Текст книги "Пусть льет"

Автор книги: Пол Боулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Выйди посиди тут. Внутри слишком темно.

Она подчинилась. Мгновение спустя они лежали, сцепившись в объятиях друг друга. Когда она пожаловалась, что скала под ней холодная, он вынес из пещеры пиджак, постелил ей и снова лег.

– Знаешь, чего я хочу? – сказал он, глядя на крохотную черную кнопку, которую на фоне неба рисовала его голова у нее в глазах.

– Ты хочешь?

– Да. Знаешь, чего я хочу? Я хочу жить с тобой. Все время, чтоб мы так могли каждый вечер, каждое утро. Знаешь? Понимаешь это?

– О да.

– Я сниму тебе комнатку, хорошую. Будешь в ней жить, а я стану приходить видеться с тобой каждый день. Как тебе это понравится?

– Я приходи каждый день?

– Нет! – Он вытащил из-под нее руку и показал ею. – Я плачу за комнату. Ты в ней живешь. Я прихожу и вижу тебя каждый вечер, да?

Она улыбнулась:

– Ладно. – Будто бы он сказал: «Что скажешь, если мы двинем обратно где-то через час?»

Как только это пришло ему в голову, он действительно сказал:

– Хочешь, скоро пойдем обратно?

– О’кей.

Сердце его немного упало. Он был прав: у нее тот же голос, та же улыбка. Он вздохнул. Все равно она согласилась.

– Но ты даешь слово?

– Что?

– Что будешь жить в комнате?

– О да. – Она взяла его голову в руки и поцеловала его в обе щеки. – Ты сегодня приходи?

– Приходить куда? В комнату? – Он уже собирался было начать снова, объяснить, что он пока не снял ей комнату.

– Нет. Не мне в комнату. Мисс Гуд. Ты прихди я тебя бери. Она очень хороший друг. У нее комната отель «Метрополь».

– Нет. Я не хочу туда идти. Зачем мне это делать? Ты иди, если хочешь.

– Она мне гвари ты неси ты пей виски.

Даер рассмеялся:

– По-моему, она так не говорила, Хадижа.

– Точно гварила.

– Она обо мне даже не слыхала, а я никогда не слышал о ней. Она вообще кто?

– У ней маленькое радио. Я тебе раньше гвари. Сам знай. Мисс Гуд. У нее комната отель «Метрополь». Ты прихди. Я тебя бери.

– Ты с ума сошла!

Хадижа попыталась сесть. Выглядела она очень расстроенной.

– Я с ума? Ты с ума! Ты думай я враки? – Она изо всех сил толкнула его в грудь, стараясь встать.

Он немного встревожился. Чтобы унять ее, сказал:

– Приду! Приду! Не горячись так, ради бога! Что с тобой такое? Если хочешь, чтоб я зашел с ней повидаться, я зайду и повидаюсь, мне все равно.

– Мне все равно. Она мне гвари ты неси ты пей виски. Ты люби виски?

– Да, да. Конечно. А теперь приляг-ка вот тут. Мне нужно тебе кое-что сказать.

– Что? – невинно спросила она, откинувшись, огромные глаза широки.

– Вот это. – Он поцеловал ее. – Я тебя люблю. – Его раскрытые губы обхватили весь ее рот, когда он произнес эти слова.

Хадижа, похоже, не удивилась, услышав.

– Опять? – сказала она, улыбнувшись.

– А?

– Ты меня люби теперь опять? Этот раз быстро, да? Этот раз чуть минут. Не снимай штаны. Потом пойдем отель «Метрополь».

