Текст книги "Доктор Преториус и потерянный храм"

Автор книги: Пол Дж. Макоули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Макоули Пол
Доктор Преториус и потерянный храм

Пол Макоули

Доктор Преториус и потерянный храм

Гужов Е., перевод

Август 1832.

Я впервые встретил этого молодого инженера и оказался замешанным в махинации доктора Преториуса и в дело о потерянном храме на спиритическом сеансе. В течении трех недель по Лондону циркулировали фантастические истории о психической силе молодой румынской цыганки. Говорили, что она может получать послания от умерших, и обращаться прямо к сердцам и разумам живущих, что ее откровения и предостережения заставляют женщин падать в обморок, а сильных мужчин рыдать. Все и вся устремились лицезреть наипоследнейший курьез; в газетах и журналах о ней появились многочисленные статьи и очерки, а пародии на ее сеансы ставили на музыку в театрах и в мюзик-холлах.

Я лишь недавно прибыл из Эдинбурга и все еще носил траурную ленту по матери и отцу, но я был так же молод и полон неправильно нацеленной самоуверенности. Я верил, что знаю больше о делах умерших, чем любой из живущих, и был одновременно заинтересован и ревнив к славе молодой цыганки; я знал, что должен выяснить, обманщица ли она, соперница, или потенциальный друг и союзник.

Ее семья снимала первый этаж в доме на северном краю Холборн-Рукери, и громадная толпа народу собралась снаружи, чтобы поглазеть на прибывающих к новой знаменитости визитеров. Нескончаемая процессия чудес, что проходит по великой столице, похоже, никогда не может истощить любопытства ее обитателей; если б город был театром, в нем никогда бы не было недостатка публики, и его ангелы видели бы, как их капиталовложения множатся без самомалейшего обычного риска. Молодые женщины с младенцами на руках, или с маленькими детьми, цепляющимися за их юбки, просили милостыню; небритые головорезы в мятых шляпах и брезентовых сюртуках прихлебывали из бутылок; старуха с распущенными сальными волосами и пронзительным взглядом стояла в дверном проеме, куря короткую глиняную трубку. Сновали продавцы памфлетов и баллад, продавцы апельсинов (дорога была усеяна бумагой, в которую заворачивали фрукты), продавцы имбирного пива, жареной рыбы и пирожков. Группа нищих с разнообразными отсутствующими членами выступала, прикидываясь матросами, перед транспарантом с грубым рисунком корабля, борющегося со штормом. Уличный проповедник стоял на ящике под знаменем, что держали его последователи, потея под саржей черного пальто, лицо его сияло, он потрясал кулаками в тщетной попытке перекричать шум толпы. Короче, здесь был представлен каждый животный аспект человеческого стада, и большинство из них так или иначе были заражены духами, в основном импами алкогольного делириума или духами мертвых детей с личиками наподобие сморщенных яблочек; одна старуха, согнувшаяся над клюкой, несла на спине с полдюжины полуоформившихся детских духов, тыкающихся друг в друга, как слепые новорожденные котята, что пытаются в свой черед добраться до сосцов матери.

Было ужасно жарко, тяжелый душный воздух был перегружен миазмами всех свечечек, свечей, фонарей на китовом жире и газовых калильных сеток, горящих в перенаселенной лондонской ночи. По одну сторону дороги выстроились экипажи, их лошади терпеливо дожидались в своих постромках, питаясь из мешков, привязанных к мордам; ячменная вонь лошадиной мочи была самым чистым запахом в забитой народом улице. Пара констеблей в высоких черных котелках и синих сюртуках с ласточкиным хвостом стояла возле кофейной будочки, наблюдая за бурлеском с неким обескураженным одобрением, как если бы он был неожиданно поставлен специально для них. Я присоединился к кучке хорошо одетых мужчин и женщин, ожидавших очереди, заплатил свой флорин обросшему старому забулдыге, от которого несло дешевым джином (путаница седых волос на его лице кишела импами размером с блоху), и проследовал за другими по темному коридору, завешанному паутиной и сырыми лохмотьями, неприятно скользящими по лицу, в жаркую, душную комнату, не слишком освещенную полудюжиной свечей, пришпиленных к стенам. Грязноватый кусок красного бархата висел на дальней стене, перед ним стояло продавленное кресло и больше ничего.

