Текст книги "Макиавелли"

Автор книги: Пол Стретерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Пол Стретерн
Макиавелли: Философия за час

Paul Strathern

MACHIAVELLI

Philosophy in an Hour

Перевод с английского Ю. Гольдберга

Художественное оформление В. Матвеевой

© Paul Strathern, 1998 © Гольдберг Ю., перевод на русский язык, 2014 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014 КоЛибри®

Введение

При упоминании имени Макиавелли по спине пробегает холодок. Все 350 лет, прошедшие после смерти этого человека, он остается синонимом зла. Однако Макиавелли не был злым человеком. И, как мы вскоре убедимся, его политическую философию саму по себе нельзя назвать злом. Просто она в высшей степени реалистична.

Подобная реакция больше говорит о нас самих, чем о Макиавелли. Философия управления государством, автором которой он был, претендовала на научность. Это значит, что в ней не оставалось места для сантиментов или сострадания – и в конечном счете для нравственности.

Шедевр Макиавелли, одна небольшая работа, благодаря которой он навсегда останется в памяти человечества, носит название «Государь». Это сборник советов властителю – как управлять государством. Она в высшей степени рациональна, психологически точна и проникает в суть вопроса, отбрасывая несущественное. Главная цель государя – сохранить власть и управлять государством с максимальной выгодой для себя. Макиавелли описывает средства достижения этой цели, опираясь на многочисленные исторические примеры и отбросив всякую сентиментальность. Главный его принцип – решительность действий.

Политическая философия Макиавелли была ярким отражением его жизни, а также той эпохи и окружавшей автора обстановки. Бóльшую часть жизни он был погружен в итальянскую политику эпохи Возрождения. Мы видим, как по мере накопления жизненного опыта постепенно проступают контуры его философии, элемент за элементом, но внезапно Макиавелли впадает в немилость и оказывается лишен всего, что считал смыслом своей жизни. Лишенный всякой надежды, погруженный в безысходное отчаяние, он садится за сочинение своего шедевра, «Государя». Всего за несколько месяцев, озаренных вспышкой вдохновения, он излагает свою политическую философию во всей ее целостности и полноте. Ее цинизм отражает цинизм политической жизни, в которую был вовлечен Макиавелли, а также жестокость удара, который он только что перенес. Но это не просто политическая философия той эпохи. Мысль Макиавелли высвечивает главный аспект политической философии всех времен – от Александра Великого до Саддама Хусейна. И, как мы вскоре увидим, отражает одну из самых глубоких и очень неприятных истин, касающихся человека.

Жизнь и труды Макиавелли

Никколо Макиавелли родился во Флоренции 3 мая 1469 г. Он происходил из старинного тосканского рода, который в прошлом добился высокого положения в обществе, хотя и не принадлежал к числу самых влиятельных семейств Флоренции, таких как Медичи или банкиры Пацци. К тому времени как на свет появился Никколо, в его семье наступили тяжелые времена.

Бернардо, отец Макиавелли, был юристом. Он поссорился со сборщиком налогов, и его объявили несостоятельным должником. Закон запрещал таким людям заниматься профессиональной деятельностью. Однако ни один юрист не понимает закон буквально. Бернардо практиковал нелегально, задешево помогая тем, кто оказался в таком же бедственном положении, как и он сам. Этот заработок оставался единственным источником дохода, если не считать маленького поместья, доставшегося ему в наследство, в одиннадцати километрах к югу от Флоренции по дороге в Сиену. Это было идиллическое место среди тосканских холмов, но виноградники и козий сыр не приносили достаточно дохода, чтобы содержать семью. Жизнь в доме Макиавелли была простой и суровой. Впоследствии Никколо заметил: «Я научился обходиться без чего-либо раньше, чем получать удовольствие». Бернардо не мог послать сына в школу. Время от времени к мальчику приглашали студентов, желающих заработать. Но Бернардо не всегда был юристом-неудачником. В доме имелась библиотека, и вскоре Никколо пристрастился к чтению; особенно ему нравились произведения классической литературы. Чудеса Древнего Рима будили воображение бледного, болезненного мальчика.

