Текст книги "Писец. История одного туриста"

Автор книги: Платон Абсурдин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

04

Я проснулся потным и без обязательной эрекции, но зато с мыслью о том, что ещё не искал деньги в печи. Я принял сон за подсказку с небес и поблагодарил добрых богов.

На завтраке я молчал и с завидным нетерпением ждал пока все свалят с долбаной кухни.

Не прошло и часа, как детей отправили-таки в школу, а жена Сэндлера тоже куда-то делась.

Я обшарил печь, но денег не было. Зато я нашёл книгу, которая была завёрнута в тряпку – это была учётная книга моего ростовщика.

Сэндлер умел писать, хоть и с ошибками, и детским почерком он записывал имена клиентов, а напротив них – суммы и даты.

Некоторые имена были перечёркнуты – вероятно, эти клиенты долг уже отдали.

Тут же хранились и расписки в получении ссуды.

Список клиентов Сэндлера был внушительным, а суммы, которые он давал в долг, были немалыми. Если ночные заговорщики просили всего пару сотен на подкуп какого-то государственного деятеля, то в списке встречались и четырёхзначные суммы. Этот Сэндлер знал своё дело, как его ни покрути.

Но я не отчаился и продолжил поиски денег – снова обшарил весь дом, но без ожидаемого результата.

Сэндлер просыпался и пару-тройку раз пытался мне помешать – бормотал что-то обидное и пытался сбить меня с ног, когда я поднимался по лестнице.

Но я уже научился справляться с ним – выражение «Заткнись, скотина», которое я выговаривал с особенной интонацией, было самым эффективным в общении с моим милым Kewpie – Сэндлер тут же затыкался и успокаивался.

В расстроенных чувствах я сел за стол и принялся листать его учётную книгу – хотел найти какой-нибудь просроченный долг и потребовать деньги Сэндлера у обнаглевшего должника.

В дверь постучали, а я взял и открыл её. На пороге стоял чей-то чернокожий слуга в несуразной красной чалме и серьгами в ушах.

– Это от мистера Уотсона, – сказал он и протянул мне небольшой мешочек.

Я принял чудесную посылку, а слуга сел в дорогую карету и уехал.

В кошельке мистера Уотсона было около ста фунтов – я решил, что это долг, который вернули Сэндлеру, и подпрыгнул от удовольствия.

Я проверил свою догадку – в учётной книге я нашёл фамилию Уотсон, которую Сэндлер умудрился вывести с двумя ошибками, зачеркнул Уотсона, но сумма всё же не была достаточной для откупа от добрых заговорщиков, сами понимаете.

И тут меня осенило. Я вспомнил, что когда-то читал книгу про сыщика одного английского автора с двойной фамилией, которую я уже не помню, а приятелем того самого сыщика выступал доктор по фамилии Уотсон. В одном рассказе британца клад был спрятан в пристройке над чердаком. Я подумал, что, возможно, у англичан принято прятать клады под самой крышей и побежал наверх проверить свою чудесную версию.

И что вы думаете? Я оказался правым! На чердаке был оборудован едва заметный лаз – он был закрыт от посторонних глаз старыми и грязными тряпками. Нужно было приставить небольшую лестницу, которая стояла рядом, и залезть по ней в узкий проём. Я так и сделал, как вы, наверное, понимаете.

Наверху была крохотная ниша – перемещаться в ней можно было только стоя на коленях, а в углу стоял небольшой сундучок и был запертым на ключ. Не нужно обладать семи пядями на своём лбу, чтобы понять, что ключ в кармане жилета Сэндлера как раз от этого прекрасного сундука.

Полагаю, вы догадались, что было в том сундучке – он был забит монетами под самую завязку.

Я сиял от счастья – первый раз в своей жизни я почувствовал себя богатым человеком.

Это чувство тут же вскружило мою голову. Если вы когда-нибудь становились внезапным обладателем сокровищ, то вы меня поймёте.

Я перебирал монеты пальцами и представлял, как куплю себе особняк в Лондоне и проживу пять лет в роскоши. Как у меня будут чернокожие слуги с серьгами в ушах, а на обед мне будут подавать жареных фазанов под правильным соусом.

