Текст книги "Хороший год"

Автор книги: Питер Мейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ГЛАВА 3

После утренней пробежки Макс открыл воду в душе на полную мощь и, чувствуя, как горячие струи лупят по особо чувствительному после попойки черепу, принялся перебирать события последних суток. Все к лучшему, одеваясь, решил он; ему повезло, и повезло крупно. Отправившись пешком в Найтсбридж выпить чашечку кофе, он неожиданно для себя заметил, что насвистывает "Марсельезу".

День выдался серенький, но без дождя, и Макс сел за один из столиков, вынесенных на тротуар, – очередная попытка лондонских рестораторов хотя бы летом воспроизвести шарм парижских кафе. Посетители вокруг бормотали что-то в мобильные телефоны, перебирали документы, поглядывая на часы, боясь опоздать на работу. А Максу вся эта суета больше ни к чему! Его охватила такая острая радость, что он даже чуточку устыдился. Сегодня всего и дел, что получить деньги по чеку, договориться с notaire[11]11
  Нотариус (фр. ).


[Закрыть] о своем визите и заказать билет.

Прежде всего – notaire. В Англии сейчас половина девятого, во Франции половина десятого; контора должна быть открыта. Макс достал закапанное кальвадосом письмо и, разглаживая его на столе, стал внутренне готовиться к разговору на французском. Он уж и не помнит, когда последний раз проходил эту пытку. Не трусь, убеждал он себя, набирая номер, дело нехитрое, вроде езды на велосипеде: раз научившись, не забудешь никогда. И все равно, услышав сквозь помехи металлический женский голос, недовольно бросивший "Алло?", он ответил не сразу. Как водится у французов, интонация была такая, будто он выбрал крайне неудачное время для звонка.

Однако, стоило Максу объяснить, что он племянник Генри Скиннера и наследник всей его собственности, голос, принадлежавший, как выяснилось, секретарше мэтра Озе, заметно потеплел. Хотя разговор несколько раз прерывался – секретарше требовалось посоветоваться, скорее всего, с самим нотариусом, – в конце концов они договорились, что Макс может приехать в контору завтра после двенадцати. Он допил кофе и отправился искать ближайшее бюро путешествий.

– Компания "Эр Франс", до Марселя? – девица в турагентстве не соизволила даже проверить информацию по компьютеру. – Вынуждена вас огорчить, сэр. "Эр Франс" больше не совершает прямых рейсов из Лондона до Марселя. Могу взглянуть, как обстоят дела с "Бритиш эруэйз".

С тех пор как одна авиакомпания потеряла его чемодан и безосновательно обвинила в том, что он якобы не ту бирку наклеил на свой багаж, Макс возненавидел всех авиаперевозчиков. Чемодан ему несколько дней спустя вернули; он был расплющен и явно побывал под колесами – об этом свидетельствовали следы шин. Однако ни извинений, ни компенсации за ущерб не последовало. Если бы Макс так не торопился в Прованс, он поехал бы на поезде.

Выяснилось, что на прямые рейсы все билеты уже проданы; пришлось согласиться на перелет до Парижа, где он сможет сразу пересесть на другой самолет и к обеду будет в Марселе. С билетом в кармане Макс забежал в свой банк, а остальную часть дня посвятил хозяйственным делам, поскольку уезжал он из Англии, видимо, надолго.

Вечером, когда все было сделано и вещи уложены, он вылил в стакан остатки водки и устремил взгляд за окно, где сквозь сгущающуюся тьму не пробивался ни единый отблеск заката. Приятное волнение и предвкушение удовольствия нарастали. Завтра он увидит солнце и будет спать в незнакомой кровати – не исключено, даже в своей собственной незнакомой кровати, если, конечно, не возникнут трудности с получением наследства. От возможностей, которые сулила новая жизнь, слегка кружилась голова. Макс записал на автоответчике новое сообщение: "Уехал во Францию. Приеду через полгода. Вероятно".

