Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 28 (1983)"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

Соавторы: Эдуард Геворкян,Константин Сергиенко,Всеволод Ревич,Валерий Генкин,Георгий Шах,Александр Кацура,Эрик Симон,А. Спиваковская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Послушай, парень, – мягко сказал я, – тебя никто не тронет и плохого не сделает. Тебя что, обижали в школе?

Он вдруг вскочил и уставился совершенно круглыми глазами так, словно за моей спиной увидел привидение, и не одно к тому же. Когда я невольно оглянулся, он с криком «сволочи!» боднул меня в живот и перескочил через барьер. В дверях его остановил кулак сержанта.

– Зря ты его так, – сказал я.

– Виноват, – равнодушно ответил сержант и пошевелил носком ботинка голову лежащего на полу Джеджера. – Минут через пять очнется, а если водой окатить, то сразу.

И вот Пит Джеджер косо сидел перед нами и трясся, лепетал что-то, закатывая мутные глаза, а пока дежурный выяснял по телефону, куда его сунуть до утра, я прикидывал, успею ли взять билет на ночной рейс, чтобы не тратить времени днем.

Раскисшего подростка отволокли в камеру, а я с попутным патрулем уехал в аэропорт.

Жену я не застал, придавленная тяжелой китайской вазой записка гласила, что у нее репетиция, она извиняется, но всю волокиту придется отложить на месяц, до премьеры, и что надо поговорить с сыном – плохо ходит в школу. Сына тоже не было дома. В его комнате все как обычно: стены оклеены фотоблоками, в углу неизменный хаос. Травкой не пахло, упаковок из-под таблеток тоже не было видно, это уже славно, а что не посещает занятия так еще неизвестно, поможет ли ему образование выбиться на местечко потеплее. Мне лично оно только мешало. Этого ему, конечно, говорить не надо; пару слов об упорстве, настойчивости, ну там общеизвестные примеры…

Зачем ей понадобилось это перед премьерой, думал я, возвращаясь с Побережья. Только при посадке сообразил, что все просто – она и из этого хотела извлечь выгоду – бесплатная реклама, успех фильма обеспечен!

Утром меня вызвал Шеф и попросил ознакомиться с новым делом. Судя по его вежливому тону, он опять поссорился с секретаршей и искал, на ком сорвать зло.

Я взял папку и тихо вышел. Минут через пять он вызвал меня по селектору.

– Ты забыл отчитаться по делу Ванмеена, – сказал он.

– Дело закрыто и передано в суд.

– Вот и славно! Тогда приступай. Ознакомься и приступай.

– Слушаюсь! – рявкнул я и щелкнул каблуками.

Выходя, я услышал его довольное хмыканье. Такая вот жизнь: приходится маневрировать, ловчить и при этом блюсти собственное достоинство, а когда это невозможно, то не терять хотя бы чувство юмора. В кабинете я взялся за папку. По делу проходил недавний знакомец. Пит Джеджер. В памяти была свежа его истерика в отделении, я вначале даже не понял, почему на него завели дело. И чем больше вчитывался, тем меньше понимал.

К делу прилагались показания Пита, из кармашка торчала кассета – копия допроса. Протокол в основном состоял из отдельных слов, многоточий и ремарок типа «допрашиваемый молчит», «допрашиваемый истерично хохочет» и т. п. На все вопросы о причинах побега он отмалчивался или плакал, а когда ему сказали, что позвонят в школу, – потерял сознание. Прослушав кассету, я ничего нового не выяснил. Между всхлипыванием, плачем и надсадным кашлем он, как заведенный, повторял, что в школе ему будет крышка, что там нечисто и что Хенки, Колин и Етрос все расскажут, если вырвутся. Медэкспертиза: типичный случай запущенного невроза параноидального типа, возможно употребление психотомиметиков.

Запросив материалы по школе перед тем как трясти Пита, я копнул глубже… и пошло-поехало!

