Текст книги "Паранойя. Почему я? (СИ)"
Автор книги: Полина Раевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Сильно, быстро, жёстко. Идеально – одним словом: именно так, как я ей показал.
И у меня просто крышу рвёт от кайфа, и желания надавить ей на плечи, а после трахнуть ее зацелованный рот.
Будто читая мои мысли, Настька прерывает наш бешеный поцелуй. Поворачивается ко мне всем телом и, покрывая короткими поцелуями мой торс, опускается передо мной на колени.
Поднимает взгляд и по-шлюшьи пошло облизывает свои распухшие губы, сводя меня с ума.
Не выдержав, кладу ладонь на её затылок и, слегка надавив, заставляю придвинуться ближе. Обхватываю член и медленно начинаю водить головкой по её красивым губам.
– Открой рот, – шепчу хрипло, размазывая каплю смазки. Настя, как прилежная девочка, послушно выполняет. Ударяю членом по ее язычку и сразу толкаюсь в гостеприимно распахнутый для меня, жаркий рот.
Вроде бы вхожу аккуратно, всего лишь наполовину, но Настька все равно давится. Запаниковав, упирается ладонями мне в бедра.
– Шш, дыши носом, Настюш, – погладив по щеке, за волосы оттягиваю ее голову назад.
Сластенка делает несколько жадных, спасительных глотков воздуха, а после сама тянется к члену. Позволяю ей немного побаловаться: облизать его, как конфету, пососать головку, поводить губами по стволу…
Ее движения неумелые, порывистые, но меня от них все равно прет. Запрокинув голову и закрыв глаза, наслаждаюсь влажными звуками и ее старательными губами. Однако, все равно хочу больше: глубже в ее рот, сильнее, жестче.
Поэтому через несколько минут перехватываю инициативу и, заставив ее запрокинуть голову, делаю пару поступательных движений на пробу, а после толкаюсь ей в горло.
У нее тут же срабатывает рефлекс и на глазах выступаю слезы, но она только лишь судорожно дышит и тяжело сглатывает, когда я выхожу.
– Расслабь горло, Настюш, не задерживай дыхание – наставляю, делая еще один глубокий толчок, а потом снова и снова. И с каждым разом она все лучше принимает меня, перестает зажиматься.
– Умница. Вот так. Не стесняйся, – одобрительно приговариваю, как завороженный, глядя на нее, на то, как слюна медленно стекает с подбородка ей на грудь. Подцепив бретельку сорочки, позволяю шелку соскользнуть на талию и, наклонившись, в такт движению бедер начинаю поглаживать ее торчащие, напряженные соски. Настька стонет с моим членом во рту и жмурится от удовольствия, а я окончательно слетаю с катушек от понимания, что ей нравится сосать мне, что ей это в кайф.
– Поласкай себя, – требую, вгоняя член так глубоко и жестко, что она заходится кашлем и слезами, но не просит остановиться, лишь протестующе мычит, когда я повторяю свой приказ. – Давай, маленькая, руку в трусы и ласкай. Ты ведь там мокрая вхлам.
Несколько долгих секунд она борется с остатками смущения, но, видимо, поняв, насколько это нелепо, учитывая ситуацию, расставляет колени пошире и ныряет ручкой под подол сорочки.
Как только она касается себя, у нее вырывается стон и закатываются глаза. И это настолько сексуально, что меня насквозь прошибает удовольствием.
Вдалбливаюсь в нее уже просто без контроля, на всю длину, глубоко в горло, стону вместе с ней от кайфа, и кончаю на растраханные губы так сильно, что темнеет в глазах, а после трясет, как припадочного, особенно, когда она все до последней капли слизывает и глотает.
– Ох*енный рот, Настюш, – шепчу ей и, наклонившись, впиваюсь в него глубоким, жарким поцелуем.
Да, после того, как кончил в него. И да, в залитый слюнями и слезами. Но похер. Абсолютно.
В конце концов, почему я должен брезговать собой и своей девочкой? Пусть такой херней страдают закомплексованные придурки и ханжи, у меня, слава богу, с башкой в этом плане порядок.
