Текст книги "Планета, с которой не возвращаются"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Пол Андерсон
Планета, с которой не возвращаются

…мудрость выше силы; однако бедная человеческая мудрость презирается, ее слова не слышат. Слова мудреца громче крика того, кто правит неразумными.

Мудрость сильнее оружия войны; но один грешник может уничтожить множество добрых поступков.

Экклезиаст

Глава 1

Где-то щелкали реле, где-то бормотал что-то про себя робот. Тревожные сигналы, постепенно раскаляясь, дошли до гневного красного цвета, он сверкал и сверкал, и сирена начала свой идиотский гул.

– Прочь отсюда!

Три техника бросили свои занятия и в поисках точки опоры уцепились за ближайшую стену. Контрольная панель казалась красным ковром. Лишенные веса тела техников потянулись через заполненный гулом сирен воздух к двери.

– Убирайтесь, вы!.. – Они выскользнули, раньше чем Кемаль Гуммус-луджиль замолчал. Он сплюнул им вслед, ухватился за кольцо в стене и потянул себя к панели.

Радиация, радиация, радиация – завывала сирена.

Радиация, достаточно сильная, чтобы пробить защиту, ионизировать воздух в машинном помещении и заставить контрольные приборы сходить с ума. Причем действие ее усиливалось – Гуммус-луджиль был достаточно близок к измерительным приборам, чтобы прочесть их показания. Интенсивность излучения нарастала, но он все же мог оставаться тут с полчаса без особой опасности.

Почему они обременили его компанией слабоумных трусов, так боящихся гамма-лучей, что, проходя мимо конвертора, бросали на него пугливые взгляды?

Вытянув вперед руки, он остановил свое свободное падение кончиками пальцев. Дотянувшись до ручного выключателя, щелкнул им. Где-то не сработали автоматические защитные линии, и ядерный огонь в конверторе превратился в маленькое солнце – но черт побери, человек все еще может справиться с этим!

Ожили другие реле. Вступили в действие замедлители, перекрывая доступ горючему. Генераторы начали создавать угнетающее поле, которое должно было остановить реакцию…

Но не остановило! Гуммус-луджиль понял это за несколько секунд.

Вокруг него, в нем самом воздух был полон смерти: она не видна, но легкие уже начинают светиться; однако теперь интенсивность излучения спала, ядерная реакция боролась с угнетающими полями, и он мог попытаться выяснить, где неисправность. Он двинулся вдоль огромной панели к приборам автоматического обеспечения безопасности; под мышками у него стало мокро.

Гуммус-луджиль и его экипаж испытывали новый усовершенствованный конвертор, ничего больше. Что-нибудь могло случиться с той или иной его частью; но сложный комплекс блокировки, саморегулирующийся, защищенный от неосторожного обращения, способный вмешаться во всех случаях, должен был предотвратить…

Сирена заревела еще громче. Гуммус-луджиль почувствовал, как все его тело становится мокрым. Доступ горючего прекратился, да, однако реакция не остановилась. Угнетающие поля не действуют! За обшивкой пылает адский огонь. Потребуются часы, чтобы он прекратился, и все, кто находится на корабле, к тому времени будут мертвецами.

Некоторое время он висел на панели, испытывая чувство бесконечного падения из-за невесомости, слушая гул сирены и глядя на отвратительный красный свет. Если они оставят корабль на орбите, он будет горячим много дней и конвертор совершенно разрушится. Он должен справиться с этим теперь же!

За ним сдвинулись защитные перегородки, и вентиляционная система прервала свое постоянное жужжание. Робомониторы корабля не позволили отравленному воздуху быстро распространиться по всему кораблю. Они, во всяком случае, все еще функционируют. Но о нем они позаботиться не могут: радиация продолжала сжигать его тело.

Он сжал зубы и принялся за работу. Аварийное ручное управление все еще казалось исправным. Гуммус-луджиль проговорил в ларингофон:

– Гуммус-луджиль – капитанскому мостику. Я собираюсь выстрелить эту проклятую штуку. Наружный корпус будет горячим в течение нескольких часов.