Признаюсь, даже мелькнула мысль о том, что и возвращаться в ресторан к Патриции большой необходимости нету. Но эту постыдную и глупую идею я прикончил сразу и без лишних сантиментов.

Я стал понимать клиентов Каннингема – его аттракцион, как называла бизнес моего патрона Мадам, воистину был самым лучшим – так я думал тогда.

С небес меня спустила добрая жена Сэндлера.

– Джон! – вопила она снизу.

Я поспешил взять горсть монет, рассовать их по карманам и закрыть волшебный сундучок.

Потом я слез по лестнице на чердак и ужаснулся – передо мной стояла наша с Сэндлером супруга.

– Я хочу просить тебя дать мне немного денег. Мне нужно отдать за обучение детей в синагогу, – сказала она.

– А надо платить?

Жена Сэндлера посмотрела на меня как на местного дурачка, но у неё хватило женского ума промолчать.

Я залез в карман, достал несколько фунтов и отдал симпатичной женщине, а она взяла деньги и ушла.

Скорее всего, до того дня она не знала о существовании тайной комнаты выше чердака. Но что было делать теперь?

Я решил проследить за чудесной женой, а заодно подумать как распорядиться моим сокровищем.

Жена Сэндлера быстрым шагом удалялась от дома, но в противоположном от синагоги направлении. Я начал подозревать неладное и ускорился – меня более не смущал вязкий навоз и зловонные нечистоты под ногами – я был взволнован до предела и боялся потерять милую женщину из виду.

Со мной кто-то здоровался, но я был так увлечён погоней, что не отвечал любезным прохожим.

Какой-то человек даже позвал меня издалека, но я лишь махнул ему рукой и продолжил своё преследование.

Несмотря на лёгкую полноту, жена Сэндлера бегала как нубийская газель – я едва поспевал за ней.

Через пару-тройку лондонских кварталов она свернула в подворотню, а затем исчезла за дверями какой-то каупоны.

Я зашёл в пивную напротив и сел за столик у окна. Мне принесли пинту пива в деревянной кружке, но я осушил ту кружку всего за пару глотков – то ли пиво было превосходным, то ли тревожное настроение удручало и ускоряло приятный процесс. Добрый слуга тут же принёс мне вторую кружку.

Через какое-то время из гостиницы вышла жена Сэндлера, но не одна – её спутником был тот самый молодой проситель денег, к которому следовало обращаться не иначе как «милорд».

Этот господин что-то сказал моей жене и едва заметным движением хлопнул её по толстоватой заднице. Женщина улыбнулась и поскакала прочь, а джентльмен вернулся в гостиницу.

Да, как это ни прискорбно, но приходилось признать, что нам с Сэндлером изменяли.

А этот аристократичный подлец – милорд – ещё и брал у нас деньги! Я не испытывал к жене Сэндлера нежных чувств, но меня это неприятное открытие задело-таки, как ни странно.

А тревогу сменила ярость. Представляю, каково было ростовщику! Но он не подавал вида и никак на новость не реагировал. А может, он знал, собака?

Я залпом допил своё пиво и побежал за коварной изменщицей.

Мысли об измене перемешивались со страхом потерять деньги – получалась жуткая смесь, которая побуждала меня к быстрому действию.

Но жену Сэндлера я не догнал, потому что был сбит лошадью и очутился, когда лежал с головой в навозе, или в каком-то другом дерьме – на улицах Лондона оно было в ассортименте.

На мгновение я потерял-таки своё сознание, но виртуозная ругань пьяного извозчика вернула меня к жизни – я не знал, что английский язык позволяет употреблять в речи такие немыслимые обороты. Тот день был богат на открытия, пожалуй.

Я вскочил на ноги своего Kewpie, смахнул дерьмо с лица, оттолкнул извозчика-виртуоза и побежал домой.

Но миссис Сэндлер дома не оказалось.

Я не знал что мне делать: прихватить деньги и бежать куда-нибудь или остаться, выяснить отношения с резвой толстушкой, перепрятать клад, простить долг наглецу-милорду и развестись к чертям собачьим?

Пока я раздумывал, в дверь постучали.