Остаток ночи мы с Настькой проводим в разговорах. Я бы, конечно, с удовольствием продолжил просвещать ее по части секса: отжарил бы по-полной программе, но увы и ах. Она не позволяет даже через трусики коснуться её и довести до оргазма. Снова садит на цепь пошлую девчонку и, врубив скромницу, убегает в ванную, приводить себя в порядок.
– Откуда этот шрам? – спрашивает чуть позже, когда пытаемся заснуть, и проводит кончиками пальцев по моей спине, а я с улыбкой вспоминаю молодость.
– Это я в шестнадцать решил девчонку впечатлить на восьмое марта, да заодно подзаработать. Подбил друзей угнать у хачей фургон с цветами. У них раньше вместо складов стояли фургоны рядом с торговыми палатками. Ну, вот пока мои друганы забалтывали продавца, я пытался этот фургон завести. Там меня хач и спалил, да чиркнул слегонца по спиняке, когда я убегал.
– О, Боже! – засмеялась Настька и, прищурившись, конечно же, не удержалась от претензии. – Ты так сильно был влюблен в ту девочку?
У меня вырывается смешок.
Ох, уж эта женская логика! Им кажется, что если мужик совершает что-то из ряда вон ради них, то это какая – то стопроцентно невзъ*бенная любовь. С возрастом оно, конечно, так и есть: ты чётко понимаешь последствия и рискуешь только ради той, что действительно нужна. В шестнадцать же эпатаж в большинстве своём – не более, чем дурная кровь, желание показать себя и по-быстрому получить то, что хочется.
Я тому яркий пример: уже через неделю у меня была другая девчонка и новые приключения. Но Настьке я это, конечно же, не вижу смысла объяснять. Просто притягиваю её к себе вплотную и, забравшись руками под сорочку, сжимаю её упругие булочки.
– Я был всего лишь отбитым на всю башку подростком, Настюш. Сильно влюблен я только в одну длинноногую, зеленоглазую девочку, – шепчу, целуя ее в кончик носа.
– Неужели? – тянет она с довольной улыбкой и, слегка прикусив мою нижнюю губу, предъявляет. – Вот только почему-то, Сергей Эльдарович, для «сильно любимой, зеленоглазой и длинноногой» покупаете букет, а для не пойми кого угоняете фургон с цветами. Что-то как-то не сходится…
– Все сходится, Анастасия Андреевна. Просто сильно любимая – сама, как тот фургон с цветами, который приходится угонять у всего мира, поэтому не было времени подумать о чем – то более впечатляющем, но обещаю, я исправлюсь, – заверяю её со смешком. Проведенные аналогии веселят.
– Мне ничего не нужно, ты же знаешь. Пусть только все получится и обойдётся без ударов в спину, – погладив меня по щеке, отзывается Сластенка тихо. Я же в который раз поражаюсь, как тонко она все чувствует и понимает.
– Получится, маленькая, не сомневайся, -прижав её к себе крепче, целую в макушку, точно зная, что без ударов в спину вряд ли обойдется.
Но такова жизнь: нельзя угнать грузовик с цветами на фарте и без последствий.
Мы ещё немного болтаем обо всякой ерунде, а после засыпаем.
Последующие дни проходят в том же сумасшедшем ритме: два часа на сон, с утра дела, встречи с нужными людьми, Настька в это время либо встречалась с друзьями и родными, либо отсыпалась после очередной бурной ночи. А ночи у нас были просто безумными. Мы, как дорвавшиеся до свободы подростки, не пропускали ничего из того, что можно было урвать: кино, рестораны, бары, прогулки по городу, разговоры обо всем на свете, цветы, мороженки, подарки… Я пытался в эти кратчайшие сроки по максимуму дать моей малышке все то, чего она будет лишена со мной по возвращению домой, поэтому мы практически забыли про сон. Даже приползая в номер пьяными и уставшими до полусмерти, мы все равно не могли оторваться друг от друга. Целовались, как дикие, ласкались. Настька с каждым разом зажималась все меньше: позволяла залезть ей в трусики и довести до оргазма пальцами, а уж как она старалась компенсировать свои загоны на тему "этих дней" минетом… С таким наслаждением и самоотдачей мне ещё не сосали.
Пожалуй, это могла быть лучшая неделя в моей жизни, если бы за два дня до вылета меня не разбудил вибрирующий Настькин телефон. Не глядя, я сначала несколько раз скинул звонок, но кто-то продолжил настойчиво трезвонить.
