Текст книги "Птица-жар и проклятый волк (СИ)"

Автор книги: Полина Бронзова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

– Уходи, зверь-батюшка! – громко сказал его спутник. – Иди, ступай себе в лес, нас не замай!

– Дурень, – заскулил тут Дарко, – ведь это не зверь, а нечисть! Не отступится…

Дальше было слышно только, как они возятся на телеге, как шумно дышит медведь, как беспокоятся кони и громко потрескивает огонь. Уже и сюда тянуло смрадным дымом.

Зазвучали шаги: шаг – притоп, шаг – притоп.

– А-а, никак царёвы работнички! – хрипло прокаркал Пчела, выходя на дорогу, и хлопнул в ладоши. – Вас-то я и поджидал, весточка у меня для царя. Скажите ему: мол-де нечисть этой ночью в гости заглянет, да то, что ему дорого, подменит. Пущай стражу приставит хотя и ко всякому входу и выходу своих теремов да палат, а мы всё одно проберёмся!

Захохотал он утробно, а после и говорит:

– Вас двое, одного отпущу, того, кто быстрей убежит. Эй, сюда! Налетай!

Да как засвищет, гаркнет!

Ему в ответ завопили двое. Кто-то спрыгнул с телеги, оббежал зелёный огонь, ломясь сквозь молодую поросль. Вот, слышно, упал с испуганным криком, вот поднялся, бежит, сапоги по подмёрзшей дороге стучат.

– Меня, меня подожди! – жалобно кричит Дарко ему вслед. – Не оставляй на погибель!

Да где там!

Вот Дарко рассмеялся и принялся успокаивать коней. Невзор тут лапник отбросил и на дорогу выбрался. Завид поспешил за ним.

Зелёный огонь затоптали, одну бочку живо сняли, выкатили пустую.

– Садись! – говорят Завиду.

Тот в бочку влез, на чурочку уселся. Ему мешок сунули, да тут же донце и поставили на место, свет закрыли. Сидит он впотьмах, только чует, как бочку на телегу поднимают. Что-то ещё поправили, что-то скрипнуло, и пошли кони, завертелись колёса. Мужики крикнули вслед, пожелали удачи.

– Ишь, Крив-то припустил! – усмехнулся Дарко. – Небось до самого двора и не нагоним. А ловко это мы! Доброе начало, значит, и дале всё удастся.

Едет не торопясь да всё приговаривает этак ласково:

– Тебе, брат, самое скучное дело: дотемна в бочке просидеть. Ты уж не усни, да гляди, значит, шума не поднимай. Как время придёт, я тебе выбраться помогу. Ну, чего молчишь? Да ты не задохся там?

Завид тут понял, что Дарко его, как пугливого коня, успокаивает. Смешно ему стало.

– Не задохся, – гулко отвечает из бочки, – а только от курицы вином несёт, я будто в поганой корчме. Скорей бы уж вечер!

Крива они за мостом нагнали, у постоялого двора. Тот стоял, окружённый шумливой толпой, и, задыхаясь, говорил:

– Я-то убёг, а его разодрали, как есть разодрали! Телега, кони – всё пропало… Этой ночью, сказали, к царю явятся, ценную вещь скрадут, подменят. Небось Рада виновна, проклятая ведьма! В реку ушла, силу набрала, так нечисть на нас и полезла. Надо бы к дочке её приглядеться, не пособница ль нечистой силы…

– Ты к себе-то приглядись, – с укором сказал ему Дарко, останавливая коней. – Сам ноги унёс, а я, значит, погибай?

Ахнул тут Крив, запричитал: он-де от страха себя позабыл, растерялся, только за рекой и опомнился.

– Да как же ты ушёл? – недоверчиво спрашивает. – Уж таково ты страшно кричал, у меня с этих страстей и поджилки задрожали, ноги подломились. Ну, думаю – муку, смерть лютую принял!

– Я уж и сам распрощался с жизнью, – говорит Дарко, – да, значит, Алатырь, звезду обережную, из-за ворота достал, в кулаке сжал. Глаза накрепко зажмурил да всё бормочу: чур меня, чур! Кони сами идут. Вокруг телеги, слышу, будто черти хоровод водят. Копыта стучат, когтистые лапы меня цепляют, а взять не могут.

Ахает, дивится народ. Слышно, шепчутся. Дарко, на телеге сидя, вещает:

– Да такой вой, плач поднялся, что у меня и волос дыбом встал, а после будто сама земля застонала и раскрылась. Да я не гляжу. Вот как чую, значит: ежели глаза открою, тут мне и смерть!