Есть кто-нибудь снаружи?

– Нет. – Голос контролера звучал испуганно. – Мы все стоим у люков спасательного катера. Может, нам покинуть корабль и оставить его гореть?

– И уничтожить механизм стоимостью в миллиард долларов? Нет, спасибо!

Стойте там, где стоите, все будет в порядке.

Инженер презрительно фыркнул. Он начал поворачивать главное выстреливающее колесо, прижав его к полу, чтобы удержать свое тело от вращения.

Вспомогательные аварийные механизмы были механическими и гидравлическими – теперь, когда вся электроника вышла из строя, следовало поблагодарить их создателей. Гуммус-луджиль нахмурился, напрягая мускулы.

Открылась серия люков. Неистовство раскаленных добела газов выплеснулось в пространство, во тьме блеснуло короткое пламя, и снова человеческий глаз не смог бы ничего увидеть.

Медленно красный свет сменился желтым, сирена приглушила свой рев.

Постепенно спадал уровень радиации в машинном помещении. Гуммус-луджиль решил, что он не получил опасной дозы, хотя доктора, вероятно, на несколько месяцев отстранят его от работы.

Он прошел через особый аварийный выход; в своей каюте сбросил одежду и отдал ее роботу. Затем проследовал в специальное помещение для дезактивации. Прошло не менее получаса, пока счетчик Гейгера не сообщил, что он может появляться в обществе других людей. Робот подал ему дезактивированную одежду, и он направился на капитанский мостик.

Контролер слегка отшатнулся от него, когда он вошел.

– Ладно, ладно, – саркастически сказал Гуммус-луджиль. – Я знаю, что я слегка радиоактивен. Мне нужно взять колокол, звонить и кричать:

«Нечист! Нечист!» А сейчас я бы хотел послать вызов на Землю.

– А… да, да! Конечно. – Контролер проплыл по воздуху к панели коммуникатора.

– Куда?

– Дирекция института Лагранжа.

– Что… что неисправно? Вы знаете?

– Да. Это не может быть случайностью. Если бы я не оказался на борту единственным человеком среди созданий с мозгом устриц, корабль был бы покинут, а конвертор разрушен.

– Вы хотите сказать…

Гуммус-луджиль поднял палец и одну за другой выписал им буквы: С, А, Б, О, Т, А, Ж.

– Саботаж. И я хочу отыскать этого ублюдка и повесить его на его собственных кишках.

Глава 2

Джон Лоренцен смотрел в окно отеля, когда пришел вызов. Он находился на пятьдесят восьмом этаже, и скоростной спуск вызывал в нем ощущение легкого головокружения. Не следовало строить на Луне такие высокие здания.

Под ним, над ним, вокруг него, подобно джунглям, развертывался город, перебрасываясь гибкими мостиками с одной стройной башни к другой; он сверкал, горел, уходя за край горизонта. Белая, золотая, красная, синяя иллюминация не была непрерывной: тут и там темные пятна обозначали парки, с фонтанами огня или сверкающей воды среди ночи; но сами огни протянулись на много километров. Кито никогда не спал.

Приближалась полночь, время, когда должно стартовать множество ракет.

Лоренцен хотел посмотреть это зрелище: оно было знаменито во всей Солнечной системе. Он заплатил двойную цену за комнату, выходящую окном к стене космопорта, и испытывал некоторые угрызения совести – ведь платить по счету будет институт Лагранжа. Тем не менее он сделал это. Детство на заброшенной ферме в Аляске, долгие годы зубрежки в колледже – бедный студент, живущий на стипендию филантропического фонда, – потом годы в Лунной Обсерватории – он никогда не видел ничего подобного. Он не жаловался, но жизни его явно недоставало эффектных зрелищ, и теперь, собираясь углубиться в черноту космоса за пределами Солнечной системы, он хотел вначале полюбоваться полночными огнями космопорта Кито. Возможно, другого шанса сделать это у него не будет. Мягко загудел фон. Лоренцен вздрогнул, стыдясь своей нервности. Ему нечего опасаться. Никто не собирается его укусить. Однако его ладони стали влажными.

