Текст книги "Наука в свободном обществе"
Автор книги: Пол Фейерабенд
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Для того чтобы разъяснить полемическое использование эпистемологического анархизма (для краткости ЭА), полезно рассмотреть следующие методологические позиции (некоторые из которых соответствуют методизму в понимании моих рецензентов):
(А) Старомодный, или наивный, рационализм (Декарт, Кант, Поппер, Лакатос; предшественники: философия универсального права Ветхого Завета).
(Б) Контекстно-ориентированный рационализм (некоторые марксисты, многие антропологи и антропологические релятивисты; предшественники: философия частного права Ветхого Завета, которая старше универсальной философии и возникает еще в Месопотамии [227]227
О различии между универсальным правом и частным правом, а также об их исторических предшественниках см. Олбрайт [4], гл. 2 и 4.
[Закрыть]; ее можно обнаружить также в догомеровской Греции и в Китае периода оракулов) [228]228
Подробности см. в моей работе «Рационализм и начало западной науки»(в печати).
[Закрыть].
(В) Простодушный анархизм (некоторые эмоциональные религии и различные формы политического анархизма).
(Г) Моя собственная точка зрения (предшественники: «Заключительное ненаучное послесловие» Кьеркегора и комментарии Маркса по поводу «Философии права» Гегеля).
Согласно (А), рационально (собственно говоря, соответствует воле богов) делать определенные вещи (рационально предпочитать более вероятную гипотезу менее вероятной, избегать гипотез ad hoc, внутренне противоречивых теорий, регрессирующих исследовательских программ). Рациональность универсальна, неизменна, независима по отношению к содержанию и контексту, и она порождает столь же универсальные правила и стандарты. Некоторые рецензенты, включая КЗ, характеризовали меня как старомодного рационалиста в этом смысле, добавляя при этом, что я пытаюсь заменить традиционные требования старомодного рационализма более «революционными» требованиями пролиферации, контриндукции и т.п. Мы это уже рассматривали [229]229
См. выше прим. 213 и текст.
[Закрыть].
Согласно (Б), рациональность не универсальна, однако существуют универсально значимые условные утверждения, говорящие о том, что рационально в данных условиях, и существуют соответствующие условные правила. И в этом видели «сущность моей позиции». Верно, конечно, что я часто говорил о необходимости принимать во внимание контекст, однако я не формулировал бы это в таком виде, как это делают ориентирующиеся на контекст рационалисты. Правила контекстуально обусловленного рационализма для меня имеют столь же ограниченный характер, как и правила старомодного рационализма.
Ограниченность всех правил осознается сторонниками (В). Эта позиция говорит, что (а) как абсолютные, так и условные правила ограничены, поэтому даже реляти-визированная рациональность способна препятствовать достижению наших целей, следовательно, (б) все методологические правила бесполезны и должны быть отброшены. Некоторые рецензенты полагали, что моя позиция заключается в признании (Ва) и (Вб), не замечая многочисленных отрывков, в которых я показываю, каким образом определенные процедуры помогали ученым в их исследованиях. В своих работах о Галилее, о броуновском движении, о досократиках я старался не только показать провалтрадиционных методологий (методистского типа), но пытался также продемонстрировать, что какие-то способы действий были успешными в этих случаях, и выяснить, почему они оказывались успешными. Поэтому я согласен с (Ва), но не принимаю (Вб). Я утверждаю, что все правила имеют границы своей применимости, но я не утверждаю, будто мы должны действовать без всяких правил. Я выступаю за контекстуальный подход, но контекстуальные правила не заменяют абсолютных правил, а дополняют их. В своих полемических работах я никогда не выступал за устранение правил и не стремился показать их полную бесполезность. Я хотел пополнить набор правил, а также предложить их новое использование. Мою позицию характеризует, скорее, внимание к использованию, а не какие-то конкретные правила. Я должен теперь сказать несколько слов по этому поводу.