Лишенный друзей мальчик превратился в одинокого юношу с пытливыми прищуренными глазами, придававшими ему немного виноватый вид. Он начинал постигать окружающий мир, осознавать свое место в нем, сравнивать с тем, что написано в книгах. Даже одиночество не помешало ему понять, что он умнее других. Точно так же Макиавелли быстро усвоил новые гуманистические взгляды, проникавшие во все сферы жизни родного города. Флоренция просыпалась после интеллектуального оцепенения Средневековья, становилась оживленной, энергичной, уверенной в себе. Италия вела западную цивилизацию к эпохе Возрождения. И многие мечтали, что страна снова может стать единой, как во времена Римской империи. Проницательный Никколо начал замечать (и воображать) сходство между родным городом и Римом в эпоху наивысшего расцвета: Римом II в. н. э., каким он был во времена императора Марка Аврелия, стоика и полководца. Именно в этот период империя раскинулась на огромной территории, от Персидского залива до стены Адриана в Англии, с мнением Сената еще считались, а граждане Рима были счастливы и благополучны. Пьянящая картина для податливого ума молодого человека, отец которого никак не мог служить примером для подражания. Абстрактный идеал ему давала история.

Восприятие лучшей поры Римской империи у Макиавелли не было затуманено риторикой ученых преподавателей. Однако юноша посещал публичные лекции великих гуманистов, благодаря которым Флоренция превратилась в интеллектуальный центр Европы. Одним из ярких представителей этой группы был поэт и гуманист Полициано, протеже и близкий друг Лоренцо Великолепного. Полициано считался одним из лучших поэтов последантовской эпохи, а его стихи сочетали высокопарную напыщенность классических образцов с непосредственностью и живостью флорентийского просторечия. Ученые из Флорентийского университета быстро научились подражать этой изящной поэзии. Не подверженный интеллектуальной моде, Макиавелли начал вводить тот же самый флорентийский диалект в прозу, делая ее проще и понятнее, соединяя официальную речь с повседневной. Итальянский язык переживал пору младенчества. Он развился из флорентийского диалекта меньше двух веков назад, придя на смену латыни в качестве литературного языка. Тем не менее он уже породил величайшего из поэтов (Данте), а в лице Макиавелли скоро даст миру великолепного прозаика.

После публичных лекций юные студенты собирались на Пьяцца делла Синьория,

обменивались мнениями, последними новостями и слухами. Вскоре там обратили внимание на спокойного молодого человека с презрительным взглядом. Его язвительные замечания и остроты (особенно в отношении духовенства), а также удивительная интуиция – все это не осталось незамеченным. Именно этого и добивался Макиавелли. Никколо знал, что делает – он создавал себе репутацию. (И, не осознавая того, создавал самого себя.) Несмотря на скромное положение в обществе, он был умнее многих. Ирония служила удобной маской, чтобы скрывать высокомерие и тщеславие. Вскоре Макиавелли стал душой общества. Путь к успеху лежал через популярность. И лишь самые проницательные из его друзей заметили скрывающийся под маской холодный расчет. Как бы то ни было, Макиавелли сумел завоевать их расположение, возбуждая жалость, уважение или любопытство. Холодный расчет был редким явлением среди горячих юных сердец Флоренции эпохи Возрождения.

Но почему именно Флоренция, а не какой-то другой город, стала центром итальянского Возрождения? Не обладая военной или политической мощью, Флоренция добилась влияния, во много раз превосходившего ее провинциальный статус.

Самая очевидная причина – деньги. Флорентийские банкиры, такие как семейства Медичи, Пацци и Строцци, владели новейшей технологией той эпохи. В те времена торговые банки представляли собой революционное средство связи. Их бурное развитие на протяжении XV в. постепенно изменило торговлю и коммуникации по всей Европе. Теперь материальные средства в виде кредита или банковского чека перемещались с одного конца континента на другой, освобождая торговлю от таких оков, как бартерный обмен или наличные деньги. Шелка и пряности, прибывавшие из Китая в Бейрут, могли приобретаться посредством межбанковского перевода, а затем доставляться в Венецию.

