Текст книги "Модести Блейз"

Автор книги: Питер О'Доннел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

От стены до стены тянулся покрытый железом верстак, где стояли большие тиски, тиски поменьше, а также токарный станочек, какими пользуются часовщики. У стеньг Таррант увидел бормашину. Над верстаком висели полки и две секции маленьких деревянных ящичков. На полке у правой стены – набор слесарных инструментов, у левой – принадлежности часовщика. Возле подносика с песком стояла бунзеновская горелка, а на отдельном столике – эмерсоновский микроманипулятор. Справа от Тарранта, на чертежном столе, лежали различные чертежи-эскизы, а также синька какого-то электронного устройства.

Вилли Гарвин аккуратно положил и микрометр, и зажим с деталью и ухмыльнулся Модести.

– Рад видеть тебя, Принцесса. – Он подставил ей высокий табурет и предложил сесть. Затем обернулся к Тарранту и сказал:

– Хелло, сэр Джи! Как ваш департамент?

– Как всегда, испытывает нехватку специалистов, – улыбнулся Таррант, обмениваясь с Вилли рукопожатием. – Модести, наверно, говорила вам, что мне удалось убедить ее оказать мне содействие в одном очень непростом деле.

– При условии, – начала Модести, потом воскликнула: – Вилли, да ты, оказывается, все закончил!

Она взяла маленькую, в четыре дюйма серебряную статуэтку на дюймовом пьедестальчике. Это была обнаженная фигурка – запрокинув голову, чуть откинув руки назад и изогнувшись, девушка словно бежала навстречу ветру. Модести нажала кнопочку на пьедестале, и изо рта фигурки вырвался маленький язычок пламени.

– Вы только полюбуйтесь, сэр Джеральд. Правда, красиво?! – Она взяла лупу и, изучив пьедестал, передала и увеличительное стекло, и статуэтку Тарранту. Тот посмотрел и увидел выгравированную надпись курсивом: «Искренне ваш – Вилли».

– Блестяще, – сказал Таррант и поднял голову. – Я оказался здесь, чтобы пригласить вас проявить некоторые менее утонченные способности, Вилли. Не согласны ли вы принять участие в нашей операции?

Вилли откинулся назад и задумчиво потер подбородок.

– Вы уж не обижайтесь, сэр Джи, – сказал он, – но я знаю, какие у вас дела. Никак не могу вообразить себя с фальшивым носом и запиской для типа в каком-то борделе в Триесте. Ну а как тебе нравится вот это, Принцесса? – вдруг спросил он Модести и выдвинул ящичек. Оттуда он извлек красный замшевый галстук. Узел уже был завязан, а закреплялся он с помощью зажима, который украшал фальшивый, размером с оливку, бриллиант в серебряной оправе.

– Здорово, да?

– Немного ярковато, Вилли-солнышко.

– А зачем скучный галстук? – Вилли хитро улыбнулся. – Там взрывчатка. Хватит, чтобы проделать дырку на месте дверного замка. Взрывается через десять секунд после того, как вынимаешь камень из оправы. Очень легко переносить, и к тому же сзади есть предохранитель…

Вилли заговорил о технических деталях. Таррант вздохнул. Значит, они решили немножко повалять дурака. Ну ладно, на здоровье. Главное, чтобы все пошло на пользу делу. Раз уж его скепсис относительно Вилли так задел Модести, что она даже забыла о своих терзаниях насчет того, что впутывает Вилли в очередную историю, то побочные эффекты придется выдерживать стоически.

– Вернемся к нашим баранам, – сказал он, когда Вилли сделал паузу. – Это не совсем стандартная операция. Модести, впрочем, обязательно…

– Модести сгорает от любопытства, – перебила та Тарранта. – Я-то думала, что я единственная женщина, которой позволен вход в твою мастерскую, но, видать, ошиблась. – Она показала на тюбик с помадой, лежавший на столе, но не коснулась его.

– Мне кажется, милая Модести, – вставил Таррант, – что это еще один сюрпризец.