Абсолютисты и релятивисты типа (Б) получают свои правила отчасти из традиции, отчасти из абстрактных рассуждений о «природе познания», а также из анализа более конкретных, но все-таки совершенно умозрительных условий (в случае кантовского абсолютизма – усло-вий, относящихся к человеку). Затем они предполагают, что каждое индивидуальное действие, каждая индивидуальная часть научного исследования должны быть подчинены найденным им правилам. Правила (стандарты) заранее детерминируют структуру исследования, они обеспечивают его объективность, они гарантируют, что мы имеем дело с рациональным, научным действием. В отличие от этой позиции я рассматриваю каждое действие и каждое конкретное исследование и как потенциальный материал для применения правил, и как материал для их проверки: мы можем руководствоваться некоторым правилом в нашем исследовании или в нашей деятельности, можем исключать какие-то действия или изменять их в угоду правилу и вообще подчинить нашу деятельность этому правилу, но можем и отложить это правило, признать его неприменимым в исследовании или деятельности, даже несмотря на то, что все известные условия требуют его применения. При рассмотрении этой второй возможности [230]230
Дальнейшее представляет собой развитие идей, содержащихся в гл. 2 и 17 ПМ.
[Закрыть]мы предполагаем, что исследование обладает своей собственной динамикой, что оно может осуществляться в отсутствие явно сформулированных правил и что таким образом проводимое исследование достаточно солидно для того, чтобы привлечь внимание защитников status quo, и достаточно упорядоченно для того, чтобы послужить источником новых, еще неизвестных способов исследования. Такое предположение не кажется совсем уж неправдоподобным. Оно охотно принимается теми, кто защищает различие между контекстом открытия (которое осуществляется без каких-либо правил) и контекстом обоснования (в котором применяются правила). Его можно подтвердить указанием на изобретательность человеческого мышления, реагирующего на возникающие проблемы самыми неожиданными идеями, а также на внутреннюю динамику форм жизни, которые добавляют собственную трансиндивидуальную структуру к достижениям индивидуальных мыслителей. Никто не может предвидеть, какого рода результаты будут получены в этом процессе, никто не может заранее сказать, какие правила и стандарты останутся в силе, а какие будут отброшены, следовательно, никто не может гарантировать сохранение правил типа (А) и (Б). В этом и состоит суть моего возражения против методизма. Это возражение подкрепляется исследованием конкретных случаев, показывающим, каким образом одни правила заменялись другими [231]231
Новые методы не всегда «известны» даже тем, кто ими пользуется. Дело обстоит не так, что сначала их формулируют в явном виде, а затем следуют им. Нет, их вводят под маской респектабельных правил, а затем изменяют их так, чтобы приспособить к реальности. Прекрасным примером является деятельность Ньютона.
[Закрыть]. Ни одна система правил и стандартов не находится в безопасности, и ученый, столкнувшийся с неизвестным, может нарушать требования любой такой системы, даже если она «рациональна». В этом заключается полемическое значение выражения «допустимо все».
Заметим, что этот аргумент опирается на предположение о том, что формы жизни, позволяющие преодолеть методистские правила, серьезно воспринимаются самими методистами. Этот аргумент не оценивает их достоинств или недостатков, он соглашается с оценками оппонентов («Галилей – великий ученый!»). Заметим также, что правила и стандарты не упраздняются вовсе, ибо никто не приступает к исследованию без какого-либо методологического оснащения, однако они используются с осторожностью и изменяются при появлении неожиданных результатов. Эти изменения не говорят о существовании каких-то более общих правил, устанавливающих, когда индивид может использовать конкретные правила, а когда ему разрешается отказаться от них. И наконец, обратим внимание на то, насколько этот аргумент в пользу скептицизма отличается от того, что приписывают мне рецензенты [232]232
Согласно КЗ, «драматическими персонажами традиционного эмпиризма» являются «познающий субъект лицом к лицу с реальным объектом... этот субъект характеризуется своими верованиями» и т.д. (с. 339). Мои последние замечания и краткая характеристика скептицизма показывают, что эти персонажи не могли появиться в ПМ даже в полемических аргументах.
[Закрыть]: он ничего не говорит о трудностях различения субъекта и объекта, он фокусируется на шатком положении правил перед лицом развития существующих практик [233]233
Следует заметить, что этот аргумент не сравнивает правила с независимой от них практикой, он не отвергает правил только потому, что они не согласуются с «историей». Мое рассуждение говорит скорее о том, что когда проверяемое правило вносится в существующую практику, оно будет искажать эту практику совершенно нежелательным образом. В итоге защитник правила не захочет улучшать его.