Аудитория в основном была такая, как я и ожидал: группка молодых щеголей в ярких жилетах, предающихся смеху и громким замечаниям, которые были гораздо менее забавны и оригинальны, чем они предполагали; несколько достопочтенных пожилых женщин во вдовьем трауре; много бледных, тревожных людей, недавно потерявших своих близких. Единственным человеком, представлявшим непосредственный интерес, был седовласый джентльмен в старомодном сюртуке и в рубашке с высоким воротом, со слабой нестираемой усмешкой на лице, и с пронзительным птичьим пристальным взглядом, рыскающим по комнате. Не секунду его взгляд остановился на мне, взял меня на заметку и двинулся дальше. Я жался сзади, между стройным молодым человеком с черной шевелюрой и оливковым цветом кожи уроженца Южной Франции или Испании, и женатой парой – женщиной в черном платье с вуалью на лице и ее мужем, державшимся с прямой спиной в попытке выглядеть достойно, однако оба трепетали от едва скрытой эмоции; это к его ноге лепился мертвый ребенок, толстое, но бледное маленькое создание не более шести лет отроду.

В комнате присутствовали и другие духи – смутные, неполные скорлупки, которые отбрасываются в моменты интенсивных эмоций, и туманный, раздутый имп, что выглядывал из черной шали остроносой старухи, которую я посчитал слишком большой любительницей лауданума – но та маленькая девочка была единственным настоящим духом. Она посмотрела на меня с неким удивлением, ее черные глаза мутились, она тоненьким голоском, который слышал только я, спросила, могу ли я помочь ей заснуть.

Я улыбнулся вниз на нее. Как и ее отец, я тоже был обуреваем эмоцией; болезненное предчувствие, как горячий шарик вара, крутилось у меня в желудке.

"Я так устала", сказало бедное создание. "Я хочу заснуть и не могу. Я так устала."

Она была слишком маленькой, чтобы понять, что с нею случилось. Как большинство духов, она была пугающей и жалостной одновременно.

У меня возникла мысль, что она может оказаться полезной, и я тихонько сказал: "Потерпи, дорогая, и я помогу тебе заснуть надолго, как ты хочешь. Но вначале помоги мне тоже."

Она улыбнулась изнуренной улыбкой и осторожно кивнула. Молодой человек рядом со мной, должно быть, услышал, как я разговариваю с ней, потому что нахмурился и, похоже, хотел что-то спросить, но в этот момент седовласый, усеянный импами старик, который собирал деньги за вход, проковылял по краю комнаты, опираясь на крепкую палку и прямо пальцами затушил все свечи, кроме одной. Он занял позицию перед креслом, постучал палкою в пол, призывая к тишине, и произнес долгую хвалебную речь, которую я не побеспокоюсь повторить ни в каких подробностях, объяснив под конец, что все вопросы должны задаваться через него, и что если кто-то хочет войти в контакт "с другой стороной" за умеренную плату всего в полгинеи, то они должны сейчас шагнуть вперед и сказать ему имена их дорогих усопших.

Так как большинство в комнате пришли сюда именно с этой целью, то процедура заняла некоторое время. Старик записал запросы на листок бумаги, слюнявя кончик своего "вечного" карандаша на каждой следующей букве, так что его зубы скоро стали совсем синими. Я следил за всем с растущим нетерпением и недовольством, уже подозревая, что потратил флорин без доброй цели. Здесь не было ничего, что касалось бы умерших; только подлое манерничанье и дешевый спектакль. Щеголи передавали по кругу серебряную фляжку и подталкивали друг друга локтями; молодой человек с оливковой кожей нетерпеливо посматривал на карманные часы; седовласый обменялся со мною взглядом и его усмешка стала чуть шире, как если бы он заметил во мне некую неуместность.

