Текст книги "Вечер в Венеции"

Автор книги: Полина Поплавская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 3

Вчера еще Прага мокла и кашляла под дождем, а с утра Божену разбудило солнце – она выгнулась ему навстречу и застыла на волне из кружев и тонкого батиста. Но лишь на мгновение – новый день уже захватил ее. Божена любила окунаться в солнечные дни с головой, легкомысленно отдаваясь томлению теплых лучей.

Она потянула носом – привычка, так смешившая Томаша. «Ах, Томаш, ленивец! Он проспал наш утренний кофе!»

Подцепив носком ноги тапок, она попрыгала в поисках второго, заглянула под кровать – тот белел в глубине.

– Опять ты, Холичек, воруешь тапочки? – Словно отвечая ей, кролик выглянул из комнаты Томаша и виновато опустил одно ухо. – Ах вы еще и заодно!

Божена фурией бросилась к пушистому комочку и ласково потормошила его, взяла на руки и шагнула к Томашу. В его комнате был полумрак. Божена прищурилась – Томаша не было. Она, шлепая босыми ногами, вышла в коридор и направилась на кухню. В последнее время он часто задерживался в мастерской, и она оставляла ему ужин в судке. Возвращаясь, он не будил ее – они встречались утром за кофе и вместе шли в мастерскую.

Божена открыла холодильник – он уютно осветил скопище ее кулинарных причуд, и Холичек радостно заерзал у нее на руках. Ужин цел. Словно непрочитанная с вечера записка.

Божена достала морковку и отдала ее кролику, присела на плетеный высокий стул напротив барной стойки и плеснула себе в бокал немного вермута. Затем встала за соком и льдом, но, снова увидев судок, взяла трубку и набрала мастерскую. Никто не ответил. С каждым новым гудком она все больше сердилась на Томаша – и беспокоилась.

Прервав наконец телефонную мороку, вернулась за стойку. Теперь тишину нарушало лишь мерное похрустывание – Холичек мирно завтракал.

Божена не глядя протянула руку к бокалу, глотнула. Вермут обжег ей горло, и внутри потеплело.

Тогда она вспомнила, что Томаш говорил о какой-то срочной работе – он ожидал заказчика вчера вечером, когда она уходила домой. «Наверно, дождался и остался работать, а под утро заснул». Она окинула себя взглядом и, заметив, что сидит за стойкой в пижаме, улыбнулась: «Видел бы Томаш».

Приняв душ, Божена решила использовать запоздалое осеннее тепло и надела новое платье. Длинное, по щиколотку, оно лиловым потоком струилось по ее телу, – и, забыв про судок и досаду, Божена чуть коснулась флакона «Сальвадора Дали», тронула пальцами виски и спустилась на улицу.

Она решила не торопиться. Постояла рядом с шарманщиками, похожими на фарфоровые статуэтки: розовые старик и старушка, он в бабочке и котелке, она вся в белых горошинах, рассыпанных по синему платью, и круглой шляпке на снежно-седых волосах, поверх – домашнее кружево. А их шарманки – две маленькие сказки. Внутри одной – заколдованный мир вечно куда-то манящих тропинок, замков, сокрытых в дремучих лесах… Вторая похожа на крошечный кукольный театр. Брось крону – и увидишь в окошко, как кружатся в ласковом танце влюбленные куклы: шаг навстречу – в сторону – назад – поворот. Звякнула в кружке еще одна монета – и Божена, уже сама крутя блестящую гладкую ручку, вспомнила детскую грезу: вот бы скорее состариться, стать шарманщицей и стоять день-деньской у зеленых пушистых кустов, важно улыбаясь прохожим. Голова ее закружилась от пасленовой музыки, и, отломив зеленую веточку, она пошла дальше, будто гуляя внутри деревянной шарманки, – такой игрушечной показалась ей Старая Прага.