Профессия посредника была одной из древнейших, и одно из неизменных правил передачи денег заключалось в том, что часть их обязательно прилипала к рукам, через которые проходила. Тюленьи шкуры и китовый жир, доставляемые из Гренландии в Брюгге, могли пойти на уплату папских податей, а деньги переводились в Ватикан посредством банковского чека. В этом-то и суть. Доходы поступали к папе от приходов, епархий и правителей всего христианского мира, который не знал границ между странами и протянулся от Португалии до Швеции и от Гренландии до Кипра. Только самые крупные банкирские дома с надежными отделениями вдоль торговых путей по всей Европе были способны справиться с переводом денег от такого большого количества источников по запутанным каналам конечному получателю. Естественно, в борьбе за такого выгодного клиента развернулась жестокая конкуренция с использованием всех обычных для банкиров того времени средств – политического крючкотворства, подкупа, двойной бухгалтерии и так далее. В 1414 г. схватку выиграли Медичи – они стали банкирами папы. Подобными средствами семейство Медичи добилось контроля и над якобы демократическим правительством Флорентийской республики. К 1434 г. Козимо Медичи не только стал одним из богатейших людей Европы, но и превратил Флоренцию в личное княжество – республикой город только назывался.

Флоренция расцвела как никогда прежде и приобрела международную известность.

Местная монета, флорин (по названию города), играла ту же роль, какую в наши дни играет доллар. В условиях хаоса европейской монетной системы (во многих странах зачастую имели хождение сразу несколько валют) флорин признавался международным денежным стандартом. И точно так же финансовые операции способствовали распространению флорентийского диалекта по всей Италии. Вскоре материальное богатство породило уверенность в себе, которая помогла отбросить традиционные средневековые представления и избавиться от навязываемых Церковью ограничений. Библейское порицание богатства («…удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие»[1]1
  Мф. 19:24.


[Закрыть] и т. д.) уступало место реалиям эпохи – бухгалтерские книги Медичи начинались с такого откровения: «Во имя Бога и прибыли».

Но величие Флоренции определялось не только деньгами. Все дело в том, как эти деньги тратились. Тесные связи Медичи с Церковью открывали семье доступ к тайнам этой процветающей коммерческой организации (даже у кардиналов имелись банковские счета, предназначенные только для расходов на любовниц). Но, расставшись с иллюзиями относительно Церкви, Медичи сохранили твердую веру. И все же факт остается фактом: в Библии содержится прямой и недвусмысленный запрет на одну из главных функций банка – ростовщичество («…серебра твоего не отдавай ему в рост»[2]2
  Лев. 25:37.


[Закрыть], «…не налагай на него роста»[3]3
  Исх. 22:25.


[Закрыть], и т. д. и т. п.).

Старея, Козимо Медичи становился все набожнее. Желая искупить свои грехи (и, возможно, сократить время пребывания в чистилище), он стал жертвовать огромные суммы на украшение церквей, на строительство новых и на создание лучших произведений религиозного искусства. Медичи стали крупнейшими частными покровителями искусства, которых когда-либо знал мир. Живопись, архитектура, литература, образование – все это расцветало благодаря щедрости Медичи.

Новая гуманистическая уверенность в себе и щедрое покровительство сочетались с возрождением (и поощрением) интереса к Древней Греции и Древнему Риму. Наступила эпоха Возрождения. В период Средневековья остатки классической культуры оказались погребенными под наслоениями схоластики, а оригинальные тексты искажались веками христианской «интерпретацией». Однако теперь в Европу начали попадать другие тексты, сохранившиеся на Ближнем Востоке. Их ясность и мудрость стали настоящим откровением. Философия, изящные искусства, архитектура, математика, литература – все изменилось благодаря возрождению древнего знания. Изменился и сам взгляд на мир. Жизнь перестала быть испытанием, подготавливающим к переходу в другой мир, а стала ареной для демонстрации умений и талантов. Юный Макиавелли быстро усвоил это. У него появился шанс. Он будет видеть жизнь такой, как она есть, а не какой должна быть.

Тем временем Флоренция привлекала к себе самых одаренных людей Италии, которая в то время была наиболее развитой в культурном отношении страной Европы. В конце XV в. во Флоренции работали Микеланджело, Рафаэль и Боттичелли. В город приезжали такие великие умы, как Леонардо. Да и сама Флоренция славилась выдающимися людьми: среди друзей Макиавелли был Америго Веспуччи, один из первых исследователей Нового Света (названного его именем). Никколо также дружил с будущим великим итальянским историком Франческо Гвиччардини, с которым они вместе посещали лекции крупнейшего философа эпохи Возрождения, блестящего Пико делла Мирандола, еще одного протеже Лоренцо Великолепного. Пико бросал вызов лучшим умам Европы, вызывая их на публичные диспуты, в двадцать три года был обвинен в ереси самим папой, а умер в возрасте тридцати одного года. Им восхищался не только Макиавелли; Микеланджело называл его «человеком почти божественным». Речи и трактаты Пико на такие темы, как человеческое достоинство, – высшее достижение мысли эпохи Возрождения. В них удачно сочетались христианское богословие, лучшие элементы классической философии и любопытные фрагменты герметического учения (алхимия, магия и некоторые положения каббалы). С другой стороны, его рассуждения зачастую носили строго научный характер. Его критика астрологии (хотя и с точки зрения религии) оказала влияние на жившего в XVII в. астронома Иоганна Кеплера, изучавшего движение планет.