Женатая пара с ребенком-духом последней пробормотала имя в ухо старика. Он полизал карандаш и записал, потом заткнул его за ухо и стукнул в пол своей палкой... Уголок красной занавеси поднялся, впустив большой клуб сладко пахнущего белого дыма и двух крепких мужиков в рубахах без ворота и в подтяжках, сопровождающих пухлую девушку лет четырнадцати-пятнадцати в простом черном платье. Она старалась казаться спокойной, но я видел, как ее взгляд пробежал по комнате, и как она вздрогнула, когда один из мужиков взял ее под руку и повел к креслу.

Я попросил маленького духа подойти и встать перед леди, а когда она проявила неохоту отрываться от своего отца, я сказал: "Будь храбрее", и легонько ущипнул ее, проталкивая сквозь толпу.

Оставшаяся свеча погасла, как только пухлая девушка уселась. Какая-то женщина ахнула; щеголи захихикали. Потом кто-то открыл фонарь и луч света прошел через комнату и упал на лицо девушки-цыганки. Ее глаза закатились, оставив лишь полумесяцы белков под подрагивающими веками, но я ни одно мгновение не верил, что это произошло потому, что она увидела маленький дух, вставший перед нею. Там и сям во тьме зазвонили колокольчики, и по воздуху пронеслись бледные тени. Щеголи заржали; несколько женщин испустили приглушенные крики. Руки девушки-цыганки, а потом и вся верхняя часть ее тела, задрожали. Пена закапала с уголка ее рта и она вдруг сложилась вдвое, словно ее ударили в живот, и начала, задыхаясь, извергать на свои колени целые ярды чего-то белого. Маленький дух спокойно смотрел на нее, время от времени оглядываясь на меня. Дым стал гуще, определив в воздухе косой луч фонаря. Выплюнув последнее из того, что по-видимому должно было означать эктоплазму, девушка подняла голову к дымному лучу, словно пародия на слепую Пьята, и спросила хриплым, сильно подчеркнутым голосом, желает ли какой-нибудь дух, поговорить с живущими.

Я более не смог сдержать свое нетерпение и отвращение и громко произнес: "Здесь уже присутствует дух, мадам. Наверное, вы сможете обратиться к нему."

Аудитория зашевелилась, пытаясь обнаружить, кто среди них заговорил. Девушка повторила вопрос, словно актер, настаивающий на сценарии, когда кто-то перепутал строчку или свалилась декорация, а старик сказал: "Пусть неверующий уйдет немедленно ради тех, кто желает говорить с умершими."

У меня в глазах жарко запульсировал гнев. Я сказал: "Если бы вы хоть что-то понимали в делах умерших, сэр, вы захотели бы, чтобы ваша дочь описала бедную тень, что стоит прямо перед нею."

Мои глаза адаптировались к темноте. Я видел, что двое громил по обе стороны от девушки посматривали туда-сюда, пытаясь обнаружить меня. Маленький дух тоже оглядывался на меня, очевидно не уверенный, сделала ли она все, о чем я просил. Оливковокожий молодой человек шагнул ближе, острым локтем ткнул мне в ребра и прошептал больше с восхищением, чем с гневом: "О чем вы, к дьяволу, толкуете, сэр?"

Старик трижды ударил палкой в пол и сказал: "Здесь много духов. Пусть они покажут себя."

Колокольчики зазвонили снова, бледные тени пронеслись сквозь почти полную тьму, пересекая комнату сначала в одном, а потом в другом направлении. Я взмахнул клинком из моей трости и разрезал одну из текучих форм; двое громил, должно быть, увидев, как блеснул клинок в свете фонаря, начали перемещаться в моем направлении.

Я сказал по возможности громко: "Это обман, сэр! Постыдное мошенничество! Если она не может увидеть духа, что стоит прямо перед ней, как она может вызвать хоть кого-то из мертвых?"

Щеголи заулюлюкали; громилы протолкались сквозь тьму и подхватили меня под руки; произошла короткая и малодостойная борьба, когда они волокли меня к двери. На мгновение мне удалось повернуться, перехватить взгляд маленького духа и дать ей забвение, которого она так отчаянно желала. Один громила пытался выкрутить клинок из моей руки, но я не допустил этого и высоко воздел его над собой с отрезанной полоской материи, что развевалась над моей головой, словно боевой флаг. Позади меня старик стукнул в пол своей палкой и громко сказал, что сеанс его дочери нарушен и что сессия окончена. Я снова закричал, что она обманщица, что она не может даже его самого избавить от импов, а потом меня выволокли из помещения.