9

В субботу Хадижа сказала Юнис Гуд, что на весь следующий день она уйдет с другом. После некоторого количества расспросов Юнис вытянула из нее признание, что это американский господин и что они идут на пикник. Ей показалось, что высказывать какие-то возражения не стоит. Перво-наперво Хадижа уже ясно дала понять, что никак не считает свое пребывание в отеле «Метрополь» постоянной договоренностью и она будет уходить всякий раз, как пожелает. (А надеялась она, что со временем ей дадут собственную квартиру на бульваре.) И потом, Юнис сознавала, что в подобной ситуации она и сама неспособна предложить тихое разбирательство: она тут же низринется в неистовую сцену. Со своим иногда болезненно обостренным ощущением объективности она знала, что в любой подобной сцене проиграет: превыше прочего она сознавала, что сама – фигура комическая. Она знала, какие ее свойства работают против нее, а таких было несколько. Ее голос, хотя приятный и легко модулируемый, если применялся в низкой динамике, становился высоким визгом, как только от него требовалось чуть больше, нежели мягкая экспрессивность. Корпус ее бугрился скорее в той же манере, что у дородного пожилого господина, руки и ноги были гигантскими, а ее гиперчувствительная кожа всегда была раздражена и слегка багрова, поэтому лицо у нее часто выглядело так, будто она только что взобралась на вершину горы. Она твердила себе, что не прочь быть комическим персонажем; она принимала этот факт и пользовалась им, чтобы оградить себя от чересчур близкого, вечно угрожающего мира. Одеваясь так, чтобы подчеркивать недостатки своего тела, куда ни ходила, она была скорее вещью, а не личностью; она была полна решимости вовсю наслаждаться преимуществами этого исключения.

С самого начала на улицах Танжера она составляла предмет интереса; теперь, регулярно появляясь на людях с Хадижей, которую знало огромное количество местных обитателей низшего класса, а остальные с ней быстро познакомились, она стала в Соко-Чико поистине легендарной фигурой. Марокканцы в кафе были в восторге: то была новая разновидность человеческого поведения.

За эти четыре дня Хадижа вынудила ее вести гораздо более активную жизнь, нежели ей было потребно, таскала ее по всем барам и ночным клубам, которые девушке всегда хотелось посмотреть. Юнис встретила в этих местах нескольких знакомых. Им она представляла Хадижу как мисс Кумари из Никосии. Она считала маловероятным, что они наткнутся на того, кто говорит на современном греческом, а если б и наткнулись, она собиралась объяснить, что кипрский диалект – совершенно другой язык.

Невзирая на внешнее хладнокровие, Юнис была очень встревожена, когда Хадижа объявила о своей предполагаемой вылазке. Она откинулась на подушки, как обычно, глядя на гавань, очень твердо говоря себе, что следует предпринять действия. Против Хадижи их быть не может, значит – против американца. (Поскольку она терпеть не могла путешествовать, а мадам Папаконстанте пока не подала ни единого знака, что попытается вернуть Хадижу себе, она отказалась от мысли умыкнуть девушку в Европу.) Отталкиваясь от этого, ясно было, что следует знать, с чем сражаешься. Она думала задержаться на мысли, что у того человека нет средств, но затем решила, что в этом не будет никаких доводов, которые могли бы возыметь действие на Хадижу, и ей лучше помалкивать. А поди знай, может, у него есть средства, хотя она еще поразмыслила над подслушанным разговором в баре «Люцифер» и решила, что нежелание мужчины расставаться с деньгами не коренилось в его порочности. И ему все же пришлось занять лишнюю сумму у своего друга. Разумно было думать, что он не слишком состоятелен. Она надеялась, что это так; факт этот – сильно ей на руку. Чужая бедность обычно так и срабатывала.

– Я знаю твоего друга, – как бы между прочим сказала она.

– Ты знай? – Хадижа удивилась.

– О да. Я с ним встречалась.

– Где? – недоверчиво спросила Хадижа.

– О, в разных местах. У «Тейлора» на Маршане, разок в клубе «Сфинкс» и, мне кажется, в доме Эстрад на горе. Он очень мил.

Хадижа отреагировала уклончиво:

– О’кей.

– Если хочешь, можешь пригласить его сюда, когда вы закончите пикник.

– Он не люби сюда прихди.

– Ох, я не знаю, – задумчиво сказала Юнис. – Может и запросто понравиться. Могу себе представить, выпить бы ему хотелось. Американцы все таковы, знаешь. Я подумала, тебе стоило бы его пригласить, вот и все.