Подойдя, он нажал кнопку. «Алло!» На экране появилось лицо. Оно явно было ему незнакомо – гладкое, полное, курносое, волосы серые, а тело кажется приземистым и крепким. Голос высокий, но не неприятный, говорит на североамериканском варианте английского. «Доктор Лоренцен?»

– Да. Кто… с кем имею честь? – В Лунаполисе все знали друг друга, поездки в Лейпорт и Гайдад-Либре были редкими. Лоренцен никак не мог привыкнуть к этому столпотворению незнакомых людей.

Он не мог привыкнуть и к земной гравитации, и к изменяющейся погоде, и к разреженному холодному воздуху Эквадора. И чувствовал раздражение.

– Эвери. Эдвард Эвери. Я на правительственной службе, но одновременно состою и в институте Лагранжа – нечто вроде посредника, связующего элемента между ними, я приму участие в экспедиции как психолог. Надеюсь, я не поднял вас с постели?

– Нет… совсем нет. Я привык к ночной работе. Вы сейчас на Земле?

– Да, и даже в Кито. – Эвери улыбнулся. – Не можем ли мы увидеться?

– Я… ну, что же… сейчас?

– Можно и сейчас, если вы не заняты. Может, немного выпьем и поговорим. Я в любом случае должен с вами увидеться, пока вы в городе.

– Ну… хорошо, сэр. – Лоренцен встал. После медленных лет на Луне он никак не мог привыкнуть к этой земной суматохе. Он хотел бы плюнуть кому-нибудь в глаза и сказать, чтобы все примерялись к его, Лоренцена, темпу движений, но знал, что никогда этого не сделает.

– Отлично. Благодарю вас. – Эвери дал ему адрес и отключился.

Низкий гул послышался в комнате. Ракеты! Лоренцен заторопился обратно к окну и увидел защитную стену космопорта, подобно краю мира, на фоне взлетных огней. Одно, два, три, дюжина металлических копий поднимались вверх в пламени и громе, а Луна холодным щитом повисла над городом – да, это стоило посмотреть.

Он заказал аэротакси и надел поверх тонкого пиджака плащ. Через минуту появился коптер, повис над его балконом и выбросил лесенку.

Лоренцен вышел, чувствуя, несмотря на плащ, ночную прохладу, сел в такси и набрал нужный адрес.

– Dos solarios y cincuenta centos, por favor.

Механический голос почему-то заставил его смутиться; он едва не извинился, просовывая банкноту в десять соларов в прорезь. Автопилот вернул ему сдачу, и аэротакси взмыло в небо.

Они опустились на крышу другого отеля – очевидно, Эвери не жил постоянно в Кито. Лоренцен спустился на указанный этаж. «Лоренцен», сказал он перед дверью, она открылась. Он вошел в переднюю, отдал плащ роботу и был встречен самим Эвери.

Да, психолог был маленького роста. Лоренцен глядел на него сверху вниз, когда они пожимали друг другу руки. Он подумал, что Эвери по крайней мере вдвое старше его. Эвери в свою очередь рассматривал гостя: высокий тощий молодой человек, не знающий, куда девать свои ноги, с коротко подстриженными коричневыми волосами, серыми глазами, грубоватыми невзрачными чертами лица, покрытого ровным лунным загаром.

– Очень рад видеть вас, доктор Лоренцен. Эвери выглядел виновато и понизил свой голос до шепота. – К сожалению, я не могу предложить вам сейчас выпить. Здесь другой участник экспедиции, он пришел по делу… марсианин, понимаете…

– А? – Лоренцен остановил себя вовремя. Он не знал, нравится ли ему иметь в качестве коллеги по экспедиции марсианина, но сейчас было уже слишком поздно.

Они вошли в гостиную. Третий человек сидел там и не поднялся им навстречу. Он тоже был высоким и стройным, но жесткость его лица ничуть не смягчалась строгим черным костюмом ноагианской секты; лицо его все состояло из углов; у него были выдающиеся вперед нос и подбородок, коротко остриженные черные волосы.

– Джоаб Торнтон – Джон Лоренцен – прошу садиться. – Эвери сел в кресло. Торнтон сидел, выпрямившись, на краю своего, очевидно, не одобряя мебели, которая принимала форму садящегося в нее.

– Доктор Торнтон физик – радиация и оптика – в университете Нового Сиона, – объяснил Эвери. – Доктор Лоренцен с обсерватории Лунаполиса. Вы оба, джентльмены, отправляетесь с нами в составе экспедиции института Лагранжа. Теперь вы знакомы, – он попытался улыбнуться.

– Торнтон – не мог ли я слышать ваше имя в связи с фотографированием в х-лучах? – спросил Лоренцен. – Мы использовали некоторые ваши результаты при изучении жесткого излучения звезд. Очень ценные результаты.

– Благодарю вас, – тонкие губы марсианина изогнулись в подобии улыбки. – Но хвалить нужно не меня, а господа. – На это ничего нельзя было ответить.

– Прошу меня извинить, – он повернулся к Эвери. – Я хочу покончить с одним делом; мне сказали, что вы представитель администрации экспедиции. Я просмотрел список участников экспедиции. Среди них есть инженер, по имени Роберт Янг. Его религия – если это можно так назвать – новое христианство.

– Гм… да, – Эвери опустил глаза. – Я знаю, что ваша секта в натянутых отношениях с этой религией, но…

– В натянутых отношениях! – жилка пульсировала на виске Торнтона. Новые христиане заставили нас эмигрировать на Марс, когда находились у власти! Это они исказили нашу религиозную доктрину, пока все реформисты не стали презираемы повсеместно. Это они вовлекли нас в войну с Венерой (не совсем так, подумал Лоренцен, частично эта война была следствием борьбы за власть, частично же ее организовали земные психомеды, которые хотели заставить своих хозяев сражаться не на живот, а на смерть). Это они по-прежнему клевещут на нас. Если Янг участвует в экспедиции, я не участвую. Это все.

– Ну, ну… – Эвери провел рукой по волосам беспомощным жестом. – Я сожалею, что так получилось…

– Эти идиоты в правительстве, которые подбирали штаты экспедиции, должны были подумать об этом с самого начала.

– Вы не считаете… – Нет, не считаю. У вас есть два дня, в течение которых вы должны будете сообщить мне, что Янг не принимает участия; иначе я отправляю багаж на Марс.

Торнтон встал.

– Я сожалею, что мне приходится быть таким резким, – закончил он, но это необходимо. Поговорите обо мне с дирекцией. А сейчас я лучше пойду.

– Он пожал Лоренцену руку. – Рад знакомству с вами, сэр. Надеюсь, в следующий раз мы встретимся в лучших условиях. Я хотел бы обсудить с вами исследования х-лучей.

Когда он вышел, Эвери шумно вздохнул.

– Как вы насчет выпивки? Я в ней страшно нуждаюсь. Что за несчастье!

– С разумной точки зрения, – осторожно сказал Лоренцен, – он прав.

Если эти двое окажутся на корабле, может произойти убийство.

– Конечно. – Эвери достал микрофон из ручки кресла и сделал заказ.

Повернулся к гостю:

– Не понимаю, как могла произойти подобная ошибка. Но это меня не удивляет. Кажется, над всем проектом тяготеет какое-то проклятие. Все идет не так, как нужно. Мы уже на год отстаем от намеченного графика, и стоимость проекта вдвое превысила первоначальную.

Появился столик на колесах с двумя порциями виски и содовой водой. Он остановился перед ними. Эвери схватил стакан и жадно отпил.

– Янгу придется остаться, – сказал он. – Он всего лишь инженер, таких сколько угодно. А мы нуждаемся в физике ранга Торнтона.

– Странно, – сказал Лоренцен, – что человек с таким умом – он один из лучших математиков, вы, должно быть знаете, – может быть… сектантом.

– Ничего странного, – Эвери угрюмо отхлебнул виски. Человеческий мозг – удивительная штука. Он может одновременно верить в дюжину взаимно противоречивых вещей. Мало кто из людей вообще умеет мыслить; те, кто умеет, делают это лишь поверхностью мозга. Остальное – условные рефлексы и рационализация тысяч подсознательных страхов, ненависти и желаний. Мы в конце концов постигнем науку о человеке – подлинную науку; мы в конце концов научимся учить детей. Но на это нужно очень и очень много времени.

Слишком много безумного в человеческой истории и во всем устройстве человеческого общества.

– Ну… – Лоренцен неловко повернулся, – согласен с вами, сэр. Но… перейдем к делу. Вы хотели видеть меня…

– Только для выпивки и разговора, – сказал Эвери. – Я обязан знать членов экипажа лучше, чем они сами себя знают. Но на это тоже нужно время.

– Когда я согласился участвовать в экспедиции, вы получили мои психотесты, – сказал Лоренцен. Он покраснел. – Разве этого не достаточно?

– Нет. Тесты – это лишь собрание отдельных черт, уменьшенных профилей и чисел. Я же должен знать вас как человеческое существо, Джон. Я вовсе не любопытствую. Я хотел бы, чтобы мы стали друзьями.

– Ладно. – Лоренцен сделал большой глоток. – Начинайте.

– Никаких вопросов. Это не обследование. Всего лишь беседа. – Эвери вновь вздохнул. – Боже, я бы уже хотел очутиться в космосе! Вы не представляете себе, каким неудачным было это дело с самого начала. Если бы наш друг Торнтон знал все детали, он бы определенно решил, что божья воля не пускает людей в Троас. Возможно, он был бы прав. Иногда я поражаюсь.

– Первая экспедиция вернулась.

– Это не была экспедиция Лагранжа. Это была астрономическая экспедиция, исследовавшая скопление Геркулеса. Изучая звезды Лагранжа, они обнаружили систему Троас-Илиум и провели из космоса кое-какие наблюдения, в частности сфотографировали планету, но не приземлялись.

Первая настоящая экспедиция Лагранжа не вернулась. Наступило молчание. За широким окном комнаты город сверкал во тьме разноцветными огнями.

– И мы, – сказал наконец Лоренцен, – вторая экспедиция.

– Да. И с самого начала все шло плохо. Я расскажу вам. Вначале институт потратил три года на сбор средств. Затем последовали невероятные перемещения в администрации института. Затем началось строительство корабля – купить сразу его не удалось, строили по частям в разных местах.

И все время были помехи и задержки. Эта деталь непригодна, эту нужно улучшить. Время строительства затягивалось, стоимость все возрастала.

Наконец – это тайна, но вы все равно должны ее знать – был случай саботажа. Главный конвертор вышел из повиновения при первом же испытании.

Только один человек, сохранивший хладнокровие, спас его от полного уничтожения. После этого штрафы и задержки истощили средства Института, пришлось сделать еще один перерыв для сбора средств. Это было нелегко: безразличие общественного мнения ко всему замыслу росло с каждой неудачей.

Теперь все готово. Есть, кажется, кое-какие неполадки – сегодняшняя ночная беседа – маленький образец этого, – но в целом готово. – Эвери покачал головой. – К счастью, директор Института, и капитан Гамильтон, и кое-кто еще оказались достаточно упорными. Обычные люди отступили бы уже много лет назад.

– Много лет… да, ведь со времени исчезновения первой экспедиции прошло семь лет, не так ли? – спросил Лоренцен.

– Да, и пять лет с начала подготовки этой экспедиции.

– Кто… кто же оказался саботажником?

– Никто не знает. Может быть, какая-нибудь из фанатичных групп со своими собственными разрушительными мотивами. Теперь их так много развелось, вы знаете. Или, может быть… но нет, это слишком фантастично.