– Охти! – вздыхают в толпе. – Страсти-то, страсти какие!

– Так и выехал. Слышу, вода шумит – значит, у реки. Тут уж осмелел да глаза и открыл, – говорит Дарко. – Ну, расступись, честной народ! Пора нам к царю ехать да обо всём доложить.

Влез тут и Крив на телегу. Покуда ехали, Дарко ему попенял, пристыдил.

– Уйду, откажусь от работы! – бормочет Крив. – Откажусь! Зря над Орликом посмеялся. Надо бы замириться да узнать, не приставит ли его дядька и меня к плотницкому делу…

Телега ползёт, с боку на бок переваливается, бочку потряхивает. Завид уж в той бочке всё отсидел, ног не чует, не ведает, как ещё день просидит. Едва-едва поворачивается.

Вот ворота открылись, потом и другие. Остановилась телега. Слышит Завид, будто люди к ней подошли.

– Ох, что мы видали… – начал Крив.

Взялся он рассказывать, сам торопится, с пятого на десятое перескакивает. Едва поняли, в чём дело, тут же к царю человека послали. Да ведь и телегу не бросишь поперёк дороги, надо бы разгрузить.

– Ну, взяли! – сказал Дарко и первым к нужной бочке потянулся.

Боялся Завид, что бочку возьмут не ту. Пришлось бы ему потом думать, как из сада выбираться, да уж не надеяться, что Дарко поможет. Боялся и того, что его вверх ногами поставят, но всё ладно вышло. Как начал Крив сказывать про зелен огонь, костяного медведя да нечисть поганую, так люди о прочем и думать забыли.

Дарко указывает:

– Несите, да ставьте подале… Вот так ладно будет.

Как он говорит, так они и делают, а сами всё ахают:

– Да неужто! Уж и белым днём от нечисти покоя нет! Да что же такое они хотят подменить, уж не в царскую ли казну заберутся? Не к царице ли потянут чёрные лапы?

Припомнили тут, что ведьма Рада с царицей давно рассорилась. Небось она виновна, она зло задумала, не иначе! В реку ушла, водяницей стала, девки да бабы с той поры и по воду ходить боятся. В омут, говорят, затянет.

После заговорили, каков Дарко молодец, храбрец да удалец. На все лады хвалят.

– Как царю доложишься, ворочайся, – просят. – Поучишь нас, как от нечисти спастись. Да ещё, может, припомнишь, что видал, что узнал – мы бы послушали!

Бочку уже поставили, рядом стоят, языками треплют. Тут кто-то один и говорит:

– А бочка-то нынче будто легка!

– Знамо дело, – говорит ему Дарко. – Прежде втроём-то её волокли, а ныне весь двор собрался! Все разом взяли, оттого и легка. А вот что: научите меня, братцы, как с царём говорить, ведь я-то прежде его не видал, как бы не оплошать.

Говорит, а сам отходит, людей за собою отводит. Вот уж и тихо стало, только издалека слышны голоса.

Тесно Завиду, плохо. И дышать тяжело, и темно, и замёрз без движения. В ногах кровь застоялась – пошевелишь пальцами, так хоть криком кричи. Уж, кажется, в жизни и дела труднее не было, чем это.

Ждёт он, в дырочку на двор глядит. Только и видно, что снег да угол бревенчатого сруба; светло, день ещё долог. В клетях, слышно, птицы возятся. Порой одна закричит скрипучим тонким голосом, другая ей ответит. Вот будто по-утиному крячут. А курица-то в мешке встрепенулась – как бы не всполошилась, шуму не наделала!

Всё в бочке пропахло куриными перьями да вином, да от мешочка с зелёным огнём будто кислым несёт. Душно, голова болит.

Сидит Завид, прислонясь лбом к холодным дубовым доскам, сам думает, вытерпит ли эту муку, или Дарко его мёртвым найдёт. Слышит, кто-то идёт. Голоса чужие: птицу поить собрались, да за его бочку и взялись!

Он так и оцепенел. Сидит ни жив ни мёртв, сам думает, о чём соврать, как выпутаться. Да тут, на его удачу, кто-то сказал:

– Да ведь это будто новая бочка, нынче подвезли. Эту не трожь, старую докончим.

Скрипнули деревянные ставни, звякнула решётка. Тут стон раздался, да такой тоскливый, будто кто плачет от неизбывного горя, да горе то ничем не утешить, и от слёз не легче.

