Текст книги "Дитя камней"

Автор книги: Пол Дж. Макоули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Макоули Пол
Дитя камней

   Перевод Е. Гужов

   По ночам прошлое крепче держит Лондон, чем настоящее. Неумолимый ритм дневных забот стихает и отступает. Обитатели города запираются в тюрьмах своих домов и пустые улицы простираются во всех направлениях под тощим оранжевым свечением, что отбрасывают высокие регулярные ряды уличных фонарей, их молчание полнится эхом трагедий прошлых поколений. Но некоторые лондонские улицы не затихают никогда. Квинсвей, Уголок ораторов Гайд-парка, Олд-Комптон-стрит в Сохо, улицы вокруг вокзала Виктории, Набережная, Верхняя улица в Арлингтоне: люди по ночам тянутся сюда, и именно на эти неспящие улицы тянутся многие мертвые – по привычке, из-за голода, из безнадежного любопытства. В последнее время я тоже провожу здесь большинство ночей, бродя среди живых и среди умерших.

   Хотя дела умерших были моим занятием с тех пор, как я живу в этом великом и ужасном городе, во время этих ночных хождений меня интересовали не духи, импы и другие обычные ревенанты, с которыми я сталкивался, но то, что их привлекает. За шесть месяцев до этого я обнаружил, что в мире пробудились новые ужасные твари. Твари, что охотятся на мертвых и черпают их них свою силу; твари, что начинают охотиться на живых. Львы, тигры и медведи. Неспящие улицы, где пересекаются города живых и умерших, начинают привлекать внимание этих новых хищников, как водопои в африканском вельде притягивают больших кошек, которые охотятся на буйволов, зебр и газелей, приходящих пить. Именно тогда, когда я наносил на карту этот страшный новый бестиарий, я обнаружил, что не только монстры пробудились в наши странные времена, что дверь из моего прошлого распахнулась и из нее вышел старый враг.

   x x x

   Айлингтон, Верхняя улица, лето, два часа пополуночи.

   Молодой человек с голой грудью с ярко-зеленой прической в стиле "могиканин", с руками усеянными бугристыми татуировками и узелками от уколов, сидит в дверном проеме конторы агента по недвижимости и делит банку пива с молодой женщиной в истрепанном черном платье и в армейских ботинках. Импы гнездятся вокруг их глаз, словно крошечные скорпионы, бледные, возбужденные и жирные от яда героиновых снов.

   В другом проеме спит, свернувшись калачиком, человек под грязным одеялом, охраняемый дворняжкой-заморышем, которая спокойно смотрит на меня, когда я бросаю пару монет рядом с головой ее хозяина. Человек, мой старый знакомец, шевелится и бормочет, не просыпаясь: "Берегитесь, мистер Карлайл."

   Хороший совет, и мне следует прислушаться к нему. Ибо последние три ночи меня перехватывает пара громил в безупречно реставрированном кроваво-красном Ягуаре Марк-I. Каждую ночь большая машина мурлычет впереди меня, когда я направляюсь домой, а человек на месте пассажира склоняется в открытое окошко и говорит о некой книге, находящейся в моем владении, о редком томе, который его наниматель желает купить. Каждую ночь он предлагает за книгу все больше денег и каждую ночь я отвергаю его предложение. Я понимаю, что рано или поздно он перейдет к другой тактике – самое вероятное, к какой-нибудь разновидности насилия. Этой ночью я еще не видел Ягуара, но уверен, что он появится до того, как я достигну безопасного убежища своего дома, и предчувствия этого столкновения словно электрическим током щекотит мне затылок.

   Чуть дальше по улице закрывается какой-то клуб. Люди спотыкаясь выходят на улицу мимо двух вышибал в черных костюмах. Какая-то женщина в коротком белом платье горбится на обочине и плачет. Другая в еще более коротком платье обнимает ее за плечи и пытается успокоить, не подозревая об импах, тучами гнездящихся в волосах подруги, словно блохи на больной кошке. Еще одна женщина отталкивает мужчину в сером костюме, безуспешно пробует остановить проезжающее такси, и нетвердо уходит прочь, и пока он изрыгает на нее оскорбления, черные искры гнева прыгают по его лицу. Три мужика в футболках, обнимая друг друга за пояс, шагают мимо меня механической походкой вдрезину пьяных. Когда я делаю шаг в сторону, крайний пристально смотрит на меня, но взгляд его вдруг становится смущенным, когда я снимаю с него зубчатую мелкую тварь, что вызывает его враждебность.