Аэропорт Хитроу, как всегда битком набитый пассажирами, наводил тоску; над Парижем небо затянули тяжелые тучи. Лишь когда navette[12]12
  Самолет, совершающий челночные рейсы (фр. ).


[Закрыть] "Эр Франс" миновал Сент-Этьен, небо очистилось и на много миль вокруг засияло яркой, как на открытках, синевой. В Марселе Макс из аэропорта направился в службу проката машин и тут же с удовольствием окунулся в густой полдневный зной. Таксисты в темных очках и рубашках с коротким рукавом отсиживались в тени своих машин, разглядывая девушек в открытых летних платьях. Легкий ветерок донес запах дизельного топлива, который всегда навевал Максу воспоминания о Франции; ослепительно яркое солнце четко высвечивало каждую складку, каждый выступ в известняковых скалах позади аэропорта. Оптимальный свет для художников. Максу его лондонский костюм показался тусклым и чересчур плотным – явно не по погоде.

Взятый напрокат маленький "рено" катил в сторону Люберона; пейзаж вокруг был нов и одновременно знаком, напоминая Максу о школьных летних каникулах: его сразу же отправляли во Францию, где дядя Генри встречал его в аэропорту и вез к себе. Свернув с седьмой автомагистрали, он поехал по узкой извилистой дороге через сосновые и дубовые рощи; в открытое окно бил теплый ветерок, из радиоприемника медовый голос Патрика Брюэля томно нашептывал: "Parlez-moi d'amour"[13]13
  "Говорите мне о любви" (фр.).


[Закрыть].

Однако мысли об amour вскоре вытеснило острое желание облегчиться. Макс съехал на обочину, припарковался рядом с запыленным белым "пежо" и ринулся в кусты. Там, как выяснилось, уже расположился по той же надобности водитель "пежо"; мужчины с пониманием по-приятельски кивнули друг другу.

Спустя некоторое время Макс нарушил молчание:

– Славный денек. Солнышко чудесное.

– C'est normal[14]14
  Обычное дело (фр. ).


[Закрыть].

– В моих краях это редкость.

Собеседник пожал плечами, застегнул молнию, закурил сигарету, кивнул на прощанье Максу и направился к своей машине, а Макс предался размышлениям о на диво беспечном отношении французов к естественным отправлениям. Невозможно себе представить подобное в Англии, где-нибудь на окольной дорожке близ Кингстона. Там если человек и решится на столь отчаянный шаг, то совершать он его будет тайком, виновато косясь через плечо, в жутком смущении и страхе: а вдруг сюда завернет случайная полицейская машина? Тогда бедняге не миновать ареста за непристойное поведение.

Он проехал по мосту через Дюранс; на картах Дюранс числится рекой, но из-за ранней летней засухи она обмелела и превратилась в мутный ручеек. Дальше начинался департамент Воклюз, а прямо по курсу показался Люберон – цепь невысоких округлых холмов, очень уютных с виду благодаря густым зарослям вечнозеленого карликового дуба. Этот фотогеничный горный кряж уничижительно называли живописными горами. Действительно, издали они были даже чересчур красивы. Но Макс, не забывший своих мальчишеских походов и приключений, знал, что склоны там куда круче и выше, чем кажется, а скалистый грунт под дубовыми зарослями режет ноги не хуже коралловых рифов, так что лазать по этим горам нелегко.

Свернув с главной дороги и следуя указателям, он направился в Сен-Пон. Интересно, сильно ли изменился поселок с той поры, когда он был там последний раз? Навряд ли. Эти пологие отроги Люберона, у подножия которых лежит деревушка, не входят в число элитных районов департамента. И в отличие от сверхмодных деревень – таких как Горд, Менерб, Бонньё, Руссильон, Лакот – Сен-Пон не может претендовать на почетное звание village perché[15]15
  Деревня на возвышенности (фр. ).