– Сэр Джи, дружище, вы правы как никогда, – весело ухмыльнулся Вилли, а Таррант чуть поморщился. – Тебе это понравится, Принцесса. – Он снял крышку, повернул кружок внизу, отчего столбик помады высунулся наружу. Вилли провел им по ладони алую черту и сказал: – Это помада как помада, но если сделать еще пару поворотов…

Он снова надел колпачок, перевернул тюбик и покрутил крышку. Раздалось жуткое шипение, и бумаги на столе задрожали. – Пока только сжатый воздух, – пояснил Вилли, – Но можно зарядить и слезоточивым газом. Выводит противника из строя на расстоянии двух шагов. Твой цвет, Принцесса. Успею зарядить по-настоящему до твоего отъезда.

– Хороший подарок, Вилли. Спасибо.

– Есть у вас еще что-нибудь? – кратко осведомился сэр Джеральд, в ответ на что Вилли нахмурился.

– Я работаю еще кое над чем, – сказал он сухо, – но, если не возражаете, давайте перейдем к делу.

– Простите бога ради, – изобразил смущение Таррант. – К делу так к делу. Судя по всему, наш оппонент – Габриэль. Ну что, принимаете участие?

Вилли сел прямо. Шутливое настроение как ветром сдуло.

– Конечно, – сказал он. – С удовольствием. А чем располагает ваш департамент по Габриэлю?

– Увы, немногим. Еще десять дней назад он находился на своей вилле между Каннами и Антибом. Теперь он исчез. Но его яхта стоит в порту Хайфы и готова в любой момент двинуться в путь. Оттуда рукой подать до Бейрута, куда должны прибыть алмазы.

Вилли вопросительно посмотрел на Модести.

– Похоже, план родился на юге Франции, – сказала она. – Там у сэра Джеральда один агент погиб, а второй исчез бесследно.

Вилли кивнул и сказал:

– А теперь они, стало быть, перебрались на передовые позиции, где бы те ни находились. Ну а как насчет Борга, Макуиртера и прочих – на них у вас ничего не имеется, сэр Джи?

– К сожалению, они вообще не значатся в наших досье. Насчет команды Габриэля вы знаете гораздо больше, чем мы.

– Мы знаем сущие пустяки. – Модести закурила сигарету и толкнула портсигар в сторону Вилли. – Действовать придется в районе Канны – Антиб.

– Я так и решил. – Сэр Джеральд сунул руки в карманы и начал медленно прогуливаться по мастерской. – У меня там есть свой человек. Он дело знает.

– Какая у него крыша? – спросила Модести.

– Художник. У него студия в старом квартале Канн. Бегло говорит по-французски. Мать у него американка, полжизни провел в США, но предпочитает Европу. У него двойное гражданство, и, когда надо, он вполне сходит за американца, за британца или француза – причем в первых двух случаях это вполне официально. Я полагаю, Поль Хаган не вызовет у вас нареканий, и вы установите контакт.

– Разумеется. – В словах Модести Тарранту почудилось нечто похожее на иронию. Таррант быстро вскинул голову, полагая, что Модести и Вилли успели обменяться взглядами, но

Модести прилежно изучала кончик своей сигареты, а Вилли невозмутимо смотрел в потолок.

– А Второй отдел знает о его существовании? – осведомилась Модести.

– В том-то все и дело, что знает. Мы используем Хагана совместно. Это не совсем обычное соглашение, но оно тем не менее работает. У меня есть разрешение Рене Вобуа использовать его в этом деле. Вообще-то Хаган любит делать все по-своему, но я направил ему распоряжение подчиняться вам, милая Модести.

– Если он не забудет о вашем указании.

– Мне кажется, вы сделаете все, чтобы у него память работала нормально, Модести. Надеюсь, вы с ним сработаетесь.

– Да. – Модести соскользнула с табурета, аккуратно затушила сигарету в пепельнице и добавила, лукаво покосившись на Тарранта: – Может быть.

Глава 7

Поль Хаган тщательно прицелился и взмахнул рукой. Металлический шар, описав в воздухе дугу, со звоном ударился о шар Перрье, отчего тот отлетел в сторону. Другие игроки одобрительно зашумели.