– Кто там? – спросил я.

– Это я, аббат Николсон.

Я отворил дверь. Аббат вошёл и без приглашения сел за стол – англичане тогда не утруждались лишними церемониями, пожалуй.

– Мистер Сэндлер, Вы один?

Я кивнул.

– У Вас неприятности? Вы в каком-то дерьме.

– Попал под лошадь.

– Нужно быть внимательнее, мистер Сэндлер. У Вас всё готово?

Я ответил, что готово, попросил аббата подождать, а сам поднялся в потайную комнату, где стоял заветный сундучок.

Но ключа от сундука в кармане я не нашёл – видимо, он выпал в дерьмо вместе со мной, когда лошадь имела неосторожность наткнуться на меня. Эта новость вывела меня из себя.

Я спустился к аббату и сел напротив доброго священника.

– Я не могу дать Вам деньги сегодня, – сказал я.

– Я Вас не понимаю.

Я повторил.

– Мистер Сэндлер, если Вы думаете, что мы позволим Вам водить нас за носы, то ошибаетесь. Вы обещали сегодня!

– Ваши носы меня не интересуют, аббат! Но давайте всё же отложим до завтра!

– Наше дело не терпит никаких «завтра»! Англия в опасности! И мы вместе с ней! Сэндлер, нам нужны деньги!

Аббат встал на свои ноги, а я на ноги Сэндлера.

Я был на взводе – измена жены ростовщика, валяние в дерьме, потерянный ключ, аббат-вымогатель – всё это действовало самым раздражающим образом.

Я был готовым двинуть мерзавцу в сутане в его морду – мне было не до светских условностей, знаете ли, и гость как-будто это почувствовал.

– Хорошо. Я зайду завтра, – сказал аббат. – Но завтра – крайний срок!

– Да пошёл ты…! – вырвалось у меня.

И он пошёл.

А я подумал, что, возможно, не стоило быть таким резким с аббатом, которого едва знаешь. Тем более, что он представлял какую-то важную и тайную организацию, а Сэндлер был простым ростовщиком с полным сундуком денег, да к тому же евреем.

05

Вскоре вернулась миссис Сэндлер, и в отличие от меня, она пребывала в отличном настроении.

– Скоро вернутся дети – будем ужинать, – сказала она.

Я захотел успокоиться и поговорить с ней после ужина.

Но разговора у нас не получилось – в самый разгар нашей нехитрой трапезы, где-то посередине, в дверь постучали, а скорее, заколотили. Заколотилось и моё сердце.

Жена Сэндлера взяла и открыла дверь.

В дом вошли двое солдат в металлических шлемах во главе с командиром, который отличался от подчинённых широкополой шляпой с большим синим пером.

– Джон Сэндлер? – спросил военный человек.

Мне хотелось сказать правду и ответить «нет», но я почему-то выдавил «да». А может, это сам Сэндлер прохрипел?

– Именем нашего короля Карла Второго, Вы арестованы!

Я не успел возразить – меня выдернули из-за стола и потащили к двери. Я глянул на жену Сэндлера – она молчала, на меня не смотрела и вытирала грязной тряпкой чистый стол.

Мы ехали в чудесной тюремной карете красного цвета с решётками на окнах и жёсткими сидениями, на которых можно было прочувствовать каждый дорожный скрупул.

Я поинтересовался у начальника моей стражи куда меня везут, а тот усмехнулся.

– В Ньюгейт. Куда ещё вас возить, предателей Родины?! – сказал он.

Меня привезли в мрачную тюрьму с оранжевыми стенами и голубыми решётками, обыскали, сняли ремень, опустошили карманы – вытащили все деньги, но я не расстроился.

Потом мне выделили отдельную камеру – она была небольшого размера, но для Сэндлера – в самый раз.

Лунный свет, который поступал-таки через окно, позволял различать предметы, но само окно было таким мелким, что в него не пролез бы даже ребёнок.

Под окном из гнилых досок кое-как была собрана кровать, в которой нельзя было вытянуться даже маломерному Сэндлеру – ноги свешивались к каменному полу.