   Когда я завершаю свой жест, что-то привлекает мой взгляд по другую сторону улицы. Маленькая тощая фигурка сутулится в дверях ресторана, одетая в прогулочные штаны и серую куртку, капюшон которой натянут на бейсбольную шапочку. Имп, толстый и лоснящийся, как кладбищенская крыса, скрючился у фигуры на плече, концом длинного хвоста обмотав фигуру за запястье.

   Я ощущаю щекотку любопытства и прохожу чуть дальше по улице перед тем, как пересечь дорогу, возвращаюсь и нахожу себе хорошую точку зрения в дверях другого ресторана. Позади меня по краешку тьмы проплывает старуха в старомодном чепчике и шали, накинутой на истрепанное черное платье. Она такая худая, что я вижу прямо сквозь нее. Этот дух, отброшенный очень давно безработной швеей, умершей с голоду в каком-то близлежащем подвале, был мне знаком, был безвреден, а временами и полезен. Я спрашиваю ее о фигуре, таящейся в засаде в дверном проеме дальше по улице, но она ничего не знает о ней, знает только, что ослабла от голода и если только найдет что-нибудь поесть, то будет бегать, как паровоз. Я отметаю ее в сторону снова и снова, как обычный человек отметал бы дым, но всякий раз она забывает об этом и подплывает снова, надеясь, что я из тех джентльменов, что могут подбросить пенни-другой на настоятельные нужды, ведь она уже так давно не жевала даже корку. Наконец фигура в капюшоне выступает из своего дверного проема и отправляется дальше по улице. Когда я пускаюсь за нею, жалкий маленький дух проплывает за мною всего несколько шагов, а потом удаляется к своему постоянному местообитанию.

   Приятель в капюшоне следует за нетвердо шагающей парочкой, которая, обнимая друг друга и пошатываясь, двигается на юг по Верхней улице, останавливаясь, чтобы пообниматься и поцеловаться у Зеленого треугольника Айлингтона перед поворотом на Кемден-Пассаж. Он, горбясь, шагает вперед, держа руки в карманах, приостанавливаясь, когда они целуются, делая паузу на углу каждой улицы, проверяя, что там впереди, перед тем как двинуться дальше. Любой другой посчитал бы его обычным срезателем сумочек, или бандитом, нацелившимся на грабеж или другое преступление, ибо не увидел бы толстого импа, сидящего на левом плече. Я раздумываю, одержим ли этим импом молодой срезатель сумочек, или имп – что-то вроде его домашней собачки. А если это так, то как он его приручил и с какой целью?

   С растущим любопытством и с немалым рвением я следую за срезателем сумочек, пока тот идет по пятам парочки по улице ранневикторианских домов, что проходит параллельно каналу Гранд-Юнион (мужчина сидит на пороге дома, рыдая над окровавленным молотком у себя на коленях; женщина стоит у окна другого дома, баюкая детский скелетик, лицо ее – маска триумфа и отчаянья). Парочка вальсирует за угол на конце улицы; срезатель медлит секунду и следует за ними; я слышу громкие, гневные голоса, нарушившие глубокую тишину ночи, и спешу за ними, помедлив на том же месте и осторожно заглядывая за угол. В нескольких десятках ярдов впереди дорога пересекает канал; парочка стоит возле моста, обернувшись к преследователю. Запертые воротца по одну сторону моста охраняют дорожку для буксирных канатов, и что-то таится там в тенях. Ревенант очень старый и некогда весьма могущественный. Он одержим ужасным голодом и его внимание сосредоточено на импе, что скорчился на плече срезателя.