Хадижа подумала об этом. Мысль ей понравилась, потому что она считала отель «Метрополь» великолепным и роскошным и ее подмывало дать ему посмотреть, до чего стильно она живет. К парку Эспинель она отправилась с таким намерением, но по пути обратно с Даером ей пришло в голову (впервые), что, поскольку американец, похоже, к ней относится так же собственнически, как Юнис Гуд, ему, вероятно, не понравится открытие, что он ее делит с кем-то еще. Поэтому она поспешила объяснить, что мисс Гуд почти все время болеет и она ее часто навещает. Собственничество, которое он к ней проявлял, уже подвигло ее совершить попытку и заставить его купить ей некие наручные часы, которыми она очень восхищалась. Юнис недвусмысленно отказывалась их ей доставать, потому что это были мужские часы – чрезвычайно крупный золотой хронограф с календарем и фазами луны в придачу. Юнис в особенности тщательно следила за тем, чтобы девушка выглядела респектабельно и должным образом женственно. Пару раз Хадижа заговаривала о часах по пути в «Метрополь»; американец лишь улыбнулся и сказал:

– Посмотрим. Не выпрыгивай из штанов, а?

Она не совсем поняла, но он по крайней мере не сказал нет.

Когда Даер вошел в номер, Юнис Гуд взглянула на него и сказала себе, что даже девушкой она бы не сочла его привлекательным. Ей нравились импозантные мужчины, каким был ее отец. Этот вообще не выделялся внешностью. Он не походил ни на актера, ни на государственного мужа, ни на художника, ни даже на работягу, предпринимателя или спортсмена. Она с чего-то решила, что он, скорее всего, похож на жесткошерстного терьера – настороженный, рьяный, внушаемый. Такого рода мужчина, размышляла она с уколом злости, может водить девушек за нос, даже не стараясь ими командовать, он того сорта, чья мужская природа незаметна, однако настолько густа, что обволакивает, как мед, такого сорта, что мужчина не предпринимает усилий и, следовательно, вдвойне опасен. Вот только от привычки к витающему вокруг женскому обожанию они становятся уязвимы, и сокрушить их так же легко, как избалованных детей. Позволяешь им думать, будто и на тебя действует их обаяние, и можно заманивать их все дальше и дальше на эту сгнившую ветку. А потом выдергиваешь опору – и пусть падают.

Однако в своей внутренней горячке быть исключительно любезной Юнис начала довольно скверно. Она так долго пробыла вдали от большинства людей, что позабыла: многие на самом деле слушают, что говорится, и для них даже простая вежливая беседа – средство передачи конкретных мыслей. Она планировала начальные фразы с целью не дать Хадиже понять, что это их первая встреча с американским господином. В старом желтом атласном неглиже, отороченном норкой (которое Хадижа раньше никогда не видела и тут же решила выпросить себе), хорошенько укрытая постельным бельем, она выглядела как обычная дородная дама, сидящая в постели.

– Это запоздалая, но долгожданная встреча! – воскликнула она.

– Здравствуйте, мисс Гуд.

Даер стоял в дверях. Хадижа мягко втащила его в комнату и закрыла дверь. Он шагнул к кровати и принял протянутую ему руку.

– Я знала вашу мать в Таормине, – сказала Юнис. – Восхитительная была женщина. Хадижа, ты не позвонишь вниз, не попросишь большую вазу льда и полдюжины бутылок «Перрье»? Виски в ванной на полке. Сигареты – вон в той большой коробке. Подвиньте стул поближе.

Даер выглядел озадаченным.

– Где?

– Что? – любезно спросила она.

– Где, вы сказали, вы знали мою мать? – Ему еще не пришло в голову, что Юнис Гуд не знает, как его зовут.

– В Таормине, – сказала она, мягко глядя на него. – Или то был Жуа-ле-Пен?

– Не может быть, – сказал Даер, садясь. – Моя мать вообще никогда не бывала в Европе.

– Вот как?

Она собиралась сказать это как бы между прочим, но прозвучало едко. Для нее такое упрямое упорство в том, что касалось точности, было чистой невоспитанностью. Но времени показывать ему, что она не одобряет его поведения, не было, даже если ей и хотелось. Хадижа звонила. Она быстро произнесла:

– Ваша матушка разве не миссис Хэмблтон Миллз? Мне казалось, Хадижа так мне говорила.

– Что? – воскликнул Даер, скроив такую гримасу, которая показывала бы, до чего он по-прежнему в тупике. – Кто-то все перепутал. Моя фамилия Даер. Да-ер. По-моему, она вообще не похожа на Миллз. – Затем он добродушно рассмеялся, и она подхватила, едва-едва, как она сочла нужным, чтобы продемонстрировать, что за его грубость на него не сердится.