Солнце затопило город, отслаивая от него прогорклые корки осени. Блаженной утопленницей Божена нежилась в солнечном забытьи, кружа по дорожкам, ведущим на Петршин. Внизу в пестроте осенних садов плавали рыжие цукаты крыш и шоколадные ломтики башен. И только спустившись вниз, Божена вернулась на землю. «Я бы сейчас съела и быка», – промурлыкала она их с Томашем позывной аппетита… Рядом с ней как по заказу остановилось такси.

– В «Золотую гроздь»!

В полутьме погребка пахло винными бочками и свежими скатертями. Божена весело наблюдала за лицом официанта, исписавшего уже два листа в своем блокноте, но с прежним азартом продолжала листать меню. Завершив парад блюд маринованными виноградными листьями с кешью и сушенными на солнце помидорами, она откинула за спину медный поток роскошных волос и приготовилась коротать ожидание за стаканом нежного местного вина.

Спокойная красота ее двадцати девяти, темперамент любимого деда и крепкое жизнелюбие мастера легко уживались в Божене. Привязанность к Томашу не мешала ей каждое утро самостоятельно запускать ход своей жизни и дорожить настроением, рожденным в глубине собственного мира, – глубине порой настолько головокружительной, что она иногда замечала, как Томаш опасливо пятится, не решаясь туда заглянуть. И сегодня она дарила себе этот день – желая встречи с мужем, но все-таки… оставляя ее чуть-чуть на потом.

Полнота ощущения жизни всегда возбуждала в ней аппетит, и, избавленная Всевышним от необходимости соблюдать диету, Божена ни в чем себе не отказывала. После легких зеленых салатов последовали пикантности. Отварная кефаль с рокфором и кедровым маслом, грузди, гретые с гранатовым соком, гато из зеленого винограда и фазан с фисташками, запеченный в тесте, замешанном на вине. А потом и еще кое-что на десерт…

Расплатившись, Божена легко двинулась дальше, решив пройти через площадь – взглянуть, сидит ли еще на зеленом коне Святой Вацлав.

Глядя на него снизу вверх, она вспомнила о Томаше. Он все еще упорно сидит за верстаком, пока она здесь наслаждается… Легкое чувство вины кольнуло ее, и она присела с телефоном на тяжелую цепь ограды. Те же гудки… И дома – молчок. Все еще надеясь на то, что он сейчас где-то между домом и мастерской, Божена решила закончить прогулку у Николы. Она знала, что в свой выходной «меньшенькая» может спать до полудня, – лучше позвонить ей от самого дома.

Божене хватило тех немногих минут, когда она смотрела на Томаша, а потом, проследив его взгляд, – на удаляющуюся Николу, чтобы почувствовать ложь. Ту, что лилась в ее уши в последнее время, прося ее ставить судки в холодильник, извиняясь за ее одинокие ночи и несовпадения во времени с сестрой.

И еще одного мгновения ей хватило, чтобы… выйти из этого треугольника. В ответ на обреченную улыбку мужа повеять спокойствием и заставить его взять себя в руки. Иное поведение было бы просто недостойно ее… И этого солнечного осеннего дня.

Она окликнула Томаша.

Он подошел.

Божена тепло и спокойно прижалась к нему на мгновение. Потом она мягко отпрянула, но он, пряча свои серые, и без того всегда чуть отстраненные от нее стеклами очков глаза, дунул ей на ресницы и поцеловал медные волосы.

– Давно ты ушел? Я названивала тебе в мастерскую, с утра. – Божена бубнила ему в воротник, пытаясь высвободиться, он молчал, не отпуская ее – сцена становилась смешной. Наконец ей удалось выскользнуть и повернуться так, чтобы солнце не слепило глаза. – Я говорю, что звонила тебе утром…

А потом, такое солнце! Ну, прости, я удрала одна в город.

Томаш стоял теперь в двух шагах от нее, опершись на гранитную ограду. Невозмутимость, которая так ранила Николу и которой раньше не придавала значения Божена, снова была с ним.