– Ишь ты, – пробормотал человек, – уж сколько ни слышу, а кажный раз ровно по сердцу ножом! Тесновата ей клеть-то, да посиди ещё этак впотьмах…

– Опять ты своё завёл! Наше дело малое, знай корми да воду подливай.

– Да что ж, по-твоему, хорошо ей тут?

– По-моему так: ступай к царю, да с ним об том и толкуй! На что ты мне об этом твердишь? Уж в зубах навяз!

Вычистили они клеть, подлили воды, заперли опять решётку и ставни, да и ушли. Завид отдышался, а то и вздохнуть боялся.

Уж так долго этот день тянулся – думал Завид, и не вытерпит. Люди пришли соколов кормить, он уж хотел кричать, чтобы его из бочки вынули. Даже и то, что голову срубят, не так страшит, как эта бесконечная мука. Уж рот открыл, да опомнился, ведь не себя одного подведёт, ведь и Дарко тогда головой ответит. Пальцы закусил, скулит, слёзы катятся.

Под вечер он уж в забытьё впал, тела не чует. Курица в мешке шевелится и порою тихо квохчет, будто спрашивает, куда попала, да ей темно, оттого она не поднимает шума и думает, что надобно спать.

Скрипнуло донце над головой, пропало, и в бочке светлее стало. Завид и головы не поднял. Кто ни явился, уж всё одно.

– Живой? – затормошил его Дарко. – Да живой ты? Вставай, подымайся, я долго тут быть не могу.

Тянет он его под руки, а Завид и встать не может. Кое-как из бочки выбрался, да тут и упал, стонет. Дарко ноги ему растирает, сам оглядывается, не идёт ли кто, да шепчет:

– Всё ладно будет! Царь-то меня наградил за храбрость, нынче я с сокольниками сижу, заморским вином их пою. Чужим-то на дворе быть нельзя, а меня впустили, значит…

Над Соколиным двором раскинулось чёрное небо. У ворот огни горят, лёгкий ветер едва дымки колеблет. Ночь морозная, звёздная.

– Руки чуешь? – спрашивает Дарко. – Клетку держи!

Сунул он в руки Завиду плохонькую клетку, ровно как та, что во сне была, а сам уж с запором возится, ставни отпер.

Хлынул наружу свет. Завид рукою глаза прикрыл, жмурится. За решёткой будто огонь горит, он и птицы за ним разглядеть не может.

– Мешок, мешок давай! – торопит Дарко.

Пока Завид поднимался да руки-ноги расправлял, Дарко уж всё сделал: птицу рукавицей схватил, да в мешок, а мешок в клетку сунул. Вместо птицы в клеть пустил рыжую курицу, а там решётку замкнул и ставни запер.

– Дальше сам, – говорит, за плечо треплет. – Ну, брат, опомнился? Сдюжишь? Потерпи, уж всё смогли, уйти осталось!

Сам в лицо глядит встревоженно. Завид головой тряхнул, кое-как ответил:

– Всё сделаю, иди.

– Туда, слышь? – указал рукою Дарко. – Туда пойдёшь, под лестницей спрячешься. Ну, брат, не оплошай!

Хлопнул он Завида по плечу, да и ушёл торопливо. Слышно было, отворилась дверь, вырвались наружу голоса да смех, и стихло всё.

Взял тут Завид мешочек с зелёным огнём, что висел на поясе. Непослушными руками натряс порошка на бочку, туда, где птица выжжена была. Старался по рисунку, да уж как впотьмах разглядел. После долго искру высечь не мог.

Вот занялся огонь и пошёл разгораться. Завид подхватил клетку и заковылял за угол, морщась – ноги ещё не отошли. Там прислонился к брёвнам, застыл, сердце колотится. Страшно ему хочется хоть одним глазком взглянуть на птицу, да не до того.

Вынул он из-за пазухи дудку, к губам поднёс, дохнул. Захрипела, завыла дудка. Всполошились, захлопали крыльями соколы в клетях, и птица-жар встрепенулась, забилась в мешке.

– Тише, не бойся, – говорит ей Завид, а сам думает: как же не бойся? Если всё удастся, тут ей и смерть… Да, может, она и сама о смерти молила, сидя в тёмной и тесной клети?

Глупо об этаком думать, она ведь птица. Птицы смерти не ищут.

Вот уж люди на шум набежали, глаза выпучили, трясутся, как листы на осине. И Дарко тут же стоит, разинув рот. В ладони всплеснул, заголосил:

– Вот уж беда, этакого и царь не ждал! Он-то всех сторожей да дружинников к себе созвал, а что нечисть птицу-жар уворует, и не думал!