Для философии того времени была характерна пестрая смесь христианского богословия, классических представлений, зачатков научного подхода и средневековой магии. Возрождение воплощало переход от Средневековья к «веку разума» – эпохе Просвещения. Оно принадлежало обеим эпохам, и лучшие умы того времени были связующим звеном между прошлым и будущим. Так, например, мир Шекспира пропитан пьянящей смесью гуманистического индивидуализма и средневековых предрассудков. (Не случайно вплоть до XIX в. во Франции его считали варваром.) А новая наука химия выросла из алхимических методов.

Макиавелли было суждено стать своего рода исключением. Возможно, благодаря самообразованию ему удалось сохранить самостоятельность мышления. Его произведения в большинстве своем свободны (неслыханное дело для тех времен) от иллюзий и предрассудков, хотя его письма указывают, что он разделял, возможно с некоторой долей иронии, астрологические воззрения и распространенные во Флоренции суеверия.

Наивысшего расцвета флорентийское Возрождение достигло при Лоренцо Великолепном, который правил городом с 1478 г. до того года, когда Колумб открыл Америку. Лоренцо Великолепный был внуком Козимо Медичи, и его называли pater patriae[4]4
  Отец отечества (лат.).


[Закрыть]. Вне всякого сомнения, он заслужил этот почетный титул. Государственный деятель, покровитель искусств и поэт – достижения в любой из этих сфер позволяли ему занять достойное место в истории Италии. Граждане Флоренции ценили процветание и известность, которые он принес городу, а Лоренцо в свою очередь поддерживал атмосферу великолепия и веселья регулярными карнавалами, пышными процессиями и турнирами. Проницательный Гвиччардини называл Лоренцо «любезным тираном в конституционной республике».

Однако за внешним блеском флорентийского общества скрывалась темная сторона: коварные интриги и разврат. Непременным дополнением к ярким нарядам мужчин, состоявшим из шелковых панталон и бархатных камзолов, были мечи и кинжалы. Оружие было предметом хвастовства (так сказал бы Фрейд), однако служило не только украшением. Неожиданные и жестокие вспышки насилия были повсеместным явлением.

Сам Макиавелли, вне всякого сомнения, стал свидетелем одного из самых жестоких конфликтов того времени, так называемого «заговора Пацци». Это произошло в 1478 г., вскоре после того как семейству Пацци удалось стать банкирами папы. (Лоренцо тратил деньги с таким же размахом, с каким его дед их копил: даже самые преданные его сторонники признавали, что он не создан быть банкиром.) Завладев главным источником денег, Пацци вознамерились подчинить себе Флоренцию.

Семья Пацци разработала план убийства Лоренцо и его младшего брата Джулиано во время пасхального богослужения, а в это время их союзник, архиепископ Пизанский, должен был захватить Палаццо Веккьо, резиденцию

Синьории (выборного совета) и гонфалоньера (официально избранного главы Синьории и милиции – городского ополчения). Члены семей Медичи и Пацци возглавляли пасхальное шествие и вместе вошли в собор. По условному сигналу (вознесение даров) Пацци обнажили кинжалы. Джулиано закололи прямо перед алтарем; один из убийц напал на него с такой яростью, что проткнул кинжалом собственную ногу и уже не участвовал в дальнейших событиях. Лоренцо отчаянно отбивался мечом, пока на помощь ему не пришел Полициано. Вмешательство придворного поэта и друга спасло жизнь Лоренцо, который сумел ускользнуть в ризницу, отделавшись лишь царапиной на шее.

