Текст книги "Путь к Вавилону"

Автор книги: Пол Керни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Он швырнул на пол рюкзак и посох и сам упал на каменный пол. С одежды стекала вода, влажные волосы липли ко лбу. Из сумрака на каминной полке на Ривена смотрела их фотография, два медных подсвечника холодно блеснули дуэтом. А там, на его рабочем столе, – пишущая машинка и толстая пачка бумаги, придавленная круглым камушком, найденным на берегу. И большая кофейная чашка.

***

«– …Но я еще не закончил…

– Передохни. Твоей голове очень не помешает сейчас свежий горный воздух».

***

Вот тут, у двери, высокие сапоги. И еще прогулочные его ботинки и пара ботинок поменьше. Он рассеянно прикоснулся к шнуровке, потом отвернулся и встал на ноги.

Как я устал. Господи, как я устал.

Он прошел через комнату и уставился в черный камин. Здесь когда-то зажигали огонь. Он тащит торф, щурясь от солнца и ветра, бросает его в камин. Тепло первых язычков пламени гладит его по лицу. Внезапно его охватил приступ ярости.

– Мне это не нужно. Боже милостивый, мне это не нужно! – Он ударил кулаком по каминной полке с такой силой, что та задрожала, взгляд его упал на фотографию, и Ривен отшатнулся. Дверь в спальню осталась открытой. Придавленный обрушившимися воспоминаниями, он заковылял туда.

В спальню. Где разобранная постель и разбросанные подушки. На одной до сих пор еще осталась вмятина от ее головы. И ее ночная рубашка лежит поперек кровати.

Теплый комочек волос и плоти, пахнущий лавандой, свернулся калачиком в его объятиях, чуть-чуть хмурясь во сне. Холодные пальчики ее ног тычутся ему в ноги, чтобы согреться. Нос уткнулся ему в плечо.

Из груди его вырвался странный звук, нечто среднее между рыданием и рычанием. Он уже чувствовал, как знакомые черные крылья безнадежности бьются в опасной близости от его головы, но все равно встал на постель коленями и сжал обеими руками ее рубашку. Ее запах давно уже ушел, но Ривен все равно прижал рубашку к лицу и упал на холодный матрас. Так и не сняв мокрой одежды, он сжался на кровати и спрятал голову под подушку, чтобы не видеть, не слышать канонады морского прибоя, завывания ветра, скрипа петель и стука ставней опустевшего дома.

***

Кэлам набил трубку прямо пальцем, ставшим за долгие годы такого использования бурым и огнеупорным, и выпустил струйку сизого дыма сквозь сжатые зубы. – Итак, ты, стало быть, намерен жениться на ней, – проговорил он спокойно, не отрывая взгляда серых глаз от морских волн, выгоняемых бризом на берег.

– Да, – подтвердил Ривен.

Кэлам носил старый твидовый пиджак, латаный-перелатаный: шляпа его, как обычно, была надета набекрень. На его худом морщинистом лице выделялись проницательные глаза, которые спокойно глядели на собеседника, а уголок его рта, почти постоянно занятый трубкой, то и дело весело приподнимался, выдавая смешливый и добрый нрав. Вот и теперь уголок его рта был приподнят, пока Кэлам обдумывал предложение этого ирландского солдата, который, в прямом смысле слова, одним зимним вечером свалился почти им, на голову и потом наезжал к ним с завидной регулярностью.

– Ты уволишься из армии? – спросил он.

– Да, и по возможности побыстрее.

– Кое-где бы, наверное, сказали, что в наши дни это уже старомодно: просить у отца руки дочери, – в серых глазах Кэлама вспыхнул огонек.

– Может быть, но вы – вся семья Дженни. И это важно.

Кэлам одобрительно кивнул. Глаза его сузились, следя за полетом кроншнепа над береговой кромкой, длинный изогнутый клюв кроншнепа был отчетливо виден в вечернем свете, – силуэт на фоне темнеющего неба.

– Ее мать была удивительной женщиной, – наконец, сказал он, оторвав взгляд от птицы. – Дженни, она из того же теста. Таких, как она, очень мало.

– Я знаю, – тихо сказал Ривен.

Кэлам выдохнул дым.