   Девушка требует, чтобы ее оставили в покое, голос резко звенит в ночи. Ей пятнадцать-шестнадцать лет, на ней скудная маечка и короткая юбка, оставляющая живот голым. Она потрясает кулаками. Она гневается и страшится. "Вали отсюда! Тебе нет до этого никакого дела!"

   Ее компаньон, бритоголовый бандитского вида мужик под тридцать, делает шаг вперед и угрожает, но сумкорез держится стойко. Имп у него на плече дрожит от внезапного возбуждения, словно заводная игрушка, заведенная слишком туго. Колючий нимб черной энергии потрескивает вокруг него, словно ерошится пес перед тем, как укусить. Хозяин импа говорит девушке, что она совершает ошибку. "Не надо ходить с ним, Лиз. Это плохо." Его голос пронзительно высок, но говорит он ровно и искренне, именно так, как говорить совершенно неправильно.

   "Оставь ее в покое, уродина", говорит бритоголовый, делает два быстрых шага и наносит удар.

   Сумкорез увертывается от удара и выбрасывает левую руку, как сокольничий выпускает свою хищную птицу. При всей своей упитанности имп быстр и энергичен. Он прыгает прямо в лицо громилы. Но тварь за воротами оказывается еще быстрее. У нее длинная гладкая бледная шея и маленькая головка с челюстями, что распадаются, как у змеи. Широко растянувшись, челюсти хватают жирного импа в полете и заглатывают целиком. Сумкорез, соединенный хвостом импа с сожравшим его ревенантом, вопит от страха; компаньон девчонки не упускает шанса и врезает ему прямо в лицо. Сумкорез сразу падает, капюшон его слетает, бейсбольная кепочка сваливается, и я вижу, что он – девушка с тонким бледным лицом и светлыми волосами, коротко и неровно подстриженными.

   Страшная морда ревенанта дергается в ее сторону, девушка пронзительно вскрикивает и пытается отползти. Бритоголовый, совершенно не замечая видения, пинает ее в бок и пнул бы еще раз, если б я не остановил его, вытащив клинок из своей пустотелой трости.

   – Блефуешь, сука, – говорит громила, глядя на ярд гравированной стали в моей правой руке.

   Я шагаю ближе и коротким ударом перерубаю пуповину, что привязывает сумкореза к ревенанту. Он всасывает отрубленный кончик, словно длинную макаронину, и поворачивается ко мне. Какими бы человеческими качествами он не обладал когда-то, они исчерпались очень давно, оставив только слепой, бездонный голод. На краткое мгновение, когда я угрожая своим клинком неудачно пытаюсь отогнать его, он проникает ко мне в голову, и меня сотрясает внезапная, замораживающая головная боль. Тварь отступает и смотрит на меня, потом ее крошечная головенка с широкой пастью, наподобие глубоководных рыб, что сплошь только зубы и брюхо, дергается в сторону и щелкает зубами на сумкореза.

   – Твой дружочек, – говорю я, отмахиваясь клинком от быстрых, змеящихся движений ревенанта.  – Он хочет то, что осталось от твоего дружочка.

   Громила, все еще совершенно не замечающий драму, думает, что я угрожаю ему, и отвечает, что сейчас задаст мне хорошую трепку, если я не уберусь ко всем чертям. Подружка дергает его за руку и говорит, чтобы он все это бросил, через секунду он плюет под ноги и говорит, что если увидит меня еще раз, то заставит съесть мой поганый меч, и, получив сатисфакцию, позволяет увести себя прочь.

   Ревенант делает выпад на сумкореза челюстями, которые теперь раскрываются широко, как у акулы. Я хватаю ее запястье, отрываю комковатый остаток хвоста импа и швыряю монстру, который цапает безделицу в полете и удаляется быстро, как молния. Я подбегаю к мосту, гляжу через парапет и вижу, как что-то слабо светящееся и очень длинное плюхается в черную воду канала.