Солому на кровати, по-видимому, не меняли – она была смята до досок и воняла дерьмом. А рядом с кроватью стоял старый стол, на котором каждый сиделец считал своим долгом нацарапать своё доброе имя.

В углу у двери находилось ведро, куда заключённый мог справить нужду. Оно было ещё новым, но уже протекало.

Всю ночь я пролежал на кровати и думал, потому что спать, как вы, наверное, понимаете, не хотелось. Ведь ещё час назад я считал себя богатым человеком и имел чёткое намерение купить себе большой дом и слуг, а теперь моя судьба встала под большой вопрос.

Я подозревал, что мой арест как-то связан с теми тремя заговорщиками, которые просили у Сэндлера деньги. Денег я им не дал, но их заговор мог быть раскрыт, в конце концов. Тогда, вероятно, арестуют всех. В общем, я понимал, что на усиленное питание и прочие радости счастливой жизни мне рассчитывать не приходилось.

К утру, видимо, я всё же уснул, потому что меня разбудил истошный вопль.

А потом меня привели на допрос к пузатому чиновнику – он сидел за столом и что-то ел из глиняной тарелки – по-моему, фазана. В комнате стоял дурной запах, но толстяка это не смущало ни в малейшей степени – я слышал треск за его чудесными ушами.

Я встал напротив и ждал, пока толстый человек не насытился, наконец.

Чиновник доел, срыгнул и убрал тарелку в свой стол. Затем он достал какие-то бумаги, что-то в них прочитал и посмотрел на меня уже с интересом.

– Джон Сэндлер, Вы арестованы и обвиняетесь в государственной измене, – заключил он.

Кто-то за стеной начал орать, да с такой силой, что заглушал своим криком мои мысли – они сжались в комок и застряли где-то между ушами Сэндлера. Крики были истошными – они усиливали тяжесть тюремной атмосферы.

А толстяк улыбнулся.

– Вы – уважаемый человек, мистер Сэндлер. Вас многие знают и относятся к Вам с почтением, но раз попали в Ньюгейт – не взыщите. Тем более, что Вы – еврей. Сейчас Вы увидите, что случается с теми, кто не желает сотрудничать со следствием и вешает нам на уши лапшу. Но на моих ушах лапша не держится – соскальзывает. Поэтому советую говорить правду и только правду. Возможно, это Вам зачтётся. Правда, в другом мире.

Чиновник перекрестился, а я напрягся.

Толстяк встал на свои ноги, вызвал охранника и они вдвоём повели меня по оранжевому коридору. По холодным стенам стекала чистая вода, но тюрьма, тем не менее, воняла сыростью и гнилью.

Меня привели в большой красивый зал.

На деревянной конструкции, которая напоминала ложе, но с валиками, лежал человек. Он был привязан верёвками, но я узнал-таки в нём аббата Николсона.

– Полагаю, вы знакомы, – сказал толстый тюремщик.

Аббат с ужасом посмотрел на меня.

– Я вижу его впервые! – крикнул Николсон и тут же заплакал.

– Это аббат Николсон, – сказал я.

Аббат отвернулся – вероятно, стыдился своих слёз, а толстяк рассмеялся.

– Аббат. Хе-хе! Его имя Джим Даймонд. Актёришка из театра «Голубой Глобус». Его видела Ваша жена и опознала. Хорошо, что кто-то ещё ходит по театрам! Он, так же как и Вы, обвиняется в государственной измене.

– Я ни в чём не виноват! – завопил Даймонд-Николсон.

– Это покажет следствие, – сказал толстяк. – Что за идеи созрели в ваших тупых головах? А, Даймонд? Театральные людишки обычно трусливы! Что за заговор? Кто ещё входит в вашу преступную труппу?

– Я невиновен! – повторял лже-аббат.

– Тебя видели у Сэндлера. О чём вы говорили? Кто ещё там был?

– Мы пришли попросить немного денег, и только!

– Кто? Назови долбаные имена!

– Стоун и Кейдж.

– Мистер Сэндлер, они просили у Вас деньги?

Я был в затруднении и не знал что ответить доброму тюремщику, а времени на раздумья у меня, как вы понимаете, не было.

– Да, – сказал я.