– Вот и все! – сказал Хаган, собрал шары, пожал руки игрокам и направился к табачной лавке. Там он отдал шары ее владелице, после чего двинулся через оживленный рынок вверх по склону.

Это был худощавый человек лет тридцати восьми. Рост – шесть футов с небольшим; спокойные проницательные глаза. По-английски он говорил с южным акцентом, чуть растягивая слова. У него было две страсти – писать картины и жить рискованно. Мужчины его побаивались. Женщинам, напротив, он очень нравился. Они любили в нем сочетание жесткости и чувствительности, соединение художника и пирата.

Через пять минут он оказался возле двухэтажного дома, где снимал трехкомнатную квартиру на верхнем этаже. Поль стал подниматься по ступенькам, нашаривая в кармане ключ.

Входная дверь вела в большую комнату, где у него была мастерская, – светлая, заставленная холстами. Половина мастерской одновременно служила и столовой. У стены стоял раздвижной овальный стол. Из мастерской в кухню вела дверь, а Дальше шел коридор, из которого можно было попасть в ванную и в обе спальни.

Окинув взглядом мастерскую, Хаган убедился, что в ней царит полный кавардак, но попытка прибраться была бы лишней тратой времени. От перестановки предметов беспорядок не исчезал. Слава богу, там хоть было относительно чисто.

На мольберте у окна был закреплен чистый холст. На этой неделе Хаган собирался начать новую картину. Пока же она росла в нем самом. Но теперь, похоже, воплощение замысла придется отложить, подумал он.

Он взглянул на часы. До встречи еще два часа. Возбуждение, в котором он жил последние тридцать шесть часов, стало стремительно нарастать, и он почувствовал, что у него пересохло в горле.

Он пошел на кухню, извлек из холодильника бутылку кока-колы, открыл ее. Налив в стакан на два пальца водки, он добавил туда кока-колы. Коктейль приятно освежал. Хаган чуть помедлил на пороге. Свежий хлеб, фрукты, в морозильнике полно мяса, есть консервы, молоко, масло, сыр. Вроде бы ничего не забыл.

Он вернулся в мастерскую со стаканом в руке и вдруг остановился как вкопанный. Пустой холст исчез. Вместо него на мольберте стояла картина с изображением обнаженной девушки. Она сидела на кровати, на голубом покрывале. Поза поражала абсолютной естественностью. Она чуть наклонилась, опираясь на вытянутую руку, слегка согнув ноги, полусидя-полулежа. Чуть повернув голову, она смотрела прямо на зрителя. У нее были черные волосы, зачесанные в шиньон. Лицо дышало спокойствием, темные глаза излучали тепло и сообразительность. Тело отличалось упругостью, груди были округлыми и полными. Плечи могли показаться чуть широковатыми для девушки, но вполне гармонировали с фигурой, плавно переходя в длинную гладкую шею. Картина была не окончена. Время от времени Хаган брал кисть и стоял перед холстом, надеясь довести дело до конца, но всякий раз снова откладывал. Левая рука девушки, покоившаяся на бедре, оставалась недописанной.

Главным в картине, тем, что Хаган так хотел передать, было то, что девушка словно и не подозревала о своей наготе. В ее лице не было и намека на смущение – как не было в нем и нахальной беззастенчивости. Ей вообще не приходило в голову обращать внимание на то, одета она или раздета.

Хаган вздохнул, поставил стакан. Затем сказал, по-прежнему глядя на картину:

– Выходи, хватит прятаться.

Из коридора, что вел в спальни, тихо послышался голос:

– Прошу прощения. Ты уж извини, что я появилась до того, как ты завершил работу над картиной, Поль.

Он повернул голову, увидел ее и почувствовал, как прежний пожар разгорается в нем с новой силой. На гостье были белые туфли на низком каблуке, белая блузка и серая юбка – дешевые, но смотрелись отлично; шиньон был кое-как скреплен на макушке. Она выглядела как тысячи француженок, причем не из числа туристок, а местные.

Хаган посмотрел на картину, потом на девушку. На его лице не отразилось никаких эмоций.

– Мне самому стало очень грустно и даже больно, – сказал он, – когда я узнал, что девушку, за которой я ухаживал две недели в Париже, звали не Люсиль Бушье, а Модести Блейз.