– Ну, с этим мы разобрались, – сказала она. Фамилию она выяснила; Хадижа поверила, что они с ним уже знакомы. Она гнула свое, чтобы выяснить как можно больше важных данных, пока Хадижа еще болтала по-испански с барменом. – Проездом в зимнем отпуске или вы тут задержитесь?

– Отпуск? Ничего подобного. Я побуду тут сколько-то. Я здесь работаю.

Такого она не ожидала.

– Ах вот как? Где?

Он ей сказал.

– Не вполне знаю, где это, – сказала она, прикрыв глаза, как будто старалась себе представить.

Хадижа положила трубку на рычаг и принесла из ванной бутылку виски. Даер вдруг смутился от того факта, что к подаче напитка делаются приготовления. Он полупривстал со стула и снова сел на краешек.

– Послушайте, я не могу долго. Я не сообразил – извините…

– Не можете надолго? – повторила Юнис, слабо всполошившись.

– У меня назначено в моей гостинице. Мне нужно вернуться. Хадижа мне сказала, что вы болеете, поэтому я и решил заглянуть. Она сказала, вам хотелось, чтобы я зашел.

– Мне хотелось. Но визитом я это назвать не могу.

Вошел официант, поставил на стол поднос и вышел.

– Я знаю. – Он не был уверен, что будет менее невежливо – разок выпить и потом уйти или уйти, ничего не приняв.

– Быстренько по одной, – побуждала его Юнис. Он согласился.

Хадижа заказала кока-колу. Она была вполне довольна, что два ее покровителя сидят перед ней в одной комнате, разговаривают вместе. Она не понимала, опасно ли это. В конце концов, Юнис знала про него, и ей, похоже, без разницы. Возможно, и его не сильно огорчит знать про Юнис. Но она бы точно предпочла, чтоб он не знал. Она стала робеть своих слов.

– Ты куда? – перебила она.

– Домой, – сказал он, не глядя на нее.

– Где живешь?

Юнис сама себе улыбнулась: Хадижа за нее выполняла ее работу. Но затем она досадливо цокнула языком. Девушка все испортила; ей дали от ворот поворот.

– Слишком далеко, – сухо ответил он.

– Почему ты туда ходи? – не унималась Хадижа.

Теперь он к ней повернулся.

– Любопытному на базаре нос прищемили, – сказал он с насмешливой суровостью. – Я иду на вечеринку, Носик. – Он рассмеялся. Юнис он сказал: – Что за девушка, что за девушка! Но она мила, невзирая на это.

– Про это мне неизвестно, – ответила Юнис, словно поразмыслила над этим. – Вообще-то, мне так совсем не кажется. Со временем я с вами об этом поговорю. Вы сказали – вечеринка? – Она вспомнила, что воскресными вечерами Бейдауи дома. – Не во дворце Бейдауи?

Он, похоже, удивился.

– Именно! – воскликнул он. – Вы их знаете?

Она ни разу не встречала никого из братьев Бейдауи; однако в разных случаях их ей показывали.

– Я их очень хорошо знаю, – сказала она. – Они самые что ни на есть танжерцы.

Она слыхала, что их отец занимал какой-то высокий официальный пост. – Старый Бейдауи, который несколько лет назад скончался, был великим визирем султана Мулая Хафида. Это он принимал кайзера, когда тот приезжал сюда в 1906-м.

– Вот оно что? – сказал Даер, стараясь, чтобы голос звучал учтиво.

Вот он встал и попрощался. Он надеется, что ей станет лучше.

– О, это у меня хроническое, – бодро сказала она. – Приходит и уходит. Я об этом никогда не думаю. Но как говаривала моя бабушка в Питтсбурге, «перед тем как станет лучше, будет намного хуже».

Он немного удивился, услышав, что она американка: он вообще не думал, что у нее есть какая-то национальность. И теперь его тревожило, как ему назначить еще одно рандеву с Хадижей в несколько грозном присутствии мисс Гуд. Тем не менее это требовалось сделать, если он намерен снова с ней увидеться; он нипочем не доберется до бара «Люцифер», где, он полагал, ее по-прежнему можно найти.