[Закрыть]и на процессе появления новых правил, следовательно, полностью относится к «третьему миру», если воспользоваться претенциозным языком для выражения простых вещей [234]234
КЗ изо всех сил стараются показать, что Поппер (которого они сравнивают с Фаустом – вот умора!) отчасти является марксистом и критикуют меня за грех (ГРЕХ?) пренебрежения его более разумными (т.е. более марксистскими) идеями. Я совершенно не понимаю, почему они так говорят, так как в моей рецензии на «Объективное знание» ([56]) – рецензии, на которую они ссылаются, но, по-видимому, не читали, я как раз обсуждаю только эти «разумные» идеи. Я указывал на то, что они не принадлежат Попперу, а восходят по крайней мере к Аристотелю, который выразил их гораздо проще и менее технично: Аристотель начал изучение истории идей, поскольку верил в «третий мир», создаваемый человеком. Я рассмотрел некоторые аргументы Поппера и показал, что они представляют собой либо простое провозглашение веры, либо плохую риторику. Я критиковал его за склонность решать проблемы редукции с помощью поспешного перехода к высшим сферам бытия (научное исследование, а не философские спекуляции, должны отвечать на вопрос о том, «сводимы» ли психологические феномены к материальным процессам). Я показал, наконец, что Поппер постоянно путает относительную каузальную автономию с онтологическими различиями. У него законы арифметики относятся к сущностям, которые не материальны, в то время как я утверждаю, что это автономные законы материи,которые каузально, но не онтологическиотличаются от других законов материи. Поэтому, прежде чем говорить о «редукционизме» (излюбленный упрек обскурантистов по отношению к тем, кто стремится более тщательно исследовать законы материи), мои рецензенты должны были бы более внимательно прочитать мои аргументы против попперовской интерпретации законов арифметики и мое собственное истолкование (которое не очень сильно отличается от истолкования Энгельса и Холличера). Если свой упрек в редукционизме они свяжут с этой критикой, то они увидят, что вопрос отнюдь не так прост и что Поппер может казаться материалистом только потому, что ни один из современных материалистов не набрался терпения прочитать все его «аргументы», чтобы обнаружить их порочность. Кроме того, все они произносят много слов, по-видимому, согласующихся с тем, что они считают марксистским учением, но их совершенно не заботит анализ и дальнейшая разработка этого учения. Это относится к моим рецензентам, Альтюссеру и всем остальным.
[Закрыть]. На этом можно закончить разъяснение полемического использования скептицизма в ПМ.
Возвращаясь теперь к аргументу рецензентов против скептицизма, мы прежде всего замечаем, что это не аргумент, а просто (многословное) отрицание скептицизма. КЗ формулируют концепцию – марксизм, который, по их мнению, исключает скептицизм. В этом нет чего-то необычного, поскольку существует много таких концепций. Например, скептицизм не возникает в мире, где нет людей, он не возникает в мире, населенном послушными людьми, никогда не выступающими против status quo даже мысленно. И существуют иные концепции, дающие обильный материал в пользу скептицизма. КЗ нигде не обосновывают ту позицию, которую они принимают. Они просто заявляют, что будут критиковать скептицизм «с марксистской точки зрения». Следовательно, самое большее, что они могут сделать, – это показать, что скептицизм не уживается с марксизмом, но они не могут показать, что скептицизм ошибочен.
Это замечание можно обобщить. Вся критика КЗ моей точки зрения сводится к демонстрации того, что она противоречит марксизму. Следовательно, даже если бы их критика достигла своей цели (а я думаю, это не так), то было бы доказано, что я не марксист, а не то, что я неправ.
КЗ пытаются доказать, что марксизм несовместим со скептицизмом. Эта попытка не работает. Согласно КЗ, скептицизм устраняется практикой, которая не только детерминирует деятельность теоретика, но также производит объекты его науки. Скептицизм, черпающий свою силу из трудностей соотнесения двух разных и разделенных сущностей – изолированного «абсолютно свободного» субъекта (с. 334) и «тотально иного» объекта (с. 289), – теперь должен потерять свою правдоподобность. Кажущийся недостижимым объект теперь не только может быть достигнут, он может быть даже произведен [235]235
Аргумент от практики и опирающийся на него взгляд на историю высказаны Альтюссером.
[Закрыть].