Полагаю, что громилы нашли бы тихий уголок, где преподнесли бы мне короткий, резкий урок, однако молодой человек следовал за мной по пятам, громко протестуя против такого обращения со мной, и тем привлек внимание двух констеблей, когда все мы вывалились на улицу. Синие камзолы двинулись к нам, и двое громил, вдруг потеряв решимость, ослабили хватку. Я рывком высвободился, а молодой человек подхватил меня под руку и повлек сквозь толпу зевак. Полицейские свистки зазвучали пронзительно и резко, толпа заорала, летящая бутылка дважды перевернулась в воздухе и врезалась в стену, и мы оба бросились бежать.

Мы не останавливались, пока не оставили за спиной три поворота на узкие улочки, потом задыхаясь прислонились к стене, беспомощные от хохота.

"Надеюсь, сэр", сказал молодой человек, когда обрел способность говорить, "что у вас имеются веские доказательства, что эти люди шарлатаны."

Я показал ему обрывок муслина, пойманного концом моего клинка. "Протаскивали по воздуху на проволоке", сказал я. "Равно как и той же проволокой управляли колокольчиками, закрепленными на потолке."

"А чем она давилась?"

"Тоже муслином. Актеры умеют проглатывать его и извергать обратно. Весь балаган – не более чем театральный трюк, чтобы дурачить отчаявшихся и простаков."

Молодой человек изучающе смотрел на меня. Он был на добрый фут меньше меня ростом, хрупкого сложения, однако обладал беспокойной, едва сдерживаемой энергией. Глаза его были очень темными, почти черными, взгляд горел целенаправленным разумом. "Если это всего лишь шарада, то что вам до нее, сэр? Вы журналист из газеты, посланный для разоблачения? А если так, то вы на самом деле в трауре, или это тоже всего лишь представление, которое вы так постыдно и эффективно применили?"

"Я кое-что понимаю в этих материях, вот и все. И могу вас заверить, что я в подлинном трауре по моим родителям."

Мой гнев совершенно испарился, хотя несколько импов все еще липли ко мне. Я провел рукой по волосам, отпуская их, и почувствовал себя сглупившим и пристыженным. Одна из самых важных дисциплин в делах умерших это уметь управлять низменными эмоциями, а в своем разочаровании и расстройстве я позволил им возобладать над собой.

"Я опечален слышать о вашей утрате", сказал молодой человек, "однако думаю, что вы пришли туда не затем, чтобы вступить в контакт с матерью и отцом, ибо вы не вышли вперед и не заплатили полгинеи."

"Как и вы, сэр."

"Я проклял себя за глупость, как только вошел в комнату. Мне кажется, что любой, кто действительно может общаться с умершими, если вообще существует такой человек, не нуждается в театральности."

"Это совершенно верно."

"Вы упомянули духа."

"Пара, стоявшая рядом с нами, потеряла своего первого ребенка. Мне не следовало бы говорить об этом. Я действительно совсем не должен об этом говорить. Большинство людей так расстраиваются потерей близких, что готовы поверить во все, что угодно, раз это приносит им утешение. Даже я поддался этому чувству."

Молодой человек изучал меня еще секунду, а потом, словно приняв решение, вдруг протянул руку. "Меня зовут Брюнель, сэр. Исамбар Кингдом Брюнель." Он сделал паузу, вздернув голову, словно ожидал, что я узнаю его имя, потом сказал: "Наверное, я пришел сюда, потому что тоже отчаялся."

Я пожал его руку, назвал свое имя и еще раз поблагодарил за помощь. "Вы рисковали своей жизнью, спасая мою", сказал я, "и я буду более чем счастлив оказать вам любую посильную помощь. Но я должен сказать, что вы не похожи на человека, обуреваемого духами, или расстроенного в каком-либо смысле, который я могу распознать."