– Набери в рот воды! – прикрикнули на него. – Может, черти до птицы и не успели добраться – вишь, ставни-то заперты. Ну-ка, поглядим!

На бочке зелёный огонь догорает. Дерева не съест, а что рисунок не мастером сделан, того уж никто не поймёт. Столпились, дрожат сокольники, друг дружку в плечо толкают:

– Ты погляди!

– Нет уж, ты!

Вот один зашарил за воротом, вынул ключ.

– Нечисть бы железный замок не отперла, – бормочет с сомнением. – Да и мудрён замок, не вдруг отомкнёшь!

Того не ведает, что Дарко этот замок и вовсе без ключа отпер, одними хитрыми крючками.

Распахнули они ставни, да так и отшатнулись: сидит за частой решёткою рыжая курица!

– Как же это? – кричат. – Чур меня, чур меня! Подменили!

Делать нечего, нужно тут же царю доложить. Нерадостно сокольникам: и здесь остаться страшно, и этакую весть нести неохота. Потянули они соломины, двое пошли.

– Достанется вам ещё, что чужого впустили, да и мне достанется, – говорит Дарко. – Вино ещё пили, стол накрыт остался… Вот что: побросайте всё в мешок, дайте мне и научите, как бы тихо уйти, ведь ежели прознают, что вы двор не сторожили, куда как строже спросят!

– И верно, – говорят ему. – Прибрать надо бы!

Сидит Завид в тёмном углу под лестницей, как было велено. Слышит, люди ушли торопливо, да скоро вернулись.

– Сюда иди, – говорят. – Прямо иди да направо повороти, сенями да перильными переходами и выйдешь к голубятне. Там сторожей нет, там до утра и отсидись, а поутру уж выведем.

Впустили кого-то в избу да ушли. Завид тихо сидит, ждёт. Вот опять распахнулась дверь, Дарко зовёт негромко:

– Где ты есть? Сюда, да скорее!

Завид живо за угол метнулся, в сени влетел, дверь за ним затворилась. Темно стало. Дарко по плечу хлопает, смеётся:

– Почти ушли, брат! У меня в мешке чего только нет, хочешь ли пирога? Небось оголодал!

Сунул он Завиду впотьмах ломоть гороховика, тот отказываться не стал, уписывает на ходу. Пробрались они через избу, у перильного перехода встали, прислушались: издалека доносятся крики. Видно, все, кто ни есть, к Соколиному двору сбегаются.

– Это нам на руку! – говорит Дарко. – Я так и думал, значит, что на голубятню пошлют, не зря мужикам сказал там и ждать. Прежде не знал, как туда пройти, да эти-то сами подсказали! Ну, брат – за тыном уж воля! Удалось, веришь ли?

– Да ещё не ушли, – говорит Завид. – Уйдём, так порадуюсь.

Прошли они через стылый пустой двор. Дарко задом наперёд идёт, мешок волочит, следы кое-как заметает, чтобы не видно было, что двое шли. Снег ещё тонкий да коркой взялся, следов почитай и не видно, им и это на руку.

У высокого тына Дарко остановился и достал из-за пазухи верёвку с крюком. Забросил её, зацепил между кольев, где они будто пониже были, и собрался лезть. Тулуп снял, повесил на плечо, напоследок ещё огляделся. Двор серый, огни не горят, только звёзды светят. Тихо так, что и дыхание слышно.

Тут по двору бесшумно скользнула большая совиная тень.

– Чур меня! – выдохнул Дарко. – Ну, брат, поспешим, так уйдём!

Он торопливо полез, упираясь ногами в крепкие столбы. Добравшись до верха, накрыл острые концы брёвен тулупом, уселся верхом и, спустив Завиду вторую верёвку с крюком, зашептал:

– Цепляй, цепляй клетку!

Завид живо надел кольцо на крюк, туда же подвесил и мешок. Дарко поднял их и опустил по другую сторону тына. Оттуда уже слышались голоса – Невзор их приметил и теперь подзывал остальных.

– Теперь сам забирайся, – велел Дарко.

Завид кое-как вскарабкался наверх. Дарко подхватил под руку, втянул. Мужики с той стороны упёрлись руками в тын, подставили плечи, помогли слезть. Дарко сбросил верёвку, после и сам спустился. Встряхнул тулуп, торопливо влез в рукава.

– Ну, бежим… – начал и осёкся, и мужики застыли.

Разнеслось над стылой землёй совиное уханье. Ещё не угас его отголосок, пролетел над ними пугач, закрыв небо – сам белый, глаза огнём горят. Хлопнул он крыльями, пал оземь и обернулся человеком.