Иначе я ответить не мог. Или-таки мог?

– А что за маскарад? Почему ты нарядился аббатом, Даймод? Не слышу!

– Так легче убедить еврея. Мы всегда так делали.

– Вы неоднократно просили у него деньги? Я правильно тебя понимаю?

– Да! Да! Да! Мы знали, что Сэндлер ненавидит короля. Мы представлялись важными людьми и просили деньги, чтобы свергнуть Его Величество. Но мы не замышляли ничего дурного! Это была игра! Спектакль! Понимаете?

– Ненавидит короля! – сказал чиновник. – Это замечательно! Вы слышали, Сэндлер? Игра, говоришь? Любишь играть? Сейчас поиграем вместе. Начинайте!

К Даймонду подошёл человек с каменным лицом – это лицо, по-видимому, было изуродовано страшным ударом и мышцы его застыли навсегда.

Каменноликий человек повернул колесо и валики под аббатом пришли в движение – крутились они в разные стороны и растягивали Даймонда как пружину. Послышался хруст, а Даймонд, по какой-то причине, орал как резаный.

Так продолжалось с минуту, пока толстяк не приказал остановить чудесную пытку. Но Даймонд продолжал-таки нарушать тюремный покой своими воплями.

– При ослаблении ему ещё больнее, ничего страшного, – сказал толстяк. – Мистер Сэндлер, Вы видите? Даймонд предпочитает врать. Говорит, что не замышлял ничего плохого. Но ведь у него на роже написано, что он заговорщик.

Толстяк был прав – лицо театрального аббата искажала отвратительная гримаса и оно не внушало доверия. Но и морда толстяка просила кирпича, знаете ли.

Мы оставили беднягу Даймонда – он лишился чувств, а каменноликий человек поливал его водой.

Толстяк снова привёл меня в свой офис.

– Вы понимаете, что Ваше положение незавидное? Вы стали участником заговора против самого короля, а значит – государственным преступником.

– Но он же объяснил, что…

– То что наговорил Даймонд, не будет иметь на суде никакого значения. Есть свидетель заговора. Сегодня мы схватим ещё двоих и распутаем это скверное дело.

Толстяк сплюнул, а я молчал и старался не думать о Патриции и о фазанах.

– Ваша жена показала, что трое заговорщиков были частыми гостями в Вашем доме.

– Моя жена?

– Да, Ваша жена. Вы запрещаете молиться! Вы служите дьяволу?

– Я служу королю и Господу! – вырвалось у меня. – И в синагогу хожу каждую неделю. Я – порядочный иудей.

– Мне плевать на ваши иудейские дела! Мы опустим Вас в ледяную воду на три часа, и если останетесь живым – Вы невиновны. В обратном случае – Ваша вина будет доказана!

Простота англичан всегда меня восхищала и справедливость такого суда, конечно, не вызывала сомнений, но я не хотел искушать судьбу – я взял себя в руки и решил действовать.

– Послушайте, мистер…

– Да. Меня зовут Джонсон.

– Мистер Джонсон, давайте обойдёмся без воды. Я понимаю, что вряд ли смогу искупить вину перед королём и Господом, но я вижу в Вас человека, способного на богоугодные дела. Господь – спаситель заблудших душ. Я грешен. А моя душа блуждает во мраке дьявольского искушения.

– Продолжайте.

– Скажите мне, как христианин иудею, что я могу сделать, чтобы хоть как-то отвести от себя гнев Божий, презрение короля, и смягчить наказание? Как мне снова уверовать и стать на путь истины и благочестия?

Толстяк подошёл ко мне и посмотрел в глаза.

– Мистер Сэндлер, если бы я не служил в Ньюгейте двадцать лет, я бы плюнул Вам в лицо. Но я всякого повидал. Были тут и графы, и виконты, даже иноземные прынцы. Теперь и евреи появились. Многих я лично отправлял на эшафот. Не люблю я это дело, но служба есть служба. Вы меня понимаете?

Я кивнул.

Чиновник подошёл к окну, которое было наполовину закрыто толстыми железными прутьями цвета морской волны. По стене, рядом с окном, полз большой таракан и толстяк показал на него пальцем.

