической хирургии. Заранее вызвали. Вдруг сумасшедший майор Логинов так разбуянится от рентгеноконтрастного препарата, что поломает себе лицевые кости? Какая трогательная забота! Какая гениальная интуиция! Между прочим, пластические операции очень дорого стоят. Что же, интересно, выдумал умник Райский? Ради чего столько хлопот?»

Доктор между тем смотрел на него с тревогой и жалостью, тронул его руку и тихо, хрипло произнес:

–?Не надо, Сережа. Ты же мужчина. Ты столько всего перенес, и это перенесешь.

Икота усилилась. Слезы текли ручьем, бинты промокли насквозь. Доктор Аванесов решил, будто майор Логинов рыдает, и невозможно было объяснить, что вовсе нет. Совсем наоборот.

* * *

Стас Герасимов легко вычислил, каким образом в его дом, обеспеченный вооруженной охраной, мог проникнуть незваный гость. Подъезд, конечно, был неприступен даже для очень сильного и умного злоумышленника, если только не брать его штурмом.

Охранники знали в лицо всех жильцов, а у чужих обязательно спрашивали фамилию, связывались с хозяевами названной квартиры и уточняли, ожидают ли такого-то гостя. Но при самой продуманной системе обязательно найдется какая-нибудь случайная дырка в заборе на заднем дворе. В доме Стаса Герасимова такой «дыркой» был подземный гараж. Там охрана следила исключительно за автомобилями, а на людей не особенно реагировала. В гараж ежедневно заходили разносчики рекламы. За небольшую мзду охрана их пропускала. Довольно часто наведывались всякие слесари, сантехники, электрики, и, конечно, каждого из них невозможно знать в лицо.

Днем ворота иногда оставались открытыми, и можно было вообще без всяких достоверных предлогов при определенной сноровке проникнуть в подземный гараж совершенно незаметно, а оттуда на лифте или по черной лестнице попасть в дом, на любой этаж. Все прочее – дело техники, то есть хорошей дверной отмычки либо дубликата ключей.

Стас спустился в гараж с большим мусорным мешком в руках. Он успел переодеться. Вместо любимого костюма цвета грозовой тучи на нем были черные джинсы, старые кроссовки, серый спортивный пуловер, потертая кожанка и замшевая черная кепка. Он погрузил мешок в багажник своей «Тойоты» цвета какао с молоком и выехал из гаража.

На пересечении Тверской и Садового кольца он застрял в пробке. Рядом, почти вплотную, стояла допотопная старая «Волга». Лысый пожилой толстяк за рулем не спеша, с аппетитом поедал огромный гамбургер. Стас терпеть не мог макдоналдсовскую еду, считал ее вредной для здоровья и сначала глядел на лысого соседа с отвращением, но потом вспомнил, что не обедал сегодня. До встречи оставалось достаточно времени, чтобы спокойно поесть. Он остановил машину у скромного гриль-бара неподалеку от старого цирка, поменял сотню долларов.

В баре было пусто, орала музыка. Толстая крашеная блондинка молча положила перед ним меню. Стас заказал себе овощной салат, баранью отбивную на косточке и попросил приглушить музыку. Пора было наконец позвонить матери. Он собирался сегодня ночевать у родителей и, чтобы обеспечить себе спокойный вечер, без слез и упреков, включил свой мобильный и набрал номер.

Трубку долго не брали. Наконец он услышал сонный голос. У Натальи Марковны была сильная одышка.

–?Стасик, ты дома? Почему ты не берешь трубку? Почему отключил мобильный?

–?Нет, мама. Я не дома. А мобильный включен. Вот, я тебе звоню.

–?Где ты?

–?Я в кафе. Зашел пообедать.

–?Лучше бы ты приехал к нам. У нас борщ, котлетки из индейки, твои любимые. Ты был у себя дома?

–?Да, конечно.

–?Там все в порядке?

–?Разумеется, мама. А почему ты спрашиваешь?

–?Ну так... Просто я весь день ждала твоего звонка, заснула в кресле, и мне приснился нехороший сон, будто разгромили твою квартиру, вспороли кровать.