– Ну а потом какие же чувства ты испытал? – осведомилась она, пристально глядя на его выразительно очерченное лицо.

– Сейчас скажу. Я чувствовал себя сбитым с толку, жалким как мокрая курица. Это длилось ровно пять минут. Потом я рассмеялся. В прямом смысле слова. И сказал себе: «Ну и что, дружище Хаган? В конце концов, ты же неплохо провел время».

Бесстрастная маска уступила место улыбке. Он явно расслабился, Модести Блейз облегченно вздохнула.

– Значит, никаких обид? – спросила она.

– С моей стороны никаких. Правда, моему боссу было не до смеха. Возможно; ты помнишь, что тогда я работал в организации «Интернэшнл даймонд секьюрити», которая обеспечивала безопасность бриллиантов.

– В этом-то и была вся прелесть, – отозвалась Модести Блейз, и в ее улыбке мелькнуло нечто похожее на извинение. Она взяла его под руку, и они вместе уставились на картину.

– Вся прелесть, – произнес он, глядя на картину. – Тогда ты обеспечивала вывоз партии алмазов из Сьерра-Леоне, и тебе нужно было выведать у меня все насчет наших контрмер. – Хаган взял ее за плечи, повернул к себе лицом и спросил: – Но неужели ничего, кроме этого? Неужели ты только морочила мне голову из-за этих стекляшек?

Она обняла его, взъерошив волосы на затылке, внимательно следя за его взглядом.

– Ну, по крайней мере, сегодня я не провожу никакой контрабанды. Можете обыскать меня, если хотите, начальник.

Он коснулся ее бедер, потом руки медленно скользнули вверх, и, почувствовав под ладонями ее груди, он долго вглядывался ей в глаза, словно пытаясь прочитать, что у нее на уме.

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что сейчас нам придется проделать все самым тщательным образом, мэм, – сказал он. Его голос был тих, но внутри у него все напряглось. – Вынужден просить вас проследовать в помещение для личного досмотра. Вам придется снять все, даже трусики.

– Разумеется, начальник. Главное, чтобы вы остались довольны.

В любви она была на удивление изобретательна и неистощима. Модести пользовалась своим великолепным телом без каких-либо стеснений и ограничений – она радостно отдавала себя, причем с поразительной покорностью – и настоятельно требовала его приказаний. То, как она покорялась и покоряла, наполняло Хагана неизъяснимым ликованием, потрясало его до самых основ.

Он блаженствовал и удивлялся, что эта загадочная поразительная женщина находится рядом с ним, что ее можно осязать, погружаться в нее, уносясь в неизведанные миры.

Потом она тихо лежала у него на плече, положив руку на грудь. Тонкие полоски солнца проникали через жалюзи спальни, золотили ее длинные ноги.

– Таррант, – сказал Хаган и засмеялся. – Господи, он просто рехнулся бы, если бы узнал, каким образом мы приступили к выполнению его задания.

– Мы ещё не вышли на ринг. Пока что мы только выжидаем. – Она тихонько постучала по его груди кулачком. – Может, ты знаешь более удачный способ ожидания?

– Лучшего способа не изобрести. Но только скажи на милость, чего мы ждем?

– Вилли Гарвина.

Хаган сел, удивленно уставясь на нее:

– Он едет сюда?

– Он уже здесь. Мы прилетели ранним рейсом – часа за два до того, как предполагали. Вилли сумел отомкнуть твои запоры. Его сумки в маленькой спальне. А мои вон там, в углу.

Хаган потер лоб и сказал:

– У меня до этого были кое-какие вопросы, ну да теперь я начинаю кое-что понимать.

– Отлично. – Модести потянулась, потом снова откинулась на подушку. Несколько минут она пребывала в состоянии полной расслабленности, затем встала и подошла к одному из чемоданов в углу. Хаган наблюдал за ее движениями, за игрой мускулов и сухожилий глазом художника. Она же подняла чемодан, поставила его на стул, открыла. Хаган тоже встал, надел брюки, рубашку, сунул ноги в коричневые сандалии.