– Вот, даже он больше всего ценит жизнь. Что уж говорить про людей… А тем более евреев.

Джонсон ударил по таракану кулаком и размазал насекомого своим большим пальцем.

– Мгновенная смерть – что может быть лучше? А Вас ждёт повешение, потрошение и четвертование, мистер Сэндлер. Можете гордиться – Вы будете первым иудеем, кому выпала такая честь.

Меня передёрнуло.

– Но отчего не достаточно одного повешения? К чему так усложнять?

– Оттого, что Вы не вор, и не мошенник, и даже не какой-нибудь долбаный убийца. Вы заговорщик, а следовательно – государственный изменник. Вы, евреи, вообще много себе позволяете. Предатель Кромвель позволил вам вернуться, а вы даёте под процент и строите заговоры.

Толстяк задумался.

– Честно говоря, я бы тоже давал под процент, но не могу – я христианином родился и христианином помру.

Я никогда раньше не слышал о такой чудесной казни.

– Кстати, скоро будете иметь удовольствие наблюдать это представление. По приказу короля, все обвиняемые в государственной измене присутствуют на казни своих единомышленников. Казнь двоих из них через три дня. Так что скорого суда не ждите. У Вас будет целых три для того, чтобы подумать как Вы сможете искупить свои грехи. Хорошенько подумать. Потом мы с Вами ещё раз встретимся и поговорим.

Меня отвели в камеру, а следующие три дня я не спал и почти не ел.

Пару-тройку раз просыпался Сэндлер – в тюрьме мне было тяжелее с ним совладать. Полагаю, это из-за нервного напряжения, или из-за чего-нибудь другого.

Я уже начал было сомневаться, что вернусь в долбаный ресторан. Скотина-толстяк поколебал мою уверенность в завтрашнем дне, если вы понимаете, о чём я.

Бесславный конец на чужбине, да ещё таким оригинальным способом! Я тогда подумал, что Патриция не увидит моего позорного провала, а я свалюсь перед ней мёртвым в ресторане – и всё! Такой исход нашей истории показался мне тогда не самым худшим, знаете ли.

06

Через три дня меня посадили в клетку, которая была закреплена на повозке.

Туда же запихнули и троих проходимцев, которые вымогали у Сэндлера деньги – Даймонда с приятелями. Они чувствовали себя не самым лучшим образом, и так же выглядели – мрачный взгляд без огонька, запекшаяся кровь на свежих ранах, изорванная в клочья одежда.

На меня они не реагировали – молчали, иногда постанывали. Вероятно, что эта экскурсия по Лондону была им в тягость.

В сопровождении двух вооружённых всадников нас повезли по городу как диких зверей.

Добрые горожане бранились и сквернословили, то и дело швыряли в нас камни, плевали или окатывали помоями.

Мальчишки лет десяти-пятнадцати устроили интересное состязание – они мочились на ходу и пытались достать нас своими струями. Надо признать, некоторым это удавалось.

В какой-то момент все эти безобразия вывели меня из себя. Но деваться было некуда, и я спросил у кучера когда мы приедем. Тот ответил, что до Тайберна рукой подать, и что дерево скоро начнёт плодоносить. Я ничего не понял, потому что название мне ни о чём не говорило, а садоводством я не интересовался.

Потом мы выехали на лондонскую окраину и остановились в какой-то чудесной деревне.

– А вот и наша трёхногая кобылка, – сказал кучер.

Посреди деревни, на возвышении, стояла треугольная виселица, на которой с комфортом могли разместиться человек двадцать. Это величественное сооружение окружала толпа зевак.

Люди продолжали собираться на площади и через час яблоку было негде упасть – полагаю, сэр Исаак Ньютон провёл бы здесь своё время без пользы.

Нашу повозку подвезли к тому прекрасному «дереву» и наши охранники никого к нам уже не подпускали.

Атмосфера, надо сказать, царила весёлая и непринуждённая. Продавцы эля и булок шныряли в толпе и предлагали выпить и перекусить. Дети бегали друг за другом и прятались в подолах матерей, а мужчины что-то обсуждали и гоготали на всю округу. Англичане – шумный народ, знаете ли.