Я готов скорее поверить, что второй экспедиции Института Лагранжа просто не везет, и хотел бы, чтобы эта полоса невезения прошла.

– А первая экспедиция? – мягко спросил Лоренцен.

– Не знаю. Да и кто знает? Это как раз один из тех вопросов, на которые мы должны найти ответ.

Некоторое время они сидели молча. Невысказанный обмен мыслями происходил между ними. Похоже, что кто-то не хочет, чтобы экспедиция на Троас состоялась. Но кто, и почему, и как? Мы, возможно, найдем ответ. Но нам хотелось бы вернуться с ним. А первая экспедиция, оснащенная не хуже, с не менее сильным экипажем, не вернулась.

Глава 3

«Межзвездные расстояния перестали быть непреодолимым препятствием после открытия искривленного пространства. Теперь требуется ненамного больше времени и энергии, чтобы преодолеть расстояние в 100.000 световых лет, чем для путешествия в один световой год. Как естественный результат после того, как были посещены ближайшие звезды, исследователи из Солнечной системы устремились к самым интересным объектам Галактики, хотя многие из них были очень далеко, и игнорировали миллионы более близких, но обычных звезд. За двадцать два года, прошедшие после первой экспедиции к Альфа Центавра, были посещены сотни звезд. И если надежда открыть землеподобную планету, пригодную для колонизации, постепенно слабела, ученые были вознаграждены обильными новыми сведениями.

Первая экспедиция к скоплению Геркулеса была чисто астрономической, ее участники интересовались только астрофизикой скопления – тесной группы из миллионов звезд с окружающим пространством, сравнительно чистым от пыли и газов. Но облетая двойную звезду Лагранжа, наблюдатели открыли планету и исследовали ее. Она оказалась двойной планетой, причем больший элемент системы был подобен Земле. В соответствии со своей троянской позицией он был назван Троасом, а меньший компонент – Илиумом. Из-за отсутствия средств для посадки экспедиция ограничилась наблюдениями из космоса…»

Лоренцен со вздохом опустил текст. Он заранее знал это.

Спектрографические данные об атмосфере, да, наблюдалась растительность, по-видимому, содержащая хлорофилл. Расчеты массы и поверхностного тяготения. Измерения температуры подтверждали то, что показывала карта: мир в объятиях льда, но экваториальные районы, хотя и прохладные, с климатом, насыщенным снегом и бурями, но знающие и расцвет лета. Мир, где, возможно, люди смогут ходить без скафандров, где они смогут пустить корни, построить себе дома. Семь миллиардов человек, битком набивших Солнечную систему, требовали нового места для жизни. И в течение своей жизни Лоренцен был свидетелем того, как эта мечта умирала.

Можно было предвидеть это, конечно, но никто не верил, пока один корабли за другим не возвращались домой, покрытые межзвездной пылью, с изуродованными бортами, с одним и тем же сообщением. В Галактике были мириады планет, но ни одной, где бы человек мог пустить корни.

Земная жизнь – это такое равновесие химических, физических и экологических факторов, большинство из которых возникло вследствие геологических и эволюционных случайностей, и вероятность найти мир, где человек мог бы жить в естественной среде, меньше, чем можно себе представить. Во-первых, нужно найти кислородную атмосферу, нужный уровень радиации, температуры, тяготение, не слишком маленькое, чтобы удержать атмосферу, и не слишком большое, чтобы не раздавить человеческое тело.

Одно это отсеивает большинство планет: остается не более одного процента.

Во-вторых, вступают в действие биологические факторы. Нужна растительность, съедобная для людей, трава, которую могли бы есть домашние животные; а трава не может расти без огромного количества других форм жизни, большинство из которых является микроскопическими: захватывающие кислород бактерии, сапрофиты, гнилостные бактерии – а их нельзя просто переместить в новый мир, поскольку они, в свою очередь, зависят от других жизненных форм. Надо предоставить им экологический фон, на котором они смогли бы существовать. Миллионы лет самостоятельной эволюции производили местную жизнь, которая либо была несъедобной, либо чистым ядом для земных организмов.

Марс, Венера, спутники Юпитера были колонизированы, да, но это потребовало огромных расходов и происходило из-за особых целей – шахты, содержание преступников, бегство от двухсотлетней войны и тирании. Но система защитных куполов и резервуаров для выращивания пищи никогда не сможет прокормить много людей, как бы вы ни старались. Теперь, когда перед человечеством открылись звезды, никто не хотел жить на планете – аде. В денежных терминах – ибо всякая экспедиция требовала денег – за такие планеты не платят.

Несколько планет можно было колонизовать. Но там оказались болезни, к которым у человека не было иммунитета, а это значило, что погибнет не менее девяноста процентов всей колонии, прежде чем будут найдены нужные сыворотки и вакцины (умирающий экипаж «Магеллана», возвратившийся с Сириуса, успел передать по радио свой трагический рапорт, прежде чем направил корабль на Солнце). Или на планете были туземцы, со своей собственной технологией, ненамного уступавшей нашей. Они сопротивлялись бы вторжению, а логика межзвездных завоеваний отвратительна. Сопоставление стоимости посылки колонистов и их создания условий для жизни (материальные ресурсы, кровь, пот и слезы) с ожидаемыми выгодами (несколько миллионов человек получали землю, со временем они могли бы направлять торговые корабли к Солнцу) было неутешительным. Завоевание теоретически возможно, но война истощила бы человечество, большая часть которого все еще страдала от голода.

Хотели: землеподобную планету, пригодную для жизни, но населенную, не имеющую болезней, достаточно богатую, чтобы содержать колонистов без помощи с Земли.

Получили: ничего. Лоренцен вспомнил волну возбуждения, поднявшуюся вслед за возвращением экспедиции из скопления Геркулеса. Он был тогда еще мальчиком, это было за год до того, как он отправился в политехническую школу в Рио; но и он в зимнюю аляскинскую ночь всматривался в холодное высокомерие звезд.

Был оснащен «Да Гама» и исчез в космических просторах. Прошло два года, и люди устало вздохнули от умирающей надежды. Убиты туземцами или микробами, проглочены внезапно расступившейся поверхностью, заморожены внезапным штормом с ледяного севера – кто знает? Кто осмелится гадать?

Теперь мало кто говорит о Новой Земле; больше не публикуются, как раньше, утопические трактаты о новом старте человечества; все больше и больше людей обращало свои взгляды к Земле, понимая, что это их единственный дом и единственная надежда на все времена.

– Две ласточки не делают лета… Статистически неадекватная выборка… Статистически несомненно, что где-то должно быть…

Но фонды на исследования сокращались на каждой сессии Парламента. Все больше огромных межзвездных кораблей повисли во тьме около Земли, в то время как их капитаны разыскивали средства. И когда институт Лагранжа захотел на свои средства приобрести один из таких кораблей, он не смог этого сделать, всегда находились разные причины.

– Сожалею, но мы хотим сохранить его; как только найдем средства, мы попытаемся осуществить свой собственный план… Сожалею, но корабль уже сдан напрокат: через два месяца отправляется с ксенобиологической экспедицией к Тау Кита… Сожалею, но мы собираемся занять его межпланетным фрахтом… Сожалею.

«Генри Хадсон» должен был быть построен с самого начала.

Египтяне плавали до Пунта и легко могли двигаться дальше; с небольшими усовершенствованиями их корабли достигли бы Индии. Древние греки построили игрушечную паровую турбину, но вокруг было слишком много дешевой рабской силы, чтобы строить турбину всерьез. Римляне печатали карты, но не перенесли это на книги. Арабы создали алгебру, но изменили ей ради теологии. Человека никогда серьезно не интересовало то, в чем он по-настоящему не нуждался. Общество должно ощутить реальную потребность в чем-нибудь, тогда это будет сделано. Стремление к межзвездным путешествиям умирало.