Тем временем неподалеку от церкви, в Палаццо Веккьо, заговорщики пытались осуществить вторую часть своего плана. Архиепископ Пизанский в парадном облачении и в сопровождении сторонников Пацци поднялся на второй этаж в зал совета. Там его встретил гонфалоньер и, заподозрив неладное, позвал стражу. Архиепископа схватили и допросили. Как только гонфалоньер понял, что происходит, он тут же приказал повесить заговорщиков. Архиепископа связали, надели ему на шею петлю и выбросили из окна – прямо в парадном облачении. Вскоре рядом с ним с веревкой на шее болтался один из главных сторонников Пацци. Улюлюкающая толпа смотрела, как двое связанных заговорщиков отчаянно цепляются друг за друга, пытаясь спасти себе жизнь. Издалека доносился рев толпы у собора – люди рвали остальных сторонников Пацци на части, устроив самосуд.

На юного Макиавелли эта сцена произвела неизгладимое впечатление. Он стал свидетелем того, как творится история, свидетелем события, которое никогда не забудут. Произошедшее отличалось быстротой, решительностью и жестокостью. Победа досталась тому, кто оказался более быстрым, решительным и жестоким. (Поступай с другими так, как они поступили бы с тобой, – только первым и без колебаний.) Так Макиавелли начал постигать основы политической науки.

Но в конце концов граждане Флоренции устали от таких роскошных развлечений. Медичи утратили популярность, чему способствовали неудачи во внешних делах. В 1494 г., всего через два года после смерти Лоренцо Великолепного, Медичи лишились власти и были вынуждены бежать из города. Этому предшествовало неслыханное унижение – вступление во Флоренцию французского короля Карла VIII и его победоносной армии. Несмотря на то что оккупация Флоренции Карлом VIII оказалась по большей части символичной и длилась лишь несколько дней, она положила начало новому этапу во флорентийской политике. Войны стали серьезными: город мог потерять независимость и попасть в подчинение иностранным правителям. Стоя среди молчаливой толпы, собравшейся посмотреть на триумфальное шествие Карла VIII, который с высоко поднятым копьем ехал по улицам города, Макиавелли испытывал глубочайший стыд. Он был унижен как флорентиец и как итальянец. Перед его глазами разворачивался еще один наглядный урок, который преподавала политика. (Только объединенная Италия может противостоять могуществу французов.)

После бегства Медичи Флоренция попала под влияние фанатичного священника Савонаролы, который обличал пороки папства (неисчерпаемый источник для проповедей о плотских искушениях). Подобно аятолле Хомейни в наше время, Савонарола стращал грешников адскими муками и проповедовал воздержание. Ушли в прошлое дни веселых праздников и эффектных покушений. Савонарола устраивал так называемые «костры тщеславия». Горожане бросали в огонь принадлежавшие им произведения искусства и нарядную одежду (хотя многие благоразумно сохранили самое дорогое до лучших времен).

Христианская республика Савонаролы просуществовала четыре года (1494–1498). Даже произведения Боттичелли с их магией весны претерпели поистине библейские муки. Затем пришла очередь Савонаролы взойти на костер, и он сам принял мучения – вполне заслуженные. Макиавелли стал свидетелем и этого печального события. Еще одна история, из которой следовало извлечь урок.

В 1498 г. гонфалоньером Флоренции становится умеренный политик Содерини, и Макиавелли впервые выходит из тени. Виллари, самый известный из итальянских биографов Макиавелли, описывает его как человека не очень приятной и довольно необычной наружности. Это был двадцатидевятилетний молодой человек, худощавый, с глазами-бусинками, черными волосами, маленькой головой, орлиным носом и плотно сжатыми губами. Однако «все в нем свидетельствовало о необыкновенной наблюдательности и остром уме, хотя он и не из тех, кто способен влиять на людей». Виллари отмечает «саркастическое выражение лица», «холодную и непостижимую расчетливость», «богатое воображение». Такой человек явно не вызывает теплых чувств. Тем не менее Макиавелли, по всей видимости, удалось произвести впечатление на влиятельных людей города. Еще до падения Савонаролы его кандидатуру предложили на должность секретаря второй канцелярии, своего рода министерства иностранных дел республики. Однако против него выступили члены фракции Савонаролы. Когда главой Флоренции стал Содерини, этот пост все же достался Макиавелли. Вскоре его избрали также секретарем Совета десяти, ведавшего военными делами. В последующие годы эти должности приобрели еще больший вес – видимо, расчетливый, умный и изворотливый Макиавелли чем-то привлекал Содерини.