   Сумкорез сидит посреди дороги, глядя, как я иду к ней. У меня пошла носом кровь, после того, как тварь на мгновение побывала у меня в голове. Я промокаю кровь платком, складываю его, протягиваю руку и говорю девушке, что самое лучшее для нее – пойти со мной.

   x x x

   Хотя она явно испытала большое потрясение, девушку благословляет упругость юности, и вскоре она начинает оправляться и принимать свой, по-видимому обычный, вызывающий вид угрюмого неповиновения. Из ее более или менее односложных ответов на мои расспросы я узнаю, что зовут ее Миранда, что ей шестнадцать, что она живет поблизости с матерью в муниципальной квартире, что с другой девушкой, Лиз, они соседи, и что они оставлены сами на себя, потому что их матери вдвоем уехали на отдых.

   – Этот тип, с которым она ходит, хочет ее только ради одного, – говорит Миранда.  – Вот почему...

   – ...ты хотела ей помочь. Здесь нечего стыдиться. Заботиться о других превосходное качество.

   – Я сглупила, – бормочет она.  – И меня пнули по голове.

   – И ты потеряла своего дружочка, но я уверен, что довольно быстро ты найдешь другого.

   Она глядит на меня из-под козырька бейсбольной шапочки. Она маленькая, тощая и уже ожесточенная дорогами мира: она того типа, что не изменился с тех пор, как римляне впервые сделали Лондон столицей самой северной части своей империи, дитя "выросшее на камнях", в броне струпьев и шрамов, наросших на душе, в броне преждевременного цинизма.  – Ты давно видишь то, что не видят другие?, – спрашиваю я.

   – Не понимаю, о чем вы. Даже не знаю, кто вы такой.

   – Меня зовут мистер Карлайл. Я имею честь быть консультантом по вопросам умерших.

   – Вроде из тех, кто хоронят людей?

   – В каком-то смысле. А иногда я также и частный детектив.

   – Ага, вы слегка походите на этого, как его зовут? На Шерлока Холмса. Это настоящий меч? Куда мы идем?

   – Мой клинок из дамасской стали и очень древний. Говорят, что такие клинки после последней перековки закаливали, пронзая тело раба, хотя я сам не верю в подобные фантазии. В любом случае он черпает свою силу не только из одной стали, вот почему я смог тебе помочь. Я получил его сотню лет назад – ты не веришь, но это правда. Насчет того, куда мы идеи, что ж, вот мы и пришли.

   Мы стоим в начале короткого, мощеного камнем переулка. Когда Лондон был не более чем скопищем пастушеских лачуг, теснившихся на расчистке на холме, ныне называемом Ладсгейт, это место было началом тропы, которая связывала две священные рощи. Сейчас тропу перегораживает кривой маленький домишко, первый этаж которого занимает кафе. Теплый свет падает из большого стеклянного окна на пластиковые столы и стулья, расставленные на каменных плитах тротуара перед ним. Неоновая вывеска хвастается, что кафе открыто в любое время суток.

   – Я не был здесь долгое время, но сегодня это самая ближняя гавань, – говорю я.  – Даже если ты не желаешь подкрепиться, мы по крайней мере можем посидеть здесь в уюте, пока будем говорить.

   – А о чем нам говорить?

   – Я вижу все то, что можешь видеть ты. Для начала поговорим об этом, – говорю я и шагаю в кафе. Через секунду к моему безмерному облегчению девушка следует за мной.

   Флуоресцентный свет сияет на потертых деревянных столах и церковных скамьях, на стеклянной стойке и ее крышке из полированной стали. В одном углу сидит человек в сером костюме, играясь с эспрессо в кукольно-крошечной фарфоровой чашечке; в другом водитель такси изучает старый номер "Файненшнл Таймс", его ламинированная лицензия висит на цепочке вокруг шеи, свисая на грудь рубашки с короткими рукавами.

   Роза, приятная круглолицая женщина неопределенного возраста, хозяйка этого заведения в течении уже более столетия, материализуется из теней позади массивной кофейной машины. Серебряные волосы сложены в пучок, скрепленый карандашом. Ярко-красная помада. Улыбка теплая, широкая и радостная.

   – Мистер К.! Какой приятный сюрприз! Вам как обычно? Я что вашей подружке? Вам обоим явно надо подкрепиться.