Было бы очень наивно предполагать, что скептицизм можно победить таким образом. Производство часто уводит от реальных объектов, равно как и теория корреляции. Практика самого исследования позволила обнаружить иллюзорность многих созданий производства. Колдовство, в период его максимального преследования, производило демонов и приказывало им выполнять определенные действия, причем они их выполняли не только в воображении современников, это находило отражение и в практиках, «носителями» которых были эти современники (колдовство по большей части было духовной инженерией). С помощью тщательно разработанных манипуляций и упражнений мистики могли подниматься на седьмое небо и видеть Бога во всей его славе, они могли превращаться в животных и вновь принимать человеческий облик. Флогистон, эфир, N-лучи, магнитные монополи, наследование приобретенных свойств – все это было произведено в какое-то время и было отвергнуто в другое время. Конечно, сегодня мы можем сказать (или, если учесть наши прошлые ошибки, нам кажется, что мы можем сказать), что, из произведенного было реальным, однако важно то, что хотя все критерии производства указывали на один объект, реально существовал все-таки другой объект. В этом теория производства вообще не отличается от теории корреляции. Кроме того, не только оказывается так, что «производство» вместо реальных объектов производит химеры, но можно показать, что реальные объекты содержат непроизводимые элементы, следовательно, не могут быть вполне схвачены наукой в смысле КЗ: развитие от Аристотеля до Ньютона шло от пространства, которое было производимо вместе со всеми своими частями (см. теорию континуума Аристотеля в книге II «Физики»), к такой сущности, ни одна часть которой не могли быть произведена или изменена естественными средствами. Точно так же и производимые силы были заменены непроизводимой силой тяготения [236]236
Забавно, что Аристотель, философия которого рассматривается КЗ как «идеология» (с. 298), дает производственное истолкование пространства, земных объектов, континуума и даже знания, в то время как его наследники ввели изолированные сущности: переход от Аристотеля к Ньютону оказывается переходом от научного к ненаучному (в смысле КЗ) истолкованию.
[Закрыть]. Не так давно производимая (через действие эфира) скорость света и производимые особенности элементарных частиц были заменены абсолютными константами и устранены из области науки в смысле КЗ. Следовательно, из научной практики («научной» в обычном смысле этого слова) мы узнаем, что мир содержит производимые сущности наравне с изолированными сущностями (сущностями, которые действуют, но не могут быть произведены ни природой, ни наукой) [237]237
«Наш центральный тезис, – пишут КЗ, – заключается в том, что главным достижением Галилея было то, что он заложил основы физики как науки».Но не науки в смысле КЗ, см. примечание выше.
[Закрыть], что наука в смысле КЗ неполна и что теория производства может быть иллюзорной. Это устраняет «практический аргумент» КЗ против скептицизма.
До сих пор практический аргумент обнаружил свою порочность в двух отношениях: он не содержал оснований для подтверждения позиции, исключающей скептицизм, и скептицизм не мог быть устранен этой необоснованной позицией. К тому же этот аргумент никогда не был направлен против скептицизма как целого, а имел дело только с конкретным вариантом скептицизма. Другие варианты все еще не были рассмотрены.
Эти другие варианты скептицизма можно разрабатывать независимо от методизма и субъект-объектной идеологии, и они приводят к предположению о том, что скептицизм и его обобщение – эпистемологический анархизм – могут, в конце концов, оказаться наиболее приемлемым истолкованием природы познания.
Начиная это новое рассуждение, вспомним о том, что обычно существует не одна-единственная практика, имеющая дело с данным реальным объектом, а несколько. В медицине у нас имеется западный «научный» подход (который возник как распространение проблематики науки XVII столетия на человеческий организм), наряду с которым существует медицина Нэй цзин и племенные медицины. Все эти практики являются научными в том смысле, что они либо производят некоторое состояние организма, либо могут сказать, как такие состояния производятся; они успешны, ибо излечивают болезни или вызывают в организме какие-то желательные изменения; и все они имеют дело с одним и тем же реальным объектом, хотя и на базе совершенно разных представлений. Каждая практика предопределяет позицию своих сторонников. Конечно, каждая практика имеет свои недостатки и пробелы, но эти недостатки по-разному распределены в разных традициях. «Нейтральному наблюдателю», не попавшему под власть науки и оценивающему эти практики по тому, как они восстанавливают здоровье, было бы трудно сделать среди них выбор. Однако «стороннему» оппоненту некоторой конкретной практики не нужно покидать мир людей. Он может найти себе прибежище в какой-то иной, но равно приемлемой традиции. Перемена практик не уменьшает контакта с реальностью.