Макиавелли производил впечатление хитреца, но на самом деле отличался необыкновенной преданностью. Это качество, как и холодный рассудок, было редкой добродетелью в обуреваемом страстями, ненадежном мире итальянской политики.

Вскоре Макиавелли стали отправлять с дипломатическими поручениями к правителям соседних городов-государств. Секретарь второй канцелярии выполнял поручения и вел переговоры, которые считались слишком незначительными для посла, возглавляющего официальную делегацию. Он учился разбираться в запутанных дипломатических интригах, отправляя домой ясные донесения с честными оценками. Избегая обычных для этого поприща ловушек и соблазнов, Макиавелли продемонстрировал свои таланты и завидную ловкость. Это была большая редкость – уклончивый партнер, которому можно доверять. Он действительно хранил верность, но только своим друзьям и своему городу. В остальных случаях внешность полностью отражала его сущность, что лишь усиливало желаемый эффект.

Через два года Макиавелли доверили первую важную миссию при дворе французского короля Карла VIII. Результат этой миссии был чрезвычайно важен для безопасности Флоренции. К концу XV в. разрозненным и постоянно ссорившимся между собой городам-государствам Центральной Италии опасность грозила с двух сторон. На севере им приходилось рассчитывать на милость Франции, которая стремилась отодвинуть свои границы вглубь итальянского полуострова. На юге аналогичные территориальные претензии имело могущественное Неаполитанское королевство, зависимое от испанской короны. Флоренции, чтобы выжить, приходилось балансировать между ними.

В 1500 г. Макиавелли провел пять месяцев во Франции и имел возможность лично наблюдать за политикой большого и сильного европейского государства, объединенного под властью одного правителя. Его миссия завершилась безрезультатно – то есть успешно. (Флоренция, условно говоря, осталась союзником Франции, которая не присоединила к себе город. До поры до времени.)

Макиавелли вернулся во Флоренцию в 1501 г. и женился на Мариетте ди Луиджи Корсини, которая происходила из семьи, стоявшей на той же ступени социальной лестницы, что и семья Макиавелли. (Правда, Корсини сумели накопить кое-какие деньги и дали за дочерью приличное приданое.) Это был брак по расчету – в соответствии с традициями той эпохи. Женитьба рассматривалась как договор, взаимовыгодный союз двух семей. К счастью, Никколо и Мариетта поладили и вскоре стали добрыми друзьями.

Макиавелли искренне полюбил жену, и у них родилось пятеро детей. Насколько мы можем судить по письмам Мариетты, жена отвечала ему взаимностью. Подобные браки по расчету часто становились основой для глубокой дружбы, предполагавшей взаимное уважение, которое обычно сгорает в пламени ожиданий романтической любви. Тем не менее обязательства в этом браке были односторонними – опять же в полном соответствии с традициями того времени. Уезжая на продолжительное время с дипломатической миссией в какой-нибудь чужеземный город, Макиавелли непременно заводил интрижку с незамужней дамой. Судя по письмам к друзьям, он испытывал к этим возлюбленным такую же нежную привязанность, как и они к нему. (В своих ответах друзья подтрунивают над ним по этому поводу.) Никаких писем, свидетельствующих о личной жизни Мариетты, не сохранилось. Но даже подозрения о существовании такого рода писем дорого бы обошлись Мариетте. (Гораздо дороже, чем ее адресату.) Итальянцы снисходительно относились к подобным связям, но лишь в отношении одной из сторон. Такой же циничный взгляд на взаимоотношения характерен и для политической философии Макиавелли. (С правителем не может быть равноправных отношений. Старший партнер устанавливает правила, но волен действовать в своих интересах.)

Флоренция оказалась перед лицом новой угрозы. Сын папы, скандально известный Чезаре Борджиа, использовал укрепленную французскими войсками папскую армию, чтобы отхватить для себя новые владения в центре Италии. Борджиа двинулся на север от Рима, завоевывая такие далекие области, как Римини и Адриатическое побережье, и весь регион был охвачен волнениями.

Содерини, прилагавший огромные усилия, чтобы сохранить владения Флоренции, был избран пожизненным гонфалоньером – беспрецедентное решение для города, который гордился республиканскими традициями. (Даже Медичи правили через избранных гонфалоньеров.)