–?Снам нельзя верить, мама, – медленно, по слогам произнес Стас, – а в кресле спать неудобно. У тебя, наверное, затекла шея, вот и привиделись кошмары. Как ты себя чувствуешь?

–?Было очень плохо, но теперь лучше. Главное, ты позвонил, больше мне ничего не надо. Папа сказал, ты сегодня приедешь к нам ночевать. Это правда?

–?Да, конечно. Я приеду. Но поздно, часов в двенадцать.

–?Хорошо, сынок, мы тебя будем ждать. Скажи, ты уже встречался со следователем?

–?С каким следователем, мама? – поморщился Стас и выбил сигарету из пачки.

–?Ну с тем, который занимается убийством твоего шофера. Понимаешь, он несколько раз звонил папе и сюда дважды. Он говорит, что послал тебе повестку по почте. Твои телефоны не отвечают, у тебя на фирме не говорят, где ты. Мне кажется, ты делаешь большую ошибку, Стасик. Я понимаю, как это тебе неприятно и тяжело, но встретиться надо. Ты слышишь меня?

–?Да, мама. Я тебя слышу. Мы сейчас не будем это обсуждать. Я приеду, и поговорим. Все, у меня садится батарейка. Целую. Вечером увидимся. – Он отключил телефон и тут же нервно закурил.

Из кухни доносился запах жареной баранины. Вскоре принесли салат и большую красивую отбивную. Но аппетит пропал. Он заставил себя съесть немного овощей, почти с отвращением пожевал сочного мяса, опять закурил.

Когда подали кофе, он вдруг подумал, что можно запросто не встречаться с Ириной и вообще никуда не ехать. Все и так ясно. Спившийся человек опасен только для самого себя и близких родственников.

–?Нет. Я должен убедиться, – пробормотал Стас, не замечая, что говорит вслух, – ведь если не он, то кто же? Больше некому...

–?Что, простите? – уставилась на него крашеная официантка, которая как раз подошла поменять пепельницу.

–?Ничего! – рявкнул он так, что девушка отпрыгнула.

Кофе был приличный, в меру крепкий. Вообще кухня в этом неприметном заведении оказалась очень качественной. Стас расплатился, оставил щедрые чаевые и еще дал десятку старику швейцару.

До встречи оставалось пятнадцать минут, пробок по дороге не было, и приехал он ровно в шесть, нашел удобное место для парковки, выключил мотор, откинулся на мягкую спинку и закрыл глаза.

«Спившийся человек, живущий в Выхино без телефона, на деньги сестры, ни на что не способен, – думал Стас, – правда, есть алкоголики, которые от запоя до запоя вполне вменяемы. Но с другой стороны, десять лет зоны могут сделать любого полнейшим дерьмом. Или наоборот? В зоне есть шанс стать сильным и даже очень сильным. Могло такое произойти с Юркой Михеевым? Если бы он там стал сильным, он жил бы сейчас как-то иначе».

Перед ним возник зыбкий образ худенького невысокого мальчика. В двадцать лет Михеев выглядел подростком, у него были мягкие светлые кудри, большие круглые голубые глаза, нежный румянец во всю щеку. Он смешно гримасничал и размахивал руками, когда рассказывал что-то. Сокурсники называли Михеева Мультиком. Хриплый, тяжелый бас никак не вязался с его несерьезной внешностью.

У Юрки Михеева был голос Высоцкого, он действительно знал наизусть почти все его песни и пел под гитару так, что, если закрыть глаза, невозможно было отличить от оригинала. Известно, как любят Высоцкого уголовники. Юрка мог стать в зоне уважаемым человеком. Даже вором в законе мог стать.

–?Ни-фи-га! – шепотом выкрикнул Стас. – Михеев ничтожество, слабак, жалкий фигляр. Его, скорее всего, в зоне опустили. Московский мальчик из интеллигентной семьи, балованный, изнеженный, почти женственный, обязан стать петушком в зоне.