– Да, ты знаешь. Я знаю об этом, Майк. – Он улыбнулся. – А как насчет приданого?

– Что?

– Если ты начал в такой старомодной манере, то нужно уж выдержать тон до конца.

– Нет, Кэлам. Вовсе не нужно…

– Вам ведь нравится Кемасанари, тот домик; вам обоим.

– Ну, да.

– Он, правда, порядком обветшал, нужно там кое-что подремонтировать, ну уж от ветра-то и дождя он защитит.

Ривен улыбнулся. В первый раз за все время беседы Кэлам посмотрел ему в глаза, и морщины его расправились.

– Как насчет тяпнуть по маленькой, дабы смочить вечерок?

– Почему нет?

И они вернулись к дому, где через открытую дверь лился вечерний свет и ждал ужин, приготовленный Дженни.

***

Он проснулся на рассвете, продрогший и с болью во всем теле. Открыл глаза и пошевелился. Боль в ногах отдалась огнем в голове. Он сел и увидел, что стало с постелью: вся сырая, в грязи, простыни смяты.

– О Боже.

Он потер руками лицо и посмотрел пустыми глазами вокруг.

Вот я и здесь.

С трудом он встал. Кружилась голова. Повсюду вокруг, как следы кораблекрушения, бросались в глаза ее и их общие вещи. Они глядели на Ривена с туалетного столика, из гардероба, со стен и полок. Осиротевший дом совсем выстыл в одиночестве. Изо рта у Ривена шел пар.

Он остановился и прикоснулся рукой к фотографии, на которой они были сняты вдвоем, – еще одна царапина на душе, – а потом двинулся в гостиную. Рюкзак его съежился в луже у двери, рядом валялся посох. Ривен поднял ореховую палку и провел ладонью по ее гладкой поверхности. Это его успокоило. Действительно, у него здесь есть что-то, не имеющее никакого касательства к прошлому.

Он огляделся. Когда-то дом этот был для него самым счастливым местом на свете. Родное гнездо. Когда-то, но не теперь. Ривену захотелось поджечь его. Она бы это поняла. Однако пришлось удовольствоваться решением подмести и вычистить камин. Когда взгляд его упал на давно остывшие угли, останки последнего зажженного здесь огня, Ривен понял, что ему вовсе не хочется их выметать. Они стали реликвией. Но хранить такую реликвию больно. Он пересилил себя, преисполнился яростью вызова и выкинул их. От одежды его теперь шел пар, но он даже не замечал этого. Здесь слишком многое живо, слишком много напоминаний. Ривен тряхнул головой, словно отгоняя назойливую муху.

Он вскипятил воду в чайнике и сварил себе кофе, старательно избегая мысли о своей походной фляжке, наполненной виски. На это еще будет время, потом. Утро выдалось пасмурным и унылым. Ветер так и не унялся. Моросил дождик. Солнце только мельком выглядывало из-за быстро несущихся облаков. Шум моря был слышен даже внутри дома.

Все скоропортящиеся продукты давным-давно испортились. Ривен безразлично просмотрел свою писанину: ему попалось несколько страничек с карандашными поправками, замечаниями, и едкими шуточками, нацарапанными на полях рукой Дженни. Она частенько этим занималась – правила потихонечку его рукописи.

Он поспешно отвернулся. Еще так близко. Совсем недавно. Быть может, потом. Но не сейчас. Он выудил свой рюкзак из лужи и развесил вещи сушиться у камина. Как всегда, языки пламени зачаровали его. Чайник громко засвистел. Он налил кружку и глотал обжигающий кофе, собираясь с духом.

Итак, за работу.

Он начал со спальни. Собрал все ее вещи; их вещи. Свалил все в кучу: фотографии, плюшевого мишку, одежду и обувь, гребенку с приставшими к ней черными волосами. Куча росла, Ривен методично опустошал шкафы и буфеты. Даже под кровать заглянул. Потом точно так же прошелся по остальным комнатам. Фотография с каминной полки тоже полетела в кучу, оставив после себя брешь.