На часах было четыре утра, на дисплее – «Сеня», а на повестке дня несколько встреч с не самыми приятными типами, поэтому я, естественно, взбесился. А когда увидел, что сопливый додик уже неделю названивает Настьке и истерит в сообщениях, и вовсе вышел из себя.
Не знаю, говорила ли она с ним, объясняла ли что-то. Судя по его просьбам ответить и обвинениям в том, что она ведёт себя, как ребёнок, предпочла, как всегда, спрятать голову в песок.
Позицию страуса я не разделял. Но на месте додика любой нормальный пацан уже давно бы все понял и отстал, этот же ждал каких-то пояснений.
Что ж, пояснения я ему обеспечил. Позвонил своему начальнику СБ и отдал распоряжение, чтобы немного потолковали с дурнем, а после отправился, наконец, спать.
Казалось бы, проблема исчерпана. Как говорится, если не доходит через голову, дойдет через печенку. Во всяком случае до любого нормального пацана. Но я снова не учел, что этот дурачок и «нормальный пацан» не имеют ничего общего. Честно говоря, я и думать про него забыл, как только положил трубку. Днем меня закрутили дела, вечер тоже получился насыщенный.
Один тип из криминальных пригласил меня на встречу в свой клуб. Поскольку я уже пятые сутки спал от силы два часа, перспектива провести ночь в накуренном, шумном гадюшнике меня не особо прельщала. Настька к тому же напросилась со мной. Видите ли, ей потанцевать приспичило, да и клуб не хухры – мухры.
Светить её мне совершенно не хотелось, особенно, перед таким контингентом, но и отказывать тоже не было причин.
Однако, когда она вышла из гардеробной в коротеньком, темно-зеленом платье и черных ботфортах, я понял, что одни ее ноги – уже причина.
Наши русские бабы безусловно в большинстве своём хорошенькие, так что красотой мало, какого мужика можно удивить, но, как говорил сам Пушкин, сыскать три пары красивых, женских ног во всей России – это надо потрудиться. А когда они еще такие длиннющие, стопроцентный п*здец и слюни до пола этим вечером обеспечены.
– Ну, как? Нравится? – накинув поверх кожаный плащ, красуется Настька передо мной. На губах у неё алая помада, на глазах – стрелки, волосы собраны в высокий хвост – ничего вычурного, но выглядит настолько сексуально, что меня, как кипятком, обжигает похотью. Перед мысленным взором проносятся пошлые картинки, но я тут же торможу свою разыгравшуюся фантазию.
– Переоденься, – бросаю строго и, отведя взгляд, закуриваю.
– В смысле? – возмутившись, вскидывает Настька бровь.
– В прямом. Я еду решать дела, а не тебя караулить.
– Ну, и решай, я вполне могу сама разобраться, если кто пристанет. Раньше же как-то жила, – насмешливо парирует она и подхватив сумочку, подходит ко мне. – Так тебе нравится?
– Настя, я тебе все сказал! – цежу сквозь зубы, когда она с игривой улыбкой заглядывает мне в лицо.
– Ты не ответил на вопрос, – дразнится паскуда. Втягиваю с шумом воздух и чуть ли не по слогам чеканю:
– Не нравится. Ты похожа на придорожную шалаву.
Как ни странно, моя грубость ее ничуть не задевает, наоборот вызывает снисходительную улыбку.
– Вы противоречите сами себе, Сергей Эльдарович. Придорожные шалавы – эталон того, что всегда нравится мужикам. Так что неубедительно.
– Настя! – предупреждающе рычу, хотя самому уже смешно, но я все же продолжаю стоять на своем. – Мне не нравится, когда на мою бабу пускают слюни все, кому не лень.
– Да? – тянет она наигранно, ничуть не впечатлившись, и нагло закинув руки мне на шею, соблазнительно прижимается всем телом, шепча. – А мне вот не нравится, когда всякие девки строят глазки моему мужику, но я же не говорю ему, чтобы он снял свои ролексы, оделся, как бомж и прекратил улыбаться.
Конечно же, после такой предъявы не могу сдержать смешок.
– Ты не угомонишься, да? – уточняю мягко, скользнув ладонью по её круглой попке.
– Даже не надейся, – качает Сластенка головой с хитренькой улыбкой и прогибается навстречу ласке, как голодная кошка.