Зыбкий образ все еще плавал перед Стасом и как будто усмехался. Губам стало щекотно от шепота, Стас испугался, что в который раз говорит вслух, с самим собой. Он тряхнул головой, широко распахнул глаза. Перед ним было ветровое стекло, забрызганное грязью. Вокруг сновали машины и люди. Накрапывал мелкий серый дождь.

«Михеев мог стать в зоне кем угодно, – подумал он, – совершенно не важно, кем он стал. Главное, он ничего не знает, и никто не знает. Вообще никто. Ни одна живая душа. Как можно знать то, чего не было никогда?»

В стекло постучали. Стас вздрогнул и так резко повернулся, что потянул какое-то сухожилие в шее, поморщился от боли, подумал, что теперь будет долго при каждом движении болеть шея, и не сразу разглядел девушку, которая стучала в стекло. В глаза бросился плащ из тонкой кремовой кожи, шелковый бежевый шарф, прядь распущенных светлых волос.

–?Вы Петя? – спросила она, когда он опустил стекло.

–?А вы Ирина? – он заставил себя улыбнуться и открыл дверцу. – Садитесь в машину. Дождь.

Она долго возилась с зонтиком, наконец опустилась на сиденье рядом с ним. Она была удивительно хороша, как будто сошла со страницы модного журнала. Высокая, очень худая. Волосы серебристо-пепельные, тяжелые, атласные, до середины спины. Белая тонкая кожа, длинные кошачьи глаза, но не зеленые, как у кошки, а совершенно черные, с перламутровыми голубыми белками. Высокие скулы, тонкий прямой носик, крупный чувственный рот. На своего низкорослого неказистого братца она ни капли не была похожа. Салон наполнился ароматом каких-то головокружительных духов. Стас тут же заметил настоящие крупные бриллианты в ушах и на пальцах, сумочку и сапоги из светлой страусовой кожи. Сапоги были совершенно чистыми. Если бы она прошла пешком хотя бы сотню метров, непременно заляпала бы их грязью.

–?Здравствуйте, Петя, – она улыбнулась ему так сладко, словно собиралась поцеловать, – вы потрясающе выглядите. Ни за что не узнала бы вас.

–?Ну конечно, лет семнадцать прошло, – улыбнулся в ответ Стас, – вы были такой маленькой, а я был всего лишь сокурсником вашего старшего брата, мы с вами встречались только два раза, страшно давно, как будто в другой жизни. Как вы можете меня помнить?

–?А вот и нет, – она откинула длинную прядь и уставилась на него в упор, не моргая. – Именно вас, Петя Мазо, я запомнила лучше, чем других. Вы были таким милым закомплексованным толстячком с дурацким хвостиком на затылке, а я была подростком и тоже подыхала от всяких комплексов, поэтому сразу обратила на вас внимание. Почувствовала родственную душу. Вы починили мой магнитофон «Электроника». В соседней комнате все танцевали при погашенном свете, а вы возились с моим кассетником. Помните?

–?Совершенно не помню, – пожал плечами Стас.

–?Он потом еще очень долго работал, мой магнитофончик, – произнесла она медовым голосом, продолжая смотреть на него в упор, – да, Петя, вы были уютным добрым толстячком, а теперь вы настоящий красавец, можно запросто голову потерять. Женаты? Есть дети?

–?Нет. Ни жены, ни детей.

–?Ой, надо же, – она красиво тряхнула волосами, – а мне казалось, вы такой семейный человек, я думала, вы женитесь очень рано и заведете кучу детей. Слушайте, а что это вдруг вы решили устроить встречу выпускников?

–?Ну просто хочется собраться, посмотреть друг на друга, – пожал плечами Стас.

–?И кому же пришла в голову эта идея?

Черные глаза впились Стасу в лицо, и он отвернулся. Как ни хороша она, эта Юркина сестренка, пора было кончать разговор.

–?Точно не знаю, кому именно. Какая разница? – Он достал сигареты, вдавил прикуриватель в панель.

–?Можно мне тоже? – Она потянулась к пачке, пришлось дать ей прикурить и немного опустить стекло. В салон полетели мелкие брызги дождя.

–?Что вы хотели передать мне для Юры? – спросил он, глядя в окно и морщась от колючих брызг.

