Текст книги "Ночь оракула"

Автор книги: Пол Бенджамин Остер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

После ее ухода я выпил свою утреннюю порцию лекарств и благополучно проспал до обеда. Единственным моим планом на день было дождаться Грейс. Она обещала, что наш разговор будет продолжен, а обещание надо выполнять, и я надеялся вытянуть из нее сегодня всю правду. Не скажу, что я был настроен очень уж оптимистично, но следовало идти до конца, и будь что будет.

Небо было ясное, температура упала ниже десяти градусов, в воздухе впервые запахло зимой. После того как мой обычный распорядок сбился, я был в неважной форме: меня шатало, я задыхался, и каждое движение давалось мне с трудом. Как в первые недели после больницы, перед глазами плясали цветовые пятна, и мир дробился и качался. Я чувствовал себя уязвимым, самый воздух был чреват угрозой; вот сейчас дунет ветер и разрежет меня пополам.

В хозтоварах на Корт-стрит я купил новый тостер, и эта простейшая операция отняла у меня последние силы. Когда я наконец выбрал агрегат по сходной цене и вытащил деньги из бумажника, моя рука предательски задрожала, и на глаза навернулись слезы. Вам нехорошо? – спросила меня хозяйка лавчонки, толстуха лет шестидесяти с пробивающимися усиками над верхней губой. Все в порядке, пробормотал я, но прозвучало это, наверно, неубедительно, потому что она пододвинула мне стул и предложила стакан воды. Полутемная лавка, в которой она управлялась с мужем на пару, вид имела убогий, на многих полках, покрытых вековой пылью, – хоть шаром покати. Провести здесь еще какое-то время у меня не было ни малейшего желания. Я поблагодарил хозяйку за любезность, доплелся до выхода и не без труда плечом открыл дверь. На улице я постоял пару минут, втягивая в себя прохладный воздух, пока приступ не прошел окончательно. Задержись я в лавке – дело, скорее всего, кончилось бы обмороком.

В соседней забегаловке я взял кусок пиццы и кока-колу. Посидев и отдышавшись, я почувствовал, что силы начинают ко мне возвращаться. Раньше шести Грейс домой не вернется, значит, в запасе у меня еще два с половиной часа. От мысли закупить продукты и приготовить что-то на вечер я сразу отказался. Ужин в приличном месте мы тогда не могли себе позволить, и я решил заказать еду в тайском ресторане «Сады Сиама», недавно открывшемся на на Атлантик-авеню. Грейс, я знал, меня поймет. При любых разногласиях она всегда пеклась о моем здоровье.

Покончив с пиццей, я решил пройтись до публички на Клинтон-стрит и посмотреть, нет ли там книг Сильвии Монро, о которой упомянул Траузе. В библиотеке было два ее романа – «Ночь в Мадриде» и «Осенняя церемония». Судя по читательским формулярам, их уже лет десять никто не заказывал. Просмотрев обе книги в читальном зале, я быстро убедился, что эта Сильвия к моей не имеет никакого отношения. Монро писала классические детективы в духе Агаты Кристи, и, читая ее остроумно закрученные истории, я испытывал нарастающее разочарование и досадовал на то, что так глупо перепутал одну с другой. Возможно, я в детстве прочел какой-нибудь детектив Сильвии Монро, и это отложилось в подсознании, а тут подумал: разве она не могла писать под псевдонимом? Теперь, когда полуреальная Сильвия Максвелл со своим вполне реальным романом «Ночь оракула» вроде как снова материализовалась, казалось бы, я должен был почувствовать облегчение, но, увы, ничего подобного!

Дома я обнаружил запись на автоответчике. Без суеты, с тихой сосредоточенностью Грейс разобрала горестные завалы, в которые успела превратиться наша совместная жизнь всего за несколько дней. Так как она звонила из офиса, ей пришлось говорить вполголоса. Сид, я должна сказать тебе четыре вещи, так начиналось ее устное послание. Первое: я думаю о тебе весь день. Второе: я решила оставить ребенка, и с этого момента слово аборт мы исключаем из нашего лексикона. Третье: ничего не готовь. По дороге я куплю в «Бальдуччи» разные вкусности, и мы разогреем их в микроволновке. В половине седьмого, если метро не подведет, я буду дома. И, наконец, четвертое: передай мистеру Джонсону, чтобы он подготовился. Я наброшусь на тебя прямо с порога, так что смотри, не оплошай. Мисс Виргинии не терпится предстать перед своим господином в ослепительной наготе.

Этим ласковым прозвищем я называл ее в самом начале нашего брака, и было чертовски приятно, что она еще не забыла тех счастливых денечков или, лучше сказать, ночей, так как оно имело непосредственное отношение к расслабухе после оргазма. Грейс вставала с постели и шла в ванную, томная, вызывающая в своей наготе, которой она откровенно наслаждалась, а по дороге останавливалась и, приняв игривую позу записной красотки с обложки глянцевого журнала, делала такую гримасу, что я не мог удержаться от смеха. Вообще-то ее полное прозвище было Мисс Виргиния В-Чем-Мать-Родила, поэтому, когда на публике я употреблял укороченную версию, это всегда был тайный намек на секс, скрытое восхищение красотой ее обнаженного и такого желанного тела. Тем, что в своей записи на автоответчике, сразу после сообщения о желании сохранить ребенка, она реанимировала легендарную Мисс Виргинию, она давала мне понять, что она снова моя, прежняя Грейс, хорошо мне знакомая, но и новая, мне неведомая, и что теперь мы с ней вступаем в следующую фазу наших отношений, открываем другую страницу нашей совместной жизни.

Я отменил концерт, который намеревался устроить ей сегодня, и не стал допытываться, где она провела ночь. Мы осуществили все, о чем говорилось в записи на автоответчике: не успела она шагнуть через порог, как мы начали срывать друг с друга одежку и быстро очутились на полу, и лишь потом, полураздетые, двинули в спальню, но так до нее и не добрались. Позже, надев халаты, мы согрели еду в микроволновке и поужинали. Я продемонстрировал новый тостер, в котором можно было поджаривать даже бублики, и разговор невольно свернул на ограбление, но развить его мы не успели, так как у меня вдруг пошла носом кровь, причем хлынула прямо в тарелку с абрикосовым тортом, купленным на десерт. Я долго стоял над умывальником, запрокинув голову, а Грейс обнимала меня сзади, целовала в плечо и придумывала смешные имена для нашего будущего ребенка. Девочку мы решили назвать Голди Орр,[13]13
  Goldie (англ.) – золотце, оr (лат.) – золото, т. е. «дважды золотая». (Прим. перев.)


[Закрыть] а мальчика по имени героя Кьеркегора – Aйpa Орр. В ту ночь мы дурачились, как неразумные дети. Я уж и не помню, когда Грейс последний раз была такой безудержно веселой и так щедро расточала мне свои ласки. После остановки кровотечения она тщательнейшим образом вытерла мне лицо влажной салфеткой. В кухне уберем завтра, – с этими словами она взяла меня за руку и повела в спальню.

На следующее утро, когда я наконец продрал глаза, было уже половина одиннадцатого, так что Грейс давно ушла на работу. Выпив таблетки и включив кофейник, я занялся тем, до чего вчера у нас не дошли руки. Не успел я прибраться и вымыть грязную посуду, как позвонила Мэри Скляр с плохой новостью: люди Боба Хантера завернули мою заявку.

– Сочувствую, но не могу сказать, что для меня это откровение.

– Ничего страшного. – Я не расстроился, как можно было ожидать. – Идея не стоила выеденного яйца. Даже хорошо, что они не клюнули.

– Они нашли твой сюжет слишком умозрительным.

– Надо же, какие слова они знают.

– Я рада, что ты отнесся так спокойно. Поверь мне, это не повод для переживаний.

– Старо как мир: погнался за деньгами. Жадность фраера сгубила. Где, спрашивается, был мой профессионализм? Первое правило бизнеса: без контракта – ни строчки.

– Если ты хотел их удивить, считай, что ты своего добился. Я говорю о скоростях. Эти люди не привыкли к таким кавалерийским наскокам. Сначала они долго все обговаривают с юристами, с агентами. Это возвышает их в собственных глазах.

– И все-таки почему они вышли на меня, не понимаю.

– Кому-то нравится, как ты пишешь. Может, Бобби Хантеру, может, его курьеру. Это не столь уж важно. Главное, они пошлют тебе чек, в качестве жеста доброй воли. Ты потратил свое время, пусть даже и без контракта, и они хотят тебя отблагодарить.

– Чек, говоришь?

– Знак внимания.

– И во сколько же они оценили свое внимание?

– Тысяча долларов.

– Тоже неплохо. Мой первый гонорар за долгое I время.

– А Португалия?

– Ах да, Португалия. Как я мог забыть!

– Могу я спросить, как подвигается твой новый роман?

– Так себе. Может, кое-что и сгодится. Роман в романе. Есть кое-какие мысли, уже хорошо.

– Дай мне пятьдесят страниц, Сид, и я выбью для тебя контракт.

– Мне еще никогда не платили за полработы. А если я дальше пятидесятой страницы не продвинусь?

– Дружище, куй железо, пока горячо. Тебе нужны деньги? Я постараюсь их добыть. Такая моя работа.

– Мне надо подумать.

– Ты знаешь, где меня найти. Надумаешь – позвонишь.

Положив трубку, я решил достать из стенного шкафа свое осеннее пальто. После того как лопнула затея с «Машиной времени», надо было придумывать что-то новенькое, и моцион на свежем воздухе мог прийтись кстати. Не успел я, однако, закрыть за собой дверь, как снова зазвонил телефон. Бог с ним, решил я, но, подумав, что это может быть Грейс, поспешил на кухню и на четвертом звонке схватил трубку. Это был Траузе – вот уж не вовремя. Уже второй день я безуспешно пытался заставить себя признаться в совершенном преступлении – потере его рукописи, так что сейчас, лихорадочно собираясь с мыслями, я никак не мог вникнуть в суть его слов. Оказывается, Элеонора и ее муж разыскали-таки Джейкоба и даже поместили его в клинику для наркоманов – «Смизерс», в районе верхнего Ист-Сайда.

– Ты слышал, что я сказал? Реабилитационная программа рассчитана на двадцать восемь дней. Это уже кое-что.

– Ммм, – промычал я в ответ. – Когда они его нашли?

– В среду вечером, когда ты был у меня. Им пришлось попотеть, чтобы его туда взяли. Дон знает кого-то, а тот еще кого-то… в общем, обошлось без обычной бюрократии.

– Дон?

– Муж Элеоноры.

– Ну да. Муж Элеоноры.

– Сид, с тобой все в порядке? Ты, кажется, витаешь в облаках.

– Почему? Дон, муж Элеоноры. Я весь внимание.

– Я хочу попросить тебя об одолжении. Надеюсь, ты не против.

– Я не против. Что надо сделать?

– Завтра суббота, с двенадцати до пяти клиника открыта для посетителей. Было бы здорово, если бы ты к нему зашел. Ненадолго. Элеонора с Доном не могут, они у себя на Лонг-Айленде. Все, что надо было, они сделали, и на том спасибо. Мне надо убедиться, что он не передумал. Это ведь добровольная программа, они там даже дверей не запирают. Будет обидно, если после всех наших усилий он оттуда сбежит.

– Почему бы тебе самому не поехать? Ты как-никак отец. Я ведь его толком не знаю.

– Он со мной принципиально не разговаривает. А когда забывает про свои принципы, начинает вешать мне лапшу на уши. Если бы из этого мог выйти какой-то толк, я бы приковылял туда на костылях, но, поверь, это бесполезно.

– А с чего ты решил, что со мной он захочет разговаривать?

– Ты ему нравишься. Почему – не спрашивай, просто он считает тебя клевым чуваком. Это цитата. «Сид – клевый чувак». Может, потому, что ты так молодо выглядишь. Может, запомнил, как ты с ним обсуждал его любимых горлопанов.

– «Мозговой оргазм», панк-группа из Чикаго. Однажды мой старый приятель прокрутил мне парочку их песен. Не бог весть что. По-моему, они распались.

– По крайней мере, ты знал о такой группе.

– Это был мой самый долгий разговор с Джейкобом – минуты четыре.

– Совсем неплохо. Если завтра он тебе уделит четыре минуты, это будет большое достижение.

– Может, мне взять с собой Грейс? Она знает его гораздо дольше.

– Исключено.

– Почему ты так говоришь?

– Джейкоб ее презирает. Он не может находиться с ней в одной комнате.

– Нет такого человека, который бы презирал Грейс. Разве что настоящий псих.

– Мой сын считает иначе.

– Первый раз об этом слышу.

– Это давняя история. Ему тогда было три года, а Грейс, соответственно, на десять больше. Мы с Элеонорой были уже в разводе, когда Билл Теббетс пригласил меня провести пару недель в его загородном доме в Виргинии. Было лето, и я прихватил с собой Джейкоба. Со всеми маленькими Теббетсами он быстро подружился, но всякий раз, когда появлялась Грейс, он щипал ее или швырял в нее чем попало. Раз схватил игрушечный грузовик и саданул изо всех сил по колену. Вся комната была в крови. Врач, к которому мы ее отвезли, наложил десять швов.

– Я знаю этот шрам. Грейс мне рассказывала о его происхождении, но что это Джейкоб, промолчала. Один, говорит, мальчишка.

– Он сразу ее возненавидел, с первой минуты.

– Наверно, увидел, как ты ее любишь, почувствовал соперницу. В три года дети – существа иррациональные. Слов они еще знают мало, и свою злость вымещают с помощью кулаков.

– Возможно. Но у него это с возрастом не прошло. В Португалии, года через два после смерти Тины, были безобразные сцены. Я купил там домик на северном побережье, и Элеонора на месяц прислала его ко мне. В четырнадцать лет он уже знал все слова, какие полагается. Грейс тоже оказалась там. Она закончила колледж и в сентябре должна была приступить к работе в издательстве «Холст и Макдермотт». В июле она прилетела в Европу, чтобы походить по музеям. Амстердам, Париж, Мадрид. Оттуда она отправилась поездом в Португалию. Мы не виделись больше двух лет, так что нам было о чем поговорить, но тут объявился Джейкоб и устроил ей бойкот. Он бормотал сквозь зубы какие-то угрозы, делал вид, что не слышит, когда она к нему обращалась. Пару раз опрокинул на нее тарелку с едой. Я его предупреждал. Еще что-нибудь такое выкинешь, и я тебя отправлю назад к матери и отчиму. И он выкинул, и я отправил его самолетом в Америку.

– Что он сделал?

– Плюнул ей в лицо.

– Господи.

– Мы втроем нарезали овощи к ужину. Грейс сказала что-то малозначительное, уже не помню что, но Джейкоба это задело. Он размахивал ножом перед ее носом и называл сучкой и идиоткой. Тут она вспылила, а он плюнул ей в лицо. Слава богу, не пырнул ножом.

– И с этим человеком я должен вести душеспасительные беседы? По-моему, ему надо дать хорошего пинка под зад.

– Боюсь, у нас этим и кончится. Так что лучше езжай к нему ты.

– А после Португалии были еще эксцессы?

– Нет, я делал все, чтобы их пути не пересекались. Пока они не видят друг друга, в мире как-то немного спокойнее. ^{13}

В субботу Грейс не работала, и когда я утром уходил из дому, она еще спала. Я решил не говорить ей о телефонном разговоре с Траузе и обещании наведаться в клинику «Смизерс» – пришлось бы упомянуть Джейкоба, а мне не хотелось ворошить прошлое. Мы пережили трудные дни, и сейчас малейшая провокация могла нарушить хрупкое равновесие, которого мы с таким трудом достигли. Я оставил на кухонном столе записку, что собираюсь походить в Манхэттене по книжным магазинам и к шести вечера вернусь. Одной ложью больше. Хотя в данном случае это был не столько обман, сколько желание оградить ее от неприятностей и не пустить посторонних, вместе с горькими воспоминаниями из ее прошлого, в наше маленькое пространство для двоих.

Реабилитационная клиника «Смизерс» помещалась в огромном особняке, ранее принадлежавшем бродвейскому продюсеру Билли Роузу. Это был образчик старой нью-йоркской архитектуры, дворец из известняка, выстроенный в эпоху, когда денежные мешки выставляли напоказ свои брильянты, цилиндры и белые перчатки. И надо же было такому случиться, что его обитателями стали отбросы общества – наркоманы, алкоголики, преступные элементы. Он сделался перевалочным пунктом для заблудших душ. Признаки постепенной деградации уже проглядывали, хотя огромный холл, выложенный черно-белой плиткой, и витая лестница с перилами красного дерева еще напоминали о былой роскоши.

Представившись другом семьи, я спросил, могу ли увидеться с Джейкобом Траузе. Регистраторша уставилась на меня как на преступника, пытающегося пронести оружие или наркотики, и я невольно полез в карман за удостоверением личности. Проверку на благонадежность я прошел, и все равно меня не хотели впускать, но тут я заметил Джейкоба, который вместе с другими направлялся, как потом выяснилось, в столовую. По сравнению с последним разом, когда мы виделись, он еще больше вытянулся и похудел. Длинный как жердь, во всем черном, с зеленой гривой, он казался каким-то несуразным клоуном или Петрушкой, готовящимся исполнить танец смерти. Я окликнул его по имени, он повернулся, и я увидел, что он опешил – не обрадован, не раздосадован, а именно опешил.

– Сид? Что ты тут делаешь? – Он отделился от группы и подошел ко мне.

– Вы знаете этого человека? – задала регистраторша явно излишний вопрос.

– Знаю. Это приятель моего отца.

Ответ женщину удовлетворил. Она протянула мне дощечку с регистрационным листком, в графе «Гости» я вписал свое имя печатными буквами и вместе с Джейкобом проследовал в столовую.

– Меня никто не предупредил о твоем визите, – сказал Джейкоб. – Это мой папаша расстарался?

– Почему ты так решил? Просто я оказался в этом районе. Дай, думаю, зайду.

Он хмыкнул, даже не удостоив комментарием эту лабуду. Я постарался сразу отвести подозрения от Джона, так как все же надеялся вызвать Джейкоба на откровенность. Несколько метров мы прошли молча, и вдруг он положил руку мне на плечо:

– Я слышал, ты серьезно болел.

– Было дело, но сейчас я себя чувствую гораздо лучше.

– Они тебя записали в покойники?

– Я сделал вид, что не умею читать, и вот уже четыре месяца разгуливаю на свободе.

– Так, может, ты бессмертный? До ста десяти, во всяком случае, протянешь.

Столовая оказалась большим светлым залом с раздвижными стеклянными дверями, ведущими в сад. Некоторые пансионеры и их родственники вышли туда покурить и выпить кофейку. Здесь было самообслуживание. Взяв мясную запеканку с картофельным пюре и разные салаты, мы стали искать свободный столик. При таком аншлаге – человек пятьдесят, если не все шестьдесят – это превратилось в настоящую проблему. Мы кружили по залу со своими подносами, и Джейкоб все больше раздражался, воспринимая это как личное оскорбление. Когда мы наконец пристроились, я спросил, нравится ли ему здесь, и в ответ услышал тираду, сопровождаемую подрагиванием левой ноги:

– Здесь как в жопе. Собираются и травят про себя всякую хренотень. Тоска зеленая. Очень мне надо слушать про то, как эти придурки недополучили в детстве родительской ласки, а после сбились с пути истинного и угодили в объятия сатаны!

– Когда подходит твоя очередь, ты тоже изливаешь душу?

– А куда денешься! Чтоб они тыкали в меня пальцем и обзывали трусом? Гоню пургу, как все, а еще лучше – слезу пустить. Это верняк. Перед вами, чтоб вы знали, хороший актер. Я рассказываю, какой я подонок, меня начинают душить рыдания, и все довольны.

– Кому нужен этот театр, не понимаю. Ты же просто зря здесь торчишь.

– Я не наркоман, понятно? Так, немного баловался. Могу бросить в любой момент.

– Вот и мой товарищ по общежитию так говорил, пока не окочурился от передоза.

– Может, у него вот тут не хватало, – Джейкоб постучал пальцем по голове. – А мне передоз не грозит. Это моя мамаша считает, что я подсел, но я-то знаю, что я в порядке.

– Зачем же ты согласился пройти курс лечения?

– Потому что она пригрозила лишить меня дотации. Твой друган, сэр Джон, меня уже поприжал. Если еще и леди Элеонора закусит удила, я могу вообще остаться на бобах.

– Можно найти работу.

– Можно, но зачем? У меня другие планы, и для их реализации потребуется время.

– Значит, ты просто «мотаешь срок». Свои двадцать восемь дней.

– Все бы ничего, если бы они не грузили нас этими дурацкими разговорами и не заставляли читать совершенно идиотские книжки. Видел бы ты эту мутотень!

– Какие книжки?

– «Анонимные алкоголики», «Двенадцатиступенчатая программа», полная лажа.

– Эта лажа многим реально помогла.

– Чтиво для умственно отсталых. Вся эта фигня про Высшие Силы. Религиозный бред. «Препоручи себя Высшим Силам, и ты спасен». Надо быть придурком, чтобы в это верить. Какие Высшие Силы! Посмотри вокруг, где они? Ты их видишь? Есть я, есть ты и еще несколько десятков таких же раздолбаев, у которых в башке одна мысль: день прошел – и ладно.

Через десять минут я уже почувствовал себя опустошенным этими циничными банальностями. У меня было одно желание – поскорее уйти, но я решил досидеть до конца хотя бы для проформы. Эта бледная спирохета почти не притронулась к еде. Джейкоб поковырял картофельное пюре, отломил кусочек мясной запеканки и, положив вилку, спросил, как я насчет десерта. Я мотнул головой, а он, постояв в очереди, вернулся с двумя порциями шоколадного пудинга. К десерту он проявил куда больший интерес, оно и понятно: сахар был для него единственным заменителем наркотиков. Он лопал свой пудинг, как ребенок, дорвавшийся до сладкого, выскребая из пластикового стаканчика все до последней ложечки. К нашему столику подвалил некто Фредди, персонаж лет тридцати пяти с грубоватым рябым лицом и собранными сзади в пучок волосами. Он пожал мне руку с панибратством ветерана лечебно-трудового профилактория, добавив при этом, что он рад познакомиться с другом Джейка.

– Сид – знаменитый писатель, – ни к селу ни к городу бухнул Джейкоб. – У него за плечами полсотни романов.

– Не слушайте его, – заметил я. – Мой друг склонен к преувеличениям.

– Знаю, знаю, – покивал Фредди. – Он тут у нас всем дает шороху. За ним нужен глаз да глаз. Да, Джейк?

Потрепав его по голове, ветеран отошел от нашего столика. Джейкоб принялся за второй пудинг, а между делом сообщил, что этот Фредди – староста группы и вообще свой парень.

– Первоклассный вор, – развивал свою характеристику мой визави. – Специализируется по магазинам. Его не могли поймать с поличным, а почему? Вместо того чтобы ходить «на дело» в длинном пальто, как это у них принято, он надевал сутану. Кто заподозрит отца Фредди, божьего человека, правильно? Однажды, представляешь, застревает он в пробке, где-то в центре, совсем немного не доехав до аптеки, которую собирался обчистить. Видит, дело серьезное. Какой-то мужик переходил дорогу, и его сбила машина. Оттащили мужика на тротуар, кровища хлещет, кент в отрубе, того гляди концы отдаст. Тут какая-то телка бросается к Фредди и умоляет его причастить умирающего. Пиздец. Отец Фредди не знает ни одной молитвы! И дать деру нельзя – сразу тебя расколют и в кутузку. Короче, опустился он на колени, руки перед собой сложил, всё, как положено, и понес полную фигню в ухо этому доходяге. Прям как в кино. Потом перекрестил его и укатил как ни в чем не бывало. Ничего так, да?

– Я вижу, групповая терапия раздвинула твои горизонты.

– Это что! Ну, подворовывал Фредди, чтобы разжиться «дозой», делов-то. Тут есть люди покруче. Видишь черного парня за угловым столиком, здоровый такой, в синей фуфайке? Джером. Двенадцать лет оттрубил в «Аттике» за убийство. А блондиночку за соседним столом, с мамашей? Салли. Денег немерено, одна из богатейших семей в Нью-Йорке, живут на Парк-авеню. Знаешь, чем она занималась? Останавливала машины возле Линкольнского тоннеля и трахалась с водилами за двадцать баксов. А вон тот, Альфонсо, в желтой рубашке, изнасиловал свою десятилетнюю дочь. Рядом с ними, Сид, я пай-мальчик.

Похоже, сладкое его немного подзарядило, во всяком случае, когда мы относили подносы с грязной посудой на кухню, он уже не напоминал шаркающую ногами сомнамбулу, его шаг даже сделался пружинистым. Я провел с ним около получаса – достаточно, чтобы считать свою миссию выполненной. В дверях Джейкоб спросил, не хочу ли я подняться в его комнату на четвертом этаже. Посмотрю, как он живет, а в час тридцать родные и друзья приглашаются на расширенный сеанс групповой терапии. В том, как он цеплялся за меня и не хотел отпускать, сквозило что-то жалкое. Мы ведь были едва знакомы. Видимо, он устал от одиночества и хотел видеть во мне своего друга, хотя прекрасно понимал, что я выступаю в роли, так сказать, секретного агента его отца. Я пытался ему сочувствовать, но у меня это плохо получалось. Этот человек плюнул в лицо моей жене, и пусть прошло уже шесть лет, я не мог простить ему такое. Глянув на часы, я сказал, что через десять минут у меня встреча неподалеку. В его глазах промелькнуло разочарование, но уже в следующую секунду лицо его превратилось в маску безразличия.

– Дело хозяйское. Надо, так надо.

– Загляну к тебе через неделю, – соврал я, не моргнув глазом.

– Смотри сам. Тебя, Сид, никто не неволит. Он снисходительно похлопал меня по плечу, и не успел я протянуть ему руку, как он повернулся и зашагал по направлению к лестнице. Я немного подождал, в надежде что он обернется и кивнет мне напоследок, но так и не дождался. Джейкоб не спеша поднялся по лестнице, и когда он скрылся из виду, я подошел к регистрационной книге и расписался в графе «Убыл».

Часы показывали начало второго. На улице потеплело, и я пожалел, что надел куртку. Пользуясь тем, что редко попадаю в район Верхнего Ист-Сайда, я решил немного побродить по окрестностям. Разговор с Джоном о визите к его сыну обещал быть трудным, и, вместо того чтобы сразу ему позвонить, я предпочел отложить эту малоприятную обязанность до возвращения в Бруклин. Звонить из дому я, понятно, не мог, во всяком случае при Грейс, но за углом нашего дома, в кондитерской «Ландольфи», есть допотопная телефонная будка со складной дверью, вполне пригодная для такого случая.

Вскоре я уже шагал по Лексингтон-авеню в районе 90-х улиц, подумывая о возвращении домой. Вдруг кто-то толкнул меня в плечо, и когда я обернулся, чтобы взглянуть на хама, я увидел нечто до такой степени невероятное, что в первую минуту решил, что это галлюцинация. На противоположной стороне улицы виднелась вывеска: БУМАЖНЫЙ ДВОРЕЦ. Неужели Чанг успел открыть новый магазин? Это показалось мне невероятным, хотя… с учетом его скоростей – как он за одну ночь свернул свой бизнес, как гонял на этой роскошной красной машине, как не глядя вкладывал деньги в сомнительные предприятия, как сорил деньгами направо и налево, – почему бы и нет? Чанг жил, не снимая ноги с акселератора, жил с ощущением, что стрелки часов постоянно отстают, хотя все вокруг полагают, что они спешат. Отчего же человек, которому минута казалась часом, не мог за те дни, что я его не видел, провернуть такое дело?

Но с таким же успехом это могло быть простым совпадением. «Бумажный дворец» – не такое уж оригинальное название для магазина канцелярских принадлежностей, и в городе их могло быть несколько. Я перешел на противоположную сторону, чтобы убедиться в правильности своего предположения. Витрина отличалась от той, что привлекла мое внимание к магазину Чанга. Никаких тебе бумажных небоскребов, напоминающих манхэттенские. Хотя в данном случае фантазии и остроумия было, пожалуй, даже больше. За миниатюрной пишущей машинкой сидела большая кукла с пальчиками на клавиатуре, из каретки торчал лист бумаги, и, прижавшись лицом к стеклу, можно было прочесть на нем отпечатанный текст: «Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, – век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было…»

Я толкнул дверь и услышал знакомый перезвон колокольчиков. Это помещение оказалось еще меньше, чем в Бруклине; полки, доходившие до потолка, буквально ломились от товаров. И при этом, как и неделю назад, ни одного покупателя. Хозяина я не обнаружил, но из-за конторки послышался какой-то шорох, – может, человек нагнулся, чтобы завязать шнурок на ботинке или поднять с пола карандаш. Я громко откашлялся, и через мгновение передо мной возник Чанг собственной персоной – непричесанный, в коричневом свитере. Он уперся в конторку, словно боясь потерять равновесие. Сегодня он казался худее, в уголках рта появились складки, а в глазах краснота.

– Мои поздравления, – сказал я вместо приветствия. – «Бумажный дворец» воскрес, как феникс из пепла.

Чанг смотрел на меня так, будто он меня не узнал или не желал узнавать.

– Извините, но мы с вами не знакомы.

– Еще как знакомы. Меня зовут Сидни Орр. Мы провели вместе полдня позавчера, вспомнили?

– Сидни Орр мне не друг. Я думал, он хороший человек, но теперь я думаю, что он нехороший человек.

– А что, собственно, случилось?

– Вы меня подвели, мистер Сид. Поставили в неловкое положение. Я не хочу с вами знать. Дружба конец.

– Ничего не понимаю. Что я такого сделал?

– Вы бросили меня одного, а сами ушли. Даже не попрощались. Разве это друг?

– Я вас искал. Обошел весь бар, но не нашел. Я подумал, что вы закрылись в кабинке и не желаете, чтобы вас беспокоили. Тогда я ушел. Было уже поздно, и мне пора было возвращаться домой.

– К вашей любимой жене. После минета Африканской Принцессы. А вы, мистер Сид, большой шутник. Если Мартин сейчас войдет, вы на нее опять наброситесь и будете трахаться, как весенние кошки. Разве не так?

– В тот вечер я был пьян. Увидел красивую женщину – и потерял контроль над собой. Но это еще не значит, что я бы повторил ту же глупость.

– Вы не пьяный. Вы сексуально озабоченный и думаете только о себе.

– Сами сказали, что ни один мужчина не устоит перед ней, и оказались правы. Вы видели меня насквозь, Чанг. Есть чем гордиться.

– Я видел ваши нехорошие мысли. Я знал, что вы думаете.

– Вот как? И что же я тогда думал?

– Что Чанг – это грязный бизнес. Проституция. Что его интересуют только деньги.

– Это неправда.

– Правда, мистер Сид. Очень правда. Мы больше не говорить. Вы поранили мою душу. Если хотите, можете здесь осмотреть как покупатель. Но вы не друг. Дружбу похоронили. Ничего не осталось.

Кажется, такого в свой адрес я еще никогда не слышал. Я невольно причинил Чангу страдания, задев его честь и чувство собственного достоинства, и вот теперь он бил меня наотмашь своими короткими, рублеными фразами, видимо считая в душе, что за такие преступления меня и четвертовать не грех. Увы, обвинения были заслуженными, и от этого мне было вдвойне не по себе. Я ушел из подпольного заведения, не попрощавшись. Я очертя голову бросился в объятия Африканской Принцессы. Я попенял ему за вложение средств в ночной клуб, тем самым поставив под сомнение его моральные устои. В сущности, мне было нечем крыть, и отрицать что-либо не имело смысла, пусть даже мои прегрешения не казались мне такими уж серьезными. Впрочем, приключение за ширмой с чернокожей Мартин осталось на моей совести, и у меня не было никакого желания лишний раз к нему возвращаться. Мне следовало распрощаться с Чангом и уйти, но я этого не сделал. Португальские тетради стали моей idee fixe, и прежде я должен был проверить, есть ли они еще у него в запасе. Я отдавал себе отчет в том, что, навязывая ему свое присутствие, поступаю неблагоразумно, но ничего не мог с собой поделать. Я должен был выяснить то, что хотел.