Ривен собрал все вещи-напоминания, сложил их в большой гардероб и запер дверцу, с треском провернув ключ. Ключ положил на каминную полку. В камине гудел огонь, сыпля искры на каменный пол. Наконец, он снял сырую одежду и повесил сушиться. Ривен бросил взгляд на свои ноги. Бледные, тонкие, все в шрамах. Не без горечи он вспомнил о своих прежних пробежках и восхождениях в горы, после чего надел сухие брюки и безучастно зашнуровал свои прогулочные ботинки.

У камина, в сухой одежде, он почувствовал себя гораздо лучше и принялся вынимать из рюкзака продукты. Сахар намок, и Ривен положил его у плиты. Свой ореховый посох он пристроил у камина, подтащил поближе к огню деревянную скамейку с высокой спинкой и сел.

И что теперь?

На глаза опять попалась машинка. Ривен выругался. Эта чертова писанина все еще там. Ладно, он ее сожжет потом. Может быть.

Он окинул взглядом комнату. Теперь ничто не указывало на то, что она вообще была. Жила. Кроме могилы в Портри и, возможно, пятен крови на камнях Сгарр Дига – Алой Горы. Впрочем, дожди и снега давно уже смыли кровь.

И теперь ничего не осталось.

Это несправедливо. Просто несправедливо.

Он взял посох и вышел из дома; там его встретило суровое море и свинцовое небо, и волны с шипеньем набегали на гальку.

Он принялся собирать всякую всячину, выброшенную на берег прибоем, отчасти – в силу привычки, отчасти – затем, чтобы отвлечься от мрачных раздумий. Прошлой ночью был шторм, и добыча выдалась богатой. Неизбежные садки для рыбы, обрывки лески, пластиковая бутылка, несколько обтесанных деревяшек и дохлый тюлень. Серый тюлень; у него было срезано полголовы, так что с одной стороны на Ривена глядел мертвый все еще влажный глаз, – карий, – а с другой щерился оголенный череп. Должно быть, задело винтом. Он пнул тюленя, туша грузно перевалилась со спины на брюхо.

По привычке Ривен сложил добычу у дома. На северной стороне не было окон. Ветер легонько дернул его за бороду. Ривен машинально поскреб пятерней подбородок.

Он тщательно вычистил домик, подмел и протер влажной тряпкой каменный пол, вынес проветрить постельное белье и подушки. Торфа здесь более чем достаточно, до конца зимы хватит с избытком, – дом пустовал давно. В воде недостатка нет, поблизости протекает ручей, надо только немного подняться вверх по течению, куда не доходит прилив. Единственное, с чем могут возникнуть проблемы, – так это с едой, как всегда было в Кемасанари. Здесь, правда, есть неплохой погреб с большой морозильной камерой, подключенной прямо к генератору, но за долгие месяцы, пока дом простоял заброшенным, агрегат этот пришел в негодность. Ривену пришлось повозиться, перебрать двигатель генератора и привести его в более-менее божеский вид, после чего двигатель весело забубнил.

Всю ночь и на рассвете в долине вопили олени-самцы. Древний, первозданный клич. Глядя в пламя очага, повернувшись спиной ко тьме снаружи, Ривен слушал их вопли, словно какой-то пещерный житель на заре истории, пережидающий зиму.

Берег моря в том месте, где стоял домик, был крутым и каменистым; зимой дорога к Лох-Корайску и Гленбриттлу была просто жуткой, особенно у Крутой Пади, которая и в лучшее время года представляла опасность для путников. Ривен принялся заново знакомиться с этим местом, взбираясь на обломки скал и утесы, что нависали над пенящимся морем – насупленные и суровые, дозорные Квиллин. Большей частью он шел по оленьим тропам, иногда – на четвереньках, карабкаясь по каменным выступам, заросшим вереском. С вершины утеса высоко над головой Ривена взмыл в небо орел; перья на его крыльях растопырены, точно пальцы.

Потом, когда силы его уже были на исходе, Ривен остановился и постоял, привалившись к заросшему мхом валуну, пока огонь в ногах у него не унялся и он не смог идти дальше. Он пытался заставить себя быть сильным и делал это, может быть, излишне жестко, не позволяя себе никакой, даже маленькой, слабости. Он измотал себя до предела, но зато получил вознаграждение – забвение, – как только в тот вечер его голова прикоснулась к подушке. Он твердо решил продолжать в том же духе, не давая себе послабления. С каким-то садистским удовлетворением он специально выбирал самые сложные маршруты вдоль каменистого берега и предгорьям.