– Эгоистичное существо! – Томаш, шутя, притопнул ногой. Чуть-чуть дрожал его голос. И ей стало обидно, что ему это так легко. – Я, голодный, трезвый, невостребованный муж, теряю сознание за верстаком, глаза мне слепят бриллианты, а ты… ты!

Божена знала, почему ему нетрудно лгать сейчас. Только что она сама вручила ему спасительную ниточку. Игривая трепотня, но ведь за ней – годы близости и обаяние тех далеких дней, когда они встретились.

– Но мы же встретились? – вторила она своим мыслям. – И ничего не поделаешь, придется возместить тебе ночь без меня. Нет-нет – полдня, и больше ни капли заботы. Разве что судок в придачу, если ты еще не съел свой ужин.

Томаш молча смотрел на нее.

Божена с неожиданной для себя брезгливостью заметила: он близок к тому, чтобы снова влюбиться в нее, – в ее легкость, в ее независимость. И ему даже нравится, что все так обернулось. Это, пожалуй, было уже слишком, и она, так же легко, сказала:

– А как тебе наша Никола? Вечно тебе везет! Мне она снова вильнула хвостом. Ты думал, я у нее? – И видя, что Томаш не знает, как отвечать, просто спросила: – Ты был у нее?

– Да.

– Ну и что?

– Да не застал.

Божена вдруг поняла, что устала притворяться. Она на минуту поверила, что все вокруг так же легко, как их слова, и крепко сжала Томашу руку, давая ему себя обнять. А потом, глядя из-за его плеча на горящие в солнечных лучах витражи собора, что-то такое поняла в себе самой, отчего ей стало тоскливей, чем тогда, когда она, набирая номер Николы, остановилась на мосту.

Божена внезапно ощутила острую тоску по собственной слабости. Только сейчас она почувствовала, что за все эти годы ей ни разу не удалось отведать блаженной слабости женщины перед мужчиной.

И теперь, когда эта слабость нахлынула, Божена последним в их любви усилием воли сделала Томаша сильным.

Весь этот вечер и ночь он был с ней мужчиной – бесспорным, недосягаемым. А она, отпустив голубей своей смешливой натуры в небо будущего – уже скорого – одиночества, плыла по реке его власти, не глядя в это небо.

А наутро она уже рассталась с ним внутренне, не чувствуя в себе больше привязанности к этому человеку. И теперь ее беспокоила только судьба Николы.

Глава 4

– … на площади. Жду!

Томаш поймал самый конец ее телефонного разговора.

Божена вышла из спальни. Пока он был в ванной, она успела одеться и теперь выглядела отчужденной. Такая перемена не вязалась с ее ночной нежностью и податливостью.

Стоя под упругими струями, он чувствовал, как вода смывает с него коросту лжи. Будто и в любви возможен круговорот – и вот они снова проснулись свежим утром, а до вечера еще так далеко…

Он решил остаться сегодня дома и провести этот день с Боженой. Он вообще хотел бы уехать с ней вдвоем куда-нибудь подальше от города, которому известно о его недавнем прошлом.

В том, что все уже в прошлом, он не сомневался.

Прошедшая ночь с Боженой сделала Николу зыбким воспоминанием. Он ворошил свою память, и она охотно избавлялась от тоски, превращая то, что еще вчера так волновало и манило его, в плоские бестелесные фотографии.

И когда он запахивал халат, все уже было решено. Завтра же они отложат всю работу и отправятся в путешествие! И даже думать не надо куда.

Пусть это будет для Божены сюрпризом. Сегодняшний день они проведут не выходя из дома. Как же давно они не были здесь счастливы вместе! А завтра он позвонит в Чедок, в одну из самых волшебных на свете контор – контору путешествий, и пусть им устроят праздник.