   – У нас поблизости случилась маленькая неприятность.

   – Догадываюсь, возле канала, – говорит Роза, суетясь за стойкой, шлепая ломтики бекона на решетку и намазывая маслом два ломтя белого хлеба.

   – Вы о нем знаете?

   – Он живет глубоко в болотах Хакни с тех пор, как я стала хозяйкой этого заведения, мистер К., но с недавнего времени он стал смелее, если вы понимаете, что я имею в виду. Что-то меняется в воздухе, не так ли? Вы не единственный давний знакомый, лицо которого я недавно вижу, – добавляет она более конфиденциальным тоном, кивая в сторону человека в сером костюме, который бросил на стол несколько монет и вышел.  – Он иностранец, но у меня такое чувство, что я знаю его со стародавних времен.

   Я смотрю, как он уходит по короткому переулку. Он мне не знаком, но я не могу не подумать, не имеет ли он отношение к тем двоим в красном Ягуаре.

   – Всю последнюю неделю он заходит примерно в это время, – говорит Роза.  – Сидит в уголке, пьет свой кофе, не перемолвится словечком ни с кем. –  Она улыбается Миранде, которая уставилась на водителя такси.  – А вы что хотите, дорогая? Коку, наверное? После шока хорошо немного сахара. Гораздо лучше, чем кофе или алкоголь. Вам повезло, что вы наткнулись на мистера К. Он выглядит несколько странно, я понимаю, в этом своем черном костюме, в галстуке-бабочке, в своей шляпе и с тростью, однако, он лучший из нас.

   Я снимаю свою шляпу-гомбург и отвешиваю небольшой поклон.

– Что ж, спасибо, Роза.

   – Ерунда, мистер К., я не говорила бы, не будь это правдой. Поэтому я и рада вас видеть снова и снова.

   Пока Миранда потягивает из соломинки, опущенной в свою банку Коки, я выдавливаю коричневый соус из пластиковой бутылки на мой сэндвич с беконом, насыпаю в чай три ложки коричневого сахара и добавляю туда же капельку бренди из собственной фляжки. Я расспрашиваю ее об импе, которого она сделала своим дружочком, где она нашла его, и как ей это удалось, но она пожатием плеч отметает мои вопросы, потом достает мятую пачку сигарет и закуривает. Левая сторона ее лица побагровела и начинает распухать от полученной оплеухи. Она выпускает дым и говорит:  – Вы думаете, вы такой крутой, в своей чудной одежде и со словесными выкрутасами?

   – Что-то произошло сейчас на мосту через канал. Что-то на тебя напало.

   – Если этот гад попробует еще раз, – говорит Миранда с внезапной холодной яростью,  – я отрежу ему хрен на хрен, клянусь.

   – Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виде не бойфренда Лиз. Ты видела, Миранда, что тварь сожрала твоего дружочка?

   – Не понимаю, о чем вы толкуете, – говорит Миранда, но рука, держащая сигарету, дрожит. Я заметчаю на коже внутренней части запястья тонкие белые линии. И вижу овальные белые шрамы.

   – Ты видишь импов и можешь заставить их слушаться. Твой дружочек был из таких. Ты нашла его и натренировала исполнять твои приказы. Такая привязанность отрастила нечто вроде привязи или пуповины между тобой и твоим любимчиком и чуть не привела тебя к гибели. Ревенант, который съел твоего дружочка, проглотил и пуповину, и по этой причине ты на момент оказалась связанной с ним. Возможно, ты не видела его, Миранда, но я знаю, ты должна была почувствовать его голод.

   Девушка пожимает плечами и отверачивается, чтобы не встречаться со мною взглядом.

   – Ты пыталась использовать импа, которого изловила и натренировала, против этого парня. Он не видел его, но имп мог его напугать. Я верю, что хотела сделать это по доброй причине. Ты хотела помочь девушке. Ты всегда так пользуешься импами и превращаешь их в своих дружочков?

   Миранда так глубоко затягивается сигаретой, что у той трещит кончик, и бросает на меня прямой, вызывающий взгляд.  – А как их видите вы?