–?Тут небольшой пакет. Продукты, носки, футболка. Да, я забыла вас предупредить. Ни в коем случае не покупайте ему спиртного и не давайте денег. Ни копейки. Слушайте, а можно мне прийти на встречу выпускников?

У Стаса пересохло во рту. Он раздавил в пепельнице только что закуренную сигарету и резко развернулся к Ирине, отчего шею пронзила острая боль.

–?Да, конечно. Простите, мне пора. У меня очень мало времени.

–?Ну вы же сказали, что у вас свободна вся вторая половина дня, – она недоуменно подняла брови. Она явно не собиралась вылезать из машины.

–?У меня заболела мама. От Юры я сразу поеду к родителям. Хотелось бы пораньше, – отчеканил он и добавил с вежливым оскалом: – Было очень приятно вас повидать, Ирочка. Всего доброго.

Она обиженно молчала и не двигалась.

–?Ирина, мне правда пора, – Стас вскинул руку и взглянул на часы.

–?Скажите хотя бы, где и когда состоится встреча. Вам же будет лучше, если я там появлюсь и присмотрю за Юркой.

–?Ну хорошо, – Стас раздраженно поморщился, – если вы так хотите... через две недели. Место мы еще не определили. Скорее всего, закажем зал в каком-нибудь ресторане. Я позвоню вам.

–?Спасибо, Петенька. Теперь я вижу, что в душе вы так и остались лапочкой, закомплексованным милым толстячком. Да, и еще, пожалуйста, будьте так добры, когда приедете к Юрке, непременно снимите показания с электросчетчика, запишите и сообщите мне по телефону, очень вас прошу. – Внезапно она чмокнула его в щеку, тут же с мелодичным мягким смехом выскользнула из машины.

За окном, в мокрой темноте, мелькнул блестящий кремовый плащ. Смех долго еще продолжал звучать у Стаса в голове и казался все более знакомым.

* * *

Майору Сергею Логинову трудно было открывать глаза и говорить. Лицо распухло, он чувствовал вместо лица сплошной отек, тяжелый, плотный. Медсестра Катя кормила его с ложечки куриным бульоном, жидкой геркулесовой кашей, йогуртом. Среди немногих людей, заходивших к нему в палату, он выделил высокую худую женщину, ту самую, которая осматривала его лицо и про которую Аванесов сказал, что она ларинголог. Когда она пришла в первый раз, он еще не мог определить четкой границы между сном и явью. Он сначала решил, что видит сон, в котором плавает белый призрак с живыми глазами. Крупное стройное привидение смотрело на него с жалостью. Усилием воли он грубо выдернул самого себя из сна, и привидение оказалось живой женщиной в белом халате.

В просвете между маской и шапочкой светились большие светло-карие глаза, обрамленные длинными черными ресницами. Пахло тонкими духами. С трудом разлепив губы, хотел спросить, кто она и зачем пришла, но женщина произнесла из-под маски спокойным низким голосом:

–?Пожалуйста, не надо разговаривать.

Он и так не мог. Незачем было лишний раз напоминать ему об этом.

–?Меня зовут Юлия Николаевна. Я врач. Я осмотрю вас, потом вы будете спать.

Она повернула рычаг кровати так, что больной принял сидячее положение, и стала осторожно снимать бинты с его лица. Он почти ничего не чувствовал, только легкие нежные прикосновения ее холодных пальцев, но все у него внутри сжималось, он упрямо, зло глядел ей в глаза. Он сразу возненавидел ее. Именно она была тем самым хирургом-пластиком, который изменил ему внешность.

Когда она явилась снова, ему удалось разглядеть ее лучше. Она опять была в маске, но глаза ее показались ему настолько выразительными, что он без труда представил себе все остальное. Красавица, холодная, умная, беспощадная. Человек, не знающий сомнений. Он все еще не мог произнести ни слова и потянулся к тумбочке у койки. Она кивнула, сказала: да, конечно, и подала ему планшет и карандаш.

«Зачем вы это со мной сделали?» — написал он.