Направляясь в душ, он оставил Божену нежиться в ворохе тонкого, смятого за ночь белья. Он не отказался бы поплескаться под душем вместе с ней – жаль, что она не захотела. Но сейчас он вернется и возьмет ее, теплую, сонную. А потом они закажут завтрак – да хоть из ближайшего погребка. И бутыль деревенского вина, которую прислала им мама Божены, – за неделю у них не нашлось повода распечатать ее – придется кстати…

Они стояли в дверях спальни: она – в строгом, редком на ней костюме, он – во влажном полураспахнутом халате. Казалось, что никогда эти два человека и не были вместе, а сейчас лишь столкнулись случайно, будто перепутав двери. Томаш торопливо отмахнулся от наваждения, но все же сказал Божене:

– Думаешь, мне приятно гулять с синим чулком?

Божена ответила ему вежливо, даже подчеркнуто вежливо. Пока он говорил, она подошла к зеркалу и, стоя к Томашу спиной, принялась укладывать волосы. И ему показалось, что это не она сама, а ее отражение разговаривает с ним.

– Извини, я забыла тебе сказать вчера… – На мгновение она нырнула в облако лака для волос, Томаш чихнул от резкого искусственного запаха, ударившего ему в нос, и не расслышал ее слова. – …назначил мне встречу. Помнишь, он когда-то предлагал мне с ним поработать? Сейчас он готовит каталог к выставке, я думаю: не согласиться ли мне? Надо, конечно, сначала посмотреть на его возможности, не кустарь ли он… А ты как полагаешь?

Не теряя времени, Божена зажала шпильки губами и, закручивая волосы в тугой жгут, быстро перебирала длинными пальцами. При этом ее отражение вопросительно уставилось на него.

Томаш подошел ближе и, глядя на свои мокрые волосы, ответил:

– Не помню…

Закончив прическу, она медленно опустила руки.

Еще с минуту они неподвижно постояли лицом к зеркалу, глядя каждый себе в глаза. Потом этот странный зеркальный портрет распался – Божена вышла из него, а Томаш остался.

Он продолжал так стоять и после того, как Божена, наскоро попрощавшись, щелкнула замком и каблуки ее застучали по другую сторону входной двери. Потом долго звонил телефон, включился автоответчик. Томаш протянул руку и, утопив кнопку рядом с горящим зеленым глазом, услышал голос Божены. Извиняясь за невозможность ответить на звонок, она просила оставить сообщение. После музыкального сигнала – тренькающего Моцарта – полился бархатный мужской голос. Томаш, уподобясь автоответчику, дослушал, механически запомнил сказанное и, будучи больше не в силах стоять, медленно побрел в спальню.

Спеша, Божена не собрала свою постель, и он зарылся головой в батистовое белье. Оно еще хранило остатки их ночного тепла, но Томашу было нестерпимо холодно. Еще вчера умело лавировавший меж двух женщин, он лежал сейчас, чувствуя тяжесть и никчемность своего сильного, вольного тела, привыкшего ощущать себя рядом с женской красотой.

И, будто заполняя пустоту его одинокого утра, пришел сон.

Поначалу видения проскальзывали сквозь сознание Томаша, не оставляя в нем никаких следов, но постепенно мерный шорох переполнил его слух. Томаш увидел себя сидящим на прилавке огромного, сверкающего рекламными огнями магазина. Вокруг него сновали абсолютно одинаковые девушки с застывшими улыбками и заворачивали его в пеструю хрустящую бумагу. Пока еще он был упакован по пояс и мог видеть Божену, смотрящую на него с тем счастливым возбуждением, которое было так хорошо знакомо ему и появлялось на ее лице, когда она в кутерьме предметов и вещиц, заполнявших прилавки и витрины, находила то единственное, что нужно было обязательно купить.