Макиавелли поручили собрать сведения о восстаниях на флорентийских территориях, а затем направили послом в ставку армии Борджиа (фактически в качестве шпиона). За день до его прибытия Борджиа, нанеся стремительный удар, захватил стратегически важный город Урбино. Блестящая и безжалостная тактика герцога произвела на Макиавелли огромное впечатление.

Один из докладов, отправленных Макиавелли во Флоренцию, назывался «О том, как надлежит поступать с восставшими жителями Вальдикьяны». Уже здесь он дает ясно понять, что больше всего его занимает политическая философия. «Говорят, что история – наставница наших поступков, а более всего поступков князей, что мир всегда населен был людьми, подвластными одним и тем же страстям, что всегда были слуги и повелители, а среди слуг такие, кто служит поневоле и кто служит охотно, кто восстает на господина и терпит за это кару»[5]5
  Здесь и далее «О том, как надлежит поступать с восставшими жителями Вальдикьяны» цитируется в переводе А. Дживелегова.


[Закрыть]. Вряд ли эти слова можно назвать гениальной догадкой, но отсутствие у автора иллюзий налицо. С самого начала Макиавелли стремился сформулировать, как он полагал, универсальные законы истории. Из этих безупречных кирпичей знания он в итоге построит свою практически неприступную политическую крепость. Но для такой крепости нужен правитель. Примечательно, что даже в этой ранней работе Макиавелли называет папу и Чезаре Борджиа великими людьми и отмечает в них одну общую черту: «…Оба они большие мастера выбирать удобный случай и, как никто, умеют им пользоваться». (Ирония состоит в том, что интуиция Макиавелли в данном случае обострилась от понимания, что у Борджиа во Флоренции есть свои осведомители.)

Макиавелли был еще раз направлен к Борджиа с дипломатической миссией, которая длилась с октября 1502 г. по январь 1503 г. Теперь он стал свидетелем ужасной мести, которую Борджиа обрушил на взбунтовавшихся военачальников своей армии. Это происшествие легло в основу его небольшого эссе «Описание того, как избавился герцог Валентино от Вителлоццо Вителли, Оливеретто Да Фермо, синьора Паоло и герцога Гравина Орсини», в котором описывается то, что Макиавелли видел своими глазами.

Захватив Урбино, Борджиа укрепил свои позиции, причем, по мнению его военачальника Вителли и других командиров, слишком сильно. Опасаясь безжалостного герцога, они отделились от него и заключили союз с врагами. У Борджиа остались лишь жалкие остатки прежней армии. Он тотчас перешел к оборонительной тактике, пытаясь защитить свои завоевания и выиграть время. Воспользовавшись передышкой, Борджиа позаимствовал из папской казны огромную сумму, чтобы собрать новую армию, и предпринял дипломатические маневры, стараясь внести раскол в стан врага и поссорить Вителли и других заговорщиков с союзниками. Вителли вскоре понял, откуда ветер дует, и решил снова перейти на сторону Борджиа. Примирение должно было состояться в маленьком городке

Сенигаллия на Адриатическом побережье. Борджиа распустил свою французскую армию и прибыл в город лишь с небольшим отрядом, чтобы не вызывать подозрений у Вителли и остальных. Вителли и его командиров он «принял любезно»[6]6
  Здесь и далее «Описание того, как избавился герцог Валентино от Вителлоццо Вителли, Оливеретто Да Фермо, синьора Паоло и герцога Гравина Орсини» цитируется в переводе А. Дживелегова.


[Закрыть], как добрых друзей. Все было устроено так, чтобы отделить заговорщиков от их войска, после чего Борджиа приказал схватить их и бросить в темницу. В ту же ночь их задушили, несмотря на то что «Вителлоццо просил дозволить ему вымолить у папы полное отпущение грехов, а Оливеретто с плачем сваливал на Вителлоццо вину за все козни против герцога».

Этот случай вдохновил Макиавелли. (Впоследствии он вошел в качестве примера в 7-ю главу «Государя» и упоминался в нескольких других работах.) И действительно, по словам Виллари, именно этот инцидент и три месяца, проведенные в обществе Чезаре Борджиа, подтолкнули Макиавелли к мысли, что наука управления государством никак не связана с соображениями морали. То, о чем Макиавелли рассказывал в эссе «Описание того, как избавился герцог Валентино от Вителлоццо Вителли, Оливеретто Да Фермо, синьора Паоло и герцога Гравина Орсини», было реальной политикой.