Текст книги "Дитя камней"

Автор книги: Пол Дж. Макоули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

   Мои мать и отец были так же различны, как мел и сыр, но они любили друг друга больше, чем я способен описать. Они вместе участвовали в экспериментах по увеличению природных способностей моей матери, и они погибли вместе, когда их последняя и наиболее продуманная работа высвободила нечто хищное, бесконтрольно мощное. Они знали об опасности и приняли предосторожности, отослав меня помогать клиенту в Сент-Эндрюс, тем самым сохранив мне жизнь. С тех пор я чту их память.

   Я как раз заканчиваю расставлять упавшие книги, когда слышу где-то в доме звук, легкий стук в переднюю дверь чуть громче мышиного царапанья. Я вынимаю свой клинок, беру свечу и спускаюсь по лестнице, потом отпираю дверь и открываю ее на скудной цепочке. Там стоит Миранда, ее бледное лицо под козырьком бейсбольной шапочки кажется каменным.

   – Я знаю, кто ее взял, – говорит она.

   x x x

   Она выдает свою историю за чашкой горячего шоколада в моей кухне. Это продуманное представление, но, хотя я убежден, что почти все, что она мне рассказала, было ложью, хотя я едва контролирую свой гнев и свою тревогу, я невольно восхищаюсь ее хладнокровием. Она рассказала, что вчерашней ночью крутилась возле кафе, пока я не вышел, и последовала за мной, когда я направился в сторону дома. Она наблюдала стычку с Ягуаром и ухитрилась остаться у меня на хвосте, пока я двигался длинной витиеватой спиралью, чтобы оторваться от любых преследователей.

   – Я становлюсь беззаботным, – замечаю я.  – Несколько лет назад я обнаружил бы тебя немедленно.

   Миранда пожимает плечами. Она сидит за струганным сосновым столом в моей полуподвальной кухне, с бейсбольной шапочкой на коленях, сдвинув капюшон со своих грубо подстриженных светлых волос. Мелкими брызгами акне усеяно ее бледное, острое лицо, слабые усики шоколадной пены остались на верхней губе. Она обрабатывает свою третью сигарету, выпуская уголком рта тонкие струйки дыма, стряхивая нарастающий пепел указательным пальцем в подставленное мною блюдце.

   – Я хорошо умею следовать за людьми, – говорит она просто, словно называя свой рост или цвет глаз.

   – И сегодня вечером ты снова следовала за мной.

   Я злюсь и тревожусь, а также весьма немало побаиваюсь ее. В дурных руках ее сырой талант мог стать очень опасным, а я уверен, что она уже попала в дурные руки, что она работает на человека, который искал мою книгу.

   Она качает головой.  – Я стала следить прямо здесь. Я слышала, что сказал этот Халливел, поэтому подумала, что буду настороже.

   – Халливел? Это человек из Ягуара? Откуда ты знаешь его имя?

   У маленькой лгуньи ответ готов, она даже не моргнула.  – Донни Халливел давно известен в Айлингтоне, – говорит она, и рассказывает о семейке, которая заправляла большей частью крышевания в этом районе.

   – Догадываюсь, что сейчас он больше на них не работает.

   – Я услышала, как он говорил, что найдет, где вы живете, и подумала, что лучше держать глаза открытыми. И оказалась права.

   Она смотрит на меня, когда я смеюсь, и спрашивает, чего здесь такого забавного.

   – Пока ты была здесь и следила за моим домом, я разыскивал тебя.

   – Да? А зачем?

   – У многих людей есть тень наших способностей, Миранда, но лишь у очень немногих имеется нечто большее, чем просто тень. В большинстве случаем они либо сходят от этого с ума, либо стараются изо всех сил отрицать свой талант и позволяют ему зачахнуть, как ненужному члену. Но один-другой, хотя и без обучения, находят применение своему дару. Обычно они становятся шарлатанами, грабителями легковерных и горюющих, и, если и делают что-то доброе, то только случайно. Очень редко они активно пытаются применить свои способности ради блага других. Вот почему я разыскивал тебя.

   Она пожимает плечами.