   – В большинстве они черные и в основном не больше насекомых. Они плодятся от разряда эмоций насилия, или от делириума, вызванного пьянством или наркотиками. Тот, которого ты приручила, был чрезвычайно громадным.

   – Рядом со мной живет один мерзавец. Он много пьет и всегда зол на одно или другое. В его квартире их полно. В судах тоже хорошие места. Там тьма страха и гнева. Я заставляю их следовать за мной, кормлю их, заставляю делать то, что захочу. Как будто тренируешь собаку. –  Миранда снова затянулась сигаретой.  – Думаю, вы меня за это отругаете.

   – В мире полно худших тварей, чем импы, – говорю я.  – С одним ты встретилась только что.

   – Я вижу всякое. Людей, которых на самом деле здесь нет. Мертвых. Духов. Вон там сидит один, читает газету. Он из безвредных. Я и их пыталась заставлять что-нибудь делать, но они меня не слушаются. А вы? Вы можете заставить их делать то, что хотите?

   – У тебя редкий дар, Миранда, и он пугает тебя. Он заставляет тебя чувствовать, что ты другая – что с тобой что-то не так. И ты наказываешь себя за это. Ты режешь себя бритвой. Ты гасишь окурки о собственную кожу. Ты казнишь свое тело, потому что считаешь, что оно предает тебя. Я все понимаю, потому что тоже владею этим даром. Я вижу все то, что видишь ты.

   – Вы ничего не понимаете, – говорит Миранда, гасит сигарету об исцарапанный красный пластик стола и встает. Банка Коки опрокидывается, выплескивая шипящий ручеек.  – Не знаю, во что вы играете, но хочу, чтобы вы оставили меня в покое. Хорошо?

   Я удивлен, обнаружив, что чувствую разочарование ее отказом. Когда она поверачивается, я говорю:

– Если снова захочешь поговорить со мной, приди сюда и спроси мистера Карлайла. Сделаешь?

   Она просто пинает входную дверь и выходит.

   Стоя за стойкой, Роза смотрит на меня и слегка качает головой, но изумление ли это, симпатия или неодобрение нельзя сказать.

   x x x

   С тех самых пор, как скончались мои родители, и я покинул Эдинбург ради Лондона, я провел большую часть жизни в одиночку, и большую часть этого времени я прожил в узком, высоком георгианском доме в районе Спиталфилдс на краю Сити. Это тихое, комфортабельно запущенное место. Единственным современным улучшением было газовое освещение и газовый гейзер, который, если его зажечь, с мощным вулканическим грохотом выплевывал в ванную мизерную струйку горячей воды. Немногие духи, населявшие дом, были безвредны; они, да мыши в стенах, были моей единственной компанией. Я обеспечил, чтобы каждый порог дома был хорошо защищен, и не давал объявлений для своей клиентуры. Если кому-то были нужны мои услуги, он должен был найти свою дорогу ко мне.

   Двое в антикварном Ягуаре еще не обнаружили мой дом, однако в четвертую ночь кряду, когда я иду домой после неудачного разговора с Мирандой, они меня находят по дороге.

   Их кроваво-красный автомобиль стоит возле автобусной остановки напротив городского зала района Шоредитч. Когда я приближаюсь, пассажирская дверца открывается и наружу выбирается человек, который уже трижды приставал ко мне. Ему за сорок, он высокий и широкоплечий, со шрамами и сломанным боксерским носом. Кремовый льняной костюм и рубашка матового шелка выглядят дорогими, но измятые и пропотевшие. У него пробивается борода, и поэтому хмурый, изможденный вид. Когда я пробую обойти его, он шагает следом. Он пока не отваживается наложить на меня лапы – пока еще нет.

    – Вы упрямый человек, – говорит он,  – однако мой босс очень терпелив.

    – Другие сказали бы, что он до глупости настойчив.

   – Мой босс крайне сильно желает эту книгу. Он приказал мне сделать все, что я могу, чтобы заставить вас увидеть смысл в его предложении. Вы понимаете, что я имею в виду, мистер Карлайл?

   Он говорит ровно и механически, словно цитируя то, что заучил наизусть.