–?Простите. Я не могу вам ответить на этот вопрос. Пожалуйста, не надо разговаривать. Вы мне мешаете, – ответила она.

«Вы мне тоже мешаете. Я спать хочу», – вывел он и поставил такую жирную точку, что обломился грифель карандаша.

–?Я должна обработать швы, поменять повязку, – сказала она и попыталась забрать у него планшет.

«Пусть это сделает Катя».

–?Это может делать только врач. А Катя – медсестра, так что придется вам потерпеть мое присутствие, – в голосе послышалась легкая обида, и Сергей злорадно усмехнулся про себя. Ему хотелось ее задеть, и это было, пожалуй, первое нормальное живое чувство за последнее время.

Юлия Николаевна забрала у него планшет, сняла повязку с его лица. Сергей скосил глаза и увидел на тумбочке открытый чемоданчик с каким-то незнакомым аппаратом.

–?Это лазер, – спокойно объяснила она, – я буду обрабатывать швы лазерным лучом. Так они заживут значительно быстрее. Лазер снимает отеки, дезинфицирует. Вы ничего не почувствуете. Пожалуйста, закройте глаза и расслабьтесь.

Он подчинился и действительно ничего не почувствовал, кроме собственного частого сердцебиения. Подлая злодейка-хирург была с ним терпелива и ласкова. От нее пахло так нежно, и руки у нее были такие легкие, что у него возникло странное желание прикоснуться к ней. Ему совершенно не хотелось, чтобы она уходила, и от этого он разозлился еще больше.

«Я просто соскучился по краскам и запахам обычной жизни. На войне все подкрашено тошнотворным хаки. Даже кровь не бывает алой. Она мгновенно смешивается с грязью и становится бурой. На войне воняет карболкой, грязными телами, мочой, дерьмом. Я сам вонял на войне и еще сильней вонял в плену, – думал он, жадно вдыхая тонкий французский аромат злодейки-хирурга, – крошечный флакончик таких духов стоит не меньше сотни долларов. Конечно, ей платят хорошие деньги за ее подлую работу. Интересно, за меня уже заплатили или нет еще? Впрочем, что же я так злюсь на нее? Она здесь единственный человек, который мне не врет. Ее возмутило вранье Аванесова и Кати, я отлично помню, как она вылетела из кабинета и что сказала Аванесову. Если такая благородная, отказалась бы резать мне рожу...»

–?Ну вот и все. Сейчас я перевяжу вас, и можете отдыхать, – донесся до него ее низкий, глубокий голос.

Сергей сердито замычал и сложил пальцы в щепоть, показывая, что ему нужен другой карандаш. Она кивнула, вытащила из кармана халата шариковую ручку, протянула ему планшет.

«Уйдите и больше не приходите. Я не просил вас менять мне внешность».

–?Я знаю, что вы не просили. Простите меня.

Он был уверен, что она, в отличие от медсестры Кати, не побежит жаловаться, и в отличие от Аванесова, не станет орать. Он понимал, что ведет себя глупо, потому что она, конечно, сделала ему пластическую операцию не по собственной злой прихоти. Но могла отказаться. Всегда есть выбор. Впрочем, неправда. Вот сейчас у него, у майора Логинова, никого выбора нет. У него нет. А у нее был.

Сергею, как любому человеку в невыносимой ситуации, требовалось срочно найти виноватого, и он нашел. Его бесило ее интеллигентное спокойствие, неспешность движений, ее умные ясные глаза. Он самого себя бесил потому, что ему больше всего на свете хотелось, чтобы она посидела с ним еще немного, просто так, без всяких процедур, чтобы сняла свою маску и сказала что-нибудь, не относящееся к делу.

Ему хотелось знать, как она выглядит без маски и шапочки, какие у нее волосы, какие губы, есть ли муж и дети. Он ненавидел ее потому, что его к ней тянуло, и это было ненормально.

Крупно, печатными буквами он написал:

«Нет, доктор, я вас не прощаю!»

Глава двенадцатая

В шестьдесят четвертом году все носили короткие юбки. Даже старые, толстые, кривоногие. Даже профсоюзные чиновницы и заведующие идеологическими отделами райкомов. Даже беременные на последних месяцах.