И мне до безумия нравится она такая. Нравится, что рядом со мной она раскрепощается, забывает про свои комплексы, страхи и становится собой – той, которой и должна быть: знающей себе цену, красивой, острой на язычок стервочкой. Однако, когда это идёт вразрез моим желаниям, начинает не слабо напрягать. Но что уж теперь? Сам ведь настаивал.
– Мне казалось, ты собиралась танцевать, – предпринимаю последнюю попытку вразумить эту мелкую занозу. – Тебе в этом удобно будет?
– Мне в этом будет красиво, Серёжа, – заверяет она с ехидной усмешкой и, слегка коснувшись моих губ своими, мурчит. – А еще очень – очень горячо, когда ты будешь смотреть на меня и сходить с ума.
– Сходить с ума? Думаешь? – выгибаю высокомерно бровь, чтобы хоть немного смутить и охладить эту хренову соблазнительницу.
И да, она краснеет, но не взирая на пылающие щеки, кладет мне ладонь на ширинку и, пройдясь вверх-вниз по стоящему члену, повторяет мой финт, выгибая с довольной ухмылкой бровь.
– Ты редкостная сучка, Настюш, – резюмирую, втянув с шумом воздух.
– Да-а, очень – очень мокрая сучка и без трусов, – взяв меня за руку, направляет она её себе между ног. У меня же от понимания, что это значит и от того, как там горячо и мокро у нее, просто плывут мозги.
– Когда приедем, оттрахаю тебя так, что ног не соберешь, – обещаю хриплым шепотом, проникая в неё двумя пальцами. Она с тихим стоном прикусывает свои соблазнительные губищи и прикрывает глаза. Но я не позволяю ей, как следует, кайфануть: растирев по губам и клитору ее смазку, вытаскиваю руку из – под платья. Вытираю салфеткой пальцы и беру из пепельницы свою недокуренную сигарету. Затянувшись, пытаюсь хоть немного собрать мозги в кучу. Но куда там?
Пальцы пахнут ей, стояк такой, что в штанах тесно и хочется лишь одного – нагнуть её над столом, и отодрать, как ту самую придорожную шалаву. Но до встречи всего полчаса, поэтому приходится нервно курить и успокаивать себя тем, что я устрою этой паскуде по возвращению. А уж я ей устрою! Неделю потом будет в раскорячку ходить.
– Трусы надень и поехали, – докурив, бросаю Настьке.
– Ух, какие мы злые, – весело подмигнув, достает она из сумочки стринги, словно только и ждала моего приказа, чтобы демонстративно надеть.
Я же охреневаю. Научил, называется, на свою голову!
– По заднице бы тебе надавать за такие выкрутасы, – обречённо качаю головой, открывая перед ней дверь. Сластенка заливается смехом и, поцеловав меня, обещает компенсировать все "неудобства".
В клуб мы едем в приподнятом настроении и предвкушении, вечер обещает быть жарким. Но тут Настьке приходит сообщение, и она буквально на глазах меняется. Вскидывает на меня какой-то дикий взгляд и дрожащим голосом цедит:
– Ты кого-то подослал Илье?
– Чего? – не сразу понимаю я, о чем вообще речь.
– Того! – рявкает она и суёт мне под нос смс от додика:
"Ты могла просто ответить хотя бы раз и не пришлось бы посылать быков своего мужика. Не думал, что ты такая малодушная тряпка."
Ох, ты же… ети его мать! Ну, что за идиот такой плаксивый?!
Вздыхаю тяжело и, приготовившись к буре, перевожу на Настьку невозмутимый взгляд.
– Ну, говори уж.
– Говорить? – вырывается у неё ошарашенный смешок. – Ты вообще что ли больной?
– За языком следи, – цежу сквозь зубы, чувствуя, что тоже начинаю заводиться. Тема с ее додиком мне давно порядком осточертела.
– За языком следить?! Да с какой стати?! Ты будешь лезть во все, что можно и нельзя…
– И буду! – обрываю ее. – А ты продолжай дальше жевать сопли, как ты привыкла, и еще не такое увидишь!
– А не пошел бы ты, знаешь, куда?! – взрывается она в ответ и, скривившись, выплевывает. – Будет он! Ты кто вообще такой?