"Я не потерял родственника, мистер Карлайл", сказал Брюнель. "Я потерял свою репутацию, какая она ни есть. Я явился сюда из-за убийства. Я надеялся..."

Довольно далеко резко просвистел полицейский свисток, отозвался другой, гораздо ближе.

Брюнель коснулся моей руки. "Нам надо выбираться отсюда", сказал он. "Я хочу рассказать, почему я пришел сюда, а потом мы посмотрим, не сможете ли вы помочь хотя бы одному бедному дурацкому просителю."

Он окликнул кэб под мерцающим светом газовых фонарей на углу Оксфорд-стрит и Тоттенхэм-роуд, и после короткого спора с извозчиком, который ругался, что не хочет ехать на юг от реки, потому что не найдет никого, кто наймет его на обратную дорогу, мы взобрались на борт и поцокали к мосту Ватерлоо.

Мой новый друг был не только инженером; он был также сыном инженера. Его отец, Макс Брюнель, изобрел аппарат для рытья туннелей в мягком грунте или под водой, получил авторские права от парламента и одобрение от группы богатых подписчиков на прорытие туннеля под Темзой от Ротерхита к Уоппингу.

"Это будет инженерное чудо, которое поразит воображение Европы", сказал Брюнель, "но сейчас строительство заморожено уже три года, благодаря малодушию проклятых директоров, которых охватил страх после затопления, и которые дали ускользнуть всем предложениям помощи."

Проект с самого начала уперся в трудности. Вместо постоянного слоя крепкой синей глины, который обещали геологи, Брюнели столкнулись с разломами и трещинами, где лишь гравий и крупный песок отделял их от ложа реки. Вдобавок к зловонному окружению и, соответственно, большому количеству случаев "туннельной болезни" среди рабочих, работы испытали два больших прорыва воды. После первого заняло шесть месяцев, чтобы запечатать каверну в речном дне тысячами мешков с глиной, выкачать воду из штольни и двух каналов туннеля и удалить громадную гору ила, намытого в туннель, когда прорвалась вода. Три месяца спустя вода прорвалась снова и чуть не унесла жизнь молодого Брюнеля. Он весьма оживился, рассказывая во всех подробностях об этой катастрофе. Он работал в головной части туннеля и мгновенно оказался по пояс в воде. Сдвинувшаяся строительная балка зажала его ногу, и к тому моменту, когда он высвободился и добрался до ступенек на восточном конце арки, дорогу ему загородили рабочие, убегающие от потопа. Он попробовал достичь лестницы для посетителей на западной арке, когда громадная волна подхватила его и совершенно удивительно вознесла вверх к спасению.

Натиск волны, сказал он, это грандиозное зрелище; он мог бы заплатить полсотни фунтов на покрытие издержек такого спектакля, а заполучил его даром. После своего приключения он пролежал несколько месяцев, а к тому времени, когда поправил здоровье, работы в туннеле замерли из-за недостатка фондов.

К этому моменту мы уже пересекли реку и поцокали по узким улочкам с мрачными, обветшалыми складами, и мой компаньон оторвался от своей истории и высунулся в открытое окно, выкрикивая инструкции водителю кэба. Мы путешествовали уже почти час – таков был удивительный размер города – а я начинал подумывать, как я вообще найду обратную дорогу в свои меблированные комнаты, когда кэб подъехал к воротам в высокой ограде из досок, вымазанных дегтем. Брюнель заплатил водителю (который дернул поводом лошади и загромыхал в своей трясучке, даже не обернувшись) и стучал в ворота, пока не разбудил сторожа.

Ворота выходили на широкую квадратную пустошь, где кучи кирпичей, песка, гравия и досок лежали в большом беспорядке среди теней от лунного света. Возле изрытой колеями дороги стоял длинный низкий сарай, к одному концу сарая было пристроено узкое высокое здание желтого кирпича с еще более высокой каменной трубой, и какое-то строение из балок рядом с открытым с одной стороны подобием коровника, что можно видеть в дальних полях Шотландии; эта грубая конструкция прикрывала жерло шахты, ведущей вниз к туннелю. Брюнель отпер дверь, вынес и зажег фонарь, так покрутив фокусирующую линзу, чтобы луч падал внутрь шахты. Одна ее часть была прикрыта навесом из досок, на другой железные кованые ступени винтообразно уходили во тьму.