И вот я за столом директора перебираю большие коленкоровые папки с личными делами, Так, досье Джеджера: родился в Остоне, Норт-Энд, семья среднеблагополучная, учился в бесплатной государственной, связался с компанией «пиратов». Интеллект – 94. Агрессивность – 115. Автобиография. Родился, учился. Школьный рапорт. Не окончил, направлен в распределитель за избиение учителя. Плюс к этому мелкие кражи, взлом киоска, поджог мусоропровода. Акт о направлении в спецшколу, акт о приеме, запись врача медкарта прилагается, ежемесячный контроль… Вот оно! Отметка за этот месяц – он, что же, сейчас мирно занимается в библиотеке или там в мастерских, а не сидит в следственном карантине? И вообще он не в бегах, а тихо дерется на палках или сублимирует агрессивность в нечто дальнобойное? Судя по документу так оно и есть, и подпись рядом. Ладно, допустим, любой проходимец на допросе мог себя выдать за Джеджера. Только вот с пальчиками плохо, отпечатки все-таки его. Пита, и находиться ему здесь нельзя. Так что отметка о контроле липовая.

С этого и начнем, аккуратно, без нажима. И не сейчас, а после обеда. Я снова взялся за список: вот и Хенк Боргес, а вот Колин Кригльштайнер, еще Колин, только Ливере. Зато Етрос у них один.

Листая инвентарную книгу, я обнаружил в спортивном снаряжении два надувных спасательных плота. Насколько мне известно, самый крупный водоем поблизости – это бассейн в муниципальном парке Долины.

Не дождавшись директора, я ушел к себе в комнату. Войдя, я остановился на пороге: вещи лежали не так. Портфель ближе к краю стола, а стул вдвинут под стол до упора. Что же они искали? Все свое я ношу с собой, особенно в чужих владениях.

Я сел на кровать, достал зажигалку и прошелся по всем «кнопкам», которые распихал на втором этаже, под директорские речи о сублимации. Чувствительность на пределе, но везде пусто! Только один микрофон брал странные звуки, что-то вроде мелодичного похрюкивания.

Сунув приемник в карман, я встал. И замер. Из-под кровати мне послышался слабый шорох.

– Ну, вылезай! – спокойно сказал я и присел.

Под кроватью никого не было.

После обеда я шел по первому этажу. Везде пусто, у выхода на стене появился большой плакат с сочной мулаткой «Посетите Гавайи!».

«Непременно посетим», – пробормотал я и вышел во двор.

Школа находилась на склоне горы, сверху нависали огромные замшелые валуны. Парк шел вниз, дорога, по которой я вчера добирался, усыпана листьями. Вокруг дома аллея, скамейки.

Ночью шел дождь, спортплощадка за школой раскисла, лужи маскировались опавшей листвой. Площадка была врезана в склон, двери за ней вели, очевидно, в раздевалку и душевые.

Так, волейбол, баскетбол, регби… а это что? Я остановился перед массивным сооружением из стальных труб, автопокрышек, цепей и досок. От несильного ветра все это угрожающе раскачивалось и скрипело, цепи звенели, мокрые доски медленно поворачивались… Похоже на кинетическую скульптуру. Вдруг я физически ощутил, как чей-то взгляд жжет мой затылок. Не оборачиваясь, я полез в карман, вынул платок и уронил его.

Ни на площадке, ни у дома никого не было. Окна в ставнях даже днем! Если кто-то и смотрел на меня, то только из школы.

Начинала раздражать неестественность происходящего. Если здесь в самом деле нечисто, то почему никто не трется возле меня, пытаясь сбить с толку, запугать или просто купить? Или у них и намыленный муравей в щель не влезет, как говаривал старина Бидо, или это блеф.

Даже самого заурядного инспектора надо ублажать, от его доклада зависит размер куска, отхватываемого из кармане налогоплательщика в школьную казну.

Туча, цеплявшаяся за вершину, сползла вниз. Закапал мелкий дождь. Не знаю, как намыленному муравью, а мне пора вползать в дело и переходить от впечатлений к фактам.

– Что ж, – сказал я директору, – все в порядке. Теперь для отчета надо побеседовать… – Я рассеянно поводил пальцем и ткнул наугад. – Скажем, вот этот. Селин Гузик.

– Селин? Минутку!