Наташа Герасимова без конца одергивала подол короткого широкого платья, которое сшила себе еще в Москве специально для последних месяцев на старенькой зингеровской машинке. Она стеснялась огромного живота, худых коленок, развалистой бабьей походки. Впрочем, ходить было некуда и стесняться некого. Маленький гарнизонный городок напоминал общагу или коммуналку под открытым небом. Офицерские жены разгуливали по пыльным улочкам в халатах и бигуди, с кастрюльками и сковородками в руках. Стоило появиться в чем-то нарядном, с прической и макияжем, тут же на тебя смотрели косо, шептались за спиной: перед кем ты хочешь выпендриться, интересно?

Ближайшим городом был унылый голодный Кызыл, столица Тувы, и главным развлечением считалась поездка туда за покупками. Покупать было нечего, но офицерским женам к праздникам выдавались талоны закрытого распределителя. Каждая новая пара обуви, каждая шмотка долго еще обсуждалась, примерялась, ощупывалась, чтобы наконец улечься в комод или в огромный фанерный чемодан до лучших времен.

Жизнь в городке была тошнотворно скучна, всякая мелочь моментально обрастала фантастическими подробностями. Не было телевизоров, только радио. Оно орало целыми днями, и этот звуковой фон уже не замечался. Потом, через многие годы, Наташа ловила себя на том, что постоянно напевает песни Пьехи и Кристалинской.

Им с Володей предоставили комнату в офицерском общежитии. Она казалась просторной, потому что в ней почти не было мебели. Шаткая полуторная тахтенка, накрытая грубым одеялом цвета хаки, довоенный комод, этажерка, стол и два стула. Все казенное, с латунными бирками.

Наташа при первой поездке в Кызыл накупила сатина и ситца, одолжила у соседки-фельдшерицы швейную машинку, и через пару недель пустую казенную комнату нельзя было узнать. На окне трепетали веселые бело-голубые шторки, на тахте лежало стеганое покрывало, на столе скатерть. Осталось еще много ткани, и Наташа принялась шить детское одеяльце на ватине, кроила распашонки, пеленки.

Мама писала ей длинные грустные письма, и каждое кончалось целой страницей вопросов. Как Наташа питается? Чем занимается целыми днями? Какая стоит погода? О чем они вечером разговаривают с Володей? И так далее. Наташа отвечала коротко и весело. Неустроенный быт забавлял ее. Саянское лето с его белесой жарой и черными пыльными бурями представлялось ей необыкновенно романтичным.

Иногда за работой она застывала на минуту, ее круглое детское лицо вытягивалось, становилось взрослым, сосредоточенным. Она прислушивалась к своему большому животу, и с каждым разом все отчетливей чувствовала упругие сильные движения.

Наташа очень серьезно относилась к своей беременности, старалась соблюдать режим, обязательно гуляла не меньше двух часов в день. На окраине городка был маленький аэродром, за летным полем начиналась жидкая березовая рощица, подступавшая к подножию лысой горы. Наташа собирала пушистые нежные букеты незабудок и багульника, приносила домой, ставила в литровую банку, и комната наполнялась горьковатым ароматом диких цветов.

Рожать ей предстояло в середине августа. Они с Володей решили, что заранее, примерно за неделю до предполагаемого срока, он отвезет жену в Абакан в военный госпиталь, где отличные условия и грамотные врачи.

Кончился июнь. В нижнем ящике казенного комода лежали аккуратные стопки пеленок и распашонок. Иногда заходила фельдшерица Кира Пантелеевна, рыхлая высокая баба шестидесяти лет. Она осматривала Наташин живот, прижимала к коже акушерский стетоскоп, похожий на игрушечную дудку, качала оранжевой пышной прической, поджимала тонкий рот и важно сообщала:

–?Так и есть, в августе родишь, числа пятнадцатого. Сердцебиение вроде нормальное, только не пойму, как он у тебя лежит, где попа, где голова.

–?Он? – уточняла Наташа.

–?Да кто ж их разберет? – вздыхала Кира Пантелеевна. – У тебя, впрочем, скорее девочка будет. Больно шустрый плод, прямо так и прыгает.