– Как насчет другого пикника в следующее воскресенье? – сказал он ей.

Он может быть свободен и всю неделю, но опять же Уилкокс может позвонить ему завтра. Воскресенье было единственным безопасным днем.

– Конечно, – сказала Хадижа.

– То же место? То же время?

– О’кей.

Как только он ушел, Юнис села на кровати прямо.

– Дай мне телефонный справочник, – сказала она.

– Что ты гвари?

– Телефонную книгу!

Она перелистала ее, нашла фамилию. «Jouvenon, Pierre, ing.». Ingénieur, инженер. По-французски звучало гораздо внушительнее, поскольку теснее связано с такими словами, как «гений», «хитроумие». «Инженер» же всегда заставлял ее думать о человеке в рабочем комбинезоне, стоящем где-то в паровозе. Она дала номер и категорично велела Хадиже:

– Быстро одевайся. Надень новое черное платье, которое мы вчера купили. Когда оденусь сама, сделаю тебе прическу. – Она повернулась к телефону. – Allô, allô? Qui est àl’appareil?[62]62
  Алло, алло? Кто у аппарата? (фр.)


[Закрыть] – То была испанская горничная: Юнис нетерпеливо пожала плечами. – Quisiera hablar con la Señora Jouvenon. Sí! La Señora![63]63
  Я хотела бы поговорить с сеньорой Жувнон. Да! С сеньорой! (исп.)


[Закрыть] – Ожидая, она прикрыла трубку рукой и снова повернулась к Хадиже. – Помни. Ни слова не по-английски. – Хадижа ушла в ванную и там плескала водой в раковине.

– Я знаю, – отозвалась та. – Не гвари арабски. Не гвари эспански. Я знаю.

Они обе воспринимали как само собой разумеющееся, что, если Юнис куда-то шла, девушка шла с ней. В глубине Юнис смутно воображала, что натаскивает девушку для Парижа, куда в конечном итоге увезет ее жить, чтоб их успешный ménage[64]64
  Зд.: чета (фр.).


[Закрыть] возбуждал зависть у всех ее друзей.

– Ah, chère Madame Jouvenon![65]65
  Ах, дорогая мадам Жувнон! (фр.)


[Закрыть] – воскликнула она и далее сообщила лицу на другом конце провода, что она надеется, мадам не занята следующие несколько часов, поскольку ей нужно кое-что с нею обсудить.

Мадам Жувнон, казалось, вовсе не удивилась известию или тому, что на предполагаемое обсуждение уйдет несколько часов.

– Vous êtes tr-rès amiable,[66]66
  Вы оч-чень любезны (фр.).


[Закрыть] – сказала она, проурчав «р» так, как не сделала бы ни одна француженка; уговорились встретиться через полчаса в «Ла Севильяне», небольшой чайной на вершине Сиагин.

Юнис повесила трубку, встала с кровати и поспешно надела старое, просторное «чайное» платье. Затем обратилась к одеванию Хадижи, нанесла ей макияж и привела в порядок волосы. Она была как мать, готовившая единственную дочь к первому танцу. И впрямь, когда они осторожно шли бок о бок по узким переулкам, срезая путь к «Ла Севильяне», иногда кратко держась за руки, когда проход бывал достаточно широк, они очень походили на заботливую мать и любящую дочь, и еврейки, смотревшие, как заканчивается день, из своих дверей и с балконов, их за таких и принимали.

Мадам Жувнон уже сидела в «Ла Севильяне» и ела меренгу. Она была яркоглазой маленькой женщиной, а волосы, преждевременно поседевшие, по ее недальновидности ей выкрасили в яркий серебристо-голубой цвет. Для завершения монохромной палитры она позволила мадемуазель Сильви покрасить брови и ресницы в оттенок синего потемнее и поинтенсивнее. Действовало в результате не без эффекта.

Очевидно, мадам Жувнон только что прибыла в чайную, поскольку головы еще украдкой поворачивались, чтобы получше ее разглядеть. Что характерно, Хадижа тут же решила, что эта дама страдает от какой-то странной болезни, и руку ей пожала с некоторой брезгливостью.

– У нас очень немного времени, – начала Юнис по-французски, надеясь, что мадам Жувнон не станет заказывать себе еще выпечки. – Эта малютка по-французски не говорит. Только по-гречески и немного по-английски. Выпечки не надо. Два кофе. Вы знаете Бейдауи?