Директор перебрал дела, сунул мне досье Гузика и со словами «Сейчас приведу» вышел. Глядя вслед, я соображал, что же здесь неладно? Потом дошло – директор идет за воспитанником как последний охранник. А селектор на что? Странные тут правила…

Итак, пусть для начала Гузик. Шестнадцать лет. Состоятельная семья. Развод. Остался с отцом. Шайка «ночные голуби». Драки, мелкие кражи, участие в Арлимских беспорядках. Интеллект – 90. Агрессив. – 121. Характеристики, медкарты и т. п.

За дверью засмеялись, потом без стука вошел директор, а с ним высокий черноволосый парень. На правом рукаве нашита голубая единица.

– Инспектор побеседует с тобой, Селин, – сказал директор, а мне показалось, что он охотно бы добавил, «если ты не имеешь ничего против» или нечто в этом роде.

– Здравствуйте, – вежливо сказал Селин.

– Привет, – ответил я, – садись.

Директор вышел. Я впился глазами в лицо Селина, пытаясь уловить облегчение или растерянность, но ничего не заметил.

– Если хочешь, – предложил я, следя за ним, – выйдем во Двор.

– Так ведь дождь! – улыбнулся Селин.

– Ну, ладно. Есть претензии, жалобы?

– А как же, – заявил он (я встрепенулся), – есть претензии!

Уткнувшись в бумаги, я, не глядя на него, спросил:

– Чем недоволен?

– Ребят у нас мало. Группы – по десятке! Со всей школы две команды наберешь, а на регби и того меньше. Неинтересно!

– Хорошо, я запишу. На что сам жалуешься?

– Я же говорю, ребят мало!

В его абсолютно честных глазах не было ни капли иронии. Над чем они все-таки смеялись с директором в коридоре?

– Тебе здесь не очень скучно?

– Что вы! Я староста группы, – с достоинством сообщил он, тронув матерчатую нашивку на рукаве, – времени нет скучать.

Ах, даже староста. Не слышал я, чтобы в спецшколах привлекали подопечных к управлению. Оригинально!

– Как же ты сюда попал?

Селин хохотнул.

– Ерундой занимался с ребятами…

Он рассказывал о своих делах спокойно и равнодушно, словно все это было очень давно и не с ним. Перевоспитали уже или считает прошлые свои забавы нормальным досугом? Вот я сижу тут с ним, слушаю о его подвигах на арлимском пепелище, а что мой сын?.. Черт его знает, с кем он связался и почему не ходит в школу…

– Чем вы занимаетесь в мастерских? – перебил я Селина.

– Как чем? Наша группа пулемет собирает, крупнокалиберный.

– Зачем вам пулемет?

– Ну, приятно пострелять. Я в детстве самопалы делал…

– А сейчас не делаешь?

– Зачем? Пулемет же!

– Да, пулемет это не самопал. Боеприпасы сами делаете?

– Конечно. Я придумал, как гильзы обжимать.

– Молодец! А не боитесь ранить кого-нибудь?

– Что вы? – удивился Селин. – У нас знаете какой полигон! Вот если самопалы – точно кого-нибудь убьет. А так – нет.

– Ну, ладно… что это?

За окном кто-то затрещал и засвистел. Селин вытаращил на меня глаза.

– Это соловей, – осторожно сказал он, – значит, дождь перестал.

– А разве они осенью поют?

– Поет ведь этот.

– Хорошо, свободен. Позови директора.

Пришел директор, Селин остался стоять в дверях.

– С Гузиком я закончил.

– Ага. Ну, иди, Селин. Впрочем… – Он посмотрел на меня.

– Напоследок, скажем… – Я как бы наугад провел по списку. – Вот этот. Пит Джеджер.

– Позови Пита, – сказал директор как ни в чем не бывало.

Селин кивнул и вышел. Лифт слабо загудел. Директор между тем сел в кресло напротив и отодвинул бумаги Седина.

– Один из самых трудных подростков. Полнейшая невосприимчивость к требованиям подчинения закону и в большой степени недальновидный гедонизм. Мы возились с ним два года, теперь его не узнать.

– Чем же вы его обломали, пулеметом?

Директор слабо махнул рукой.