Глава 25

Спит Белополье, раскинувшись над серой рекой. Островерхие терема, и голые ветви, и резные крыши хоромин над частоколами – всё плоско и черно. Подморозило, небо вызвездило.

Несутся далёкие крики с царёва двора. Снаружи, под тыном, сгрудились мужики, примолкли, а перед ними стоит человек, усмехаясь. Лицом бел, будто с серебра умывается, волосом чёрен, брови собольи, а глаза провалились, как ямы, света не отражают. Рубаха на нём шелковая, бархатный кафтан распахнут, будто ему не зябко.

Да, может, тому, кто совой обернуться умеет, и мороз нипочём.

– Ты кто таков? – неласково спросил Невзор.

– Да ведь мы уж видались, – ответил ему человек, подходя на шаг. – Не признал?

Завида тут будто в спину с размаху ударило, даже дыхание прервалось. Испугался он, а после уж понял, что сам, отшатнувшись, наткнулся на тын. А клетку-то на земле бросили! Метнулся Завид, схватил её, к груди прижал.

– Видались, да ты не сказался, кто таков, какого роду-племени, – выпятив бороду, говорит Невзор, а сам уж к поясу, к ножу тянется. – Чего тебе надобно? Мы в твои поганые дела не лезем, и ты нас не замай! Думаешь, мы спины тебе покажем, как те трое? Не на тех нарвался, ступай прочь!

Говорит, сам на Добряка косится. Видно, ждёт, что тот скинет тулуп да медведем оборотится, а Добряк только глаза круглит да головой едва заметно мотает. И Пчела задрожал, затрясся, да бух на колени!

– Не погуби! – молит. – Не погуби!

Плюнул Невзор, да уже не таясь нож вытащил. Дарко с ним плечом к плечу встал, да видно, оробел, в сторону косится. А человек усмехается, руки и вовсе за спину заложил, нисколько не боится.

Он один троих одолел, он волхва погубил, Раду на погибель к реке заманил. Она, говорил, колдует, да как бы не так, он сам колдун и есть!

У Завида ком в горле встал. Он его откашлял и говорит не своим голосом:

– Дарко, хлестни меня травой…

Они уже раздобыли купальские травы, чтобы привязать их к рябинкам, а после, как задуманное выполнят, тут же и проверить, ушло ли проклятье. Об этаком лучше точно знать, чем остаток жизни бояться либо, того хуже, некстати волчьей шкурой обрасти. Видит теперь Завид – только двое против лихого человека и встали, не сдюжат, а он-то сам ничего не сможет. В волчьем облике у него силы поболе, и помнит ещё, как псов забарывал.

– Молчи, дурень, – тоже не своим, незнакомым голосом ответил Дарко и Пчелу ногою пнул. – А ты поднимись, не то так и помрёшь на коленях!

Да куда там! Не встаёт Пчела и будто ничего не слышит, от страха сам не свой.

– Чего тебе надобно? – повторил Невзор. – Ведь не красоваться же явился!

– А ведь я спервоначалу по-хорошему с вами пытался договориться, – сказал колдун. – Пособил бы вашему делу…

– Лжёшь! – воскликнул Невзор.

– И без тебя управились, – тут же прибавил Дарко.

– Добро, что вы этакие ловкие. Значит, один из вас мне славно послужит.

– С чего бы это нам тебе служить? – спросил Невзор, а сам кинул быстрый взгляд во тьму. – Мы уж слыхали, как ты награждаешь тех, кто тебе служит.

Где-то там Ёрш с телегой ждёт, да выйдет ли убежать? Сова небось и всадника нагонит…

Рассмеялся тут колдун.

– Те мне плохо послужили, – говорит. – Ведьме дали уйти, перстень не вернули, и дружбы промеж ними не было. А из вас небось каждый за всех постоять готов! Один со мною останется, других живыми отпущу. Покуда он мне верой и правдой служить будет, я их не трону.

Да хотя и смеётся, а глаза холодны, мертвы. Взгляд на Пчеле остановился. Глядит на него колдун, как на коровью лепёху, губы кривит и говорит:

– Этот роблив, как заяц. Этакий мне и даром не надобен.

Он руки всё за спиною держал, да вот расцепил их. Может, хотел на Пчелу указать, а может, какое зло задумал. Невзор ждать не стал, тут на него и кинулся.

Не успел колдун и ахнуть, дважды ударил его Невзор, дважды нож вошёл под рёбра.