На следующий день он пошел к Лох-Корайску и увидел в озере выдру. Ее темная голова то погружалась в воду, то выступала из нее, и сначала он принял ее за тюленя, но потом разглядел в цепких лапках буек, оставленный рыбаками, и остановился понаблюдать. Зверюшка утягивала буек под воду, потом разжимала лапки, и он выпрыгивал на поверхность. Выдра забавлялась буйками, снова и снова, в каком-нибудь десятке ярдов от каменистого берега. Ривен смотрел на эту картину безлюдного горного озера с забавляющейся выдрой как зачарованный, и пошел домой, только когда совсем проголодался.

Чтобы как-то поправить плачевную ситуацию с едой, Ривен разыскал в чулане свою винтовку 22 калибра и отправился поохотиться. Побродив по долине с полчаса, он наткнулся на куропаток и подстрелил двух, а затем еще зайца; потом погода испортилась, и Ривену пришлось вернуться. Дома он общипал, освежевал и выпотрошил свою добычу, причем проделал все это едва ли не с удовольствием. Он давно уже не использовал это свое умение – не было случая. Он припомнил промозглые биваки в Дартмуре, как они там пытались зажарить тощего зайца на жалком костре. Навыки выживания, так это называлось. Всем была противна такая игра в выживание, но, как это обычно бывает в армии, потом, за пивком в столовой, об этом было приятно вспомнить.

Он прервал на мгновение свою кровавую работу у раковины, ощутив внезапную боль одиночества. И не только из-за Дженни. Он понял вдруг, что тоскует по своей юности. Юность! Он громко фыркнул. И юность давно ушла, и до пенсии еще далековато, но ощущение старости появилось. Он запихал почти всю добычу в морозильную камеру и принялся колдовать над бульоном из потрохов. Во время работы Ривен тихонько насвистывал, а потом ветер снаружи стих, и он вскинул голову. Ветер больше не громыхал по долине. Снаружи теперь доносились только легкие вздохи моря: его любимая колыбельная. Тихий плеск волн и пыхтение маленького дизельного генератора. Ривен прислушался к тишине – кто-то невидимый и бесшумный стоял у него за спиной. Он резко обернулся, – руки в крови зайца и куропаток, – но за спиной была только стена с дверью и шипение огня в очаге. Генератор вел свой приглушенный монолог; море тихонько вздыхало.

Но ведь что-то его заставило обернуться.

Он поспешно отошел от раковины и схватил свой ореховый посох, продолжая прислушиваться. Ничего. Только обычные звуки ночи. Где-то вскрикнул кроншнеп, пролетел под окнами и умчался прочь.

А потом генератор умолк.

У Ривена перехватило дыхание, когда свет в кухне стал меркнуть и, наконец, погас совсем. Теперь единственным освещением было шафрановое сияние огня камина. Все затихло, осталось только два звука: плеск волн, набегающих на берег, и потрескивание огня в камине.

Ривен вышел на крыльцо. Ночь была тиха, в чистом небе только что народилась новая луна. Галька хрустнула у него под ногами. На берегу, у самой воды, виднелась черная туша мертвого тюленя. Тишина и покой. Не было даже легонького ветерка.

Звездная, безлюдная ночь. Рука Ривена, сжимающая посох, расслабилась. Чертов генератор. Ривен круто повернулся – ему показалось, что он краем глаза ухватил какое-то движение у ручья, – и на мгновение остановился в нерешительности. Потом смачно выругался. Туманы с гор тебе в бороду, псих.

Ривен запустил генератор по-новой, не обнаружив, впрочем, никаких причин для такого сбоя, и когда вернулся в дом, в кухне уже сиял свет. Ему показалось, что в доме как-то странно пахнет. Он сморщил нос; но его обоняние, похоже, едва уловив этот запах, тут же привыкло к нему, и запах исчез. Мускусный запах животного. Должно быть, убитой им дичи.

Ривен вернулся к своей работе у раковины.

5

Писать – это рисовать на чистой бумаге, выдавливая кровь из собственных пальцев.