Во-вторых, вспомним о том, что практики имеют свои взлеты и падения, начало их обычно бывает скромным и они постепенно растут в окружении более сильных конкурентов. Различия в теоретической разработанности не всегда отображают разницу в отношении к реальному объекту. Некоторые практики могут показаться опережающими другие практики, производя почти все описываемые объекты, однако эти объекты могут оказаться иллюзиями, в то время как более скромные соперницы могут разработать способы более эффективного овладения реальностью. Таким образом: замена мощной практики на слабую традицию не всегда ведет к уменьшению контакта с объективной реальностью (хотя это может привести к столкновению с социальной, или «научной», реальностью).
В-третьих, традиции порой устраняются благодаря силе, а не в результате «автономного» естественного развития. Ценное знание может быть уничтожено давлением внешних обстоятельств, а не тем, что была обнаружена его порочность: замена мощной традиции на мечту не обязательно уменьшает контакт с реальностью. Мир, в котором мы живем, имеет много сторон, аспектов, много потенциальных возможностей. Сомневающиеся, маргинальные мыслители, мечтатели, утописты имеют реальный шанс (а не только логическую возможность) сделать открытие, до которого не могут дотянуться признанные традиции.
Теперь я еще раз повторю элементы этого рассуждения, чтобы стало вполне ясно, что именно предполагается и что утверждается. Предполагается, что реальный объект дает возможность практикам с разной проблематикой иметь сравнимые достижения (т.е. достигать примерно одинакового баланса между успехами и неудачами), и утверждается, что человек, заменяющий одну практику другой (практику науки практикой Дао), не обязательно теряет контакт с реальностью. Предполагается, что практики могут исчезать в силу воздействия внешних причин, и утверждается, что человек, который отказался от мощной традиции и заменил ее какими-то «маргинальными» фантазиями, не обязательно теряет контакт с реальным объектом (с Богом, с материальным миром, с небытием). Он может – и в значительной мере хочет – потерять контакт с окружающей его социальной реальностью, он становится аутсайдером. Теряя контакт с социальной реальностью, он может также утратить «чувство реальности», сопровождающее как реальное творчество, так и производство фантазий, что затрудняет проведение различия между ними. Он может утратить свое чувство языка и его речь сведется к невнятному бормотанию. Религиозные реформаторы и подобные им ученые сохраняют это чувство, когда отваживаются выйти за рамки status quo. Однако они испытывают сильное объективное побуждение, подсказывавшее им, что за их мечтами скрываются реальные проблемы, которые должны быть раскрыты и сделаны всеобщим достоянием. Заметим, как в нашу аргументацию входят социо-космологические допущения: высказанные выше предположения являются обобщением исторических фактов. Заметим также, что теоретический (социальный) объект полностью отделен от реального объекта. Именно это разделение (вместе с предположениями) позволяет нам утверждать, что периферийные мыслители и мечтатели не всегда теряют контакт с реальностью [238]238
Краткий набросок этого рассуждения можно найти в ПМ, с. 39, 206, 293 (между прочим, КЗ сочли это рассуждение «вспомогательным»), и в частности в главе о несоизмеримости. КЗ сделали из этой главы какую-то мешанину, поэтому я кратко изложу здесь ее содержание.
Во-первых, эта глава содержит опровержение той эмпиристской идеи, что любые две теории можно сравнить по их содержанию или что между понятиями двух разных теорий всегда можно установить отношение включения, исключения или пересечения. При опровержении этой идеи я использовал эмпиристскую «реконструкцию» теорий, т.е. рассматривал их в определенный момент.развития, не учитывая их происхождения, проблематики и деталей их развития (см. КЗ, с. 323). Я показал, что существуют пары теорий, которые нельзя сравнить по содержанию, хотя они имеют дело с «фактами из одной и той же области». Тем самым я продемонстрировал ограниченность всех критериев, опирающихся на содержание (критерии такого рода использовал даже Лакатос). Я не делал отсюда вывода о том, что «теории» (в этом эмпиристском смысле) несравнимы также в других отношениях, и не считал эмпиристское представление теорий адекватным.