Мадам Жувнон их не знала. Юнис досадовала лишь мгновенье.

– Не имеет значения, – продолжала она. – Я знаю их очень хорошо, и вы – моя гостья. Я хочу вас туда отвести потому, что думаю, вам надо кое с кем там познакомиться. Возможно, он будет вам очень полезен.

Мадам Жувнон отложила вилку. Пока Юнис продолжала говорить, теперь уже тише, сияющий взгляд маленькой женщины окаменел и стал напряженным. Все лицо у нее изменилось: стало умным и настороженным. Наконец, не доев меренгу, она деловито потянулась к сумочке и выложила на столик несколько монет.

– Tr-rès bien, – скупо произнесла она. – On va par-rtir.[67]67
  Оч-чень хорошо… Ид-демте (фр.).


[Закрыть]

2
Убоина и розы

10

Воскресные вечера у Бейдауи были уникальны тем, что любой житель одной из разнообразных европейских колоний мог посещать их, не теряя тем самым лица, вероятно, из-за того, что хозяева были мусульмане и это машинально создавало у гостей ощущение солидарности, которому они радовались, не сознавая ее источника. Супруга французского посланника могла болтать с низменнейшей американской туристкой, и никто не усматривал в этом ничего необычайного. Это, конечно, не означало, что, если туристка назавтра заприметит где-то мадам д’Аркур и наберется бесстыдства ее узнать, в ответ она также будет узнана. Но все равно, пока это длилось, все было приятно и демократично, а длилось оно обычно часов до девяти. Приглашалось очень немного мусульман, но в мусульманском мире всегда бывало три-четыре важных человека: быть может, лидер Националистской партии из Испанской зоны, или редактор арабской ежедневной газеты из Касабланки, или зажиточный фабрикант из Туниса, или советник халифа из Тетуана. На самом деле встречи проводились к увеселению этих нескольких мусульманских гостей, для кого непостижимое поведение европейцев никогда не переставало служить чарующим зрелищем. Большинство европейцев, конечно, считали, что мусульманские господа приглашены для обеспечения местного колорита, и хвалили братьев Бейдауи за смышленость – они-де так хорошо знают, какого сорта марокканцы могут общаться с иностранцами как положено. Те же люди, что гордились степенью близости, которой им удалось достичь в отношениях с Бейдауи, вместе с тем совершенно не сознавали, что два брата женаты и ведут напряженную семейную жизнь со своими женами и детьми в той части дома, куда никогда не заходил ни один европеец. Бейдауи, разумеется, не скрыли бы этого, если б их спросили, но никому ни разу не пришло в голову расспрашивать их о таких вещах. Принималось само собой, что они – два обходительных холостяка, которые любят окружать себя европейцами.

В то утро на одной из своих частых прогулок по набережной, куда он стремился всякий раз с похмелья или если домашняя жизнь становилась на его вкус слишком тягостной, Тами повстречался с невероятной удачей. Он выбрел на волнолом во внутренней гавани, куда разгружали свой улов рыбаки, и смотрел, как те вытряхивают черные сети, заскорузлые от соли. К причалу подошла маленькая старая моторка. Мужчина в ней, которого Тами смутно узнал, швырнул конец мальчишке, стоявшему поблизости. Лодочник – в тюрбане, который означал, что он принадлежит к культу джилала, выбираясь по ступенькам на причал, кратко приветствовал Тами. Тами ответил, спросив, как лов. Человек взглянул на него пристальнее, словно бы хотел точно увидеть, с кем он так опрометчиво заговорил. Затем грустно улыбнулся и сказал, что с этой лодки никогда не рыбачил и надеется, что бедной старой посудине такая судьба не выпадет до того дня, когда она развалится на куски. Тами рассмеялся; он в точности понял, что́ человек имел в виду: эта лодка достаточно быстра, чтобы перевозить на ней контрабанду. Он прошел немного по причалу и заглянул в моторку. Ей, должно быть, исполнилось лет сорок; банки шли вдоль бортов и были покрыты ветшавшими холщовыми подушками. В центре располагался древний двухцилиндровый мотор «Фей-энд-Бауэн». Мужчина заметил его пристальное внимание и поинтересовался, не желает ли он купить лодку.