[Закрыть], поскольку построен был не на вершине холма, а на равнине. Быть может, именно это обстоятельство благотворно сказалось на нраве местных жителей: в округе они славятся бо́льшим дружелюбием и радушием, чем их соседи, живущие севернее, на высоких утесах, и в прошлые времена веками враждовавшие друг с другом.

Красивая, обсаженная платанами дорога вела прямо в деревню. Если верить легендам, эти платаны, как и все прочие в Провансе, насадил Наполеон, чтобы укрыть от солнца проходившую здесь армию. Как при такой одержимости зелеными насаждениями он находил время для войн – или хотя бы для Жозефины, – история умалчивает.

Макс поставил машину в тенек и отправился на центральную площадь. Все было таким, как ему помнилось: кафе, табачная лавка, мэрия и фонтан. Единственное новшество – ресторанчик; в тени больших зонтов не спеша ели люди; ни единого свободного столика. Что же там было раньше? Наверно, деревенская парикмахерская. В голове всплыла смутная картинка: его стрижет крупная надушенная женщина, ее объемистый бюст либо упирается ему в ухо, либо маячит перед глазами, воспламеняя воображение подростка.

От сквера отходили тенистые, узкие, не шире коридора, улочки. Макс заметил вывески над дверями булочной и лавки мясника, а дальше, на углу, – облезлый указатель со стрелкой, над которой он разобрал заветное слово Notaire. Макс взглянул на часы; до назначенной встречи еще полчаса, которые надо где-то убить. Солнце палило немилосердно. Мучимый жаждой, Макс зашел в кафе, приветственно кивнув компании престарелых картежников; те прервали игру и уставились на облаченного в костюм чужака. Макс заказал pastis[16]16
  Анисовый ликер (фр. ).


[Закрыть].

Женщина за стойкой махнула рукой в сторону уставленной бутылками полки:

– Lequel?[17]17
  Который? (фр. )


[Закрыть] Ricard? Casanis? Bardouin? Janot? Pernod?

Макс пожал плечами, и она понимающе улыбнулась:

– Alors, un Ricard[18]18
  Тогда "рикар" (фр. ).


[Закрыть].

Налив в стакан щедрую порцию, она поставила его на оцинкованную, в царапинах и вмятинках стойку, рядом с кувшином, покрытым капельками влаги. Макс добавил в стакан воды и направился к столику на террасе, где к нему присоединилась местная собака. Она положила голову Максу на колено и уставилась на него большими и выразительными – как у Чарли – карими глазами.

Макс сделал первый глоток мутной беловатой жидкости: напиток был крепкий, освежающий, с резковатым вкусом анисового семени. Чудеса: изредка он заказывает его в Лондоне, но здесь он почему-то куда вкуснее. Конечно, сказывается жара, в такое пекло "рикар" – самое подходящее питье. Но и обстановка имеет значение. Пастис особенно вкусен, когда рядом щелкают, ударяясь друг о друга, boules[19]19
  Шары (фр. ).


[Закрыть] и слышится французская речь. А было бы еще вкуснее, подумал Макс, если бы не костюм и не носки на ногах. Он достал письмо notaire и еще раз пробежал его глазами; вспомнились слова Чарли: "новая жизнь... считай, ты напал на золотую жилу... за бутиковыми винами будущее". Макс поднял стакан и выпил за будущее.

По другую сторону площади последние посетители ресторанчика не без опаски выходили под палящее солнце, поспешно нацепляли темные очки и неторопливо, вразвалочку, как положено после обеда, отправлялись по делам. Один определенно зажиточный пузан с недокуренной сигарой в зубах свернул в улочку, которая вела к конторе нотариуса. Может быть, он и есть notaire? Макс допил пастис и встал из-за стола. Пора вступать в наследство.

Контора оказалась в самом конце улочки, на краю деревни, дальше начинались виноградники. Дом нотариуса был небольшой, окна от жары закрыты ставнями, на входной двери медная дощечка. Макс нажал на кнопку звонка.

– Oui?[20]20
  Да? (фр. )


[Закрыть] – раздался из домофона знакомый металлический голос, явно раздраженный нарушением распорядка дня.