Я спросил: "Вы хотите, чтобы я прямо сейчас проверил туннель?"

"Там внизу всегда одинаково, день ли, ночь ли", отвечал Брюнель, снова испытующе посмотрел на меня своим острым взглядом и улыбнулся. "Я, должно быть, кажусь нетерпеливым человеком, мистер Карлайл, но, как только я построил мысленный план действий, я люблю наносить удар быстро и решительно."

"А я не из тех, кто отступается от своего слова. Я сказал, что помогу вам – и помогу."

Брюнель повел меня вниз по длинной спиральной лестнице, и поднял вверх фонарь, когда мы ступили на платформу из сосновых досок. Туннель оказался гораздо величественнее, чем я ожидал: кирпичный пол наклонно уходил в темноту, кирпичные стены закруглялись и смыкались белее чем в двадцати футах над головой громадной аркой с подпорками через правильные интервалы, боковые арки вели в параллельный туннель. Мы спустились по деревянной лестничке и зашагали вниз по пологому склону, шаги отзывались гулким эхом на влажных, липких кирпичах, мы шли к краю громадного клина черной воды, простиравшегося до слепой кирпичной стены впереди.

Брюнель объяснил, что туннельный щит, который изобрел его отец, находится за кирпичной стеной, возведенной, чтобы предотвратить дальнейшее затопление. Щит представляет собой, говорил он, набор массивных кованых железных рам, по шесть штук для каждой арки туннеля, каждая рама разделена на три яруса, образуя вместе тридцать шесть рабочих ячеек. В каждой ячейке работают опытные шахтеры-проходчики, они снимают деревянную плиту, прикрывающую рабочую зону, выбирают примерно на ладонь почву вглубь, и продвигают плиту на новое место, а потом перемещаются к следующей ячейке. Когда все плиты ячейки продвинуты, то домкратом сдвигается вперед сама ячейка; когда продвинуты все ячейки, вперед движется сам туннельный щит. Поэтому проходка перемещается всего на несколько дюймов за раз, и кирпичная кладка расширяет арку позади щита, так что лишь самый край проходки остается без поддержки.

"Щель самая узкая из всех возможных", сказал Брюнель, "однако она все-таки рискованна, и только хуже из-за директоров, черт их побери, которые нетерпеливы и приказывали удвоить эту щель, чтобы ускорить работы. Мы с отцом понимали, что грунт здесь предательский, однако директоры настояли, да еще настояли и на том, чтобы приглашать зрителей, несмотря на риск. Это большая удача, что воды прорвались, когда арка не была полна визитеров."

Во время рассказа Брюнель пристально следил за мной. Теперь он прервался и спросил, вполне ли хорошо я себя чувствую.

"Здесь нет духов, если вы спрашиваете об этом, сэр."

"И, все-таки, здесь погибли люди. Бедняга Ричардсон, и Болл, и Коллинз, и другие."

"Вопросы смерти не так просты, как рассказывают о них дешевые страшилки, мистер Брюнель. Вы упомянули убийство. Кто был тот, кого убили здесь?"

"Он был убит совсем не здесь, хотя я думаю... С вами все в порядке, мистер Карлайл?"

"Забавное пение в ушах и ощущение давления."

Брюнель взглянул разочарованно. "Я тоже это чувствую. Я подсчитал, что когда на Темзе полный прилив, туннельному щиту надо выдерживать давление в шесть тысяч тонн."

Странное принуждение заставило меня зашагать вперед. Мои ботинки заплескались в мелкой луже, и мне вдруг внезапно захотелось пить, как бедуину в пустыне; я согнулся, зачерпнул пригоршню воды и отхлебнул. Я почувствовал, как вода, словно червь, извивается в моей глотке, и что вкус ее сильно отдает теплой кровью. В то же мгновение кирпичная арка над головой застонала и я явственно почувствовал, как если бы нахожусь в двух местах одновременно. Я упал на колени в черную воду и распластался под громадным удушающим весом, как будто в одном из тех ночных кошмаров, в котором мы не можем убежать от страшного ужаса, надвигающегося на нас.