– Нет, – с презрением ответил Тами, но взгляда не отвел.

Мужчина заметил, что очень не хотел бы ее продавать, но приходится, потому что его отец в Аземмуре болеет и он возвращается туда жить. Тами слушал его с напускным терпением, ожидая, когда упомянут сумму. У него не было намерения выдавать свой интерес собственным предложением цены. В конце концов, когда он швырнул окурок в воду и сделал вид, что уходит, цифру назвали: десять тысяч песет.

– По-моему, ты за нее не получишь больше пяти, – ответил он, отворачиваясь.

– Пяти! – в негодовании крикнул человек.

– Посмотри на нее, – сказал Тами, показывая на лодку. – Кто даст тебе больше? – И он медленно пошел прочь, на ходу пиная куски отколотого бетона в воду. Мужчина окликнул его:

– Восемь тысяч!

Он развернулся, улыбнувшись, и пояснил, что самому ему это неинтересно, но, если джилали в самом деле хочет продать лодку, ему стоит назначить ей разумную цену, которую Тами сможет передать своим друзьям на тот случай, если кто-нибудь из них вдруг знает возможного покупателя. Они немного поспорили, и Тами в конце концов ушел с шестью тысячами в виде запрашиваемой цены. Он был вполне доволен собой, поскольку, хоть это и отдаленно не была та красивая гоночная лодка, которую он желал, посудина представляла собой по меньшей мере ощутимую и непосредственную возможность, чье осуществление не будет требовать ни лицензии на импорт, ни каких-либо серьезных манипуляций с его наследством. Он думал попросить американца, который ему понравился и, как он чувствовал, испытывал к нему некоторую симпатию, купить лодку на его имя. Так можно будет обойти лицензию. Но Тами думал, что он его не очень хорошо знает, да и, несомненно, такой поступок будет глупым: ему бы пришлось полагаться только на честность американца в доказательстве владения. Что же до цены, она была незначительна, даже в шесть тысяч, и он был уверен, что сумеет сбить ее до пяти. Имелась даже малая вероятность, хоть в этом он и сомневался, вообще-то, что он убедит Абдельмалека ссудить ему эти деньги. Как бы то ни было, в его собственности имелся двухкомнатный дом без света и воды на дне оврага за Маршаном, который должен принести как раз около пяти тысяч песет, если продавать его быстро.

Конец дня был великолепен: облака сдуло внезапным ветром с Атлантики. Воздух пах чисто, небо стало насыщенным и сияющим. Пока Даер ждал перед входом в гостиницу, по проспекту двигалась долгая процессия берберов на осликах по пути с гор на рынок. Лица мужчин были буры и обветрены, женщины – удивительно светлокожие, с яркими и круглыми красными щеками. Бесстрастно он наблюдал, как они трусят мимо, не соображая, до чего медленно они перемещаются, пока не осознал, что в конце их вереницы неистово жмет на клаксон нетерпеливый водитель большой американской машины с откидным верхом. «В чем спешка?» – подумал он. Маленькие волны тихо накатывали на пляж, холмы постепенно меняли окраску, пока за городом умирало солнце, несколько марокканцев нарочито шли по тротуару под шевелящимися на ветерке пальмовыми ветвями. Приятный час, чей естественный ритм был досугов; настойчивое гуденье трубного клаксона не имело смысла в этом ансамбле. Да и берберы на своих осликах не подавали никаких признаков того, что слышат его. Они мирно проходили мимо, некрупные животные делали размеренные шаги и кивали. Когда последний поравнялся с Даером, машина подъехала к обочине и остановилась. То была маркиза де Вальверде.

– Мистер Даер! – окликнула она. Пока он тряс ее руку, она сказала: – Я бы приехала и раньше, дорогуша, но последние десять минут замыкала ряды этого парада. Не вздумайте покупать здесь машину. Ездить тут изматывает нервы, как нигде на свете. Боже!

– Это уж точно, – сказал он; он обошел машину кругом и сел рядом с Дейзи.