Отскочил Невзор, стоит, тяжело дышит, ножа не опускает. Глядит, как по шелковой рубахе быстро расползается тёмное пятно. И колдун поглядел, пошатнувшись. Лицо его будто ещё белее стало. И так тихо, тихо во всём мире, что, кажется, слышно, как звёзды потрескивают да позванивают на стылом небе.

Поднял колдун взгляд, да как рассмеётся!

– Дурень! – говорит, а голос-то стылый, как морозный ветер. – Понапрасну ты рубаху изрезал. Смерть моя на конце иглы, а игла в яйце, а яйцо в ларце, а ларца вам вовек не сыскать!

Да покуда они все застыли с раскрытыми ртами, колдун руку Невзору выкрутил – тот и двинуться не успел, – вмиг поднял выпавший нож и ударил. Невзор охнул от боли, за плечо схватился.

Заревел Дарко, бросился на колдуна, сам тоже нож сжимает. Завид клетку на землю опустил, торопясь. Добряк тулуп скидывает, даже и Пчела будто опомнился, на ноги поднимается, к поясу тянется.

Дарко замахнулся, да колдун его руку поймал и держит без труда. Усмехнулся ещё, а после за ворот сгрёб и приподнял. Дарко в его руках трепыхается, ничего поделать не может. Отшвырнул его колдун, ровно соломенную куклу.

Бросился Завид на помощь, да колдун только махнул не глядя, будто мошку отгонял, он так и отлетел.

Лежит Дарко на белом снегу, стонет. Шагнул к нему колдун и ногою с размаху ступил пониже колена. Страшно закричал Дарко.

– Ежели хоть чуть пошевелитесь, ему не жить, – говорит колдун.

Застыл тут Добряк с тулупом на одном плече, замер и Пчела. Невзор, зажимая рану, губы закусил. И Завид не шевелится. Колдун его так метнул, что и дыхание выбило, только опомнился, подниматься начал. Не успел, не сумел помочь!

– Вы со мною и с безоружным не сдюжите, – усмехнулся колдун. – Ишь какой шум подняли – царская стража непременно явится поглядеть! Отпустить ли вас, али ещё подержать?

– Отпусти, – хрипло сказал Завид, поднимаясь. – Их отпусти, а я тебе послужу. Что ни велишь, я всё сделаю.

Колдун смерил его взглядом, не спеша соглашаться.

– Эти двое уж не работники, – неторопливо сказал он затем, – а этот и собственной тени боится. Ты посмелее…

– Я пойду, – вмешался тут Добряк. – Чё у тебя за дела, не ведаю, да я покрепче буду, а этого мозгляка и соплёй перешибёшь.

Бросив долгий взгляд на Завида, он натянул так и не сброшенный до конца тулуп, повёл плечами и, набычившись, подошёл к колдуну.

– Ну, – хмуро спросил, – идём? Ежели они попадутся, так мне уж и незачем будет тебе помогать!

– Отчего же? – ласково сказал колдун. – Ведь ты будто кому башмачки хотел купить, да бусы алые в три ряда, да сукно, да зеркальце-складень. Вишь, есть отчего покорну быть!

Добряк тут лицом потемнел, оскалился, кулаки стиснул да заревел:

– Ты, паскуда, их не замай!

Он уж будто на колдуна был готов наброситься, да тот засмеялся, по плечу его ладонью хлопнул.

– Идём, – говорит, – идём! – и повёл его прочь, во тьму.

А стражники-то, видать, услыхали крики. Голоса всё ближе, уже у ворот, а ворота-то вот они, рукой подать.

Дарко лежит на снегу, стонет, встать не может. Завид к нему, на колени рядом упал, руку его себе на плечо закинул, Пчела с другой стороны взялся. Как-то подняли, то ли ведут, то ли волокут. Невзор сам ковыляет и клетку ещё несёт, Завид о ней впопыхах и забыл.

На счастье, Ёрш с телегою недалече ждал, хотя им и этот путь долгим показался. Уж как ни спешат, а будто едва идут. Дорога, мощённая деревом, под ногами бугрится, скользит, колючий морозный воздух в груди застревает, а за спиною вот-вот закричат, вот-вот их приметят… Дарко прыгает, губы кусает, чтобы молчать. Завид всё оглядывается, боится увидать погоню.

Ёрш откуда-то из темноты вывернулся, заохал, не знает, к кому кидаться. Клетку взял, на телегу поставил, Невзора подсадил. Дарко тоже насилу влез, а за ним и Пчела с Завидом.