Потом Брюнель поставил меня на ноги, ухватив под мышками, и чары были нарушены. Моя правая ладонь болела как черт, вкус крови густо и мерзко отдавал во рту, а маленькое озерцо волновалось, словно изрытое штормом море. Арка туннеля словно застонала, и Брюнель сказал: "Иногда грунт вверху сдвигается приливом."

"Что-то погибло", сказал я, сам не зная почему.

Брюнель поднял фонарь к лицу, рассмотрел меня и сказал: "Если здесь нет духов, то вы вполне сойдете за такого, мистер Карлайл. Давайте поднимемся на поверхность и поищем что-нибудь, что согреет нам кровь."

Внутри длинного сарая он покопался в ящиках гигантского стола и достал бутылку бренди, налил щедрые порции в две жестяные кружки, дал мне одну в руки, и набросил мне на плечи одеяло. Бренди выжгло густой гнусный привкус, что слоем лежал во рту и на языке, но рука продолжала сильно болеть – словно кто-то закрутил раскаленную проволоку в основании указательного пальца. Брюнель сел в кресло напротив, положил руки на колени и, потягивая бренди, следил, как я осматриваюсь. Комната, где мы сидели, была переделана в кабинет, с письменным столом на краю большого квадратного ковра, с другим столом, со шкафами, с рядами узких ящичков под полкой с узкими нишами для писем. Далее виднелся темноватый верстак с рабочими столами, токарным станком, сверлильным прессом и другой машинерией, стеклянными и керамическими глазурированными бутылями в плетеных корзинках, стопы медных труб и металлических листов, всякая другая полузаконченная, полуразобранная машинерия.

Я сказал: "Похоже, я должен еще раз извиниться."

"Вы сказали, что-то погибло, мистер Карлайл. Можете сказать, что?"

"Я не знаю, почему я это сказал. Наверное, вы должны рассказать мне остаток истории. Кто-то был убит, мне кажется."

Брюнель встал и несколько секунд расхаживал по периметру ковра, вертя в руках серебряную круглую скользящую линейку, которую достал из кармана сюртука. Я понял, что он всегда настолько полон энергии, что не может долго усидеть на одном месте. Ему надо вставать и что-то делать, даже когда он думает.

"Мы нанимали два разряда рабочих", сказал он. "Людей для головной части туннеля, работающих на рамах, это опытные шахтеры, мой элитный корпус. Я доверил бы им собственную жизнь. Остальные в основном были ирландские матросы, которые работали на ручных помпах и вывозили землю после экскавации. Они достаточно добрые парни, работали хорошо и по большей части не жалуясь, но это люди, освободившиеся от полезного влияния домашних уз, и, как следствие, они легко впадают в искушения, особенно в день получки. В основном они пропивали получку так быстро, как только могли, несмотря на то мы обеспечивали их пивом в конце каждой смены, чтобы облегчить тяготы работы в таких тяжелых условиях."

Он продолжал расхаживать туда-сюда, делая руками экспрессивные жесты в воздухе.

"В целом, я находил их вполне управляемыми, но имелись один-два подонка, и один-другой настоящий преступник в придачу. Одним из таких был громила по кличке Кофейный Джо, прозванный не за свою любовь к оживляющим бобам, а за то, что так часто бы в подпитии, что заслуживал этой клички меньше любой другой. Я говорил вам, как близко мы копали к ложу реки. Очень часто небольшие предметы, много лет назад обороненные в реку, проникали внутрь с небольшими протечками воды. Кожаные башмаки, квадратные гвозди, применяемые корабелами, пряжки, стеклянные бутылки, даже парочка-другая монет. Все остальные рабочие, находя что-нибудь, отдавали это одному из бригадиров, но Кофейный Джо славился тем, что находки припрятывал. Я слышал, как говорили, что он продал антиквару эмалевую рукоятку кинжала за десять шиллингов, но отнес эти рассказы к зависти, и не стал его увольнять. Он хорошо работал, несмотря на любовь к выпивке."