Макс представился, замок щелкнул, и он вошел в контору – знакомиться с обладательницей голоса.

За большим старомодным, заваленным папками письменным столом сидела средних лет женщина в мелких кудельках перманента, модного в дни молодости ее матери. Изобразив подобие улыбки, она махнула рукой в угол комнаты, где стояли два стула с жесткими спинками:

– Мэтр Озе скоро освободится.

И вновь углубилась в бумаги.

Со стоявшего рядом столика Макс взял журнал "Кукушка" – полугодовой давности, с обтрепанными уголками. Твердо следуя редакционной политике, все внимание журнал уделял похождениям постоянных своих героев: монакской принцессы Стефани, последней (на данный момент) голливудской знаменитости, сыну Жан-Поля Бельмондо, принцу Уильяму, Джонни Холлидею. Влюбились они или уже разлюбили, значения не имело; главное, что любое событие их жизни наверняка вызовет острый интерес у ожидающих приема посетителей.

Макс углубился было в эксклюзивное интервью с лучшим пластическим хирургом Бразилии, но его отвлекли громкие сердитые голоса, доносившиеся из-за закрытой двери, где, по его предположениям, находился кабинет мэтра Озе. Наконец кто-то возмущенно крякнул, дверь распахнулась, и, громко топая, из кабинета вышел дюжий мужчина с пропеченным на солнце крестьянским лицом; с порога он злобно зыркнул на Макса. Секретарша и глаз не подняла от бумаг. Лицо сердитого посетителя показалось Максу смутно знакомым, но где он мог его видеть прежде, Макс понятия не имел и решил продолжить чтение; судя по интервью, бразильский хирург добился потрясающих успехов в подтягивании ягодиц.

Несколько секунд спустя послышался стук каблуков по кафельным плиткам пола, и в дверях, приветливо улыбаясь, возник мэтр Озе.

– Месье Скиннер? Очень рада познакомиться. Не зайдете ли в кабинет?

От изумления Макс на миг онемел. Затем встал и пожал протянутую руку. Вопреки своему официальному мужскому званию, мэтр Озе оказался молодой стройной женщиной с оливковой кожей и густыми блестящими, рыжими, будто окрашенными хной, волосами – такие видишь только во Франции. Ее жакет с юбкой неплохо смотрелись бы даже в Париже, а элегантные ножки были обуты в не менее элегантные туфельки на высоких каблуках.

– Месье Скиннер? – ее, очевидно, забавляло его беспредельное удивление. – Что-то не так?

Макс замотал головой и пробормотал, что ни разу не видал своего английского адвоката, мистера Чэпмена, в туфлях на высоких каблуках, после чего проследовал в кабинет. В отличие от приемной со скудной и довольно обшарпанной мебелью, кабинет мэтра Озе походил на хозяйку: элегантный, современный, в бежево-коричневых тонах. На письменном столе – ничего, кроме ноутбука, блокнота, вазы с пионами и хрустального стакана с целым букетом ручек "монблан".

– Будьте добры, представьте какой-нибудь документ, удостоверяющий вашу личность, – попросила она и с улыбкой добавила: – Чистая формальность.

Макс протянул ей паспорт. Надев очки, она сопоставила фотографию с сидящим напротив оригиналом и покачала головой:

– Эти снимки редко нам льстят, правда? Почему, хотела бы я знать?

Легким движением пальцев она подтолкнула паспорт к Максу и достала из выдвижного ящика связку больших старинных ключей на бечевке.

Затем мэтр Озе принялась перебирать документы в папке с его фамилией, зачитывая отрывки из разнообразных бумаг. Макс слушал краем уха, юридические тонкости его не занимали: пользуясь тем, что мэтр сидела опустив голову, он увлеченно ее разглядывал. Она слегка наклонилась к столу, и шелковая блузка чуть приоткрыла ложбинку на груди; смуглая кожа южанки прямо-таки светится; волосы – чудо; ногти на изящных ручках некрашеные; обручального кольца нет. Может быть, судьба его и впрямь делает поворот к лучшему? Макс стал мысленно подыскивать повод для другой, не столь деловой встречи.