Специально для фельдшерицы Наташа держала на посудной полке бутылочку крепленого сладкого вина. Кира Пантелеевна тянула вино, как чай, со свистом, потела и отдувалась, закусывала соевыми батончиками и липкой карамелью.

–?Ты, главное, на открытый огонь не смотри, – учила она Наташу, – а то будет у ребеночка красное родимое пятно во все лицо. Вверх не тянись, когда белье развешиваешь, а то пуповина обовьется вокруг шейки. И не вздумай волосы подстригать, пока не родишь. Тут вот в позапрошлом году одна взяла и подстриглась за неделю до родов, – фельдшерица допила залпом все, что осталось в стакане, утерлась ладошкой, – ну и вот, значит, подстриглась майорская жена под Эдиту Пьеху, повезли ее на вертолете рожать в Абакан. Вроде третьи роды, женщина такая крепкая, однако родила мертвенького мальчика. – Пантелеевна налила себе еще вина, выпила, зевнула со стоном и, покачав пальцем у Наташи перед носом, произнесла со значением: – Апсиксия!

–?Асфиксия, – поправила Наташа.

Ей совсем не нравились всякие страшные истории о неудачных родах, но она терпела, поскольку никто, кроме Пантеелевны, не мог квалифицированно прослушать ее живот и сказать, что все в порядке. В гарнизоне был врач, хмурый молодой москвич по фамилии Усманов, но Наташа стеснялась его. К тому же до ее приезда между Усмановым и Володей случился тяжелый конфликт. Володя за незначительную провинность отправил на гауптвахту солдата, у которого было обострение какой-то почечной болезни. Доктор требовал парня освободить, Володя заявил, что он покрывает симулянта, а через три дня солдата пришлось отправить на вертолете в Абакан и там ему сделали операцию. Доктор накатал жалобу на старшего лейтенанта Герасимова, но начальство как-то замяло дело, Володя был на отличном счету. С тех пор они с доктором не здоровались.

К июлю жара стала невыносимой. Городок погрузился в пыльное серо-желтое марево. У Наташи распухали ноги и кружилась голова, но она заставляла себя гулять по тусклым раскаленным улицам. Прежние маршруты к рощице за летным полем были ей не по силам.

Однажды она столкнулась на улице с доктором Усмановым. Собиралась пыльная буря, небо налилось желтушной мутью, воздух как будто исчез. Возле больнички несколько солдат копали траншею. Они были голые по пояс и черные, как негры. Доктор в белоснежном халате сидел на крыльце и курил. Наташа тяжело плелась мимо, в руке у нее болталась авоська с хлебом.

–?Наталья Марковна, вы не хотите ко мне заглянуть? – окликнул ее Усманов.

От неожиданности она вздрогнула и чуть не упала, поперек дороги валялась лопата. Доктор встал, взял ее под руку, повел в больничку. Там над рукомойником висело зеркало. Наташа увидела кошмарное лицо, серо-черное, с красными больными глазами. Пот смешался с пылью, глаза слезились.

–?Вам, наверное, надо умыться, – сказал Усманов.

Наташа покорно кивнула. Вода в рукомойнике была теплой. В кабинете гудел вентилятор, от него шла волна обманчивой прохлады. Доктор протянул Наташе полотенце и спросил, как она себя чувствует.

–?Нормально, – Наташа тяжело опустилась на банкетку.

–?Давайте-ка я вас осмотрю, – предложил он.

–?Спасибо, меня Кира Пантелеевна наблюдает, – слабо улыбнулась Наташа.

–?Пантелеевна – это, конечно, хорошо, – кивнул доктор, – и что она говорит, когда вам рожать?

–?В середине августа.

–?А я думаю, раньше. Лягте, пожалуйста.

Наташа скинула туфли, вытянулась на банкетке. Усманов долго слушал и ощупывал живот, потом измерил давление, зачем-то посмотрел язык, горло, попросил повертеть глазами, неприятно оттянул нижние веки, наконец хмуро произнес:

–?Вам надо срочно ехать в Абакан, нужны анализы, квалифицированный осмотр, возможно даже рентген.

–?Что-то не так? – испугалась Наташа.

–?Мне кажется, у вас двойня. Нет-нет, ничего страшного, просто родить вы можете раньше срока. Лучше не рисковать.

Буря еще не успела разгуляться, до дома было пять минут ходьбы, но Усманов отправился провожать Наташу, держал под руку, как больную, и уговаривал немедленно отправляться в абаканский госпиталь.

Когда Наташа поднялась в свою комнату, небо стало совсем черным, взвыл ветер, вздыбились бешеные воронки пыли и мусора. Наташа бросилась закрывать окно и увидела, как Усманов бежит сквозь вихрь назад, в больничку. Белый халат раздулся огромным пузырем и исчез в черном вихре.

Вечером Наташа рассказала мужу о встрече доктором. Володя слушал и злился:

–?Тоже мне специалист! Никто его не просил тебя осматривать.

–?Володенька, а если он прав? Может, ты отвезешь меня пораньше? Вдруг правда двойня?

–?Чепуха, – старший лейтенант хлопнул ладонью по столу, – Пантелеевна тебя каждую неделю смотрит и никакой двойни не обнаружила. А она, между прочим, профессиональный акушер.

–?Володя, она темная баба, к тому же пьет как сапожник! – возмутилась Наташа. – То, что Усманов тебе не нравится, еще не означает, что он плохой врач.

–?А тебе он нравится?! – сквозь зубы, с дурацкой улыбкой прохрипел Володя. – Нравится, да?

Такая реакция Наташу ошеломила. Она знала, что ее муж человек жесткий и болезненно самолюбивый, но сейчас речь шла о самом главном событии в их жизни, и можно было наплевать на глупый конфликт с доктором. Так взбесился, что даже не обратил внимания на потрясающую новость – у них может быть двойня!

–?С ума сошел? – спросила она и нахмурилась.

–?Он на меня донос написал, а ты с ним под ручку, на глазах у всех! – крикнул Володя. – Теперь об этом каждая собака в гарнизоне знает!

–?Он врач, а я в положении, и ничего такого... – Она не успела докончить фразу, потому что Володя встал и вышел, шарахнув дверью так, что комната вздрогнула и банка с незабудками опрокинулась.

Наташа, глотая слезы, принялась собирать вялые мокрые цветы, вытирать воду.

* * *

Доктор Тихорецкая ехала по пустому ночному шоссе и чувствовала, что засыпает за рулем. Она почти жалела, что отказалась от предложения Райского заночевать на этой проклятой секретной базе и отправиться в Москву рано утром, на казенной машине, с шофером.

Ей уже приходилось ночевать здесь. В финском домике ей отвели маленькую, совершенно стерильную комнату с санузлом, и спала она как убитая. В первый раз это было после операции, которая длилась пять с половиной часов.

Сейчас ее отпустили на двое суток, и она не хотела терять ни часа. Она так устала, что жила на автопилоте. Ни о чем не могла думать, автоматически выполняла свою работу и не позволяла себе бояться, что в один прекрасный день начнут дрожать руки и испортится зрение.

Петр Аркадьевич освободил ее от приемов. Она вела только двух больных – Анжелу и этого человека, о котором знала все и ничего. Ей были известны его возраст, рост, вес, артериальное давление, группа крови. Она могла с закрытыми глазами воспроизвести строение его лицевых костей и мышц, но кто он, откуда, что с ним произошло и почему потребовалось срочно сделать ему другое лицо, она понятия не имела.

Она догадывалась, что он офицер. По речи угадывала в нем москвича. Подозревала, что его ноги, которые спас доктор Аванесов, были повреждены не в результате спортивной или автомобильной травмы.

Гамлет Рубенович однажды при ней назвал его Сережей. Возможно, это было единственной правдой из всего, что говорил доктор Аванесов. Никогда она еще не слышала, чтобы врач, талантливый хирург, и в общем неплохой человек, так много и нагло врал. Юля знала, что он делает это вовсе не из любви к искусству. У него приказ. И все равно было противно.