Не прошло и пары часов, как на высокий помост вышел важный человек и зачитал всем приговор. А приговорили в тот чудесный день ни много, ни мало, а дюжину преступников.

Мужчин решили наказать, в основном, за воровство, а двух женщин признали-таки добрыми ведьмами.

Приговорённых злодеев вывели из толпы – оказалось, что они всё время стояли неподалёку, но я их не замечал, потому что они не отличались от остальных зевак – им даже не связали руки.

Правда, почти все они грустили – лишь один молодой паренёк, по-моему, умалишённый, пытался шутить – я не смеялся, но публика оживилась.

Важный человек спросил у собравшихся, не желает ли кто-нибудь попробовать себя в роли палача.

Я удивился такому чудесному предложению, но желающие нашлись тут же, знаете ли.

Вышла пара-тройка мужчин, один подросток и одна женщина. Угадайте, кто была эта женщина!

Я и сам не поверил своим глазам – это была жена Сэндлера, прилежная домохозяйка, которая может вязать целыми днями и молчать, мать двоих детей, и моя жена, кстати, тоже. К счастью, детей любезного ростовщика я в толпе не заметил.

У ведущего мероприятие мужчины была нелёгкая задача – выбирать на роль палача между женщиной и подростком – мужчин он даже не рассматривал.

Ребёнок, к моему удовольствию, роли палача не получил и разревелся на всю округу, зато жена Сэндлера была в восторге.

Всё происходило как во сне. Я щипал себя и уговаривал проснуться, но я почему-то не просыпался, а шоу продолжалось.

Но проснулся Сэндлер, начал смеяться и орать, что он ни в чём не виноват. Я пытался его успокоить, но не мог.

Меня спас охранник – он с силой приложился дубиной к уху ростовщика и тот мигом заткнулся. Я же взял себя в руки и тут же вернул контроль за своим разумом.

Тем временем помощник ведущего расставил приговорённых по местам – каждый из них получил по деревянному пьедесталу со ступеньками. Они зашли на свои подставки, а ассистент связал им руки и накинул на их шеи петли.

Подоспел священник и прочитал чудесную молитву, от которой зрителей клонило в сон, а сумасшедший паренёк, уже с петлёй на шее, засмеялся, плюнул в священника, но не попал-таки.

Ведущий представления дал, наконец, команду начинать.

Последнего слова приговорённым не дали – для экономии времени, не иначе.

Миссис Сэндлер вышла под аплодисменты восторженной публики – она поклонилась зрителям и тут же выбила ногой подставку у первого мужчины с петлёй на шее. Тот повис и задёргался – вероятно, попытался задержать самый печальный момент своей жизни.

Пара волонтёров повисла на его ногах, а через минуту он перестал сопротивляться своей смерти. Когда на штанах казнённого появилось мокрое пятно, толпа взревела от счастья.

Миссис Сэндлер была великолепным палачом, скажу я вам. Она выбивала подставки, а двое уважаемых горожан повисали на ногах преступников, чтобы повеселить добрую публику.

Висельников подбадривали криками и свистом, и через полчаса вся дюжина болталась на чудесном треугольном «дереве», которое время от времени «плодоносит».

Безумный шутник, единственный из всех висельников, умер с улыбкой на лице. Всё же умирать нужно с улыбкой – и никак иначе.

Зрелище в Тайберне показалось мне тогда отвратительным и недостойным цивилизованного общества. Но с другой стороны, общество мне ничего не обещало и не было обязанным соответствовать моим юношеским идеалам. Люди есть люди, думаю я, и они всегда будут любить развлечения.

В заключении своего выступления, омерзительная миссис Сэндлер подошла к моей клетке, провела рукой по своей нежной белой шее и рассмеялась, а я промолчал и отвернулся.

Она была мне неприятна и казалась выжившей из ума – иной раз люди, в каких-нибудь чудесных обстоятельствах, раскрывают свои самые удивительные качества.

Но представление должно было продолжаться, и во втором акте публике предлагалось повешение, потрошение и четвертование.

На площадь на деревянных салазках, которые были похожи на куски плетёной изгороди, приволокли двух мужчин.

Всадники подгоняли лошадей и те несли во весь опор, а приговорённые к смерти задыхались в пыли, нечистотах и конском навозе.

У «дерева» их отвязали и помогли подняться на помост.

Затем зачитали приговор – имя одного из преступников я запомнил – Харрисон, и он был генералом.

Самообладанию Харрисона можно было позавидовать – он держался молодцом, и в отличие от висельников, ему дали возможность сказать последнее слово. И было слово. И слово это было крепким.

С вашего позволения, я не буду его цитировать, потому что оно выходит за рамки пристойности и может поколебать доверие к правдивости моего повествования.

Вероятно, Харрисон с приятелем напакостили от души, раз их признали виновными в государственной измене. Изменять государству – занятие неблагодарное и опасное для жизни. Если хочется изменить – измени супруге или своему доброму мужу, но не государству. Таков мой добрый совет.

Потом добровольные помощники развели костёр, а перед виселицей поставили деревянную скамью.

Волонтёров на роль палача на этот раз вызывать не стали – характер казни не допускал дилетантского подхода к делу. Потрошить и четвертовать – это вам не подставки ногами выбивать – тут нужна сноровка и выдержка.

На передний план вышел человек в длинном кожаном фартуке. Он был спокойным, и как будто не замечал толпы, – его движения были точными и размеренными – угадывался мастер своего дела, знаете ли.

Палач осмотрел топор и нож, а затем подал знак своим помощникам. Они сняли Харрисона с изгороди, связали ему руки и повесили рядом с казнёнными в первом акте.

Он задёргался, как и прочие до него, а толпа с восторгом наблюдала и аплодировала палачу.

Людей, вероятно, можно понять – ведь не каждый же день вешают целых генералов, да ещё с таким завидным профессионализмом.

Когда Харрисон начал терять сознание, его подхватили, перерезали веревку, раздели до нижнего белья и положили на скамью.

Генерал очнулся, а палач развязал ему руки и воткнул нож в упругое генеральское тело.

Харрисон вскрикнул, а из него полилась красная генеральская кровь.

Палач без суеты и спешки взрезал военному человеку живот и поднял окровавленный нож над своей головой. Зрители ликовали!

Но в этот самый момент, когда восторг публики достиг апогея, генерал приподнялся, что-то сказал, – вероятно, что-то обидное – я не расслышал, и с размаху заехал своей рукой палачу в ухо. Тот не ожидал нечестной игры от бывшего, но всё же военного человека, и растерялся, и даже выронил нож.

Да, Харрисон сыграл против правил, но настоящего мастера не сбить с толку, даже если действовать исподтишка, скажу я вам.

Палач схватил топор и одним ударом отсёк чудесному генералу Харрисону его голову. Это тоже было против правил, потому что, по правилам, голова освобождалась от тела лишь после изъятия внутренностей и отсечения конечностей.

Публика, конечно, простила палачу маленькую вольность, но требовала завершения процедуры, и палач доделал работу без лишних телодвижений и ненужных слов.

Мне был симпатичен этот Харрисон – жаль, что я не был с ним знаком.

Его приятеля разделали по всем установленным правилам – придушили, затем вспороли живот, достали кишки на его глазах, отсекли сначала руки, потом ноги, а потом и голову. Его криков слышно не было – он заглушался рёвом благодарной толпы.

Внутренности казнённых изменников Отечества покидали в костёр, отчего по площади разнёсся запах горелой плоти, а отсечённые части тел рассовали по большим корзинам, погрузили на повозку и увезли.

Я вернулся в тюрьму в подавленном настроении. Мало того, что сам спектакль потряс меня и ужаснул, но мысль о том, что мне тоже придётся покинуть мир под аплодисменты ликующей толпы не давала покоя.

Пускай, думал я, будут резать не моё тело, а тело Сэндлера, и кишки полетят в огонь не мои, но всё же хотелось избежать неприятных ощущений.

Всю ночь я твердил себе, что я должен вернуться в ресторан, что я обязан это сделать во что бы то ни стало, ведь там меня ждали любимая девушка и фазан под любимым соусом. А что может быть прекраснее для молодого ещё человека?