Постепенно они вновь выступали из тумана и становились ясны и отчетливы, все его персонажи. Они долго отказывались выходить на бумагу из-под клавиш машинки, не позволяя ему запечатлеть себя на листе, только их тени ложились ему на плечи, когда он сидел за столом и без особой надежды стучал по клавишам.

Он замыслил описать стремительное возвышение и падение властителей, сражения за власть в дикой зеленой стране своих книг, осады и битвы, и трагическую любовь, которую он так пока и не мог в полной мере представить себе.

Нет, бесполезно. Все это уже не воплотить в жизнь.

Мир его книги стал безжизненным и плоским, а герои – марионетками на неумело размалеванной сцене. Картины, которые он создавал, тускнели прямо на глазах, как цветник после заморозка. Воображение его растворилось в ледяной беззвездной мгле. Битвы смелых, сильных и великодушных людей обращались в кровавую бойню: бессмысленные стычки, после которых на снегу оставались горы трупов. Волки терзали тела убитых, копоть пожаров повисла в воздухе. В отчаянии он стучал пальцами по клавишам, но из-под них выходили только мертвые слова. Наконец, ему пришлось остановиться.

Я – время года, подумал он. Я – зима в ожидании весны. И мне еще долго ее ждать.

Потянулись угрюмые, мрачные дни. Целыми днями Ривен сидел за столом, глядя в окно на долину и навязчивое нагромождение гор. Он наблюдал, как ссорятся чайки над трупом тюленя, и жалел, что не закопал его. Потом он склонял голову и снова пытался вызвать жизнь из клавиш машинки. Но как этот дохлый тюлень, повествование его источало только трупный запах.

Он вышел на воздух, ища поддержки у морского простора и свежего ветра. Со своим теперь неизменным ореховым посохом он спустился к ручью и, усевшись на валуне у воды, принялся потягивать виски из фляги.

Он рассеянно оглядел скопление камней на той стороне ручья, причудливый узор лишайника, темные влажные пятна мха, понаблюдал за кружением песчинок на перекате. Виски согрело его, обожгло пустой желудок; в голове слегка поплыло. Ривен растер колени. Чайки прекратили свой шумный спор и улетели прочь, образовав в небе над морем восьмерку.

Он снова уставился на валуны. Узор лишайника изменился; он менялся прямо на глазах. Ривен прищурился, угадывая очертания и силуэты. Лошадь, башня, корона, лицо… Худощавое смуглое лицо с резкими чертами, черные бусинки глаз, остренькая бородка, и губы в усмешке – как щель.

– Боже правый!

Он вскочил на ноги, пустая фляжка, глухо стукнув, упала на землю. Перед глазами все поплыло, Ривен буквально впился взглядом в валун… но там был только лишайник и пупырчатый гранит. Он зажмурил глаза и зажал их пальцами.

Не стоит пить до обеда.

В тот вечер он сел у камина и тщательно вычистил винтовку. Он провозился с ней дольше, чем обычно. Во-первых, ее давно уже нужно было как следует вычистить, а во-вторых его успокаивало ощущение гладкого деревянного приклада в руках, ему хотелось выбрать воображаемую мишень в сумерках на берегу. Ему всегда нравились ружья. Он любил разбирать их и чистить – кроме тех, конечно, случаев в армия, когда чистка оружия превращалась в нудную работу. Это было священнодействие с реальным результатом. Доставляющее удовольствие.

Он передергивал и очищал затвор, пока окончательно не убедился, что на нем не осталось ни ржавчины, ни сажи. Потом зарядил магазин и дослал патрон в ствол. Он до сих пор еще не был уверен в том, что увиденное им сегодня днем не было просто игрой воображения…

Пришла ночь. Ривен задремал в кресле, убаюканный треском огня и шумом прибоя. Винтовка лежала рядом с ним на полу, масло на ней поблескивало в неверном свете пламени. Он не включал электрический свет, в колеблющемся пламени камина огня лицо его – худое, заросшее бородой – обратилось в резкий горельеф, сумрачный свет подчеркнул шрамы на лбу и морщины у глаз и у рта, которые не разгладились даже во сне.

Тепло очага уняло боль в ногах, а мерный плеск волн за окнами умиротворил его; обычное хмурое выражение лица во сне сгладилось. Он дышал глубоко и ровно. Торф в очаге осыпался с шуршанием, выгорая; стропила легонько поскрипывали под ветром.