– Пулемет – это пустяки, это уже потом, чтобы снять остаточную агрессивность, ну и чтобы не было свободного времени. Не вдалбливать же им с утра до вечера биографии отцов-основателей? Мы прививаем…

Директор не успел договорить, что именно они прививают, как в дверь вошел охранник, высокий, похожий на Селина, повзрослевшего лет на двадцать, с густой шевелюрой и низким лбом.

– Вы за Джеджером посылали, – спросил он, подобострастно глядя на меня, – так он в изоляторе, не может, извините, прийти.

– Что он натворил? – полюбопытствовал я.

– Почему же – натворил! Он болен. Температура…

– Слушайте, Пупер, – вдруг рявкнул директор, – вы не включили кондиционер!

Они начали громко выяснять, почему не включен кондиционер, кто спит во время дежурства, куда исчезают протирочные концы, а я, не торопясь, извлек дело Джеджера и небрежно пролистал его. К шумной перебранке я не прислушивался, это все дешевый театр, я знал, что вызов Пита кончится чем-то в этом роде.

– Вот что, – сказал я, когда они замолчали, – не мешает осмотреть и изолятор. Он у вас где, на втором?

Я был уверен, что директор сейчас лихорадочно придумывает, как не допустить меня к изолятору или отвлечь внимание от Джеджера. Если он объявит Пита остроинфекционным больным, тогда он последний дурак. И вообще, что бы он ни сказал, все не в его пользу. Послать-то он за ним послал!

Пупер вежливо улыбнулся и вышел. Я встал. Директор глянул на часы и со словами «В изолятор так в изолятор» пропустил меня в коридор.

Миновав холл второго этажа, мы пошли широким коридором. На стенах висели приличные репродукции чего-то классического: люди, кони, батальные сцены… Четыре большие двустворчатые двери. Сквозь матовые стекла доносился смех, кто-то декламировал стихи пронзительным голосом. Мы свернули в узкий переход и вышли у спортзала. Оттуда шел металлический лязг, перемежаемый глухими ударами.

– Опять на палках сублимируют?

– Нет, – улыбнулся директор, – они работают на снарядах.

Я приоткрыл дверь. В центре зала стояли два сооружения, младшие братья той штуки, что мокла на спортплощадке. Из двух групп по пять человек одновременно выбегали два подростка, бежали наперегонки и, подпрыгнув на трамплине, врезались с разгона прямо в эти… снаряды. Сооружения угрожающе содрогались, доски качались во все стороны, автомобильные покрышки раскачивались бредовыми маятниками, тросы скрипели и хлопали по доскам.

Невысокий парень ужом проскользнул между досок, оттолкнулся от одной покрышки, нырнул под вторую, повис на секунду на тросе и, соскочив с противоположной стороны, побежал обратно под одобрительные крики своей команды. Второй бежал назад чуть прихрамывая.

– Забавные у вас снаряды!

– О! Если бы вы приехали летом! К сожалению, зал небольшой, масса инвентаря лежит на складе. Ребят оторвать невозможно… Вы читали статью Коэна о содержании делинквентной культуры?

Я ограничился невнятным движением головы.

– Мы подавляем беспричинную враждебность ко взрослым или просто «не своим» исключительной целенаправленностью их деятельности. Не говорим: делай то, не делай этого и ты будешь преуспевать. Они видят сами: если сегодня выточат ствол, то через неделю смогут пострелять, если выучат урок по химии, то смогут завтра заняться пиротехникой. Это не просто «стимул реакция» и не явное поощрение, просто они знают, что, пропустив ступень, не смогут сделать следующего шага. Причем с каждым мы работаем индивидуально.

Я слушал его невнимательно. Пока мы шли по коридору, он жаловался на мизерность дотаций, а я все пытался связать увиденное и услышанное с тем, что ни один из выпускников школы к родителям не вернулся и нигде не зарегистрирован. Ни на бирже, ни в полиции. И еще я гадал, кого мне предъявят вместо Джеджера.

Мы остановились у стеклянной перегородки с большим красным крестом на белом круге. Стекло толстое, с синеватым отливом. Как на патрульных машинах, пулей не пробьешь. Интересно!

А сейчас – особое внимание! Если не будет прямой опасности, то расследование я проведу сам, мне и лавры, а если… тогда стоит сорвать с зажигалки верхний колпачок и нажать на кнопку, как из Долины поднимется двадцатиместный «сикорский» с полным боекомплектом.