Потом он оказался в разноцветной темноте и почувствовал, что его куда-то везут. И вскоре услышал два голоса – Божены и Николы. Со сладким смирением он понимал, что его жена поздравляет свою сестру – он только не понимал с чем, – и, интригующе шелестя огромным фантиком, собирается подарить ей что-то удивительное. Обертка открылась, и, проснувшись, Томаш увидел в дверях спальни Николу, держащую в руках лиловое платье Божены.

– Томаш, Божена попросила меня собрать вещи, а сама поехала в Чедок.

– Давно? – Он машинально прикрылся тонкой простыней.

– Да только что.

– Куда она собирается?

– Она сказала, ты знаешь.

Томаш вдруг понял смысл утреннего звонка.

Некий господин просил их с Боженой заехать в Итальянское консульство и ознакомиться с условиями традиционного конкурса ювелирных мастерских, проводимого на этот раз во Флоренции.

Но это же блестящая перспектива – поработать в рамках конкурса и попасть в каталог, они так долго к этому шли!

– А что же она меня не разбудила?

Никола подошла и присела на краешек кровати.

– Она сказала, что ты поздно вернулся из мастерской и вы вчера уже попрощались. Просила тебя не будить… – Никола запнулась. – Томаш, ты отказался из-за меня?

Платье Божены лежало рядом с Томашем. От него пахло ее духами. Томаш смотрел на него, и ему казалось, что это длится утренний сон: вот он, голенький подарок, завернутый в красивое белье, – бери, Никола, тебе он должен понравиться.

– Да, – ответил он Николе и, утоляя утренний голод, привлек ее к себе, уже не стараясь сдерживаться.

Глава 5

Позвонив с утра Людвигу, давнему приятелю деда, до сих пор служащему в Итальянском консульстве, Божена не предполагала, что все так обернется. Она лишь хотела придумать себе на сегодня такое занятие, чтобы быть подальше от Томаша. Но когда Людвиг сказал, что они с Томашем – в списках официально приглашенных на конкурс, ее мысль судорожно заработала. Не дождавшись звонка секретаря, она договорилась с Людвигом о встрече и поспешила опередить Томаша, самостоятельно подписав контракт.

Это был, безусловно, подарок судьбы, присутствие которой Божена порой удивительно отчетливо ощущала. Оставить Николу наедине с Томашем, дать девочке разобраться в собственных чувствах – пусть она даже попробует пожить с ним. А чтобы ощущение вины не угнетало малышку, Божена решила поговорить с ней.

Исполнив все формальности, связанные с конкурсной регистрацией, она согласилась войти в состав референтов. Это позволяло улететь во Флоренцию сегодня же вечером, чтобы принять участие в организации конкурса, и избавляло от излишней волокиты – все брало на себя консульство.

Бесцеремонно отставляя Томаша в сторону, Божена знала, что делает. Они достаточно долго работали вместе, и от нее не укрылись перемены, происходящие с ним в последние несколько лет. Чрезмерно увлекшись текущими заказами, он уже давно не оставлял себе времени на творчество. В совершенстве владея ремеслом, он уверенно плавал по ювелирному морю, но… о небе не думал давно.

И она не хотела больше тянуть его за собой, подкидывать ему свои эскизы, не давая стать просто дамским угодником – не такая уж редкость среди ювелиров, – идущим на поводу у вкусов взбалмошных заказчиц.

Это был именно ее шанс. Ее, а не Томаша. «Мы» для нее уже перестало существовать.

И, наскоро расправившись с делами, во многом менявшими течение трех жизней, Божена позвонила Николе и условилась встретиться с ней.

Она пришла первой и уселась под белый зонтик ждать. Моросило, и Ратушная площадь была пустынна. Ветер гонял по ней залетные листья каштана, со старых домов на Божену смотрели животные, заменявшие когда-то домам номера. Она вспомнила их любимый с Томашем адрес – у Синей Лисы. И их прошлое, полное радости, захлестнуло ее память.