   – Прошлой ночью ты хотела помочь подруге. Я верю, что ты пробовала помогать другим. И ты хотела помочь мне.

   – Я хотела понять, кто вы такой. Таких, как вы я никогда прежде не встречала.

   – Да, думаю, что так.

   – А сейчас я вижу, где вы живете. Я понимаю, вы из тех, кто любит держаться сам по себе. Вы искали меня, потому что я вам любопытна. Вы хотели меня найти, потому что тревожились обо мне – о том, что я делаю, о том, что я могла бы делать. Но не похоже, что вы хотите быть другом или что-то такое, не так ли? Вы не из тех, у кого бывают друзья.

   Я поражаюсь, насколько ясно она меня видит.

   – Напротив, у меня множество друзей.

   – Вы позволяете им приходить сюда? Вы проводите с ними время, болтаете с ними о том, о сем за выпивкой? Нет, мне кажется, что нет. Вы знаете людей, но у вас нет таких, кого можно было бы назвать настоящими друзьями. Что вы планировали сделать, если бы нашли меня? Дать мне какой-нибудь совет, как мне жить, как вы говорили в кафе прошлой ночью?

   – Я могу помочь тебе, Миранда, если ты мне позволишь.

   – Я сама могу приглядеть за собой. Я не нуждаюсь в человеке, который говорил бы мне, что делать. Я хотела пробраться в ваш дом сама, – говорит она со взглядом, который заставляет меня возразить ей.  – И пробралась бы, если б не пришел тот тип.

   – Прости меня, Миранда, но я тебе не верю. Ты смогла следовать за мной так, что я этого не заметил, и это немалое достижение. Но не думаю, чтобы ты смогла преодолеть препоны, которые я наложил на это место.

   – Ему-то удалось, – говорит Миранда.

   Кому-то удалось, это точно. Сомневаюсь, чтобы это был мистер Донни Халливел с его стеклянным взглядом, с его дорогой одеждой, в которой он спит, с его сомнамбулическими угрозами.  – Если он это сделал, – говорю я,  – то я виновен, в том, что огорчительно недооценивал его.

   – Вы говорите так же чудно, как одеваетесь.

   – Ты считаешь, что мои одежды и орации – это притворство. Уверяю тебя, что это не так.

   – Орации? Это что-то в доме?

   – Это то, как я говорю.

   – Смешные устаревшие слова, вот что это. Старомодные, как и ваша одежда. Как это место. Вся эта старая мебель, свечи и все такое, вместо правильного освещения. –  Миранда в резкой вспышке пламени закуривает четвертую сигарету.  – У вас даже нет нормальной печки, нет холодильника... Спорю, нет даже телика.

   – Когда ты станешь чуть постарше, Миранда, то поймешь, что многие предпочитают время, в котором они выросли, тому, в котором находятся.

   – Наверное. Но вы, похоже, выросли не в викторианские времена.

   – Это совершенно верно. Когда я впервые прибыл в Лондон, королеве Виктории еще только предстояло взойти на трон.

   Она смотрит на меня. Ей хочется усмехнуться, однако в глубине сердца она начинает мне верить. Я воспринимаю это как многообещающий знак того, что ее еще можно спасти. И даже если я не смогу ее спасти, думаю я, всегда самое лучшее держать своего врага поблизости.

   – Те из нас, кто что-то понимают в делах умерших, могут быть большими долгожителями, – говорю я.  – Если ты с большой осторожностью станешь пользоваться своим талантом, Миранда, то сможешь научиться и этому трюку.

   – Я смогу прожить сотню лет, да? И не стану старухой?

   – Или же выйдешь завтра на дорогу, где тебя переедет автобус.

   Ее улыбка больше похожа на гримасу и быстро уходит.

– Я следовала за вами, а вы не имели ни малейшего понятия, так? Человек, вроде вас, прячущийся в таком старом место, вы не знаете улиц. Спорю, есть много такого, чему я смогла бы научить вас. Может, мы договоримся?

   Когда она входила в дом, протискиваясь мимо меня, я улучил возможность обшарить карман ее анорака. Я выкладываю на стол ее мобильник и проездной и говорю:

– Ты не проживешь так долго, как я, не научившись нескольким трюкам, необходимым для выживания.

   – Я знала, что вы их забрали, – отвечает она, не может полностью скрыть дрожь тревоги, и очевидно не догадывается, что я сделал с ее мобильником, ибо иначе не положила быего прямо в карман.

   – Ты думаешь, что я старомоден, что в некотором смысле достаточно близко к истине, но это не значит, что я отключен от мира. И есть достойная, практическая причина, по которой у меня здесь нет электричества или телефона, и вообще ничего из параферналии современной жизни. Электричество привлекает импов и прочую пакость. Ты сама должна это знать. Погляди ночью на любой уличный фонарь, и увидишь, что не только мотыльки вихрем клубятся вокруг света.

   – Вы не знали, кто был тот тип, что говорил с вами прошлой ночью. И спорю, вы не знаете, на кого сейчас работает Донни Халливел, не так ли?

   – Я уверен, что смогу это найти и без твоей помощи. У меня обширные ресурсы, а человек, способный взломать мои препоны, должен быть хорошо известен в тех кругах, где я вращаюсь.

   Миранда клюет на мою приманку.

– Моя мама все о нем знает, и спорю, она не вращается в ваших кругах.

   – Ты хочешь заключить сделку, не так ли? Ты поможешь мне, а я помогу тебе, взаимообразно.

   – Заметано, – говорит Миранда и протягивает руку.

   Я улыбаюсь ее храбрости, беру ее ладонь и пожимаю, зная что соглашение ничего не значит ни для одного из нас.

   Миранда рассказывает, что Донни Халливел, когда сидел в тюрьме, познакомился с поп-звездой. Эта поп-звезда, некий Райнер Сью, отбывал короткий срок за обладание разнообразным набором наркотиков класса А, у Донни Халливела заканчивался гораздо больший срок за добывание денег угрозами в ресторанах Северного Лондона. Освободившись, он стал работать на Райнера Сью, ныне затворника в собственном доме в Шейен-Парке, в одном из самых избранных районов Челси, в качестве телохранителя и, вообще, решателя проблем.   – Откуда ты так много знаешь об этих людях?

   – Моя мама сильно увлекалась старым Райнером, когда была в моем возрасте, то есть в 80-х. Но он многими годами больше ничего не делает, только ходит на тусовки, на премьеры фильмов и все такое. Когда мамочка возвращается слегка под мухой, или видит его фотку в "Хелло!" или еще где, она ставит какой-нибудь его сидишник и все идет гладко. Хотя это довольно гадкая штука, оловянные синтезаторы, драм-машина и саксы. В общем, дерьмо.

   – Понимаю.

   – Спорю, что нет. Во всяком случае, вот почему я знаю о Донни Халливеле, и о его Яге тоже.

   – Это Ягуар Марк 1.

   Миранда притворяется удивленной.

   – Пытаюсь быть на уровне, – говорю я.

   – У него особый номер, так? RAINR. Я как увидела, так сразу поняла, кто хозяин. Во всяком случае, о Райнере Сью известно, что он был знаменит на всякие жуткие прикиды. Он не то чтобы как Готика, но одевался под Кристофера Ли в старых фильмах о Дракуле, на сцене была прорва черепов, гробов, свечей и всякое такое, ага? Наверное, он что-то узнал о вас, подумал, что у вас есть что-то ему нужное, правда?

   – Он хотел приобрести книгу, которой я владею.

   – Да? Что-то вроде книги заклинаний?

   – В каком-то смысле, да. "Стенография" – это произведение монаха и мага, который назвал себя Тритемиусом, она содержит коды, заклятия и разнообразные молитвы, которые, как заявляет автор, могут заставить ангелов действовать по желанию вызвавших их. Мой экземпляр не того сильно попорченного издания, что опубликовали много после смерти Тритемиуса в 1676, но один из всего лишь пяти томов, напечатанных в 1504, в тот год, когда его вызвали к императору Максимилиану I и допрашивали по вопросам веры. Мистер Халливел – или человек, на которого он работает – вероятно, выследил книгу по отчетам аукционной фирмы, где я приобрел ее почти двадцать лет назад.

   – Когда-нибудь пробовали сами эти заклинания? –  Миранда пытается говорить обычным голосом, но глаза ее сверкают.

   – Конечно, нет. Если ты владеешь бомбой, ты попробуешь взорвать ее, чтобы увидеть, работает ли она?

   – Конечно, да. Но я никогда не оставила бы ее в доме, где не заперта дверь.

   – Дом был защищен куда лучше, чем замками, как ты хорошо знаешь, но я должен признать, что у тебя законная точка зрения.

   – У него был портфель, – говорит Миранда.  – У Донни Халливела, я имею в виду. Какой клерки из Сити таскают на работу. Мой приятель Уэйн свистнул раз один, думая, что там что-то ценное, но нашел только сэндвич. Даже не смог продать портфель, потому что сломал замки, открывая его.

   – Ты видела, как мистер Халливел входил в дом?

   Ее взгляд остается смелым и немигающим. Она действительно обладает восхитительным даром ко лжи.  – Сначала он сжег кусочек бумажки на ступеньках входа. Она вспыхнула, как фейерверк, выпустив зеленоватый дым. Потом он вошел, и примерно через две минуты вышел. Сел в машину и покатил.

   – И все еще, догадываюсь, держал свой портфель.

   – С вашей книгой внутри. Так что теперь ее надо вернуть, пока он не сделал с ней что-нибудь плохое.

   – Я сам ее верну, Миранда. Ты уже сделала больше, чем достаточно.

   – Ноу проблем, мистер Карлайл. Вам надо сделать то, что надо.

   Она смело встречает мой взгляд и я вижу отблеск триумфа в ее глазах. Она верит, что ей удалось одурачить меня, однако еще не настало время ее разочаровывать.

   x x x

   Когда Миранда ушла, я поспал несколько часов, позавтракал в кафе, и прошагал навстречу растущему приливу спешащих с работы людей до Темзы, и по дорожке рядом с рекой пошел вверх по течению в сторону Челси. Общественный транспорт так густо заражен импами и другими ревенантами, что я всюду вынужден ходить пешком, а в наши дни даже улицы так запружены остатками мгновенной фрустрации и гнева, что временами словно бредешь, опустив голову, против адского дыма и сажи из заводской трубы.

   Обычно, прежде чем действовать, я жду и наблюдаю. Мне следовало проконсультироваться с различными контактами, мне следовало удостовериться, что я знаю достаточно много о противнике, прежде чем делать первый ход. Однако, времени на трезвые созерцания не было. Мой дом подвергся вторжению; одна из моих наиболее ценных вещей была похищена; я испытывал большое раздражение. И еще я страшился, что похищенная книга будет немедленно пущена в ход – иначе зачем босс Донни Халливела прибегнул к подобным отчаянным мерам для ее получения? Тем не менее, по пути я сделал одну остановку, чтобы воспользоваться (добрые пять минут потратив на ее очистку от обитателей) одной из немногих оставшихся телефонных будок, которые еще принимали монеты, чтобы позвонить своему старому другу главному суперинтенданту Роулсу. Он недавно вышел в отставку из столичной полиции, но сказал, что достаточно легко сможет найти ответы на мои вопросы.

   – Я перезвоню тебе примерно через час, – сказал я и повесил трубку, прежде чем он смог задать хотя бы один встречный вопрос.

   Я достиг Челси уже после полудня, разгоряченный, натерший ноги, и начинающий чувствовать уколы тревоги по поводу предстоящей мне задачи. Я нашел убежище в пабе, купил "Завтрак Пахаря" и полпинты пива, и после обычной неприятной чистки, воспользовался будочкой, чтобы позвонить Роулсу.

   Он пересказал все, что нашел о Миранде, подтвердив то, что она рассказала мне о Донни Халливеле, дал адрес Райнера Сью и спросил, не попал ли я снова в беду.

   – Ничего серьезного, – ответил я, сожалея о лжи.

   – Позвони, если потребуется реальная помощь, – сказал Роулс.  – И обещай, что расскажешь в чем было дело, когда все закончится.

   Я сказал, что расскажу, и при этом не врал: Роулс был добрым и щедрым другом, который много раз в прошлом оказывал мне большую помощь. Я покинул паб и побрел по опрятным, чистеньким улицам Челси к Чейен-Уолк, с их духами, воспоминаниями и тяжелым покровом истории. Здесь стоял дом, в котором молодой инженер, разделивший со мной мое первое приключение в этом городе, жил когда-то со своим отцом; здесь стоял дом, где раздражительный старый художник, которого соседи знали только под кличками Адмирал или Свинина Бут, закончил свои дни, прячась от публики. Здесь находился дом Джона Мартина, чья способность мельком заглядывать в города мертвых, что окружают и взаимно переплетаются с городами живых, послужила материалом для его апокалиптических картин (его брат, который однажды пытался сжечь Йорк-Минстер, сошел с ума от того же проклятого дара), и здесь стоял дом, где одним незабываемым вечером я посетил Хилари Беллока в кампании с Гилбертом Честертоном.

   Адрес, который дал мне Роулс, находился на восточном конце Чейен-Уолк в середине ряда старых краснокирпичных зданий, защищенных от громогласного грохота уличного движения по набережной Челси узким общественным парком, заросшим кустарником и травой. На обочине узкой удочки, что бежала между домами и парком, впритык друг к другу стояли дорогие машины. В воздухе разливалась спокойная, полная достоинства аура процветания, доносился запах свежей краски.

   Я нашел скамейку в парке и сквозь щелочку в кустарнике рассмотрел дом Райнера Сью. Не было видно ни следа кроваво-красного Ягуара Марк 1. Громадная вистерия хлопала бледно-зелеными листьями и гроздьями пурпурных цветов над черной оградой передней лужайки. Занавеси были задвинуты на всех окнах, словно в трауре, или словно те, кто обычно здесь живет, собрались и уехали куда-то на сезон, и я быстро сообразил, что в определенном смысле дом в действительности необитаем. В отличие от всех остальных домов на этой старой многонаселенной улице, он был совершенно без духов или любых других ревенантов, и никто из них не подходил к нему близко, не было слышно даже малейшего мышиного писка какого-нибудь завалящего импа. Было тихо, как будто под колпаком в центре шумной улицы была устроена гробница, так абсолютно тихо, что эта тишина звенела в ухе, словно комар. Глубоко запечатанным в этом молчании, словно муха в янтаре, находился крошечный, плотный узел спрессованной ударной энергии. И этот узел мог бы избежать внимания любого обладающего чуть меньшим умением, чем я.

   Угрюмый дух молодой служанки, которая утопилась здесь более века назад, после того, как она забеременела от шашней с каретником, слонялся возле речной стенки на дальнем конце набережной. Я подозвал ее (она проплыла через дорогу, совершенно не замечая уличного движения), но она не откликнулась на мою просьбу, сказав, что сделает для меня все, что угодно, совершенно все, только не это. Я ощутил такую внезапную вспышку раздражения на этот несчастный остаток, что отказывал мне и при этом глупо улыбался, что прекратил ее – стер ее полностью, так легко, как задувают свечу, и позволил моему гневу раздуться, всосав в него все отброшенные за ненадобностью эмоции, которые летели по улице, словно клочья мусора на ветру. Колючие осколки гнева; удушающее тряпье нужды; крупинки шока и страха, яркие, как осколки стекла; липкие нити отвращения; даже несколько пылинок чистой радости, этой самой кипучей из эмоций – я взял все. Мешковатая толпа закружилась вокруг меня, словно карманная буря, становясь все темнее и плотнее. Затрепетали листья пыльной молодой чинары, под которой я сидел. На набережной шоссе водители бессознательно нажимали на газ, чтобы побыстрее проехать мимо.

   Вызвав всех импов в пределах досягаемости, я швырнул всю стаю на переднюю дверь дома, прямо в сердце его внутренней кипящей сверхъестественной тишины. Дом целиком заглотил толстую, живую веревку. Несколько минут ничего не происходило. Машины продолжали мчаться вдоль набережной. Аэроплан тупо гудел над низкими серыми облаками, что висели почти над деревьями, стоявшими по другую сторону реки. Потом я ощутил нарастающее давление, и обычная материя дома – красно-кирпичные стены, балконы кованного железа, черепичная крыша – все перекрылось блестящей черной волной, как фотография, пошедшая пузырями от жара огня. В ней бурлили какие-то твари, черные на черном, импы всех сортов, извивающиеся друг на друге, словно мириады змей, грызущих друг другу хвосты, их было многократно больше, чем я запустил в дом, они высвободились из ловушки, захороненной глубоко в ткани дома и разлетелись во всех направлениях. Я отбил и уничтожил сотни импов, когда они широким волновым фронтом хлынули на меня, но это было все равно что пытаться отбить каждую каплю дождя, что льется на вас во время грозы. Я ощутил мгновение интенсивного головокружения, когда несколько дюжин выживших импов прошли прямо сквозь меня и ухитрились при этом уцелеть. Остальные полетели дальше, через дорогу, через реку. Белый фургон, оказавшийся на пути неощутимого шторма, вильнул и врезался в идущую навстречу машину, та завертелась и багажником ударилась о дерево. Сломанные ветви упали на машину и на дорогу. Со взрывоподобным визгом затормозил автобус, на двух полосах замершего шоссе зазвучали горны.

   У меня не было сомнений, что ловушка была создана, чтобы взорваться, когда я войду в дом без подготовки, и если б я попал в самую середину потока тысяч внезапно освобожденных импов, я был бы начисто сметен яростью их гнева, страха, безумия и отвращения. Мне понадобились бы дни, чтобы поправиться, и, кроме того, я все это время был бы совершенно беспомощен. А так сегодня ночью произойдет внезапное и необъяснимое увеличение степени насилия в этой части города – споры, драки, возможно даже убийства – однако самого худшего в этой ловушке я избежал.

   По обе стороны дорожного происшествия движение замерло. Водитель машины, которая врезалась в дерево, выбирался из искореженного остова. Двое мужчин оторвали дверцу фургона, его водитель осел им на руки. Передняя дверь дома Райнера Сью отворилась и женщина в нейлоновом домашнем халате сошла со ступенек, открыла воротца, уселась на обочине, опустила голову между колен и ее стало рвать. Я пронырнул сквозь кустарник и прямо мимо нее прошел в дом.

   В коридоре стонал пылесос. Я выдернул его из розетки, он перешел на шепот и затих. Я позвал Райнера Сью, позвал Донни Халливела, а когда ответа не последовало, прошел в гостиную. Ее бледно-желтые стены были завешаны пластинками в золоченых рамочках и замысловатыми картинами австралийских аборигенов, которые шептали о ландшафтах, что я никогда не видел, и о снах, которых у меня никогда не было. Громадный белый диван стоял перед широкоэкранным телевизором. Стояли вазы с белыми цветами, вазы с ветками эвкалиптов. Высокая книжная полка была набита переплетенными в кожу томами, в основном фальшивыми инкунабулами и гримуарами, хотя среди хлама был изъеденный червями трехтомник "Disquisitionum Magicarum" дель Рио и весьма красивый экземпляр "Summa Diabolica" Касиано в марокканской коже. Поднятое крыло громадного рояля отразило меня, когда я проходил мимо. Сквозь открытое французское окно по ступеням я спустился в сад. Песчаная дорожка бежала между приподнятых грядок белой лаванды, белой розы, серого чертополоха и травы какой-то тигровой полосатой окраски к перголе, растущей под огромной, древней виноградной лозой, которая, наверное, была такой же старой, как и сам дом. Стеклянные гроздья винограда, прозрачного, как слезинки, качались среди листьев в форме ладони. В одном углу стояла фанерная конструкция не намного большая, чем гроб, стоящий вертикально. Я открыл крышку вертикального гроба. Он был выложен материалом и слоями земли и фольги – это была разновидность оргона, хотя и бесконечно более изощренная – и человек, который скрючился внутри на узенькой скамеечке, замигал на меня.

   Ему было чуть за сорок, он сидел с голой грудью и босой, одетый только в белые джинсы и в глубокий загар, он обладал тонкой, андрогинной красотой. Лицо без морщин, светлая челка искусно взъерошена. На внутренней стороне предплечий виднелись следы вроде маленьких пчелиных укусов, однако импы делириума не липли к нему. Он робко мне улыбнулся, глядя затуманенными, рассеянными глазами, и спросил:

– Я вас знаю?

   У меня не было сомнений, что это бывшая поп-звезда. Райнер Сью, и я сразу понял, что он не имеет никакого отношения ни к похищению моей книги, ни к ловушке, поставленной на меня в его доме.

– Вам надо немедленно пойти со мной, – сказал я и потянул его за руку, когда он помедлил со вставанием. Я чуть не шипел, как сковорода, от нетерпения и страха – я понимал, что человек, расставивший ловушку, должен быть где-то рядом, желая увидеть не попался ли я.

   Райнер Сью уступчиво и без вопросов последовал за мной. Когда я спросил о Донни Халливеле, он пожал плечами.

   – Его нет здесь?

   Райнер Сью снова пожал плечами. Я был уверен, что его накачали наркотиками – пчелиные укусы – но его одновременно сделали безопасным, сделали послушным. Мы теперь уходили от дома и на мгновение его внимание привлекли мелькающие синие огни скорой помощи и двух полицейских машин, которые появились на место происшествия на набережной.

   – Кто-то пострадал, – сказал он.

   – Не так худо, как могло быть. Кроме мистера Халливела, кто еще живет с вами?

   Райнер Сью задумался. Мысли всплывали на поверхность его лица, как форели в тихом пруду.

– У меня есть парень, который для меня готовит и присматривает за садом. И еще женщина ходит прибираться, она должна быть где-то здесь, мне кажется. Разбудила меня своим пылесосом...

   – Я ее видел. Где Донни Халливел? И где ваш водитель?

   – Меня возит Донни. Или мы вызываем лимо и водитель в нем свой.

   Я задумался о двух людях в Ягуаре. Если Донни Халливел тот самый человек, что противостоит мне – а в пользу этого у меня есть лишь слова Миранды, так же как только слова Миранды подтверждают, что именно Донни Халливел вломился в мой дом – то кто же был водителем? Кто-то искусный в делах умерших, это наверняка. Кто-то заставивший Донни Халливела стать своим слугой и превративший Райнера Сью в дружелюбного зомби, очистивший его дом от ревенантов и запаковавший тысячи импов в ловушку.

   Я спросил:

– У мистера Халливела есть друг? Тот, кто сейчас гостит у вас?

   – Он и мой друг, – просто ответил Райнер Сью.

   – А кто он, этот ваш друг?

   – Нам нравится одно и то же. Книги – вот как мы стали друзьями. –  Поп-звезда попытался взглянуть лукаво, отчего показался просто имбецилом.  – Мы любим одни и те же книги.

   – У него есть имя, у этого вашего друга?

   – Калиостро. –  Райнер Сью нахмурился, когда я рассмеялся.  – Что такое? Вы его знаете?

   – Я знавал человека, имя которого взял себе ваш друг. Как долго он живет с вами?

   Райнер Сью скреб свою голую грудь, пока мысли всплывали на и снова уходили под поверхность его лица. Наконец, он сказал:

– Несколько дней. Наверное, с неделю. Он очень дружелюбный парень, понимаете. Он мне помог. Помог избавиться от очень тяжелого психологического груза. Заставил меня чувствовать себя гораздо лучше, понимаете?

   – Да уж, конечно, заставил. –  Я почувствовал слабую дурноту при мысли о том, что было сделано с этим бедным дурачком, и спросил:

– Вы умеете водить?

   – Конечно. Я люблю водить. –  Его глаза на мгновение зажглись, потом лицо погасло. – Но Донни мне не позволяет.

   – Я вам позволю. У вас есть другая машина, кроме Ягуара?

   – Конечно.

   – Тогда вперед, мистер Сью, – сказал я.  – Ведите меня к машине.

   x x x

   Она стояла в запертом гараже на задах отдельного здания: мини зеленого цвета с белыми кожаными сидениями и затененными стеклами. У меня заняло пятнадцать минут, когда я, дрожа от сосредоточенности и напряжения, вычистил всех импов и прочую нечисть, и убедился, что в ней нет тайных ловушек и сюрпризов. Все это время Райнер Сью прыгал с одной босой ноги на другую, словно несдержанный ребенок, приговаривая: "бой, о бой, бой, о бой".

   Оказалось, он неплохой водитель, и в любом случае он не мог вести на большой скорости на забитых машинами улицах, но я большую часть пути держал глаза закрытыми, открывая только чтобы указать направление или попытаться сообразить, где это мы, когда четыре-пять раз он терялся. Он все время улыбался от уха до уха, отбивал на баранке короткие ритмы и напевал под нос, пока маленькая машина кренилась на поворотах, срывалась с места или медленно тащилась вперед. Ему по крайней мере оставили способность быть счастливым, но не из милосердия со стороны человека, который называл себя Калиостро, но потому, что это делало его более податливым к приказам.

   Чтобы проехать через весь город до второго адреса, что дал мне Роулс, заняло более двух часов: до захудалого квартала муниципальных квартир, где жила Миранда. Я оставил Райнера Сью в машине – я был совершенно уверен, что он не уедет, и так же совершенно уверен, что он не вспомнит, что надо погудеть, если он увидит Донни Халливела или красный Ягуар – и взобрался по трем пролетам бетонной лестницы. Обычные граффити, обычная вонь мочи, обычный мусор выброшенных иголок из-под шприцев и банок из-под напитков, полистереновых презервативов, обычная мелкая нечисть импов.

   Наподобие дома Райнера Сью, обиталище Миранды окружала сверхъестественная, пустая тишина. Здесь не было препон или ловушек, и кроме единственного гнездилища импов, дом был выметен начисто. Когда я постучал, никто к двери не подошел. Окно рядом было завешено кружевными занавесками, подоконник внутри был густо усеян дохлыми мухами, которые обладают равно безмозглым тяготением к определенного сорта выделениям, будь то экскременты, протухшая еда или трупы.

   Дверь была снабжена тремя дешевыми замками, открыть которые понадобилось всего пару минут. Внутри было жарко, в воздухе висел густой, затхлый человеческий запах. Кухонная стойка полнилась контейнерами фаст-фуд, коробками из-под пиццы, картонками универсальной протеиновой пудры, мятыми банками из-под напитков. В гостиной кучами лежала воровская добыча. Маленькие телевизоры и портативные стерео, видео– и DVD-плейеры, микроволновые печи и лэптоп-компьютеры, дюжины коробок тренировочных костюмов. Кушетка поблескивала сугробами CD и DVD. Коробка из-под обуви тяжелела от краденых украшений, наручные часы валялись на верхушке стопки аккуратно сложенных спортивных костюмов. Я вообразил Миранду, ждущую снаружи, пока прирученный имп обшаривает каждую комнату; я представил, как она допрашивает импов или даже духов бывших домовладельцев, выясняя, где хранятся запасные ключи и каковы коды охранных систем.

   Я приготовился к худшему и пошел к месту, где располагалось маленькое гнездо импов. Дверь в одну из спален, наверное, Миранды, была закрыта на мощный металлический засов. Дверь в другую стояла нараспашку. Внутри было очень темно и воняло хуже, чем на лестнице. Кто-то лежал на постели, мерно и хрипло дыша и похрапывая.

   Я предположил, что это мать Миранды, но когда поглядел в щелочку занавески, то увидел, что это мужчина, очень худой, сильно бородатый и нагой, если не считать пары влажных от мочи трусов. Импы делириума густо роились вокруг его головы. Они походили на жирных, бледных личинок, пресыщенных, ленивых и уязвимых, как новорожденные котята, но мне пришлось попотеть, чтобы рассеять их. Потом я присел на краешек постели, чувствуя в жилах ток собственной крови, медленной и густой. Человек был бледен, как бумага, сплошные кости и сухожилия, и от него несло, как от трупа. Волосы свалялись в сальные веревки и свисали на лицо. Кожа плотно обтянула кости черепа. Неглубокое дыхание с хрипом вырывалось из черной расщелины рта. Пока я смотрел на него, он слегка шевельнулся, отвернув лицо, словно со стыда.