На той стороне показалась фигура в белом халате, стекло ушло в стену.

– Это наш доктор, – представил директор.

– Приятно, – буркнул доктор и протянул мне руку.

Доктор мне не понравился. Небритый брюнет с колючим взглядом. Левую руку я не вынимал из кармана, поглаживая колпачок зажигалки. «Еще вкатит какую-нибудь гадость!» – опасливо подумал я.

Пит на допросах нес бессмыслицу, но одно слово он часто повторял. Это слово – изолятор. Может, они здесь ребят пичкают химией?

Доктор провел нас к белой двери, рядом стоял здоровенный санитар. Прислонившись к стене, он задумчиво почесывал нос, игнорируя наше появление.

– Предупреждаю, – сказал доктор, неприязненно косясь на меня, – мальчик приходит в себя после нервного срыва, лучше с ним не разговаривать.

– Что вы, доктор! – ответил я. – Это чистая формальность.

Он постучал в дверь и вошел. Мы с директором последовали за ним. На кровати лежал парень, при нашем появлении он сел. Я, не глядя на него, осмотрел помещение.

– Все в порядке, – сказал я, – вопросов нет, спасибо, доктор, – и словно невзначай глянул на пациента.

В следующую секунду я только героическим усилием воли сдержался от черной ругани. Его можно было назвать двойником Джеджера, если бы не свежий шрам на носу, заработанный им четыре дня назад в нашей конторе. Это был Пит Джеджер в натуре, а не какая-нибудь дешевая подделка, как сказал бы Шеф.

Мне показалось, что он меня не узнал. Но я напрасно обольщался. Пит вскочил, вытянулся во весь свой дурацкий рост и радостно завопил:

– Привет, капитан! И вы здесь?

Доктор равнодушно смотрел в окно, а директор со слабым удивлением на лице повернулся ко мне. В какой-то миг мне померещилось облегчение в выражении его глаз, но мне уже было на все плевать.

Я медленно полез в карман, вынул из потайного клапана служебную карточку и с непонятным самому себе злорадством сунул ее директору под самый нос.

Ползунок ночной лампы я довел до конца, волосок едва тлел. Повернувшись с боку на бок, а затем приподняв и опустив ноги, я аккуратно запаковался в одеяло. В комнате было прохладно, кондиционер так и не включили. Завертываться в одеяло меня научил Гервег, в армии. С моим гуманитарным образованием шансов устроиться на работу не было, и я завербовался на три года. Во время заварухи в дюнах, когда взбунтовалась стартовая команда берегового комплекса, я заработал две дырки и повредил ногу. Гервег выволок меня на себе под огнем ошалевшего от наркотиков персонала базы. Компенсацию я быстро проел, а в Бункере вежливо объяснили, что работой они не обеспечивают, и выслуга лет аннулирована за недоблестное поведение потерю оружия. Снова меня выручил Гервег, его дядя оказался шишкой в полиции, я плюнул на все и оттрубил два года в школе для переподготовки. Там меня заметил Шеф, выделил, два удачных дела – и я попал в штат.

Я почти согрелся, но никак не мог заснуть. Теперь здесь знают, кто я, безопасность, следовательно, возросла. После принятия Закона о Возмездии убийства и подозрительные несчастные случаи с сотрудниками федеральных органов сошли практически на нет. Пока я здесь, мне ничего не грозит, да и на обратном пути тоже. Если над ними зависнет бронированный двухвинтовик и даст ракетный залп, то вряд ли понадобятся оружейные мастерские и спортзал. Разумеется, все это при условии, что они не в номерном квадрате. Но кто меня пустит в квадрат?!

Плохо, что они спокойно приняли мою засветку. Директор слегка удивился, а персоналу, кажется, на все плевать. Я объяснил директору, что мой визит связан с побегом Пита, но пусть это его не волнует, дело формальное, а инспектором я назвался, чтобы не будоражить воспитателей и подопечных.

Директор и не думал волноваться! Будь он трижды артист – игру я бы заметил, но он действительно был спокоен. Ему все равно, кто я и зачем, а это могло означать одно – за ним стоит реальная сила. Либо армия, либо курия. Не исключено, что и то, и другое.