– ...Таким образом, сейчас вам незачем волноваться насчет налога на имущество. Срок оплаты наступит лишь в ноябре. – Она закрыла папку и отодвинула ее от себя вместе с ключами. – Voilà[21]21
  Вот и все (фр. ).


[Закрыть].

Потянувшись к блокноту, она что-то туда записала и вдруг слегка надула губы, словно подчеркивая тяготы жизни notaire:

– К сожалению, дела о наследстве часто весьма запутанны. – Она взглянула на Макса поверх очков и грациозно наклонила голову. – Один такой путаник как раз уходил от меня, когда вы сидели в приемной; вы, наверно, его заметили.

В памяти Макса всплыло хмурое крестьянское лицо.

– Вид у него был не слишком довольный. Кто это?

– Клод Руссель. Он работал у вашего дядюшки.

Вот теперь Макс вспомнил. Это же Рассел, только с годами постаревший, огрузневший, полысевший и потрепанный жизнью, но, безусловно, тот же самый человек, которого он пару раз видел в дядином доме.

– Что его так расстроило?

Мэтр Озе посмотрела на часы с браслеткой из тонких золотых пластин.

– Объяснить это довольно сложно, сегодня у меня слишком мало времени...

Макс радостно вскинул руку:

– Мне пришла в голову чудесная мысль...

Она молча, с легкой улыбкой глядела на него.

– Завтра. Пообедаем вместе. Даже notaire необходимо обедать, правда?

Она сняла очки. На мгновение заколебалась, потом повела плечом:

– Да, notaire действительно необходимо обедать.

Макс встал и склонил голову в нынешнем, укороченном варианте поклона.

– Тогда до завтра, – сказал он и повернулся к двери.

– Месье Скиннер! – окликнула она. – Не забудьте ваши ключи.

Макс взял ключи и папку с документами. По дороге к выходу он на минутку остановился у стола секретарши:

– Надеюсь, вас ждет сегодня поистине замечательный вечер. Шампанское и танцы.

Та глянула на него и утвердительно кивнула:

– Конечно, месье.

Макс, насвистывая, вышел из нотариальной конторы. Секретарша проводила его глазами. Молодые люди часто ведут себя подобным образом после первой встречи с мэтром Озе.

ГЛАВА 4

Макс выехал из деревни и направил машину к дому дяди; каждый поворот будил новые воспоминания. Придорожные кюветы по-прежнему были глубокими и заросшими зеленью, как и в ту пору, когда дядя Генри посылал по утрам маленького Макса на ветхом велосипеде к булочнику – с напутствием: если он сумеет привезти круассаны еще теплыми, его ждет награда в пять франков. Макс гнал во всю мочь, бешено крутя педали в надежде побить собственный предыдущий рекорд и положить еще один пятифранковик в старую банку из-под горчицы, хранившуюся у кровати. Пустая в начале каникул банка к концу заполнялась и, к великому удовольствию маленького Макса, заметно тяжелела. Так он впервые изведал, что такое собственное богатство.

Он притормозил перед выщербленными каменными столбами, за два века почти почерневшими от ненастья. От них к дому вела грунтовая дорога. Выбитое в камне название "Ле-Грифон"[22]22
  Грифон, сказочное чудовище (фр. ).


[Закрыть] было едва различимо: за долгие годы борьбы со стихиями буквы затянуло мягким пушистым лишайником.

Проехав дальше мимо стройных рядов аккуратно обрезанных виноградных лоз, Макс поставил машину под огромным платаном, посаженным еще до Наполеона. Его раскидистая крона затеняла всю длинную южную стену bastide. В отличие от ухоженного виноградника сад был заброшен, так же как и сам дом. Своим убогим видом он напоминал знатную даму, на лице которой начал трескаться и осыпаться густой слой грима. Нарядный фасад нуждался в срочном обновлении, закрытые ставни годами не видели краски, вспучившийся темно-зеленый лак на парадной двери стал облетать хлопьями. Во дворе сквозь слой гравия энергично пробивались сорняки, в квадратном каменном bassin[23]23
  Бассейн (фр. ).