От столь сучьей дерзости просто охрениваю.
– Кто я такой? – вкрадчиво переспрашиваю со злой усмешкой.
–Да. Кто ты такой?
– Ты мне скажи, а то я, видать, не в курсах.
– Никто, понял! – припечатывает она, глядя мне в глаза с вызовом, и на голом упрямстве повторяет. – Ни-кто!
Честно говоря, я не ожидал, что она не будет фильтровать, и хотя понимал, что это эмоции, плюс возраст у нее такой… цепануло меня сильно. Так сильно, что моментально накрыло бешенством и самоконтроль улетел к такой -то матери.
– Значит, никто…– повторяю со смешком и прежде, чем она успевает открыть рот, выплевываю. – Тогда на х*й пошла отсюда!
Словно по заказу останавливаемся перед клубом, Настька пулей вылетает из машины. Мне же окончательно сносит голову. Сам не понимаю, как припускаю следом за ней.
– Куда собралась?! – перехватываю ее возле входа и разворачиваю к себе.
– Туда, куда ты меня послал! – огрызается она, пытаясь вырваться из моего захвата.
– Только попробуй, и я тебе шею сверну! Быстро села в машину и поехала в отель!
– Ты со мной еще раз в таком тоне поговори и сам пойдешь по своему же маршруту! – чеканит она, прожигая меня таким взглядом, будто свысока, что хочется со всей дури хлестануть ее в ответ, чтоб уже спустилась с небес на землю. Поэтому растягиваю губы в холодной усмешке и издевательски произношу:
– Ну, я-то пойду, Настюш, только ты потом не приползай ко мне пьяная и в соплях, будь немножко последовательной, а не… Как там твой додик написал? Малодушной тряпкой.
Как только я это произношу, Настька застывает и несколько долгих секунд смотрит на меня немигающим взглядом. У меня внутри что-то сжимает от него и начинает колоть настолько остро, что я уже готов извиниться, но за спиной вдруг раздается удивленный возглас:
– Настюля?
Как по команде оборачиваемся. Перед нами стоит какой-то разряженный в пух и прах мажор в окружении охраны и такой же разряженной компашки золотых деток.
– Диас? – несмело улыбается Настька и делает шаг навстречу, но тут же останавливается и многозначительно смотрит на мою руку, сжимающую ее плечо.
Отпускаю ее, и она с радостными воплями бросается мажорчику на шею, они начинают торопливо о чем-то переговариваться, я же стою, как дурак и сам не пойму, за каким хреном наблюдаю за этим спектаклем.
Однако уже в следующее мгновение меня размораживает, когда Настька соглашается присоединится к компании мажорчика.
Они направляется в клуб, я же закуриваю сигарету и гадаю, что эта паскуда выкинет дальше.
– А это кто? – спрашивает пацан, кивнув в мою сторону. Настька встречается со мной взглядом. Делаю затяжку и едва слышно выдыхаю:
– Только попробуй.
Она усмехается сквозь слезы и, проходя мимо, с нарочитой небрежностью бросает:
– Уже никто.
Первым делом хочется догнать эту мелкую дрянь и вкатить люлей, чтоб не переходила границы. Но сдерживаюсь.
Хер с ней! Никто так никто.
Схаваем. Пожалуй, это даже к лучшему: светить её не придётся, да и просто интересно, как далеко она собирается зайти в своих попытках доказать мне что-то. Хотя зарекся я уже от таких приключений.
Так если вдуматься, нафига мне это все надо? Чай не мальчик. Может, ну её в жопу, эту любовь? А что? Программа-минимум выполнена: очередная зарубка на члене поставлена, жалеть не о чем. Зато спокойно, да и утраченная свобода, можно сказать, вернется. Свобода выбора, предвкушение интриги… Бодрит, бля. Как старого полкового коня, услышавшего звук трубы.
Эти мысли веселят и немного тушат гнев. Усмехнувшись, захожу в клуб и с лёту ловлю парочку призывных взглядов. Девки нынче ушлые: ты еще оглядеться не успел, а они уже к тебе приценились.
В вип-зоне у Ореховских та же песня: только зашел, сразу же начался парад каких-то тёлок на любой вкус, словно мы тут не дела решать собрались, а перетрахаться попарно и крест-накрест. Отвык я, однако, от блатных порядков, пообтесался в бизнес-среде, цивилизованней стал, а может, правда, старею.
Раньше бы снял вот эту, клеящуюся ко мне так и сяк, блондинку, да наглядно показал Настеньке её всратое «никто», чтоб в следующий раз за базар отвечала.
Но встретившись с её горящим взглядом из противоположного конца вип-зала, понимаю, что тогда ей башню точно снесёт, и мне, скорее всего, вместе с ней. А сейчас не время и не место для разборок.
Потом я обязательно с неё спрошу за этот спектакль. Пусть не думает, что сойдёт с рук. Свой характер перед кудрявым Керубино будет демонстрировать или научится это делать так, чтоб не вызывать желание свернуть ей шею, а то охерела. Никто, понимаешь ли, я ей. Ну-ну…
Меня снова накрывает злость. Но зная, что эта паскуда наверняка рассчитывает на какую-то реакцию с моей стороны, неимоверным усилием воли заставляю себя отвернуться. Хер ей, а не реакция!
В какой-то момент мне даже удается сконцентрироваться на разговоре с очередным лидером Ореховских. В последнее время они менялись, как перчатки: то прибьют их, то посадят, только и успевай запоминать. Времена настали беспокойные. Не сегодня– завтра всю эту криминальную лавочку должны были прикрыть. Поэтому нужно было, как можно чище, оборвать последние ниточки, на что я и был нацелен. И вроде бы все шло по плану, пока за соседним столом не расположились Измайловские.
– У вас снова мировая? – удивившись, спрашиваю у Оси – нынешнего лидера Ореховской братвы, после того, как нам салютуют с Измайловского стола. Такой расклад мне вообще не выгоден. Лучше, когда они заняты грызней между собой.
– Не поверишь, Серёг, кое-как договорились по Останкино. Этот же сучара Аксен после смерти Сильвестра начал воду мутить, ну, вот и понеслось… – подтверждает он мои опасения и взахлёб рассказывает, каким потом и кровью далась им эта мировая, я же начинаю жалеть, что вообще спросил.
Время не резиновое. Подробности же очередной делёжки сфер влияния в столице меня не интересуют, главное, чтобы эти новые ухари, дорвавшиеся до власти, не лезли ко мне в регион. В начале девяностых без их «крыши» я, конечно, не справился бы, но сейчас в этом нет никакой необходимости. Хватает Можайского с Елисеевым. Однако, когда Ося упоминает последнего в связи с одним из мутных дел, вечер перестаёт быть томным.
В ходе разговора выясняются интересные подробности о Можайском. Оказывается, этот мудила метит аж в президенты и, собственно, поэтому и ломанулся к нам в регион. Для него край – не более, чем взлетная площадка. Завод им с Елисеевым нужен в качестве спонсорской поддержки грандиозных планов.
Пожалуй, эта информация, подкрепленная парочкой документов, будет отличным поводом для волнений и митингов. Вот уж чего-чего, а быть сырьевой базой для столичного губернатора наш народ не согласится, и придётся компашке попридержать коней с налоговыми проверками и прочими облавами на мою обитель. А то слишком уж активную деятельность они развернули.
Погруженный в свои мысли, не сразу замечаю движ среди Ореховской братвы, но потом все же краем уха улавливаю диалог:
– Вот это ноги! Стопудова модель какая-нибудь.
– Да они щас все… «мОдели».
– Не, Вован, эта прям видно, тёлка – первый класс. Надо бы подкатить.
– Сиди. Там уже Измайловские суетятся.
– Ну, поделятся, че. У нас же нынче мир.
– Их там без тебя человек шесть, куда ей?
– Да она жопой вертит, как будто и десятерых сдюжит.
Бритоголовые дурни начинают ржать, у меня же внутри холодеет. Даже не сомневаясь, что увижу Настьку, медленно оборачиваюсь.
На танцполе она не одна. Но на её фоне миниатюрные девчонки просто меркнут. И да, танцует так, что каждому мужику понятно – выпрашивает девка. Если это было то представление, от которого я должен был сойти с ума. Что ж, со своей задачей Настенька справилась.
Глядя на то, как она, закрыв глаза, с пьяной улыбкой извивается, светя трусами, а все кобели слюнями захлебываются, я не просто схожу с ума, я зверею.
– Иди, скажи, чтобы угомонилась сейчас же! А лучше уведи в машину, – позвонив одному из своих бодигардов, стоящему на входе, отдаю распоряжение. Не знаю, как хватает сил и разума, чтобы самому не сорваться с места.
Сжав кулаки, сквозь красную пелену бешенства наблюдаю за развернувшейся картиной: мой человек подходит к этой пьяной в дупель дуре и пытается втолковать, насколько опасны ее выкрутасы, но ей море по колено. Отшив его, продолжает танцевать. А когда тот предпринимает попытку увести ее, на него начинает наезжать кто-то из Измайловских.
– Воу – воу, че началось -то! – оживляются все те же, сидящие рядом, дурни.
Втягиваю с шумом воздух, и уже даже поднимаюсь, чтобы вмешаться, но эта Паскуда, будто почувствовав, поворачивается и демонстративно показывает мне средний палец.
– Ни х*ясе, борзая! Это она нам что ли? – напрягшись вместе со мной, недоумевают Ореховские.
Наши с ней взгляды пересекаются, и у меня внутри будто тумблер переключает. Бешенство сменяется на какую-то ядовитую, неудержимую злобу.
Так значит, Настюш? Ну, лады. Это я тоже схаваю. Только посмотрим, как ты дальше запоешь.
Усмехнувшись самому себе, сажусь обратно и, опрокинув рюмку коньяка, даю охране отбой.
Давай, Настька, бунтуй!
И она, будто прочитав мои мысли, так и делает.
Бунтует красиво, сексуально, нагло. Танцует то с одним, то с другим, хихикает с какими-то девчонками, строя направо и налево глазки, даже не подозревая, что ее уже, как кусок мяса, обслюнявили и поделили. Девкам всегда кажется, что это хиханьки да хахоньки.
Подумаешь, подразнила мужиков. Подумаешь, выпила за их счет. Подумаешь, пофлиртовала и передумала. Так типично по-женски. Только вот у мужиков такого понятия, как «подумаешь», нет. Все эти бабские игры воспринимаются буквально, и с соответствующей реакцией. Крутишь жопой – хочешь секса. Даешь заднюю – издеваешься сука и будешь наказана. Насилие – это ведь не про секс и удовольствие в большинстве случаев, а про власть и контроль. В конце концов, если собаку дразнить, она укусит.
И да, мы – люди, а не собаки, и баба давно уже не «тварь дрожащая» и право имеет, только не когда, нажравшись, дразнит такую же нажратую толпу кобелей – головорезов.
Постепенно, это доходит и до Настьки. Сначала она вежливо отказывается от настойчивых приглашений одного из Измайловских присоединится к их компании. Потом что-то пытается объяснить. Когда к их разговору присоединяется ещё один мужик, она начинает нервно оглядываться на компанию мажорчика, но те не дураки: понимают, что с отбитыми ОПГ-шниками лучше не связываться, и делают вид, что не замечают, как те на неё давят.
Я закуриваю, краем уха слушаю треп Оси, а сам нервно отбиваю ногой какой-то идиотский ритм, долбящий из колонок. Внутри полыхает раскаленным огнем и кажется, что еще секунда и меня разорвет на части. Понимаю, что надо вмешаться, пока не стало поздно и это не обернулось серьезными проблемами, но сука… Моя упрямая, баранья натура не позволяет.
В башке набатом стучит это гребанное «никто», и я продолжаю цедить коньяк, хотя все во мне кипит и беснуется при виде того, как Настька пятится от этих козлов. В итоге она не выдерживает, отвечает что-то резкое. Ее грубо хватают за руку, встряхивают, как куклу и насильно ведут к столику. Ловлю ее затравленный, перепуганный, полный мольбы взгляд, вот только удовлетворения ноль, одно бешенство.
Подрываюсь, и не обращая внимание на удивленные взгляды Ореховских, подхожу к столу Измайловских.
– О, Серёга, здорова! Как жизнь? Че к нам не присоединяешься? У нас-то повеселее будет, – с добродушным оскалом хлопает их главный Настьку по ноге. Она тут же вскидывает на меня дикий взгляд и, задрожав, начинает реветь.
– Слышь, руки от нее убери, – цежу сквозь зубы и киваю охране, чтобы были начеку.