Что касается первого пункта, то я рассматривал разнообразные критерии сравнения, не ссылающиеся на содержание (очерк этих попыток, начиная с 1951 года и до настоящего времени, см. в разделе VI статьи [64]). Эти критерии предназначались для эмпиристских «реконструкций», хотя некоторые из них имеют более широкую сферу применения. В отношении второго пункта я подчеркивал, что теорию «никогда вполне нельзя отделить от ее исторического основания» (ПМ, с. 66), и дал очерк проблематики и принципов построения (развития) для гомеровского универсума (в котором материю трудно выделить) и для досократиков. Я объяснил также способ, которым создавались некоторые теоретические объекты (физические объекты и человеческие: ПМ, с. 248; познание: ПМ, с. 250).
Я пытался также разъяснить одно неопределенное понятие, которое можно встретить у многих историков искусства, а также у некоторых последователей Витгенштейна (у Хэнсона, например), а именно мысль о том, что мы «видим» реальность в терминах наших понятий. Это представление оказывается истинным только в особых случаях, и я пытался более тщательно определить, что это за случаи. Сама цель этих исследований показывает, что я не «сплавлял» (неужели КЗ не могли найти менее безобразный термин для описания этого процесса?) «теорию и опыт» (с. 326). Я настаивал (а) на том, что теории шире, чем опыт (помните, я написал заметку «Наука без эксперимента»? См. примеч. 209 настоящего ответа), и (б) постарался показать, что только в особых обстоятельствах теории формируют опыт по своему образцу (ПМ, с. 236 и далее. – КЗ цитируют длинные выдержки из этой аргументации, но, как обычно, не понимают их). И я никогда не утверждал, будто то, что есть, совпадает с тем, что про него думают («сплавление» теоретического объекта с реальным). «Реализм», как он определен в главе о несоизмеримости, не означает, что реальность тождественнатеоретическому объекту, он говорит лишь о том, что реальность следует пониматьв теоретических терминах, а не рассматривать ее как «данное». Такова, во всяком случае, мояточка зрения на отношение между реальным объектом, теоретическим объектом и воспринимаемым объектом; см. также конец данного примечания.
Теперь моя точказрения не всегда является точкой зрения культуры, которую я проверяю.Многие культуры, включая некоторые периоды развития науки, не проводили ясного различия между реальным и теоретическим объектом, а те культуры, которые это делали, проводили это различие чисто вербально, не придавая ему теоретического значения (некоторые варианты кантовской вещи-в-себе).Иногда такое различие проводилось и оставляло следы в теоретическом объекте: человеческое познание и человеческое мышление непригодно для постижения Бога, и здесь помочь могут лишь вера и откровение. Теперь, когда я обсуждаю несоизмеримость, я не только стремлюсь осложнить жизнь критическим рационалистам. Я хотел бы также понять изменения, которые происходят, когда на сцену выходит новое мировоззрение. Эти изменения можно проверить разными способами. Их можно проверить «извне», рассматривая их с точки зрения принятой философии (с точки зрения марксизма в случае с КЗ). Я не отрицаю возможности такой проверки и не хочу сказать, будто невозможно достигнуть успеха в рационализации всякого изменения [КЗ приписывают мне веру в «невозможность рационализации всякого научного изменения» (с. 331)]. Я ограничиваю несоизмеримость особыми типамиизменений и уверен, что «внешний подход» может добиться успеха в рационализации даже таких особых случаев (ПМ, с. 232). Но в действительности внешняя проверка меня не особенно интересует. Мне не интересно знать, как конкретное событие выглядит, когда оно проецируется на более позднюю идеологию, мне интересно знать, как оно выглядит «изнутри», т.е. со стороны вовлеченных групп. Могут ли эти группы придать смысл происходящим изменениям, могут ли они наложить на них свои собственные представления о рациональности, или они вынуждены соглашаться с тем, что вовлечены в процесс, на который не могут воздействовать посредством имеющихся форм разума? Этот вопрос встает также и во времена научных революций. Причем вопрос не в том, будет ли выглядеть это всеобщее крушение разумным пять столетий спустя, а в том, в какой мере он может быть сделан разумным в момент совершения и в какой мере можно нарушать требования разума(«разум» означает здесь те его формы, которые находятся в распоряжении участников процесса). Очевидно, такой анализ чрезвычайно важен для любого исследователя. Он подготавливает его к восприятию событий, которые в противном случае могут оказаться для него сюрпризом.