Раздался какой-то едва различимый звук. Ривен приоткрыл глаза.

У очага кто-то сидел. Молча сидел, глядя в огонь.

У Ривена перехватило дыхание. Кресло под ним скрипнуло. Воздух, не находящий дороги из легких, громовым раскатом отдался у него в висках. Он отважился приоткрыть глаза пошире, заставляя себя дышать ровно и тихо. Сердце его, казалось, вот-вот выскочит из груди – бьется, будто рыба, выброшенная из воды.

Рука потянулась к огню – погреться в тепле, пальцы шевелились от удовольствия. Потом вновь раздался тихий звук, очень похожий на вздох, и тень на камине – сотканная из мрака и отблесков пламени – передвинулась ближе к очагу. Ривен явственно увидел лицо в обрамлении черных волос, брови, сходящиеся на переносице… а затем ему на глаза навернулись слезы и заслонили видение; Ривен решил, что спит и видит сон.

Внезапно лицо повернулось к нему, и Ривен теперь увидел нищенскую его худобу, грязь на щеках, спутанную копну черных волос; он почувствовал слабый мускусный запах плоти, который пропал, как только Ривен определил его. Но глаза… эти глаза. Они пристально смотрели на него словно бы сквозь черную пропасть потери и кошмарных видений. Они глядели ему прямо в глаза из-под сходящихся на переносице бровей, и Ривен задохнулся, не веря.

Мгновение или, может, столетие они смотрели друг на друга, как когда-то давным-давно. Была у них такая привычка: смотреть друг другу в глаза ясной ночью, когда в камине трещит огонь и ветер с воем носится по долине. Она обычно садилась у самого очага и поднимала к Ривену лицо, и глаза ее смеялись. А потом очаг остыл, и место ее опустело.

Но в этих глазах не было ничего… Почти ничего. Ни намека на узнавание. Словно это была лишь безжизненная оболочка прежней Дженни. Пустая оболочка.

И все же это была она. Здесь, в его сне.

– Дженни… – выдавил он. Она вдруг рванулась, пробежала через комнату, шлепая босыми ногами по полу, лязгнула дверной щеколдой и пропала в ночи.

Он бросился следом за ней, веря и не веря. Ночь встретила его глухой черной стеной и швырнула в него пригоршнями дождя, едва он выскочил за дверь.

– Вернись! Дженни, ради Бога, вернись!

Но берег был пуст, волны набегали на гальку и, шипя, отступали, ветер трепал его волосы.

Вернись…

Там, у самой воды, валялся дохлый тюлень. Ривену показалось, что что-то плеснуло на мелководье. Ветер был влажен и прохладен, в просвете туч невообразимо огромного небосвода светилась одинокая звезда. Ноги Ривена сделались ватными, по всему телу разлилась слабость. Он привалился к дверному косяку и закрыл глаза.

Звезды вращались над головой, Большая Медведица понемногу уходила к северу, приближалась полночь.

Поставив винтовку поближе к камину, он уселся у догорающего огня. Ему хотелось уехать домой, но теперь у него не было дома. Такого места, которое он мог бы назвать своим домом. Любой дом теперь для него будет чужим.

Но ведь не тронулся же он умом. Он ее видел; он слышал, как стукнула щеколда. И дверь ведь была открыта, когда он бросился следом за ней, а он точно помнит: дверь он закрывал. Она была здесь. Он не спал.

Быть может, цыганка? Бродяжка? Какая-нибудь заблудившаяся девчушка?

Здесь? У моря, в этих горах?

Он попытался вспомнить получше ее лицо. Смутное впечатление смуглой худобы. Босые ноги… в такое-то время года! Но эти глаза… Глаза Дженни. Глаза, захватившие его душу.

Просто не может быть.

Вероятно, это кто-то из гостиницы на той стороне долины… скорее всего, заблудилась. Он потряс головой, прогоняя наваждение. Куда, интересно, она побежала глухой, темной ночью? Наконец, он заснул, прямо на стуле, уронив голову на грудь. Одна рука свесилась на пол.