Через современный город они проехали на большой скорости, мимо новых жилых домов из грубого бетона, мимо пустырей, под завязку набитых хижинами из ветхих дорожных знаков, упаковочных ящиков, тростниковых решеток и старых одеял, мимо новых кинотеатров и ночных клубов, чьи болезненные неоновые вывески уже тлели светом, который одновременно был слишком ярок и слишком тускл. Обогнули новый рынок, сегодня пахший убоиной и розами. К югу тянулись песчаная пустошь и зеленый кустарник предгорий. Кипарисы вдоль дороги согнуло годами ветра.

– Это воскресное движение ужасно. Жуть, – сказала Дейзи, глядя прямо перед собой.

Даер хохотнул; он подумал о милях забитых автотрасс под Нью-Йорком.

– Вы не знаете, что такое движение, – сказал он. Но о том, что говорил, он не думал, как не думал пока о садах и стенах вилл, мелькавших мимо.

Хотя ему не было свойственно анализировать состояния ума, поскольку он никогда не сознавал, что владеет каким-либо аппаратом, которым можно делать это, не так давно он начал ощущать, словно слабое тиканье в недоступном участке своего существа, неопределимую нужду позволять своему рассудку мыслить о себе. Никаких выраженных мыслей у него не было, он даже не грезил, да и не доводил себя до того, чтобы задаваться вопросами вроде: «Что я тут делаю?» или «Чего я хочу?». В то же время он смутно осознавал, что подступил к краю нового периода в своем существовании, к неисследованной территории себя, которую ему придется пересечь. Но такое его восприятие было ограничено знанием, что в последнее время он имеет обыкновение тихо сидеть у себя в комнате, твердя себе, что он тут. Этот факт напоминал ему о себе: «Вот он я». Из него ничего не возможно было вывести; повторение этого, казалось, связано с ощущением чуть ли не анестезии где-то у него внутри. Его не трогало это явление; даже самому себе он казался в высшей степени анонимным, а очень переживать из-за того, что делается внутри у человека, которого не знаешь, трудно. В то же время происходившее снаружи было отдалено и не имело к нему никакого отношения; с таким же успехом этого могло и вообще не происходить. Однако он не был безразличен – безразличие есть вопрос эмоций, а онемелость воздействовала на какую-то более глубинную его часть.

Они свернули в улицу несколько у́же, извилистей. Слева стояла белая стена без окон, по меньшей мере двадцати футов высотой, и тянулась вперед заподлицо с улицей, насколько хватало глаз.

– Вот он, – сказала Дейзи, показав на стену.

– Дворец? – спросил Даер, немного разочарованный.

– Дворец Бейдауи, – ответила она, уловив унылую нотку в его голосе. – Странное это старое место, – добавила она, решив, что пусть открытие обветшалой роскоши интерьера станет для него еще одним сюрпризом.

– Очень похоже на то, – с чувством сказал он. – Как туда въезжать?

– Ворота немного дальше, – ответила Дейзи и без перехода, посмотрев прямо на него, сказала: – Вы много чего пропустили, правда?

Его первой мыслью было: она жалеет его за нехватку светских преимуществ; гордость его была уязвлена.

– По-моему, нет, – быстро ответил он. Затем с некоторой горячностью осведомился: – Много – чего? Вы о чем это?

Она остановила машину у обочины за цепочкой других, уже запаркованных автомобилей. Вытаскивая ключи и кладя их в сумочку, она сказала:

– Вроде дружбы и любви. Я много жила в Америке. Мама была из Бостона, знаете, поэтому я частью американка. Я знаю, каково это, боже мой, слишком уж хорошо!

Они вышли.

– Полагаю, там столько же дружбы, сколько где угодно, – сказал он. Он досадовал – и надеялся, что голос его раздражения не выдает. – Или любви.

– Любви! – презрительно воскликнула она.

Решетчатые ворота распахнул пожилой суданец. Они вошли в темную комнату, где на ковриках в нише во всю стену возлежало несколько других бородатых мужчин. Дейзи они приветствовали торжественно, не шевельнувшись. Старый слуга открыл дверь, и они вышли в обширный сумеречный сад, где Даер с определенностью смог различить только очень темные высокие кипарисы – их верхушки остры в вечернем небе – да очень белые мраморные фонтаны, где с неровным шумом плескалась вода. Они прошли по гравийной дорожке молча, меж сладких и едких цветочных запахов. Впереди слышались жидкие звуки музыки.