Модести надела белые туфли и голубой нейлоновый халат. Волосы ее свободно падали на плечи, и она выглядела очень юной. Хаган стоял, молча разглядывая ее.

– У тебя в доме есть кофе? – спросила вдруг она.

– Конечно. Хочешь?

– С удовольствием. Через пять минут я буду готова. – Она привстала на цыпочки, поцеловала его и, взяв коричневую сумочку, отправилась в ванную.

Хаган пошел на кухню, поставил кофейник, потом стал молоть кофе в маленькой ручной мельнице. Он выставил две большие чашки. Когда кофе был готов, он взял полные чашки и отнес их через маленькую спальню на балкон, где стояли столик и два стула. С балкона были видны крыши домов ниже по склону, а за ними яхты и катера в гавани. Дальше до горизонта тянулось синее Средиземное море.

Тут вышла Модести, и при виде ее у Поля Хагана защемило сердце. Волосы заколоты на затылке, на лице – ни следа косметики. Она источала свежесть и тепло, словно только испеченный хлеб. Она стояла на балконе, моргала от яркого света, и ей никак нельзя было дать больше двадцати лет. Но тут Хаган вспомнил, зачем она сюда пожаловала, и ему вдруг сделалось не по себе.

– Черный и сладкий, – сказал он, подставляя ей стул. – Кажется, ты любила пить кофе именно так. Если, конечно, я не перепутал тебя с другой.

– Такое с тобой запросто может случиться, – охотно согласилась Модести. – Но поскольку я пью кофе именно так, то все в полном порядке, милый.

Он сел, любуясь ее профилем. Она же смотрела на море.

– В Париже, – сказал он, – девушка, которая пила кофе, как любишь пить его ты, и которая занималась любовью точно так же, как ты, называла себя Люсиль Бушье.

– Исключительно потому, что имя Модести Блейз могло вызвать у тебя подозрения.

– Безусловно. Причем самые серьезные. А Модести Блейз – твое настоящее имя?

– Вполне, – сказала она, следя за чайкой. – Когда у тебя нет имени, приходится его выбирать самой.

Его взгляд упал на линию ее плеч и шеи. Нет, на картине это вышло совершенно не так, надо будет обязательно потом поправить.

– Что-то я тебя не понимаю. Модести Блейз, о которой я слышал, возглавляла знаменитую Сеть. О ней знали все. Почему же вдруг она закрыла дело?

– Добровольная самоликвидация, – вяло отозвалась Модести, давая понять, что тема мало интересует ее. – Когда мне было семнадцать лет, я поставила себе цель – заработать полмиллиона фунтов стерлингов. Цель была достигнута, и я завязала.

– Это одна из тех жизненных задач, которые не прививают в благородном пансионе мисс Мейбл для молодых особ.

– Я начала ставить себе подобные цели еще в детском саду. Это было в лагере в Греции, вскоре после начала войны. Но до этого нам пришлось пару лет поскитаться по Балканам.

– Кому это «нам»?

– Даже не знаю, – пожала она плечами. – Это все теперь в тумане. Как сон, который быстро забывается. Но сколько я себя помню, я всегда жила сама по себе.

– И без имени.

– Меня некому было окликать по имени, поэтому я не знала, что это такое.

– И друзей не было?

– Друзья начали появляться позже. Так, у меня был один добрый друг – старик в лагере для военнопленных в Ираке.

– Далековато от Греции.

– Да, я прошла пешком через всю Турцию.

– Через всю Турцию, – повторил Хаган, глядя на маленькую ступню, болтавшуюся в воздухе, поскольку Модести сидела нога на ногу. – Всего-навсего? Небольшая прогулочка. Но ты познакомилась с тем стариком, и он стал приглядывать за тобой?

– Нет. Скорее, это я за ним приглядывала. В самых разных лагерях для перемещенных лиц. В течение пяти лет. – Ее взгляд сделался отрешенным, в нем появилось нечто похожее на печаль. – Он был еврей и говорил на пяти языках. Профессор философии из Будапешта. Он учил меня по шесть часов в день.

– Чему же он тебя учил?