Он проснулся наутро, почти не ощущая затекшее тело. Кряхтя и кривясь, Ривен встал, проклиная холод в доме и пустоту очага. Его уже тошнило от болезненной слабости, от одиночества, но точно так же тошнило и при одной только мысли о людях.

Еще один серый день.

Изморось, как обычно. Небо занавешено свинцовым пологом облаков. Горы, похоже, приготовились снова накинуть вуаль тумана.

От дождя тоже мутит.

А вдруг будет снег. Холодрыга такая – как раз для снега, хотя здесь, у берега моря, снег ложится очень редко. Может быть, горы снова завалит снегом. Может быть, облака разойдутся, и удастся увидеть небо.

Ривен повернулся на стук в окно: на него глядело лицо, заросшее бородой. Глядело и улыбалось. Губы задвигались, но из-за стекла слов не было слышно. Подхватив винтовку, он распахнул дверь.

На лице пришельца – вспышка мгновенного изумления; едва уловимое выражение замешательства промелькнуло и тут же исчезло.

– Прошу прощения. Я вас напугал?

Ривен проследил за взглядом незнакомца и в смущении опустил винтовку. Ему вдруг стало стыдно. Гостеприимство – давний обычай на этом острове.

– Простите, просто вы так неожиданно появились. – Какое-то время они оба молчали, каждый как будто оценивал про себя другого. Эти размышления, казалось, наполнили воздух, а потом громовой раскат вспорол небо и пронесся волной по долине. Ривен вздрогнул.

– Похоже, суровый будет денек. Еще утром было видно, как гроза собирается, – проговорил незнакомец. Голос его звучал тихо и ровно; в нем проскальзывал какой-то неуловимый акцент, хотя Ривен не сомневался: он уже слышал такой акцент раньше. – Могу я зайти на минутку?

Ривен попятился, освобождая проход.

– Да, конечно. – В этот момент на землю упали первые капли дождя.

– Благодарю, – незнакомец вошел и закрыл за собой дверь. Одет он был по-походному, с рюкзаком. – Последнюю пару недель я только и делал, что карабкался по горам. Я здесь уже второй раз. – Рюкзак шлепнулся на пол. – Но в первый раз дом пустовал, и я залег спать в том сарайчике на задах. Я подумал, что это, скорее всего, летний домик. И не ожидал, что здесь кто-то будет. Вы здесь живете?

– Я здесь живу, – эхом отозвался Ривен. – Просто я… уезжал.

– А-а. Понятно. – Теперь уже дождь барабанил вовсю.

– Да. – Он взглянул за окно. – Гроза чуть-чуть за мной не поспела. – Посмотрел на ноги. – Ботинки новые. Стер все ноги. У меня там волдыри, здоровенные, как рыбьи пузыри. – Он поднял глаза. – Ой, я извиняюсь… у него была закрыта. – Протянул руку.

– Меня зовут Байклин Варбутт. – Сухое, твердое рукопожатие, слишком крепкое для таких тонких, изящных пальцев.

– Байклин?

Смех звонкий, как колокольчик.

– Именно. Так звали какого-то древнего моего предка, вот меня и назвали в честь него. Ответственные родители. Здесь меня зовут просто Байкер.

– А я Ривен, Майкл Ривен.

Он вроде бы где-то слышал уже это имя? Оно показалось Ривену как-то странно знакомым, словно сон, который не можешь припомнить.

– Очень рад познакомиться… и спасибо, что вы впустили меня. Вы не будете против, если я задержусь, пока не закончится дождь? – И снова улыбка.

Держись, Ривен.

– Нет. Нет, конечно. – Он приободрился. Ему давно не приходилось играть роль радушного хозяина. – Если хотите, можете снять ботинки. – Опять громовой раскат, на этот раз ближе, громче. – Я сейчас растоплю камин. – Пока незнакомец. Байкер, возился со своей обувью, Ривен отошел к камину, не забывая при этом украдкой поглядывать на нежданного гостя.