– Не понял? – тут же ощеривается этот чертила, не позволяя Настьке встать. – Ты че, Беспредел, перепил что ли?
– Какой я тебе «Беспредел», морда ты упоротая?! Девочку отпусти, пока я тебе башку не снес!
– В смысле? Че за базар такой? Ты за эту шалаву что ли впрягаешься?
Как только он это произносит, меня окончательно накрывает и я с лихвой оправдываю свое прозвище, впечатывая со всей дури зарвавшуюся шкуру мордой в тарелку, отчего она раскалывается на осколки и расписывает козла под Гуинплена[2]. На мгновение время, будто застывает, а потом начинается треш. Бабы начинают визжать, Измайловские тут же, как по команде, трезвеют и подскакивают. На меня налетает какой-то ушлый, и я пропускаю удар в челюсть. Во рту разливается металлический вкус крови.
Слышу истеричный Настькин вскрик, ищу ее лихорадочным взглядом, но убедившись, что моя охрана уводит ее, со спокойной душой выплескиваю скопившуюся за вечер ярость, сбивая кулаки.
Дальнейшее происходит, как в тумане. Когда к потасовке присоединяются Ореховские, замес перерастает в настоящее мочилово со стрельбой и поножовщиной. Естественно, мировой приходит конец, что с одной стороны на руку, а с другой – хер знает, как еще обернется.
Злой, все еще пьяный и разгоряченный дракой, кое -как добираюсь до машины. А там она. Сидит, вжавшись в сидение, и смотрит на меня заплаканными, виноватыми глазенками.
Ну, чисто, бл*дь, ангел поднебесный.
– Поехали, – стучу по межсалонной перегородке и, закурив, отворачиваюсь к окну от греха подальше, иначе убью нахер эту дрянь.
– Серёжа, – будто не чуя опасности, касается она моей сбитой руки холодными, дрожащими пальцами, которые я тут же скидываю.
– Лучше заткнись и сиди тихо, пока я тебе шею не свернул!
– У тебя кровь идет, – всхлипывает она, осторожно гладя меня по щеке, и это настолько выбешивает, что поворачиваюсь к ней и не своим голосом ору:
– Я тебе сказал, руки свои убрала! Ты вообще идиотка что ли? Русского языка не понимаешь?
Она вздрагивает и еще сильнее заходится в слезах, но вместо того, чтобы заткнуться, продолжает доводить меня до белого каления.
– Прости! Я не хотела, чтобы все так получилось…
– Ой, да ты же моя лапушка! Не хотела она… – вырывается у меня смешок. – А чего ты, бл*дь, хотела, крутя жопой перед толпой мужиков, а? Че ты мне пыталась доказать?
– Ты и сам все знаешь, – потупив взгляд, шепчет она едва слышно.
– Что я знаю? Что никто и звать меня никак? – издевательски уточняю, выбрасывая окурок.
– Прекрати, -морщится Настька, выводя меня из себя еще больше.
– Что прекратить? Что, мать твою, прекратить? – снова повышаю голос, глядя на ее слезы, и тут же выплевываю. – Вот в этом вся проблема: ты постоянно жуешь сопли, когда нужно говорить или действовать.
– Да, жую! – тоже срывается она на крик. – Вот такая я – мямля и тряпка! Такая, да! Только если бы такой не была, послала бы тебя!
– Ах, послала бы?! – взвиваюсь, будто ужаленный. Обхватываю ее шею рукой, сдавливаю горло, пока она не начинает хрипеть, и выдыхаю прямо в губы. – Ну, так пошли, Настюш. Давай! Прямо сейчас.
Она сглатывает тяжело, а потом сама тянется к моим губам, и у меня все пробки вышибает.
Впиваюсь в ее губы с такой силой, что рот снова наполняется кровью. Но похер. Сплетаемся с ней языками, и целуемся, как ненормальные. Без лишних церемоний, расстегиваю штаны, усаживаю Настьку верхом и, сдвинув ее трусики, прерываю поцелуй. Смачиваю пальцы слюной. Парой мазков по клитору, пытаюсь хоть немного подготовить, но терпения и выдержки не хватает. Толкаюсь в нее. Стараюсь вроде бы аккуратно, но она все равно морщится и со стоном, судорожно выдыхает.