   – Можете передать ему, что он напрасно тратит время. Книга не продается.

   Я убыстряю шаг, однако человек легко шагает рядом. Ягуар тащится сзади. Я гляжу на водителя, но не могу разглядеть лица сквозь полоску света, отраженного на стекле.

   – Мой босс щедр на свое время, – говортт громадина.  – Он вообще очень щедрый человек. И как таковой, он готов принять во внимание любую цену, которую вы назовете. Он сказал, чтобы я передал вам это. Я предупреждал его, я говорил, что этот человек вас надует, но ему все равно. Деньги для него ничего не значат. Почему бы вам не сесть в машину, мистер Карлайл? Мы могли бы обсудить все в комфорте.

   – Думаю, нет.

   – Вы не доверяете мне?

   – Я вам, конечно, не доверяю. И также нахожу некомфортабельными все разновидности современного транспорта.

   – Я обратил внимание, что вы повсюду разгуливаете пешком. Это опасно. Всякое может случиться.

   Мы достигаем перекрестка с шоссе А10, пять рядов свежего асфальта чернеют, как глубокая вода. Вдоль него располагается группка бледных духов, словно цапли на берегуреки. Я останавливаюсь перед светофором, и Ягуар останавливается тоже. Свет горит зеленый, белый фургон гудит своим горном, объезжает его и рвет через перекресток.

   – Вы живете где-то поблизости, – говорит человек.  – Почему бы нам не зайти к вам и не поговорить обо всем?

   – Зачем ваш босс, чтобы поговорить со мной, посылает марионетку?

   Светофор над нами переключается на красный и я бегу через А10, перемещаясь меж горстки машин, что набирая скорость от перекрестка, соревнуются, кто быстрее доберется в Сити. Человек дергается было за мной, но ему приходится отпрыгнуть назад, когда черный кабриолет чуть не переезжает его. Я скольжу мимо другого черного кабриолета в дизельный выхлоп от громадного грузового трейлера и достигаю той стороны дороги.

   Человек отступает и нетерпеливо топчется рядом с Ягуаром. Он кричит мне, его голос прерывался грубым ревом уличного движения:

– Мы отыщем, где вы живете! Мой босс, он не сдается!

   Я не могу удержаться и салютую своим гомбургом. Я хожу еще час, пока ощущение преследования окончательно не уходит прочь, потом, наконец-то, поворачиваю к дому.

   x x x

   Я растрачиваю следующий вечер в бесплодных поисках Миранды. Несколько моих обычных информаторов знают девушку, за которой следуют прирученные импы, но ни один не знает, где она живет.

– Она проводит прорву времени ниже на Кинг-Кросс, – говорит один.  – Отпугивает приставал своими дружочками. Те фланируют в поисках кратковременных игр и забав, а она склоняется к стеклу и дает им почуять. Они потом мчат по дороге, с плачем и в слезах.

   Похоже на то, что она пугает приставал на машинах уже несколько месяцев. Когда я спрашиваю информатора, почему он не говорил о ней прежде, он выдает нечто эквивалентное пожатию плеч и отвечает, что я не спрашивал.

   – Ты должен знать, что я интересуюсь подобными ей.

   – Подобными вам, вы хотите сказать.

– Наверное, да. Но я вижу всяких, мистер Карлайл, особенно в последние дни. Просыпаются твари, которые должны были давно уйти. Голодные твари. Я сейчас пытаюсь держаться сам по себе, но это не легко, даже здесь.

   Мы встретились на краю пустыря. На дальней его стороне трое мужчин сидят у костерка, который они соорудили из щепок и картонных коробок, передавая по кругу бутылку сивухи.

   – Бедные уроды, – говорит мой информатор. Он тонок, как струйка дыма, и клонится под углом, словно на большом ветру.  – Довольно скоро они присоединятся ко мне.

   Я делаю свое ритуальное предложение отправить его на покой, он так же ритуально отвечает отказом.  – Мне все еще интересно, что происходит, мистер Карлайл. В тот день, когда это станет не так, я, возможно, прибегну к вашему сервису, и вы развоплотите меня или что вы там делаете, чтобы заставить подобных мне исчезнуть. Но сейчас я никоим образом еще не готов.