Была в нем какая-то непреходящая опрятность: как бы неотъемлемая часть всего его облика, а не то чтобы он именно сейчас старался не испачкаться. Быть может, это его аккуратная борода и ясные глаза придают ему франтоватый вид, независимо от аккуратности в одежде. Кисти рук у него правильной формы, стопы – маленькие, фигура – крепкая, ладная, как тело оленя. Одет по сезону, тепло, но, казалось, зима никак на него не влияет. Судя по виду его, он вообще никогда не страдал от каких-то там волдырей на ногах, или усталости, или чего-то подобного. О таких говорят: он так и пышет здоровьем. И улыбка у него всегда наготове. Ривену он не понравился, просто так, безо всякой разумной причины, и ему, Ривену, стало даже немного стыдно за себя: это похоже на то, как больной человек недолюбливает здорового. Но было и что-то еще – другое, – что его беспокоило. Неуловимое, словно дымок от тлеющего торфа. Если бы только он смог вспомнить!

Огонь заплясал в очаге, согревая Ривена и распространяя мягкие волны тепла по комнате.

Много всего происходи!. Слишком много всего. Он не хотел ничьего общества… пока еще не хотел.

– Ну вот, уже лучше, – проговорил Байкер, пошевелив пальцами ног. Снова грянул гром, дождь забарабанил по оконным стеклам. Ривен уставился на горящий торф в очаге, снова уйдя в себя.

– …должен сказать, что вы очень любезны, пустив к себе незнакомого человека. – Смуглый гость встал и приподнял ботинки свои за шнурки. – Куда мне их поставить?

– У двери будет в самый раз. – Не глядя на гостя, Ривен мешал кочергой угли и наблюдал, как искры улетают в черноту дымохода.

– Ничего, что я спрашиваю, но вы ведь не здешний, вы из-за моря, да?

Ривен кивнул.

– Да. Северная Ирландия.

– Понимаю. Перебрались сюда, полагаю, чтобы забыть обо всех треволнениях. И никто вас за то не осудит. Место там, что и говорить, трагическое.

Ривен яростно ткнул кочергой в угли.

– Вы, наверное, голодны. Сейчас я чего-нибудь соображу. – Он поднялся, но тут же нахмурился и не сдвинулся с места. Встал к камину спиной и вытянул руки к теплу. Байкер рылся в своем рюкзаке.

– Это не вы вчера проходили по склону, который ведет к ручью?

Байкер поднял глаза.

– Ну да, я там был. Вы меня видели?

– Мне кажется, и вы меня видели. Вы мне еще улыбнулись.

Эта улыбка.

– Я, может быть, и улыбался, дружище, но едва ли кому-то конкретно. Видите ли, я, когда поднимаюсь в горы, обычно смотрю под ноги, а а не по сторонам…

Ривен, заметив, как бегают у Байкера глаза, понял, что тот солгал.

– Неплохое у вас ружьишко, – продолжал Байкер, кивнув на винтовку. – Охотитесь?

Ривен молча кивнул.

– Вы, когда шли сюда, случайно не встретили смуглую девушку?

Байкер, похоже, встревожился, но овладел собой. Казалось, он обдумывает ответ.

– Нет, не встречал. Она что, здесь живет?

– Нет. Я не знаю… где она живет. – Он ощутил какое-то смутное беспокойство. Как будто привидение прокралось в дом и дышит ему прямо в затылок. Нервным движением Ривен вытер руки о рубашку.

Должно быть, я просто привык быть один.

Он отправился на кухню разогревать вчерашний бульон из местной дичи. Было слышно, как гость ходит по гостиной. Ривен едва поборол желание выглянуть украдкой в приоткрытую дверь.

Вновь прогремел гром, в окне промелькнула вспышка молнии.

– Здесь всегда так зимой?

– Не всегда. Хотя часто штормит.

– Но вы, как я вижу, мужественно встречаете все невзгоды, – отозвался Байкер.

Ривен на мгновение застыл, сморщив лоб, а потом снова принялся мешать бульон.

К вечеру буря совсем рассвирепела. Дождь почти перестал, зато ветер выл и свистел, точно локомотив, проносясь по прибрежным утесам. Ривен нашел себе занятие: уселся за машинку и бездумно стучал по клавишам – всякую ерунду, лишь бы не разговаривать с гостем. Детские стишки, рифмованные обрывки, что угодно. Один стишок так настойчиво привязался к нему, буквально звенел у него в голове, доводя до бешенства, и Ривен никак не мог от него избавиться: