Текст книги "Ш-ш-а..."

Автор книги: Пол А. Тот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

10

Время от времени я прихожу в себя. И сейчас сообразил – будь я проклят, – что за всеми фабричными делами позабыл про чековую книжку.

Рванул в ломбард, не столько ради денег, сколько из-за того, что фактически только что изображал из себя крупную шишку с кучей денег. Если на самом деле у меня их нет, то соврал еще хуже, чем мир мне врет. В чем, черт возьми, упрекать мир, когда я в ответ ему вру? Пожалуй, не скажешь, чем моя ложь отличается от мирской.

И вот я в ломбарде. Смотрю на комиссионера, а кажется, будто по-прежнему вижу фабрику, только на этот раз у нее есть рот.

– Мне чековая книжка нужна, – говорю я ему.

– Чековая книжка? – Мышцы расползлись, словно руки изобразили улыбку. – Что ж, я тебя предупреждал насчет денег и чековой книжки, причем с тех пор прошло уже несколько дней, правда?

– Перестаньте. Прошу вас. Она мне нужна.

– У меня здесь коммерческое предприятие, а не Армия спасения.

– Что? Я вовсе не говорю, что служу в армии. Просто хочу получить обратно чековую книжку.

– Знаешь что? Ты ее не получишь.

– Что? Почему?

– Потому что я говорю: не получишь.

– Господи боже, но мне нужны деньги.

– Работу не нашел?

– Старался.

– Еще постарайся. Как все делают. Считаешь себя особенным?

– Слушайте, я только хочу вернуть свою книжку, и все.

– Тогда где мои деньги?

– В банке, черт побери!

– Господи Иисусе, – сказал он и вытащил из заднего кармана чековую книжку. – Она на месте. Вот твоя чертова книжка. Ведь тебе книжка нужна?

Я попытался выхватить, он в последнюю долю секунды отдернул руку.

– Слушайте, отдайте.

– Становишься чересчур требовательным, – сказал он. – Жутко требовательным.

– Просто хочу получить назад свою книжку.

– И все? Тогда где мои деньги?

– Я вам говорю, чтоб взять деньги, нужна чековая книжка.

– Видишь? – спросил он, кивая на бицепсы. – Могу запросто тебе башку расколоть надвое.

– Нельзя ли просто…

– Чего? Чего ты хочешь? Знаешь ведь условия заклада.

– Условия? Черт побери, вы сказали… если я…

– Если что? Что я говорил? Плоховато ты слушал. Я тебеуслугу оказал. Помнишь? Похоже, позабыл. Позабыл, что я оказал тебе услугу и обходного пути нет. Помнишь?

– Вы меня сбили с толку.

– Насколько я вижу, ты давно сбился с толку.

– Что же мне делать? Просто скажите.

– Во-первых, заплатить проценты по ссуде. Таковы условия.

– Тогда… вот. – Я выхватил из кармана двадцатку. – Возьмите.

– Не нужны мне твои чертовы деньги.

– Вы же сами сказали…

– Купи что-нибудь. Возьми эту двадцатку, что-нибудь купи. Тогда отдам книжку. Но сначала хочу знать твой адрес. Если не отдашь мои деньги, у меня есть приятель по имени Билли, который…

– Билли? Какой Билли? Тот, что с девушками?

– Не важно, какой Билли. Просто отдай мне деньги.

Я оглядел магазин:

– У вас гитары есть?

– Гитары? За двадцать баксов? Сомневаюсь.

Он направился к гитарам. Выбрал одну, которой, наверное, какой-то ковбой ковырял в зубах, с тремя лопнувшими лет сто назад струнами.

– Как насчет этой? Эту могу отдать за двадцать баксов.

– С виду тянет на пять.

– Будешь торговаться? Вступаешь со мной в перебранку? Знаешь, сколько стоит дерьмо? Детка, я держу ломбард. Если она стоит пять, я продаю за двадцать. Если ты мне ее продаешь, совсем другое дело. Так идут дела в Америке.

– Ладно, беру. Нельзя ли еще несколько струн?

– Черт побери, малыш, ты умеешь струны на гитару натягивать?

– Фактически нет.

– Джоуи! – завопил он. – Джоуи, покажи этому малому, как натягивать гитарные струны. Слушай, – тихо и доверительно обратился он ко мне, – если в ломбарде можно что-нибудь продать, так только гитары. Каждый маленький болван в Америке рано или поздно приходит в ломбард, покупает гитару. И рано или поздно девяносто девять процентов приходят, пытаясь продать.

– Я смогу научиться играть?

– Черт с тобой, добавлю еще книжку.

И вручил книжечку страниц в тридцать. Под названием «Мэл Бэй учит играть на гитаре».

– Выучишь до конца, в один прекрасный день станешь рок-звездой. Конечно, почти никто вообще не учится. Берут хреновину в руки, начинают бренчать. Правда, в дурном настроении звучит дерьмово. Конец гитаре. А у тебя, похоже, есть время для практики.

– В своем роде я занят.

– В своем роде? Ну, ты теперь Фрэнк Синатра. Проклятье, малыш, только верни мне ссуду, чтоб ничего плохого с тобой не случилось. Мне жутко этого не хочется. Хотя ты и тупой сукин сын.

– Прямо сейчас пойду в банк.

– Иди, – сказал он, протягивая чековую книжку, а в последний момент снова отдергивая. – Шучу, малыш. – Наконец вложил ее в мою протянутую руку. – Возвращайся, когда станешь Джими Хендриксом.

Джими Хендрикс хорош. Я поклялся, закончив учиться по книжке, играть, как Джими Хендрикс.

День оказался удачным не в одном, а в нескольких отношениях – я добрался до банка на другом конце города, и ничего такого не случилось. Ни копов, ни мальчишек, которые тыкали бы в меня пальцами, хохотали, гнались за мной по улице; ни парящих над головой атакующих птиц, ни гигантских котов, ни астероидов, ни падающих звезд, ни кусков разбившейся ракеты, раскалывающих мне череп… Вполне реальные возможности, когда вы – это я. Отдал типу из ломбарда деньги и пошел домой.

Так устал, что сидеть и глазеть в окно представляется самой чертовски отъявленной глупостью, какую я когда-нибудь в этом мире делал. Смотрю на дым – ку облаков на небе, на дымные полосы от реактивных самолетов, на белую луну, которую вижу, хотя еще светит солнце. Бывает иногда странность: луна словно выглядывает время от времени, бросает на мир преждевременный взгляд и снова заваливается спать.

Взял гитару, сыграл несколько нот. Провел пальцами по струнам сверху вниз, брякнул, снова, сильнее, потом еще сильнее. На мой слух звучит хорошо, может, даже как Джими Хендрикс. Вскоре встал с инструментом в руках и забегал по комнате. ТРЕНННЬ… БРЕНННЬ! Я уже стал к ней привязываться, пока какой-то гад не испортил дело, заорав с улицы:

– Только возьми еще одну ноту, и я поднимусь, расколочу это дерьмо о твою распроклятую голову!

Я приоткрыл окно пошире, глянул вниз. Легко догадаться.

– Как домохозяин, – сказал он, – я тут запрещаю играть на гитаре.

– Никакой ты тут не хозяин! – крикнул я.

– Что ты сказал?

Я плотно захлопнул окно и положил гитару, думая, что пора в постель. И услышал стук.

11

Надо было, наверное, подумать как следует, прежде чем открывать дверь. Кто еще мог стоять за ней, кроме Шантиль. А рядом здоровенная девка, сплошь проколотая колечками, с полностью перекошенной физиономией. Точно трудно сказать, но глаза, нос и рот не совпадают. Когда она проговорила: «Я Стефани», стало ясно, что колечки расщепили язык в шести разных направлениях, куда смотрят косые глаза. Произношение как у Кота Сильвестра, жующего мраморные шарики. Вдобавок уши заколоты назад, будто под ураганом. В довершение от левого уха к носу тянется цепочка, как бы из опасения, что лицо убежит от самого себя. Трудно было б его упрекнуть за такую попытку.

– Заткнись, – сказала ей Шантиль. – Слушай, Рей, давай вдвоем с тобой зайдем.

И втолкнула меня в комнату, Стефани прошипела:

– Шаши!..

– Я сказала, заткнись.

Дверь закрылась. Шантиль повернулась ко мне – лучше сказать, ринулась на меня. Приветствие прозвучало лающим приказом:

– Привет, Рей. Как делишечки? – Впрочем, нет, она просто сказала: – Рей, у меня для тебя есть план, потрясающая идея, которая мне пришла в голову вчера вечером. Я подумала, что в округе полным-полно девчонок в пиковом положении, которые все бы отдали, чтобы чуть-чуть попробовать, да ни один нормальный парень пальцем до них не дотронется. Должно быть, тут в воде что-нибудь. При такой куче фабрик. Поэтому им глубоко наплевать, если ты не знаешь, чего надо делать, потому что они сами не знают. Могу сразу штук двадцать по именам назвать. Как я уже говорила, ни один парень в здравом уме не прикоснется к ним палкой длиной в десять футов. Вот тут ты и выходишь на сцену. Потому что за пятьдесят баксов только и надо потратить на каждую, скажем, минут пять, сколько сумеешь выкроить. Вот так вот. Срубишь побочно хорошие деньги.

– Не знаю. По-моему, нехорошо.

– Нехорошо? Сам увидишь, что хорошо, когда начнем дело.

– Не знаю, смогу ли брать плату.

– Чего? – Она расхохоталась старым знакомым смехом, который означает «смешно, и ты должен знать почему, а ни черта не знаешь, поэтому еще смешнее». – По-прежнему думаешь, будто я это делаю даром? Черт побери, до чего ж ты потешный придурок.

– Может, это тебя забавляет.

– Меня забавляет твоя дьявольская порядочность. Слушай, Рей, одни платят, другие получают. Вот как идут дела в мире. Просто радуйся, что существуют уродины, готовые платить тебе.Вот что забавно.

– Все мне без конца объясняют, как идут дела в мире. И у тебя странная манера просить об услуге.

– Это я тебеоказываю услугу.

– Не знаю. Я должен где-то провести черту.

– Черту? Детка, ты ходишь по кругу. Слушай, у тебя есть время до завтрашнего утра на раздумья. Утром я заскочу вместе со Стефани, и либо ты начнешь заколачивать бабки, либо будешь просиживать задницу на картонной коробке. У тебя даже телика нету, Рей, черт побери. Просто думай.

Она распахнула дверь, схватила Стефани за руку:

– Пошли.

– Ша-ша-шу…

– Заткнись, девочка. Столько ждала, еще день обождешь.

Шантиль права, телевизор мне нужен. Начинаю скучать по мультфильмам. Хочу подольше посидеть Дома, держась тише воды ниже травы, избегая неприятностей. Только не знаю. Девица Стефани кажется странноватой, как бы незрячей, словно мир для нее другой, чем для прочих. Не знаю, предчувствую опасность. Вдруг она в меня влюбится? Вдруг захочет выйти за меня замуж? «Стефани Пуласки… Мистер и миссис Рей Пуласки». С детьми я себя просто не представляю.

Две другие вещи толкают в противоположную сторону. Во-первых, можно купить телевизор. Во-вторых, девочки наверняка знают, где прячется Шарашка, поскольку слоняются по округе, не имея другого занятия, кроме приставаний ко мне и к Шантиль.

Поэтому я решил переспать это дело. У меня был долгий тяжелый рабочий день. Я выключил свет, лег и начал гадать, где мама. Как только заснул, увидел ее голову, такую огромную, что закрыла луну. Она грозила мне пальцем и вопила:

– Посмотри на патластые волосы. На шишковатую картошку, которую ты называешь носом. На обвисшие веки. На кривую голову…

Теперь я всегда первым делом просматриваю почту. С тех пор как пришел пакет с письмами, у меня возникло ощущение, что однажды почта все изменит, как-то наладит жизнь, даст ключ к загадкам, которые я так и не смог решить. Может, какой-нибудь список того, что надо делать, а чего не надо; пространное объяснение; микроскоп, телескоп, какое-нибудь измерительное устройство с инструкцией, что и для чего измерять, как сложить результаты и вывести правильное заключение, пока я, наконец, не увижу мир точно так, как другие.

В почтовом ящике лежит конверт. Я вскрыл его ногтем и вытащил чек от «Индастриал солушнс». На сумму три доллара девяносто восемь центов. На приклеенном к нему желтом листке написано: «Не возвращайся». Я смял чек, бросил на пол.

И принял решение. Договор скреплен печатью.

'Поэтому впустил явившихся Шантиль и Стефани. Осталась одна Стефани. Шантиль только сказала:

– Хорошо подумал, Рей. Ты умнее, чем кажешься с виду.

Потом дверь закрылась. Я остался наедине со Стефани. Она как бы захихикала, принялась раздеваться. На теле какие-то крупные блямбы, которых я почему-то раньше не замечал. Через десять секунд мы барахтались голышом. Через тридцать секунд она сидела на краешке постели.

– Это всё?

Так, по крайней мере, я понял, услышав: «Шё-шё-шё?»

– Просто ты слишком хорошенькая, – сказал я.

– Шё авно шиш быш.

– Ну что я могу сказать. – Я начал одеваться, она все сидела надувшись, а потом сказала:

– Ишё.

– Ну, не думаю…

– Ишё, – настаивала она, взваливая меня на себя.

На этот раз ушло больше времени – не только чтоб кончить, но и чтобы начать. В конце концов, она радостно улыбнулась:

– Ушше.

– Слушай, – сказал я, глядя ей прямо в глаза, – ты когда-нибудь слышала про Шарашку, где придумывают всякие слова?

– Шашку? Шшуку?

– Ну ладно, не имеет значения.

Она стала одеваться.

– Шко шмо шло.

– Конечно, – сказал я, – очень скоро увидимся, Стефани.

– Шко шмо шло, – повторила она и исчезла.

Через пару часов появилась Шантиль.

– Ну как?

– По-моему, все в порядке.

– Деньги получил?

– Какие деньги?

– Только не говори…

– Я думал, деньги у тебя!Ты обещала мне заплатить пятьдесят баксов!

– Это твое дело. Ты должен получить деньги, взять себе полтинник, отдать мне остальное. Кретин долбаный, что у тебя в башке? Теперь мне придется выколачивать их из чертовой девки.

– Вот этого не надо.

– Идиот, сукин сын.

– Я сам все улажу.

– Да уж постарайся, черт побери. В следующий раз поработаешь даром, только сначаладеньги возьми. Тогда будем в расчете. Вечером зайду. – И хлопнула дверью.

Я забеспокоился. Кого или что она приведет в следующий раз?

Около пяти Шантиль пришла с такой маленькой девушкой, что можно было попасть ей пятками по голове. Ну, не так плохо. Никто ничего не может поделать с тем, каким родился, никто, кроме Бога, если есть какой-нибудь Бог, а Ему, судя по положению дел, абсолютно плевать, что валится с небес на землю, корчась в муках. Одни появляются в золоте, в бронзе, другие некрасивыми, скучными, как серый облачный день. Эта девушка не из тех и не из других. Острые акульи зубы, лицо наполовину крысиное, наполовину собачье, словно Бог ущипнул ее за голову, потом для ровного счета отточил симпатичные острые зубы. Должно быть, выкатил на землю, и с тех пор она катится, огибая каждую кеглю, настоящим резиновым мячиком.

– Привет, Рей, – сказала Шантиль. Между прочим, с улыбкой. Мне уже известно, что она таким способом старается сквитаться. – Не забудь, что я тебе сказала, – шепнула она, так сильно толкнув девушку, что та закувыркалась по полу, словно начиная цирковое представление.

– Бетти, – представилась она хриплым голосом, как бы обдирая слова о гортань.

Как и первая, сорвала с себя одежду, когда Шантиль еще не успела закрыть за собой дверь. Чтобы уберечь вашу память и воображение, я не стану вдаваться в детали, скажу только, что у некоторых девушек имеется три вместо положенных двух и одно, чего вообще не должно быть. Хуже того, я делал то, что, по вашему мнению, делал, как бы вы это ни называли, бесплатно, только чтобы загладить ошибку, которая даже и не ошибка.

– Ты когда-нибудь слышала про Шарашку, где…

– Заткнись, давай дальше, – сказала она. – Я не разговаривать сюда пришла.

Наконец, она удалилась. Я уставился в стену, стараясь не думать, надеясь, что мозг сам очистится от воспоминаний, точно зная, что не очистится, пусть даже лишь потому, что мне этого так страстно хочется.

Наконец, схватил гитару, рванул уцелевшие струны. Все шесть колков дали дуба. Намотал струны на кулак, хрястнул гитару об пол, расколотил вдребезги.

– Не зови меня, сука! – сказал я громко и отчетливо.

Уже две недели сплю с людьми, которые ни с кем спать не могут. Впрочем, у меня завелись деньги. Я даже подключился к телефонной линии, так что Шантиль получила возможность хотя бы заранее предупреждать, что мне придется делать то, что приходится делать. Только так и не знаю, где Шарашка. Начинаю приходить к мысли, что никогда не узнаю.

Глядя в последнее время в зеркало, вижу исковерканное перекошенное лицо, перевернутое вверх ногами и в стороны, с двумя носами, ртом сбоку на шее и ухом вместо носа. Не спешите звать доктора Эйбрахама, потому что, говоря об увиденном, я совсем не то имею в виду. Я имею в виду, вполне мог бы увидеть. Хотя оно столь же реально, как загрязняющие воздух квартиры запахи. Выхода нет. Их не отмоешь. Принимай душ сколько хочешь, запах некоторых воспоминаний не станет смываться. Вот в чем проблема с запахом. Никогда не известно, в какой прекрасный в других отношениях день он просочится, проникнет коварным путем, погубив этот день воспоминаниями, которые следовало бы забыть.

Теперь у меня есть телевизор, поэтому, когда на мне сидит девушка, просто смотрю шоу. На экране мелькают быстрые взрывы белого статического электричества, я даже забываю, что девушка здесь. Иногда видно одно статическое электричество, но если пристально всмотреться, проглядывают неразвернувшиеся события. Так я и делаю. Пробиваю туннель в другую историю, пролетаю сквозь экран, пока скачки и тычки не утрачивают значения. Даже после ухода девушки долго еще не возвращаюсь.

В данный момент смотрю рекламу экстрасенса – какой-то русской по имени Валентина. Она говорит, что за два доллара в минуту может сказать все, что вам хочется знать. У меня только один вопрос, не займет полминуты. Набираю номер.

– Меня зовут Лайза. Чем могу помочь?

– Лайза? А Валентина где, черт побери?

– Вы позвонили в экстрасенсорную сеть «Валентина». Мы все не Валентины. Очевидно.Чем могу помочь?

– Это вымне скажите.

– Простите, сэр?…

– Вы же экстрасенс.

– Ну… у меня сложилось сильное впечатление, что у вас личная проблема.

– Конечно. У меня очень крупная личная проблема.

– Она как-то связана с тем, чем вы зарабатываете на жизнь. Чем занимаетесь в дневное время.

– В любое. Утром, днем, вечером, на закате, на рассвете.

– Вы дошли до критической точки, поэтому звоните.

– Проклятье, вы очень удачно рассказываете то, что я уже знаю.

– Сэр, по инструкции я должна вешать трубку, когда…

– Я просто пошутил. Ничего плохого в виду не имел.

– Вы не собирались всю жизнь заниматься подобной работой?

– Нет. Черт возьми, никогда и не думал, что, в конце концов, таким образом стану на жизнь зарабатывать.

– Чем же вы занимаетесь?

– Поверьте, вам знать не захочется.

– Это как-то связано с торговлей?

– Правильно поняли.

– Устали изображать радостную улыбку?

– О господи, да. Если б вы видели, что мне приходится видеть, точно не улыбнулись бы.

– Вам хотелось бы, чтобы работа позволила дать что-то миру?

– Ну, не знаю. Не знаю, что я еще могу дать.

– Хотели бы получить возможность для самовыражения?

– Пожалуй. Гитару купил и разбил ее вдребезги. Впрочем, это и собирался с ней сделать.

– Значит, вы в полной фрустрации?

– Думаю, да.

– Ну вот что я посоветую, сэр, слушайтесь своих инстинктов. Вам действительно больше не хочется заниматься тем, чем сейчас занимаетесь, правда?

– Правда.

– Ни дня больше не выдержите?

– Ни минуты.

– Тогда предлагаю следовать велению сердца.

– Значит, прекратить обслуживать мутанток?

– Что? Сэр?…

– По вашим словам, чем бы я ни занимался – как уже было сказано, вам знать не захочется, – надо просто бросить?

– Этого я сказать не могу. Только вы сами можете себе сказать.

– Если б я мог себе это сказать, неужели, по-вашему, до сих пор не сказал бы?

– Сэр, я вынуждена разъединиться.

Вот так. Она права: хотя я никогда не знаю, что делать, это, может быть, объясняется тем, что сам себя не слушаю. Теперь так и сделаю, глубоко и внимательно прислушаюсь к себе. Тогда больше не собьюсь с пути.

Я позвонил Шантиль и сказал:

– Слушай, Шантиль, все это дерьмо собачье. Я больше не вынесу. Спасибо за все, потому что теперь у меня есть телевизор, которого раньше не было. Но больше не смогу взглянуть ни на одну девушку и сделать то, что делаю. Про некоторых даже сказать не могу, чтоони такое.

– Ну, если ты так к этому относишься, – сказала она.

– Всё? Кончено? Можно забыть? Никакие девушки больше не будут являться сюда в любой час дня и ночи?

– Да, Рей. Только я не могу за ними проследить, помешать сделать то, что они сами сделают. Это их дело. Это дела между тобой и ими. Что касается нас с тобой, если хочешь завязать, тебе хуже. Мы начали бы крупное дело… чертовски крупный бизнес.

– Наверняка найдешь кого-нибудь другого.

– Только не для этих девчонок.

– Ну, спасибо.

– Не благодари. Это не комплимент.

Через полчаса она пришла, бросила мне на ладонь пять круглых упаковок из четвертаков.

– Извини, – сказала она, – последняя девушка работает в обменнике.

– Позволь спросить тебя кое о чем, – сказал я, кладя в карман обменные монеты, такие тяжелые, что штаны чуть не свалились. – Ты когда-нибудь слышала о Шарашке, где придумывают всякие слова и выражения?

– Старик, ты свихнулся. Впрочем, одно скажу. Если б я тебя не видела собственными глазами, то подумала бы, что тебя кто-то выдумал.

В полночь раздался стук в дверь. Лучше сказать, сотня стуков, потому что казалось, будто половина проклятого города старается вышибить створку. Я слез с матраса, открыл дверь – чертов домохозяин до того прижимистый, что в ней глазка даже нет. И на меня вдруг взглянули полдюжины уродок, причем все эти девушки, или кто они там такие, смотрели так, словно я украл у них кукол Барби.

– Рей, скажи, что это неправда, – сказала Стефани (в переводе).

– Угу, – сказала лилипутка. – Дал распробовать и отвалил. Так нельзя, у-у-у. Раздразнил, у-у-у.

– Ох, черт возьми, девочки, – сказал я. – Я вынужден выйти в отставку. Это нехорошее дело.

– Да ведь ты всей округе помог. Нам теперь гораздо лучше.

– Мы теперь прямо как леди, – вставил кто-то.

– Ну-ка, слушайте. Я ухожу на покой, а вы, девочки, просто живите собственной жизнью. Вот так.

– Нет, черт возьми, – сказала карлица, но я захлопнул дверь, запер и лег в постель.

Все еще слышен запах духов, общие вопли: «Рей, Рей, РЕЙ!» Не могу заснуть, звезды смеются, луна усмехается. Пришлось натянуть на голову одеяла и покрывала. Все равно слышно, как они выкрикивают мое имя.

Проснулся с тошнотой, как будто перепил, хотя совсем не пил. Ничего нет хуже незаслуженного похмелья. Выходя из дому, пришлось перешагивать через девушек, отключившихся прямо у меня под дверью, спавших вповалку одна на другой, как три бездельника. [1]1
  «Три бездельника» – американский телесериал из 200 короткометражных серий, шедших в 1934–1958 гг. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть]

Я направился к винному магазину Фархада с четвертаками в кармане. Надо как-нибудь – как угодно – выбросить из головы всякие вещи. Может, купить журнал, содовую, даже какой-нибудь солодовый напиток, если на то пошло. Несколько дней я легко относился к спиртному, но дела принимают такой оборот, что не хочется до тридцати доживать. Готов прямо сейчас уйти в отставку, от всего, от самого себя. Хочу уволить свое тело, послать себя укладывать вещички. Мозги возьму с собой во Флориду.

У Фархада думаю: за каким чертом спешить возвращаться домой? Девушки, может быть, еще спят на ступеньках или колотят в дверь, как шайка идиоток. Там я наверняка попаду в ловушку. Посидят в одиночестве пару часов и одумаются. Увидят, где Рей Стиль проводит черту.

Вижу давно знакомый автомат для игры в пинбол. В школьные годы я постоянно играл на углу Седьмой и Одиннадцатой, особенно в совсем дурные дни, когда мама бегала по дому с воплями, с криками, стараясь растоптать паука или выгнать в прихожую. В такие дни я спускал карманную мелочь, четвертак за четвертаком, выуженные из маминой сумочки, пока она лежала, закрыв полотенцем глаза.

Теперь я старше, у меня собственных четвертаков на пятьдесят баксов, заработанных тяжким трудом. Начал бросать, играя игру за игрой. Позвольте доложить, сноровка не пропала. Меняю шарики, кручу циферблаты, осветил автомат, как Четвертого июля. [2]2
  Четвертого июля в США отмечается День независимости.


[Закрыть]С каждой игрой подбираюсь ближе к высшему результату. Выигрываю одну бесплатную партию за другой. Усы старика Фархада зашевелились. Вскоре уже не я плачу автомату – автомат со мной расплачивается бесплатными играми.

Перевалил за миллион, совсем близко к рекорду. Осталось десять четвертаков, но я просто не в силах бороться с собой. Когда дошел до предпоследнего, кто-то толкнул меня прямо на автомат, который чуть не опрокинулся.

Фархад оглянулся:

– Не свали машину.

– Вот именно, обезьянья башка.

Проклятое невезенье – те самые мальчишки вновь меня отыскали. Клянусь, преследуют повсюду, как мухи.

Первый сказал:

– Чуть рекорд не побил.

– Знаю. В этом дело?

Второй сказал:

– Рекорд мой.Вот в чем дело.

– Ну ведь я его еще не побил, можешь не волноваться. У меня остался всего один четвертак.

– Дай сюда, – сказал второй.

– Но…

– Давай, если не хочешь, чтоб было бо-бо, – сказал он, потирая кулак.

Я вытащил из кармана монету и бросил ему на ладонь. Охотно и яйца бы отдал. Они ушли, я остался стоять, глядя на Фархада.

– Можно мне пинту шнапса с корицей?

– На машине больше не играй, – сказал Фархад. – Только для ребятишек. Иди теперь.

Поднимаюсь по лестнице с единственным желанием лечь, погрузиться глубоко в себя, натянуть кожу, плотно застегнуть «молнию» до самого верха. Ноги тяжело топают по ступенькам, я отяжелел под грузом унижений. Топ-топ-топ, раз, два, три, четыре, наверх, открываем…

– Ши шишёл! – взвизгнула Стефани.

Я чуть не упал с лестницы. Начал пятиться, а они потянулись ко мне, сползая-хромая со ступеньки на ступеньку, как вампиры. И запели:

 
Поднимай свой лом,
И вставляй в разъем,
Пошевеливай кругом.
 

На нижней площадке я повернулся, выскочил в дверь и пошел быстрым шагом. Потом перешел на спринт, но они держатся у меня за спиной. Проворные девушки. Вряд ли удастся от них оторваться. К счастью, когда я на бегу задохнулся, они тоже. Ярдах в двадцати позади. Я снова пошел шагом.

 
Мы хорошие, как феи,
И плохие, словно дети.
Лучше старикашки Рея
Нет на белом свете.
 

Дошел до автобусной остановки, и, как по мановению волшебной палочки, подкатил автобус, тот самый, в котором я пытался доехать до банка. Влез в битком набитый салон, куда, однако, просочились и чертовы девки, каким-то манером стиснув его, как губку. И уставились на меня. Вскоре на меня смотрели все прочие пассажиры. Видно, как водитель всматривается в зеркало заднего обзора. Хмуро. Я забеспокоился. Девушки петь перестали, но время от времени то одна, то другая выкрикивала: «Где ты, Рей?», вновь привлекая ко мне всеобщее внимание, включая шофера.

Едем какое-то время. Я стараюсь всех игнорировать, но меня никто не игнорирует. Стою, как в открытом кинотеатре-заезжаловке. Потею, как муха в Национальный Лягушачий День. И чем больше стараюсь, тем неуместнее выгляжу. Наконец, девушки решили меня доконать, снова завели дурацкую песню, пассажиры начали вздыхать и стонать.

Одна завопила:

– Водитель! Водитель!

Тот резко остановил автобус и рявкнул:

– Ну-ка, все вы там, у задней двери, сейчас же выметайтесь! Я сказал, сейчас же.

Девушки вывалились, а я, стоя в самом хвосте, затаился, надеясь, что шофер имел в виду только их.

– И ты тоже, хохмач. Я тебя вижу. Вылезай, а то полицию позову.

Я попытался выйти, да проклятые девки загородили дорогу.

– Прочь, – сказал я, отталкивая всю ораву.

Автобус поехал, девушки рассыпались, как кегли в боулинге. За ними виднеется школа, где меня ударила другая девушка из другого автобуса.

– Я тебе что говорил? – прозвучал низкий голос, суля неприятности.

Я оглянулся. Следовало догадаться.

– Поедешь со мной в участок, – сказал коп. – Вместе с этими… девушками.