Во время проверки некоторой традиции «изнутри» мы должны принять идеи и методы ее сторонников и должны попытаться представить себе мир таким, как он выглядит для них (реконструировать их «феноменальный мир»). Если сторонники традиции не различают реального и теоретического объектов, мы также не должны проводить этого различия, поэтому «симптоматическое чтение» (с. 328), вносящее внешние критерии, недопустимо. Именно поэтому я часто пренебрегаю различием между реальным и теоретическим объектами и иногда я пренебрегаю также различием между восприятием и теоретическим объектом. Не я «сплавляю» то, что разделено, а КЗ объединяют внешний и внутренний подходы и вводят внешние критерии и различия туда, где им нет места.
Наконец, почему это «реальный объект» и «теоретический объект» должны быть разделены? Могут ли наши су-перкритические рецензенты привести основания для такого разделения? Они не приводят таких оснований. Они говорят, что это различие встречается в марксизме, и это так. Следовательно, даже если бы их критика в отношении меня была верна (а мы видели, что это далеко не так), то она свидетельствовала бы лишь о том, что я не марксист, а не о том, что я неправ. Однако такая критика меня совершенно не беспокоит.
[Закрыть].
Но как наш мечтатель может реальную возможность, т.е. то, что возможно при данной структуре реального мира, сделать социальной возможностью: как может он сделать свою мечту популярной [239]239
Популярность нужна не для познания, а для знания о познании.
[Закрыть]? Связывая ее элементы с существующими практиками таким образом, что популярность практики передается мечте, или высказывая ее в разумной форме, делающей ее совместимой с «фактами» и мнениями своего времени. Забавно видеть, как отдельные индивиды или небольшие группы фальсифицируют свои мечты описанным образом, а затем изменяют (социальную) реальность, снабдившую их средствами фальсификации.
До сих пор я говорил о социальном изменении с точки зрения индивида. Некоторые исследователи смотрят на него иначе. Рассматривая события ретроспективно, они часто отмечают последовательное улучшение учреждений, социальных условий и идей, не замечая той роли, которую играет в этом индивид. Наши авторы идут еще дальше и глумятся над «мифом творчества» (с. 265), который считает индивида источником новых идей. Сомнения, мечты, чувство неудовлетворенности для них оказываются периферийными событиями, которые сопровождают объективный теоретический процесс, но не могут направлять его. «Индивиды являются... «носителями» отношений теоретического процесса производства, в который они вовлечены. Их действия, верования и т.п. отчасти можно объяснить с помощью ссылки на этот процесс, но не наоборот» (с. 271). Это воззрение представляет собой последнее препятствие на нашем пути.
Для устранения этого препятствия мы согласимся с тем, что традиции, теории, проблемы подчиняются своим собственным законам, однако добавим к этому, что их развитие не целиком зависит от этих законов. Лучше всего это иллюстрируется аналогией с компьютером [240]240
Компьютер объективирует знание, делает его относительно устойчивым и независимым от субъективных переживаний, однако без какой-либо апелляции к «третьему миру». См. примечание 22 моей рецензии на «Объективное знание» [56].
[Закрыть].
Компьютеры могут решать какие-то проблемы, а какие-то – не могут, и иногда они ломаются. Тогда мы либо чиним их, заменяя в них какие-то детали или изменяя программы, либо меняем на новые. Замена компьютера означает создание компьютера с иной программой и иной базисной структурой, в которой отчасти использован новый материал, а отчасти – детали старого компьютера. Этой замене предшествует некоторый проект (метафизика в случае научных традиций), и на каких-то стадиях работы старый компьютер функционирует бок о бок с новым, еще не вполне отлаженным компьютером, который часто оказывается негодным и уничтожается. Рассмотрим теперь ситуацию, в которой имеется стандартный компьютер с очевидными недостатками и уже есть альтернативные схемы новых компьютеров, которые связывают недостатки старого компьютера с особенностями его базисной структуры и его программ. Имеются также частично функционирующие воплощения некоторых новых схем, которые хорошо работают в одних областях, но совершенно непригодны для других областей (хотя старый компьютер справлялся и с этими областями). Наконец, есть вспомогательные средства для преодоления недостатков старого компьютера (пример: стандартный компьютер = квантовая теория поля; вспомогательное средство = перенормировка; альтернатива = теория скрытых параметров). Будем ли мы продолжать пользоваться старым компьютером или выбросим его и сосредоточимся на разработке его конкурентов? Должны ли мы разрабатывать альтернативы еще дальше, должны ли мы одновременно заниматься всеми этими вещами или нужно выбрать что-то одно? Вот в чем состоит подлинная проблема. Как же ее решать?
Решить ее было бы нетрудно, если бы существовал некий суперкомпьютер, способный оценить сравнительные достоинства разных компьютеров и выдать рекомендации по их усовершенствованию. Мы могли бы поставить перед ним нашу проблему, и он выдал бы нам определенный ответ. Теоретическая разработка (деятельность компьютера), а не личное решение устанавливает, что должно произойти. Конечно, эта проблема появится вновь на более высоком уровне и т.д. Теперь я предполагаю, что исторический процесс состоит только из конечного числа «уровней» этого рода. Теория решений говорит о том, что для любого iне все проблемы компьютеров n-го уровня могут быть решены компьютерами п – i -го уровня. Следовательно, либо мы должны согласиться с тем, что важные исторические процессы являются случайными событиями, либо мы должны допустить, что индивид может оказаться тем каузальным агентом, который изменяет какие-то стороны традиций и стимулирует революции. Последняя интерпретация означает, конечно, что мечты, сомнения, маргинальные «субъективные» идеи функционируют так, как описано выше: они не только отображают социальные изменения, они могут также инициировать их. Я принимаю именно такую интерпретацию. Подводя итог, мы можем теперь сказать: мир устроен так, что любая попытка субъективного освобождения, любая попытка обогатить свое собственное существование имеет реальный шанс (а не только логическую возможность) внести вклад в социальное освобождение и улучшить наше понимание реального мира [241]241
241Конечно, предположение о числе уровней должно быть подтверждено более тщательным изучением научных революций (и иных переворотов), чего здесь мы сделать не можем. Мы должны проанализироватьлшс/шучастников событий, их воспоминания, привычки, убеждения, их мечты. Мы должны постараться найти связующие нити между этими элементами и теоретической активностью, в которую они вовлечены, и мы должны с максимальной тщательностью проанализировать эту теоретическую активность (примером в этом отношении является анализ некоторых сторон творчества Галилея Стилманом Дрейком). Затем начинается изучение роли ключевых фигур в их профессиональной сфере. Во что они верили, кто к ним прислушивался, в какой мере они могли рисковать своей репутацией, не утрачивая серьезного к себе отношения, в какой мере они действительно рисковали своей репутацией? Это открывает нам некоторые связи между их теоретической активностью и status quoв их профессии. (Здесь мы можем обнаружить, что важны были не аргументы, а репутация.) Затем мы можем проанализировать влияние данной профессии на общество и обратное влияние – общества, внешних событий на представителей профессии. Протестанты, такие как Мэстлин, смотрели на реформу календаря Папой иначе, чем католики (сегодня ученые из правительственных организаций смотрят на вещи иначе, нежели ученые, находящиеся на службе у бизнеса, и они приходят к разным выводам. Это подтверждается целой серией чрезвычайно интересных исследований. См. Беквит и Миллер [8]). Это влияние является небольшим и остается незамеченным теми, кто настолько преувеличивает воздействие разума, что уже не видит ничего другого. Однако это небольшое влияние усиливается людьми, обладающими хорошей репутацией, и может иметь важные последствия. Ни один из этих факторов не осознается теми, кто руководствуется предвзятой идеей метода, настаивает на разделении внутренних и внешних влияний и других подобных ограничениях. Немудрено, что споры продолжаются до бесконечности.
Относительно предположения, выраженного в тексте, можно сказать следующее: конечно, мы можем использовать теорию, возникшую во время потрясения, или какую-то более позднюю теорию, для наложения ее на само потрясение и тем самым сделать «такое развитие неизбежным». Однако важно то, что этой теории еще не было во время потрясения и она не могла направлять действий участников. Следовательно, сами эти действия и были подлинными первичными причинами.
[Закрыть].