Перебирание бумаг, опрос воспитателей и охранников ни к чему не привели. На мои расспросы, каким образом и почему удрал Пит, воспитатели пускались в рассуждения о сложной и тонкой психологии подростка-делинквента, а охранники с унылым однообразием жаловались на нехватку рук.

О выпускниках я пока не заикался, не торопясь ворошить осиное гнездо. Не нравилось мне здесь и что-то фальшивое мерещилось во всем. Так вроде школа как школа, а зайдешь за фасад – обнаружится, что это огромная декорация с пыльной мешковиной и трухлявыми подпорками сзади.

Я насторожился. По коридору кто-то шел, один, особенно не таясь. Шаги затихли у моей комнаты. За дверью потоптались и постучали. Плохо! Если бы сейчас ворвалось несколько молодчиков с кастетами или даже пукалками, я бы знал, что делать. Но когда вежливо стучат, значит, безнадежно!

В дверь еще раз стукнули, и темная фигура, возникшая в проеме, спросила голосом директора:

– Вы спите?

Я приподнялся на локте, пружины тонко скрипнули.

– Мне ненадолго, – сказал директор и вошел.

Выключатель находился у изголовья. При верхнем свете директор выглядел представительно: крупная фигура, высокий лоб, опущенные уголками вниз усы и подозрительно спокойные глаза.

Пока я натягивал брюки, он молча сидел у стола, внимательно разглядывая свои ногти. В моей практике ночные визиты кончались обычно тем, что на десерт собеседник пытался меня кокнуть либо подкупить. Впрочем, если бы директор вдруг кинулся выкручивать мне руки, я не поверил бы глазам. Не к лицу! Это дело лысого или даже Пупера, а то есть у них еще такой, физиономия – вылитый Бак-вивисектор.

– Надеюсь, – произнес наконец он, – у вас все в порядке?

– Разумеется, – улыбнулся я, хотя мне стоило больших трудов не послать его к черту, – дело почти формальное. Не хотелось впутывать департамент просвещения, хотя, – здесь я еще раз улыбнулся, – мы воспользовались их вывеской. Ваши парни не ангелы, Джеджер тоже, знаете ли…

– Неужели он что-то натворил? Нам бы сообщили!

– С ним все в порядке.

В этом я как раз и не был уверен, но сейчас меня больше занимал сам факт полночного разговора. Притом столь содержательного.

– Вы уезжаете завтра? – спросил он.

– Если ничего не изменится…

Глаза его чем-то полыхнули, кажется, бешенством.

– Послушайте, вы срываете нам работу. У нас дел по горло!

– У меня тоже. – Я сочувственно развел руками. – Масса дел, Ничего, завтра посмотрю кое-какие бумаги, а после обеда распрощаюсь. – А сам подумал: «Там видно будет!»

– После обеда?.. Вам удобнее выехать утром.

– Этот вопрос, с вашего позволения, я постараюсь решить сам.

Он устало вздохнул, полез в карман, достал круглый пластмассовый жетон и бросил его на стол.

– Утром! – тихо заключил он нашу беседу и вышел.

Минуты две я просидел в легком оцепенении. Во-первых, машину я взял свою, а не служебную, и теперь Шеф черта с два выпишет чек на бензин. Во-вторых, прибавки в этом году можно не ожидать, да и в будущем тоже такой прокол!

Я повертел прозрачный жетон с впрессованной в него золотистой буквой «к» и сунул в карман.

Разочарование было не очень велико, я подозревал нечто а этом роде. Одно смущало: жетонами курии так не бросаются, я поверил бы и на слово. Не такая важная шишка, чтоб жетон… За все время службы я только второй раз видел кругляш. Крайний случай и высший козырь. И вдруг высшим козырем по скромному капитану! Что-то не то! Требуется, чтобы я убирался скорее, значит, могу увидеть или услышать нечто, ради чего меня и прихлопнули жетоном. Как там приговаривал директор, когда обходили классы? «Ребята при деле», – вот что он повторял.

Хорошенькое дельце!