[Закрыть] скопилась густая мутная жидкость, в которой отчаянно боролись за жизнь водяные лилии. Над головой в ветвях платана ссорились голуби.

Довольно грустное зрелище. Тем не менее легко можно было представить, каким этот дом когда-то был и каким он может стать вновь. Макс направился к двум пристройкам к дому; передние стенки этих сараев отсутствовали. Помнится, дядя Генри держал там свой видавший виды черный "ситроен ДС". Автомобиля уже нет, остались лишь несколько ржавых сельскохозяйственных орудий и два велосипеда с красными резиновыми шинами, которые в детстве ему необычайно нравились, хотя уже и тогда велосипеды были далеко не новыми.

Вернувшись к парадной двери, Макс подобрал ключ к замочной скважине, но тот решительно не желал поворачиваться. И тут новоявленный хозяин вспомнил, что у французов ключ следует поворачивать совсем не в ту сторону, что в англосаксонских замках. Качая головой, Макс толкнул дверь, она отворилась. Ох уж эти французы, вечно затрудняют жизнь иностранцам. Даже простейшие вещи превращают в головоломку.

Из-за закрытых ставень в доме было сумрачно; в полумраке он разглядел каменную лестницу с широкими ступенями, которая уходила наверх, в темноту. В прихожей слева и справа высились двустворчатые двери, за которыми располагались внушительных размеров гостиные первого этажа – классическая планировка bastide. Макс вошел в темную кухню и распахнул ставни; предвечернее солнце затопило огромное помещение, под его лучами вспыхнули и заискрились плавающие в затхлом воздухе пылинки. Одну стену целиком занимали массивная чугунная плита и раковина размером с ванну, другую стену – застекленные шкафы и буфеты; посреди кухни, как и прежде, стоял большой дощатый стол. Макс провел пальцами по его поверхности и нащупал место, где когда-то вырезал ножиком свои инициалы. Здесь ничего не изменилось.

За высокими прямоугольными окнами виднелись отроги Люберона, а между ними и домом – опять виноградники. Их объезжала дозором все та же неизменная фигура на тракторе, волокущем некое приспособление, из которого на ровные ряды зеленеющих лоз летели голубые облака пестицида. Наверняка это Руссель, вероятно, все в том же скверном настроении, которое откровенно выказал в нотариальной конторе. Лучше им подождать со встречей, решил Макс, пусть Руссель немного остынет.

Наметанный крестьянский глаз подмечает малейшую перемену в знакомом пейзаже, и Руссель издалека углядел, что в доме открывают ставни. Он немедленно достал мобильник, чтобы сообщить новости жене Людивин:

– Явился-таки, англичанин этот. Сейчас в доме. Нет, еще не встречался, но видел его в конторе Озе. Молодой. – Проехав ряд до конца, Руссель прервал разговор, развернул трактор с прицепом и только тогда возобновил беседу: – Симпатяга? Откуда мне знать, симпатяга он или нет. Англичан поди разбери.

Оглянувшись на дом, он сунул телефон в карман и вздохнул. Ох уж эти англичане. Бедная Франция, когда только кончится их нашествие? Сзади раздался жалобный визг, Руссель оглянулся. Merde[24]24
  Черт подери! (фр. ).


[Закрыть]. Его трусивший за трактором пес случайно попал в облако распыленной bouillie bordelaise[25]25
  Бордоская жидкость (фр. ).


[Закрыть], отчего голова у собаки, и без того своеобразной наружности, стала ярко-голубой.