– Ходу, ходу! – торопит Невзор, да Ёрш не спешит.

– Где же Добряк? – говорит, сам выглядывает.

– Этого уж не жди…

– Да как же? – так и ахнул Ёрш. – Как же не жди? Ежели он попался, так хоть погибать, а выручать надобно!

– Да увози нас, дурень! Промедлишь, тут и погибель наша!

Ёрш неохотно послушал, тронул коня. Да не утерпел, опять глядит назад и спрашивает:

– Что с Добряком, жив ли он?

– Вы будто не ладили, – говорит Пчела. – Что тебе? Жив… Уйти бы, там потолкуем.

Телега по ухабам да колдобинам переваливается, трясётся. Далеко разносится цоканье копыт в ночной тишине. А звёзд-то, звёзд на небе! Так всё и усыпано, светлое, небывалое.

Пчела над Невзором хлопочет, что-то вытряхнул, пустой мешок сложил, рану кое-как зажал.

– Нам бы к знахарю, – просит.

Дарко сквозь стиснутые зубы тяжело дышит. Завид соломы со всей телеги нагрёб, ему под ногу подстелил, сам рядом сел, за плечи держит, чтобы не так трясло. На клетку поглядывает. В иную пору бы её из рук не выпускал, на птицу бы хоть одним глазком взглянул, а нынче не до того. Не о птице думает, всё приговаривает:

– Ничего, и со мною то же было. Наложат лубки, сживётся…

Чем ещё помочь, не знает.

– Не надобно знахаря, – процедил Невзор. – Кровь на снегу приметят… Нож ещё там остался, я не углядел, куда он упал… Будут искать, перво-наперво к знахарям и заглянут. Да что мне тот знахарь? Отъедем, перевяжете… Чай, не впервой…

Пришлось им так и сделать. Уехали за поля, встали, рубаху на перевязь пустили. Выломали ещё пару крепких веток. Дарко сидит, Пчела ему ногу обматывает, сам жалеет:

– Эх, Добряка бы сюда! Вот уж кто ловко вправлял кости.

– А ведь этому лиходею будто Добряк и был надобен, – хрипло сказал Невзор. Он лежал на телеге с мешком под головой и, чуть двинувшись, поморщился. – Этот ему негож, тот негож, мы с тобою, Дарко, не работники, вот один Добряк и остался. Вишь ты, ещё подслушивал, паскуда…

Он помолчал – видно, слова давались ему нелегко – и спросил едва слышно:

– Так с птицею вышло? Хоть поглядеть бы…

– Верно, хоть покажи, – кивнул и Пчела.

Завид потянулся к клетке и откинул защёлку. Осторожно, чтобы не оставить щели, в которую птица сумела бы выпорхнуть, он сунул руку за прутья и зашарил в мешке.

Птица была невелика, не крупнее голубя, и перья её не жгли пальцы. Выпростав хохлатую голову и склоняя её то вправо, то влево, она глядела по сторонам. От неё разлилось мягкое сияние, дрожащее, как пламя свечи, и осветило усталые, измученные лица.

– Ишь ты, чудо какое, – недоверчиво и робко улыбнулся Ёрш. – Будто горит! Что ж она, горяча?

Сунув грубый палец за прутья, он коснулся перьев. Птица, зажмурясь, подставила шею, будто хотела, чтобы её приласкали, и Ёрш почесал.

– Поди ж ты! – усмехнулся он. – Малая тварь, а какое-то разуменье имеется. Так что ж, доведётся её прирезать? Кабы не зазря…

– Что ещё с ней делать прикажешь? – спросил Невзор. – Оставить да любоваться, а там дождаться, что люди о ней прознают? Скоро слух пойдёт, что царя обокрали, на нас донесут – ну, этого хочешь? Пусть уж лучше нечисть винят…

Они ещё недолго поглядели на птицу, да радости не было. Не встреться им на пути колдун, всё вышло бы иначе. Ведь всё, всё удалось, и теперь бы им сидеть да смеяться, хлопая друг друга по плечам, и пересказывать, как испугался Крив, да что сказал царь, и до чего потешные были у сокольников лица – а назавтра потолкаться на торгу, узнать, какие слухи ветром носит, купить гостинцев, да и ехать домой.

Они упрятали птицу обратно в мешок, заперли клетку и поехали в ночь, смурные.

Хмурым днём, когда с неба мягкими хлопьями повалил снег, они завернули в Орешки, там сыскали знахарку. Наврали с три короба, будто у них вышла ссора промеж собою, да вот, покалечились. Та, пожившая, сгорбленная, качала головой и недоверчиво глядела выцветшими глазами, прежде то ли карими, то ли зелёными. Не верила. Всё ж таки взялась помогать, выставив лишних.