– Всему. – Она отпила кофе и продолжала: – Сначала мне это страшно не нравилось. Но я делала вид, что слушаю, потому что не хотела обижать его. Это было странно, потому что со всеми остальными я была как камень. – Она покачала головой. – Этот человек знал все, и он умел учить. Но при этом он позволял, чтобы у него из-под носа воровали еду. Без меня он умер бы с голоду.

– Ты была гвардейцем с саблей?

– Ну, я могла запросто пустить в дело топор, хотя главное мое тогдашнее оружие – острые зубы, длинные ногти и маленький ножик. И я знала, где у кого уязвимое место.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Лет двенадцать.

– И ты могла вступить в поединок с мужчиной?

– Ничего особо трудного тут нет, – усмехнулась Модести. – Во-первых, я ничего не боялась. Весь страх успел выгореть за эти годы дотла. А во-вторых, у меня ко всему было правильное отношение.

– То есть?

– Большинство людей довольно легко напугать. Они боятся, что им причинит боль другое существо, даже если оно маленькое, но свирепое. Поэтому они должны сделать над собой определенное усилие, чтобы войти в боевое настроение. Обрати внимание, как заводят себя мужчины. Сначала они обмениваются словесными выпадами, толкают друг друга. Разогреваются.

– Но ты была устроена иначе?

– В какой-то момент забываешь об опасности, только понимаешь, что нельзя мешкать. Надо действовать. Молниеносно. И побыстрее доводить дело до конца. – Она посмотрела на Хагана. – Не буду посвящать тебя в детали. Раз ты работаешь на Тарранта, то должен быть в курсе.

– Кое-что мне известно. Только я как-то об этом не задумывался. В общем, ты была самой настоящей маленькой чертовкой, так?

– Что было, то было. – Она улыбнулась и замолчала, следя за тем, как в гавань входит яхта.

– Рассказывай, – попросил Хаган. – Что же было в промежутке? Между той девочкой в лагере и Модести Блейз, руководившей знаменитой Сетью?

– История выйдет слишком длинная, – ответила Модести. – Всего не расскажешь. – Посмотрев на часы, она спросила: – Что тебе сообщил об операции Таррант?

– Все – и почти ничего. – Поль изобразил на лице тщательно отрепетированную улыбку. – Он подчеркнул, что тут приказываешь ты.

– Да, – спокойно сказала Модести, допивая кофе. – Я хотела, чтобы он довел это до твоего сознания.

Хаган напрягся. За последние несколько секунд в Модести произошла незаметная перемена – она вдруг сделалась жесткой и непреклонной. Это плохо сочеталось с маленькой ступней в белой туфельке, с гладкой длинной ногой, с теплым телом, голубым халатом. Хагану вовсе не понравилась такая метаморфоза.

– Последний раз из женщин я слушался разве что мисс Пик, – сообщил он без тени улыбки, а когда увидел вопросительный взгляд Модести, пояснил: – Мисс Пик работала воспитательницей в детском саду. Мне тогда было шесть лет, и я вроде бы неплохо ей подчинялся. Но с тех пор слишком много воды утекло, и я утратил эту привычку.

– Жаль, – сказала Модести. – В нашем деле никак нельзя терять полезные навыки.

Поль кивнул головой в сторону спальни и сказал:

– Там ты не отдавала приказы.

– Так то там! И без приказов все было отлично. Но теперь мы уже не в мягкой постели. – Она окинула взглядом город и тонувшее в дымке море. – Теперь мы играем в моем дворе и моим мячиком. Если не хочешь играть по моим правилам, то выходи из игры, Поль. – В ее словах не было никакого нажима или вызова. Только констатация факта.

Хаган сидел неподвижно, ожидая, когда в нем уляжется буря протеста. Его так и подмывало схватить ее, положить на колено, и, задрав голубой халат, лупить ее ладонью по голой заднице, наслаждаясь воплями и криками. Он прекрасно понимал, что это конечно же атавистический импульс, реакция на уязвленное мужское самолюбие, и цивилизованная часть его «я» выказывала неодобрение.

– Не создавай мне проблем, дорогой, – тихо попросила Модести. – Пожалуйста, не надо.