Выпускников прибирает к рукам курия. Еще бы! Славно подготовленные крепкие парни с бурным прошлым, хорошо владеющие оружием. Курии мусор не нужен и просто вреден. То-то в последнее время шатунов стало меньше.

Странно получается с директором. Если бы жетон предъявил лысый или этот Пупер, я бы не очень удивился. Но директор! Я видел его досье: Игнац Юрайда, пятьдесят два года, неженат, педагог, награжден медалью конгресса «За гуманизм».

Этот гуманист швыряется жетонами как заправский «кардинал» – чушь какая-то. В свое время его таскали в комиссию по расследованию антигосударственной деятельности. Протесты общественности, вой прессы. И вдруг такой поворот! Я не ангел и работаю не с ангелами. При случае могу поступиться принципами, бульдозер зонтиком не остановишь, как говаривал старина Бидо, когда его в очередной раз вышвыривали из отделения, ничего не добившись. Не всем же играть благородные роли, но когда короли превращаются в шутов – это как-то не по правилам.

Могли его купить или запугать? Его дом дважды пытались сжечь ультра, где-то на Юге Африки брали заложником сепаратисты, несколько раз в него стреляли. Такого можно сломать, но запугать вряд ли. Да и на что он нужен, сломленный? Курия любит, чтобы себя выкладывали с любовью к делу. А вот какое дело – это уже конклав преподнесет в лучшем виде и надлежащей упаковке. Объяснят так, что сам поверишь и других убедишь в отсутствии иного выхода.

На втором этаже, судя по слабой музыке и еле слышному смеху, не спали. Я посмотрел на часы – поздновато… Звукоизоляция у них хорошая: в зале я видел «Филисдо», тысячеваттный ритмизатор, ко мне же доходил слабый писк.

«Мальчики при деле» – лучше не скажешь! При деле! Да-а, стоило ему лет десять назад пройтись по Арлиму, и если голову не открутят, то молись богу, дьяволу или Национальной декларации, чтобы жуткие полчища юных негодяев занялись чем-нибудь толковым, а не шлялись по улицам, терроризируя весь район. А может, он увидел, как вся его работа, гордые принципы и белые манишки летят ко всем чертям и что высокие идеалы не стоят фальшивой монеты, потому что на каждого порядочного и достойного, выпестованного им, наше общество, образец истинной демократии самого свободного мира, плодит тысячами подонков.

Его могли купить и тем, что организованная преступность, в просторечии – курия, противостоит в первую очередь государству и оспаривает его грабительские прерогативы, облегчая карманы налогоплательщиков. И, прошу заметить, не какая-нибудь там мафия, каморра, триада, а именно «курия»! Для благозвучия или черт знает для чего преступный синдикат присвоил себе имя центральных учреждений папской власти, и взамен «акул», «торпед», «капо» появились «аббаты», «кардиналы»… Он мог выбрать меньшее зло, и меньшим злом для него оказалась курия.

В моих рассуждениях была неувязка. Юрайда, судя по тому, что я о нем знал, скорее примкнул бы к левакам или радикалам, чтобы героически и бессмысленно погибнуть в стычке с полицией, не запятнав чистоты своей совести. Для курии у него характер не тот, хотя что я знаю о его характере? Подозрительно вот что: если ребят прибирает курия, то фамилии менять глупо. И жетон ни к чему. Значит, я наткнулся или могу наткнуться на нечто запретное. Но что задумали в курии – переворот? Зачем тогда начинать со школ, пестовать юнцов, а главное – меня и близко бы не подпустили. Шеф бы придержал. Хоть мы и зовем его за глаза «Трясунчиком», это не очень справедливо, если надо, он и сам полезет в пекло. Долг службы, честь мундира и все такое… Но там, где пахнет курией, он становится тверд и несгибаем, проявляя коварство и отвагу в чудовищных дозах, лишь бы не ходить по минному полю. Нюх у него на курию фантастический, подозреваю, что он на дотации. Что делать! С курией, если идти поперек, шансов просто нет, а это всегда обидно, когда нет шансов. На это дело, будь оно хоть на нитку связано с курией, Шеф не отпустил бы ни при каких обстоятельствах, разве что пожелай он избавиться от меня. Но если меня утопят, в гору пойдет Торл, дурак потомственный и патентованный, а Шеф после курии больше всего боится дураков.