Сидит Завид на завалине, притопывая ногами, чтобы не мёрзли. Серый лобастый пёс тянется к нему, повизгивая и повиливая хвостом, да цепь не пускает. Вот уж добрый охранник! Всё падает снег, даже и воздух стал белым, и сквозь него едва видно, как у дороги, у оставленной за забором телеги бродит Пчела. Буланка терпеливо ждёт, косясь на Пчелу, фыркает и встряхивает головой. Грива из тёмной стала почти белой, снежной.

За пазухой у Завида мягко возится птица в мешке. Он её трогает сквозь холстину. Боится, чтобы не околела от холода, да ещё думает, как она без еды, без питья. Они ей зерно сыпали, да она ни зёрнышка не склевала, речной воды давали, студёной, чистой – не пила…

Жаль ему птицу, да что её жалеть? Себя жалеть надобно. По пути сыщут рябинки, снимут проклятие – верно, уж скоро. Мало ли рябинок при дороге?..

Думает Завид о тёплом доме знахарки, где всё пропахло травами, да о том, какие у неё белые руки. Она вышла в тёмном платке да в тёмном платье, слушала, что Пчела ей врёт, руки опустила – натруженные, морщинистые, да такие белые, как снег! С чего бы они такие?

Думает, как ловко Дарко влезал на тын, а теперь как бы хромым не остался. Совсем ему стало худо, губы уж все искусал, нога распухла, сапог резать пришлось.

Думает, что и Невзору бы отлежаться, а не трястись на телеге. Мужики говорят, лёгкая рана, скоро заживёт. Да крови утекло немало, и Невзор всё лежит да молчит, прикрыв глаза, а по лицу видно, что не спит. Всё молчит, говорить не хочет, а кто хочет? Все молчат. Пчелу за его трусость и единым словом не укорили, будто не он перед колдуном на коленях ползал.

Начали было гадать, что затеял колдун, да ничего не придумали. Как Добряка выручить, тоже не знают. Да и в Белополье ли он теперь? Поди его сыщи…

Вернутся они домой, придётся нести Умиле дурные вести. Одна только радость и будет, что проклятие сняли.

Ёрш хотел к Тихомиру за помощью идти, рассказать, что с Радой случилось, о колдуне поведать. Вместе бы, может, доискались, как его извести, лиходея. Да пришлось бы тогда говорить и о птице – поди угадай, как поглядит на это царёв побратим. Может, рукой махнёт, да вернее всего, выдаст их царю. С колдуном-то и без них управятся.

Сидит Завид на завалине, хмурится. Не было бы бед, кабы не он со своею птицей. Знали бы мужики, чем обернётся, небось не стали бы ему помогать. Об этом они молчат, да не может быть, чтобы не думали.

Долго ли, коротко ли, распрощались со знахаркой, едут дальше. Невзор будто поживее стал, да и Дарко приободрился, повеселел. Только и всего, что нога в лубке, а так уж по сторонам головою вертит, посвистывает, Завиду усмехается.

– Чего печалишься? – говорит. – Нога-то моя сживётся, буду ещё с девками плясать. Твоё проклятие снимем, а там, значит, и поглядим, как Добряка выручить. Он колдуну живым надобен, ты за него покуда не бойся.

Завид тоже улыбается в ответ, да хмурно ему, на сердце ровно камень налёг.

Дарко первым рябинки и увидал. Всё одно к одному шло: снегопад утих, даль прояснилась. Сыро, колеи за телегой тут же и темнеют, водой наливаются. Придорожные кусты стряхивают снег, расправляют ветви, покачиваются. Шумит река, мутная, серая. Дорога то к ней спустится, то заберётся на крутой склон.

– Глядите, будто оно, – воскликнул Дарко, указывая рукой. – Да стой, стой!

Свернула к реке малая тропка. По бокам её две рябинки стоят, ветви переплели, словно за руки держатся. Листья уж сбросили, белые шубы надевать стали, а ягоды ещё алеют.

– Вишь ты, – говорит Невзор, – будто нарочно так выросли! Ну, что же…

Остановились они. Взяли верёвки, подтянули ветви ближе, связали. Воды от реки наносили. Вот уж и лужа разлилась, не уходит, и рябинки в ней отражаются. Снег осыпался, ветви серые, тёмные, небо за ними хмурое, ягоды рыжими да красными сполохами горят.