– Попробую. Каков будет приказ номер один?

– Пока никакого. Просто я хотела бы послушать, что ты обо всем этом думаешь.

– Что я думаю, – повторил он и сокрушенно пожал плечами. – Трудно… очень трудно. Пока я так и не учуял след Габриэля. Я даже толком не знаю, откуда начинать.

– Но мы уже начали, – напомнила она. – Ты еще не видел Вилли Гарвина. Вы не знакомы?

– Я слышал о нем. Говорят, он очень хорош в своем деле. Иначе и быть не может, раз он был твоей правой рукой. – Хаган поймал себя на том, что в последнюю фразу вкралась насмешка, и внутренне выругался, но Модести и виду не подала, что заметила это.

– Да, – согласилась она. – Вилли очень хорош. Я послала его выяснить, где Пако.

– Пако? – переспросил Хаган, потирая подбородок. – Прости, я не так здорово ориентируюсь в криминальной среде. – Он замялся, чувствуя, что это признание только подтверждало ее правоту. Впрочем, она и тут сделала вид, что не обратила внимания на его промах. – Не тот ли это Пако, который когда-то контролировал от твоего имени эти края?

– Да, он руководил нашими операциями от Перпиньяна до Ментона. Севернее Авиньона он не работал. Когда я отошла от дел, то отдала ему этот район. Габриэль же начал действовать именно отсюда. Если это так, то Пако должен что-то про это знать.

– Он будет готов поделиться сведениями?

– Вот разыщем его и все узнаем. – Модести встала, подошла к краю балкона. – Пако любит оставаться в тени. Но у Вилли есть женщина. В общем, Вилли должен ее посетить.

– Она близка с Пако?

– Николь близка с ним настолько, насколько женщина бывает близка с мужчиной. И не потому, что она поет в одном из его ночных кабаков. Хотя голосок у нее действительно неплохой.

– Если Николь – его женщина, неужели она что-то скажет? Я как-то раз помогла ей выпутаться из одного очень неприятного дела, и она осталась мне признательна. Впрочем, и без этого она будет откровенна с Вилли. Да, конечно, Пако дает ей кусок хлеба с маслом, но она просто помешана на Вилли.

– Настолько, чтобы откровенничать с ним насчет Пако?

– Ее откровенность с Вилли не знает границ. – На лице Модести ослепительно сверкнула улыбка. – Но Вилли – джентльмен и не станет торопить ее с признаниями…

– Господи, ну и денек! – развел руками Хаган. – Все занимаются исключительно этим самым…

– Ничего, вскоре у нас появятся и другие заботы, – успокоила его Модести. Она извлекла из кармана халата пачку «Голуаза» и сказала: – Вот выкурю сигарету и буду одеваться. Огонька не найдется?

Хаган похлопал себя по карманам и встал.

– Оставил зажигалку на кухне, – сообщил он. – Подожди, я сейчас.

Оказавшись в комнате, он посмотрел на Модести через открытую балконную дверь. Теперь он увидел ее всю целиком, в профиль, и художник в нем снова дал о себе знать, сосредоточился на игре красок, на композиции. Теплый ветерок играл прядью ее черных волос, и она подняла руку, чтобы привести в порядок свою прическу. Ему захотелось крикнуть ей застыть, не менять позы, пока он не сбегает за альбомом.

Модести повернула голову и с удивлением посмотрела на него.

– Что случилось, Поль? – спросила она.

– Ничего… Сейчас принесу зажигалку.

Он прошел через маленькую спальню, через мастерскую и оказался на кухне. Когда он нашел зажигалку, раздался звонок в дверь.

«Это мистер Гарвин, – подумал Поль Хаган. – Интересно, должен ли я слушаться и его?»

Он открыл дверь, и на него уставилось дуло пистолета. Его держал темноволосый коренастый человек в черном пиджаке, светло-серой рубашке и красном галстуке. На нем также была черная мохеровая шляпа с яркой цветной лентой, и черные ботинки с узкими носами. Лицо у субъекта было квадратное, с маленькими глазами. В руке он сжимал «беретту-бригадир».