   Я настраиваю себя на поиски на шумных улицах района Кинг-Кросс, терплю неудачу, и иду вверх по холму в Айлингтон. Хотя и здесь мне нет счастья найти Миранду, и под конец я сдаюсь и возвражаюсь домой. Три утра. На сей раз не видно ни следа кроваво-красного Ягуара, а когда я достигаю улицы, где стоит мой дом, то понимаю почему. Все препоны, что я установил, нарушены, пронзительно вопя у меня в голове, словно обычные сирены от воров. Более века я никогда не чувствовал необходимости запирать переднюю дверь, однако теперь, когда я вступаю в знакомый мглистый хаос моей прихожей, я запираю ее за собой.

   Три духа, что делят со мною дом, куда-то отступили. Я выволакиваю шелкодела-гугенота, но он заявляет, что не видел ничего, и скрывается на чердаке как только я его выпускаю. Я зажигаю свечу и отправляюсь по лестнице за ним. Я уверен, что знаю, кто вломился в мой дом, это довольно очевидно, потому что несколько дюжин книг моей маленькой библиотеки эзотерики сброшены со своих полок и валяются грудой на истертом турецком ковре, который покрывает большую часть почерневшего от времени дубового пола, словно трупики целой стаи пораженных молнией птиц. Я зажигаю газовые светильники и через несколько минут определяю, что недостает одной единственной книги.

   Это та самая книга, которую желал приобрести человек в красном Ягуаре, конечно, самая редкая, самая ценная и самая опасная из моей коллекции. Я купил ее на публичном аукционе всего двадцать лет назад, завершив наконец восстановление библиотеки, которая была уничтожена вместе со столь многими еще при несчастном случае, когда погибли мои родители.

   Мой отец разыскал и приобрел большинство книг той библиотеки, но в большинстве случаев он руководился инструкциями моей матери. От своей матери она унаследовала наш фамильный интерес и талант к делам умерших, и хотя, как всякий обычный человек, отец был слеп к ревенантам, он был счастлив помогать ей чем мог. Он был низкорослым, стройным человеком, в чем-то денди, знаменитым своими костюмами из жатого вельвета и тщательно вырезанными курительными трубками (я не могу миновать табачный магазин на Черинг-Кросс-роуд без того, чтобы не остановиться и не вдохнуть земной запах, напоминающий мне о нем). Когда я стал достаточно взрослым, чтобы сопровождать его в беспорядочных блужданиях по Эдинбургу, я быстро понял, что он на короткой ноге с каждым от уличных подметальщиков до мэра, и знает каждый мрачный закоулок и уголокдревнего города. Хотя у него было много друзей, никто не был близок к нему, и большинство принимали его за какого-нибудь поэта. Поэтом он не был, но был выдающимся писателем писем, и среди своих регулярных корреспондентов числил Байрона и Китса. Почти каждый вечер я находил его в излюбленном кресле, завернувшимся в шелковый халат, в колпаке с кисточкой, пишущим письмо на письменной лоске, положенной на колени, трубка дымит в уголке рта, стаканчик виски стоит у локтя.

   Хотя столь многое я унаследовал от нее, я меньше помню свою мать. Она была практичной, быстро принимающей решения женщиной, рассеянно нежной, занятой своими клиентами или в своей лаборатории с ее резкими химическими запахами, исцарапанным деревянным рабочим столом и стеклянными колбами ручной работы, пятнистыми фарфоровыми тиглями, очагом из огнеупорного кирпича и запутанными диаграммами, начертанными на беленой стене черным мелом и гематитом. Она обеспечила меня хорошим фундаментом в семейном бизнесе и, гораздо больше, она давала мне настоящие уроки каждое утро моего детства, а когда я стал постарше, позволила присутствовать на сессиях со своими клиентами. Лучше всего я запомнил ее острый напряженный взгляд и ее стройные руки с обкусанными ногтями, царапинами, ожогами и химическими пятнами.