Воспоминания были объемными, вескими: казалось, их можно поставить на ладонь и подержать. Их счастье напоминало сказочную лепнину Старой Праги. Удивительные рукотворные животные – их чувства – были достойны того, чтобы занять свое место в музее чудесных вещей. «Но вот ведь сколько веков красивые вещи радуют глаз, – думала Божена, глядя на кукольный скелет с колокольчиком в руке, напоминающий о течении времени, – а красивые чувства исчезают бесследно… Жаль, что нет на свете такой шкатулки, в которой хранили бы прежнюю любовь – единственное украшение, достойное человеческой красоты».

…Никола появилась, как всегда, стремительно. Божена давно не видела сестру, и только теперь поняла, как много произошло за этот месяц. Лицо Николы словно высохло – но такое случалось и раньше: бывали недели перед экзаменами или спектаклем, когда балет забирал у нее все соки и не было сил на лишнюю улыбку или жест. Сейчас – не то. У нее был больной, истерзанный ожиданием и виной взгляд. Именно от этого Божена хотела избавить ее. По детски непосредственное лицо сестры изменилось, превратилось в лицо страдающей женщины. У Божены сжалось сердце. И именно в эти мгновения, отмеренные последними шагами сестры, она окончательно решила уехать.

Никола как-то по-детски выгнулась и наклонилась к столу, упершись в него локтями. Лицо ее оказалось прямо напротив глаз Божены. От веселой дерзости, еще совсем недавно вздергивавшей тонкие брови, не осталось и следа. Только покорность и тишина наполняли длинные серые глаза.

Божена коснулась губами высокого лба, и Никола, чуть отпрянув, села.

– Колочка, я уезжаю, мне надо кое-что рассказать тебе.

От простоты услышанного и нежной улыбки сестры Никола посветлела.

– Мы с Томашем решили расстаться. Последние месяцы только работа удерживала нас вместе.

Божена видела, как Никола внутренне сжалась, услышав имя Томаша. И, стараясь казаться спокойной, не сразу поняла, о чем говорит Божена. Но вдруг счастливая улыбка прорвалась сквозь внутренние заслоны и тут же стыдливо спряталась.

Божена умышленно не смотрела Николе в глаза. Она мягко дарила сестре свободу, очищая ее чувство от страха и вины. Она открывала ей самостоятельный путь к Томашу.

Она слишком хорошо знала мужа, но сестра за последнее время успела стать для нее незнакомкой. И поэтому Божена не знала, какое будущее у этой истории. Она лишь направляла ее в другое, более свободное русло, надеясь несколько умерить бурливость потока, нахлынувшего и на сестру. Таинственность отношений была на руку Томашу, но она уже успела отравить это тонкое создание, рожденное танцевать на свету, а не скрываться в тени.

Не обращая внимания на смущенное молчание Николы, Божена продолжала:

– У меня к тебе две просьбы: большая и маленькая. Во-первых, мне даже некогда собраться. Я улетаю сегодня во Флоренцию. Томаш отказался работать на выставке, я этому рада. И я хочу тебя попросить помочь мне собрать вещи и присмотреть за Томашем. Он еще никогда не оставался один так надолго. Мы ведь с тобой друзья – помоги ему на первых порах справиться с домашними делами. Да и с ним мы расстаемся друзьями. Я не убегаю от него – было бы глупо отказываться от такого предложения. Томаш и сам просил меня похлопотать за него: он тебя просто обожает.

Божена несла всю эту чушь и сама удивлялась своей говорливости. Она успокаивала себя тем, что ее ложь во благо, а все, что уже произошло, – случилось совсем без ее, Божены, участия.

Потом она, получив согласие огорошенной Николы, торопливо набросала список необходимых вещей, вместе с сестрой поехала в бывший еще вчера родным дом и, застав Томаша спящим в ее постели, поспешно удалилась, сославшись на выездные заботы.

Никола же, шурша пакетами, принялась освобождать место для своего будущего.