Прежде чем Хаган успел что-то сообразить, его мозг зарегистрировал все эти детали, словно объектив фотоаппарата. Затем Поль почувствовал болезненные спазмы в животе – его охватил приступ злости. Злости на себя самого. Последний час он думал не мозгами, а плотью. Модести тоже предавалась чувственным удовольствиям, но она мгновенно переключилась на другой режим, когда, лениво, словно кошка, потянулась и встала с постели. Он же теперь смотрел в лицо смерти именно потому, что продолжал возвращаться памятью к тем упоительным моментам, когда их тела переплелись в экстазе…

Зная, что один из агентов Тарранта погиб, а другой пропал без вести, зная, что они приступили к выполнению важного задания, он, Поль Хаган, открыл дверь, забыв о тех предосторожностях, о которых памятует даже новичок.

Отличное начало, подумал он, но потом выбросил из головы все, кроме человека с пистолетом. Тот выставил палец, приказывая ему отступить в комнату. Хаган подчинился и стал пятиться, не поднимая рук. Человек переступил через порог и закрыл за собой дверь, по-прежнему держа Хагана на прицеле.

Хаган продолжал изображать потрясение, но мозги его лихорадочно работали. Если он крикнет, это предупредит Модести об опасности. С другой стороны, это предупредит незваного гостя о том, что она здесь, хотя не исключено, что он об этом не подозревает. При Модести нет оружия, так что от его крика толку будет мало. Но если он затеет разговор, возможно, она смекнет, что к чему. Незнакомец поднял свободную руку и жестом велел Хагану повернуться к нему спиной. В то же время он чуть переместил пистолет, готовясь, похоже, ударить им Хагана по голове.

«Доигрался», – мрачно подумал Хаган и, повернувшись, резким движением руки попытался выбить пистолет и ухватить черного человека за запястье. Но тот, судя по всему, именно этого и ждал. Хаган успел заметить улыбку на полных губах негодяя: его выпад был легко блокирован, после чего он получил страшный удар пистолетом по голове. В глазах все поплыло, и последнее, что Поль увидел, была циновка на полу, куда он рухнул.

Сделав над собой невероятное усилие, Хаган попытался крикнуть, но связи между мозгом и мускулами оказались нарушены. Проваливаясь в черноту, он успел почувствовать, как ему связывают руки.

Модести стояла на балконе, смотрела на гавань и мяла в пальцах незажженную сигарету. Она вдруг заволновалась, почему так долго нет Поля. За его удивительно чувствительной натурой художника, что, кстати, делало его таким отличным любовником, скрывалась стальная оболочка воина. Она вдруг подумала, не помешает ли его мужская гордыня их дальнейшей работе. Такое задание нельзя выполнять без железной дисциплины и единоначалия. Поль вряд ли был готов тут с ней спорить. Но независимо от того, что говорил Таррант, он, скорее всего, захочет все делать по-своему. Тот час, что они провели вместе, никак не улучшил общее положение дел. То, что она отдалась ему в постели, возможно, лишь способствовало возникновению в нем покровительственного к ней отношения.

Модести понимала, что, возможно, ей вообще не следовало оказываться с ним в постели. Впрочем, во-первых, это произошло как бы само собой, а во-вторых, доставило им обоим массу удовольствия. Так что сокрушаться было не о чем. С незажженной сигаретой в руке Модести прошла через маленькую спальню, где находились вещи Вилли, и оказалась в коротком коридорчике.

– Поль, ты не одобряешь курящих женщин? – весело крикнула она и тотчас же увидела его лежащим на полу, в дальнем конце просторной мастерской. На голове алело пятно, а руки были связаны за спиной куском сизаля. Она сразу узнала человека, который стоял на колене рядом с Полем и смотрел на нее.

– Привет, Диди, – сказала она, продолжая как ни в чем не бывало приближаться к нему. Если бы противник был менее проворным, она оказалась бы настолько близко, что можно было бы попытаться ударить его ногой, но Диди был малый не промах. Как только она появилась в комнате, он одной рукой нацелил на нее пистолет, а второй прижал нож, которым резал сизаль, к сонной артерии Поля Хагана.