Сверху все еще несся писк ритмизатора и слабый топот.

Что ж, подумал я, если надо уехать, то я уеду. Порадую шефа жетоном. Но еще не утро! А поэтому не будем беспокоить директора Юрайду и предпримем легкий марш-бросок на второй этаж. Чуть позже…

2

Наверху стихло. Минут двадцать я выжидал, прислушиваясь, а затем вышел в коридор. Никого не было, но там, на этажах, у лифта вполне мог сидеть охранник. На всякий случай.

Где у них лестница, я так и не понял, однако днем, обходя здание, обратил внимание на водосточные трубы, гладкие, блестящие, словно отполированные. Несолидно ползать по ночам, но на что только не пойдешь, лишь бы не тревожить занятых людей.

Я был уверен, что на первом этаже, кроме меня, никого нет, но эта уверенность быстро исчезла, я чувствовал затылком, как сзади неслышно и быстро подкрадывается… с кастетом… сейчас врежет! Не оборачиваясь, я резко дернулся вправо и стукнулся о стенку. За мной никого не было. Я пожал плечами и вернулся в комнату.

Взяв из портфеля кое-какие мелочи, я пошел к выходу. У последней двери услышал странные звуки и слегка приоткрыл ее. Из комнаты выполз могучий храп. Я вздохнул и пошел дальше. Дверь во двор, как я и предполагал, была открытой.

Во дворе было темно и глухо. Ежась от прохлады, я прошелся вокруг дома, дважды ударившись плечом о дерево. Можно было подумать, что в здании, темнеющем на фоне безоблачного звездного неба, все вымерло, если бы не тонкие спицы света, местами пробивающиеся на втором и третьем этажах. Луны не было видно, ее загораживал склон.

Пока я ходил у дома, ветер пригнал туман, звезд почти не осталось. Я споткнулся о корень и, к стыду своему, потерял направление. Внутренний голос подбивал идти вправо…

На руку упало несколько капель, но дождя не было. Я пошел быстрее и тут же уперся вытянутой ладонью в металлическую полосу. Нащупав соседние, я понял, что голос привел к воротам.

Выругавшись, я повернул обратно и пошел медленнее.

Не успел я отойти шагов на двадцать, как затылок опять свело от напряжения. Я был уверен, что за мной кто-то идет. Шагнул с дорожки в траву, за дерево. Во мне медленно взбухала злоба. Если и эта тревога окажется ложной, то я за себя не ручаюсь…

Кто-то беззвучно прошел мимо, выдавая себя движением воздуха. Он шел от ворот, следовательно, к школе. Слава богу, что-то начало происходить. Наконец появляется некто, за которым можно следить, выявлять контакты, кого можно брать с поличным и нейтрализовать. Ночная приставка барахлила. Пока я вкручивал фильтры, он ушел за поворот. Не отрегулировав приставку до конца, я двинулся за ним. Большой четкости не требовалось, хватит и контура. Не подвели бы только батареи, все-таки сыро…

Возбуждение улеглось, все становилось обыденным, привычным. Ночной гость, судя по контуру, – мужчина. Охранник или воспитатель, загулял допоздна в Долине, а теперь спешит исполнять служебные обязанности. Я беру его за кадык и спрашиваю, не пешком ли он двигался от самой Долины, а если его подвезли, то кто и докуда и почему не было слышно машины.

Он будет врать или говорить правду, а мне бы только за слово зацепиться. Ну, а если это подопечный, то еще лучше. Он быстро расскажет, как выбирался из школы, куда и к кому уходил, а главное: почему вернулся? Если же посторонний, то открываются очень богатые перспективы. Курии, например, нет нужды лазать по ночам!

Ночной гость вышел прямо к зданию. Я сунул приставку в карман. Ветром разогнало туман, звезд хватало, чтобы следить за перемещениями пришельца, тем более что из-за горы весьма кстати вылез край луны.

Пришелец подошел к входной двери. Я напрягся, собираясь догнать его у лифта, однако полуночник потрогал дверь, затем отошел на несколько шагов и, судя по позе, стал разглядывать окна.