"Однако, он нашел еще кое-что", сказал я. Несмотря на теплую волну бренди, указательный палец на правой руке все еще болел, словно его медленно ампутировали.

"Именно так все и было", подтвердил Брюнель, "хотя я услышал об этом только после последнего фатального потопа. Некоторые из рабочих кляли Кофейного Джо, даже когда он к этому времени ушел со стройки – на самом-то деле, его арестовали за участие в пьяном дебоше в таверне. Говорили, что он забрал что-то такое, что винил в измене своего счастья. Он рассказывал, что его преследует вода. Она пробивается меж каменных плит несчастного подвала, где он ночует, на нем оседают брызги общественных фонтанов, помпы плюются в него грязью, и так далее, и тому подобное. И у него плохие сны, говорил он, о потопах, и не просто о воде..."

"...но о крови", закончил я фразу. Вкус этой субстанции на мгновение стал у меня во рту таким сильным, что я подумал, что задохнусь.

Брюнель остановился на дальнем конце ковра и пристально посмотрел на меня. Он сказал: "Когда вы хлебнули тот глоток воды, а лужица от потопа так разбушевалась, я понял, что это что-то из тех же материй. Это дух?"

"Если так, то самый могучий и самый нераспознаваемый из тех, что я знал."

"А вы, в свое время, знавали их."

"Я должен признать свое знакомство с некоторыми, мистер Брюнель. Что случилось с Кофейным Джо после того, как его арестовали?"

"Его приговорили к высылке в Тасманию и трем годам каторги, но в конце концов он нашел дорогу обратно в Лондон."

"Действительно, навигатор."

Брюнель согласился. "Его нашли мертвым всего пять дней назад. Один из его бывших приятелей услышал об этом и сообщил мне."

"Он, наверное, утонул?"

"Его нашли с перерезанным горлом. Я разговаривал с инспектором, который расследовал убийство. Он сказал, что подвал, в котором было найдено тело Кофейного Джо, был пропитан кровью, а смертельную рану нанесли так зверски, что почти полностью отделили голову."

"Это был тот самый подвал, в котором несколько лет назад Кофейному Джо снились кошмары об утоплении?"

Брюнель взглянул на меня и поднял свою энергичную черную бровь.

"Он пересек половину мира", сказал я. "Я должен предположить, это потому, что он хотел найти то, что оставил – а где еще мог человек наподобие его что-то оставить, кроме единственного в мире места, где он мог преклонить голову по ночам? И он, должно быть, весьма отчаянно хотел это найти, потому что для высланного противозаконно возвращаться в страну."

"Я думал об этом долго и тяжко", сказал Брюнель, "и должен признаться, что это все еще озадачивает меня. Я согласен, что должно существовать что-то, что он отчаянно хотел найти, однако, у этого предмета, наверное, малая ценность. Он его не продал, вы понимаете, а ведь он был из той породы людей, которые продадут башмаки, когда им понадобятся деньги на выпивку. И тем не менее этот предмет хотел получить кто-то еще, и хотел достаточно сильно, чтобы его за это убить."

"Вот почему вы захотели расспросить его дух."

Брюнель снова начал расхаживать туда-сюда. "Рабочие говорят, что Кофейный Джо наложил проклятие на всю нашу затею, мистер Карлайл. И в самом деле все развалилось и погорело, когда он ушел. Эта работа у моего отца уменьшила способность трудиться и привлекать заказы – хотя в этот самый момент он проектирует трассу канала возле Оксфорда. И я во многом нахожусь в той же ситуации. Мы никогда не увиливали от тяжелой работы, мы всегда смотрели в лицо катастрофе, делали все для ее преодоления и оставляли за спиной. Я так же выполнял свою долю случайно подвернувшейся работы, у меня есть мой газовый проект", сказал он, махнув в сторону машинерии, сваленной в кучу за пределами отмеченного ковром кабинета, "хотя сейчас я боюсь, что весь труд, затраченный мною на это – не более чем строительство воздушного замка. Наверное, наше несчастье – всего лишь плохая геология и неверие со стороны проклятых директоров. Но, может быть, во всем это присутствует что-то еще."