Макс продолжал знакомиться с домом заново. Он открывал ставни, распахивал дверцы гардеробов, сопоставляя нынешние впечатления с собственными воспоминаниями, и постепенно топография дома прояснилась. Во всяком случае, он гораздо больше, чем представлялось Максу. Даже Чарли пришлось бы сильно расширить свой профессиональный словарь, чтобы подобающим образом описать шесть спален, библиотеку, столовую, громадную гостиную, кухню, разделочную, просторную кладовую для провизии, посудомоечную, чулан для хранения упряжи и сбруи... Да, где-то в дальнем крыле дома есть, разумеется, еще и погреб. Под стук собственных шагов по каменным плитам пола Макс пересек гостиную и остановился у покрытого слоем пыли пианино далеко не первой молодости, на нем стояло несколько фотографий. Его внимание привлек выцветший черно-белый снимок: мужчина и мальчик щурятся под ярким солнцем. Это же дядя Генри и его юный племянник со старинными деревянными теннисными ракетками в руках.

Через небольшую дверь возле камина Макс вышел из гостиной и сбежал по каменным ступеням. Вот она, дверь в погреб. Он отпер ее и распахнул. В лицо повеяло прохладой. Макс нащупал на стене выключатель.

Голая, без абажура лампочка осветила узкое помещение, созданное для чисто утилитарных целей. Усыпанный гравием пол, низкий потолок, кирпичные клети для хранения бутылок. Пахнет плесенью и намокшей паутиной. На стене висит старинный эмалированный термометр со шкалой от пятидесяти до минус пятнадцати градусов по Цельсию. Возле цифр загадочные пометы: пятьдесят градусов – прекрасный денек в Сенегале; тридцать пять – подходящая температура для роения пчел; минус десять – в такой холод реки скует льдом, а возле минус пятнадцати только дата жуткого мороза: 1859. В погребе двенадцать градусов тепла. Дядя Генри утверждал, что при любой погоде температура в хранилище меняется самое большее на один-два градуса. Стабильная температура, говаривал он, – главный секрет вызревания ублаготворенного, пользительного вина.

Макс осмотрел бутылки. Обычный набор местных сортов красного и белого вина – бутылки "Шатонёф-дю-Пап", несколько ящиков "Расто" да черносмородиновой наливки; но по большей части – вино собственного производства; бутылки украшены наклейками с затейливым сине-золотым орнаментом, придумал который сам дядя Генри. Выбрав бутылочку "Ле-Грифон" 1999 года, Макс понес ее к поставленному на попа бочонку, служившему в погребе столом. Там лежал штопор, рядом стоял сомнительной чистоты стакан. Вытряхнув останки дохлой уховертки, Макс протер его носовым платком, откупорил бутылку, налил вина и поднял стакан к свету: наступила минута, когда можно предаться мечтам о беспечальном своем процветании благодаря бутиковым винам.

Он понюхал напиток. Подержал его во рту. И, содрогнувшись, поскорее выплюнул, после чего протер пальцем зубы, чтобы снять осевший на них, как ему казалось, толстый слой танина. Вино уже почти превратилось в уксус – ну, держись, печень! Жуть.

Может быть, он просто неудачно выбрал бутылку. Макс взял другую, снова проделал всю положенную процедуру, и ровно с тем же результатом: пить эту жидкость было невозможно. На золотую жилу, о которой толковал Чарли, все это походило мало. Дай-ка я ему позвоню, расскажу неутешительные новости, подумал Макс и набрал номер:

– Звоню тебе из погреба, только что отведал вина.

– И?..

– Молодое, конечно.

– Ясное дело. Но надежды подает?

– Возможно, подает. Правда, не хватает изысканности. Нужен жесткий режим, твердая рука, шлепок по попке тоже не помешает. – Макс смолк и, не сдержавшись, выложил все как есть: – На самом деле, Чарли, оно отдает солдатской портянкой. Проглотить его я не смог. Хуже некуда.

– Правда? – В голосе Чарли слышалось не столько разочарование, сколько искренний интерес. – В этом может быть повинен винодел, а не виноград. Так часто бывает. Знаешь, кто нам нужен? Энолог.

– Кто-кто?

– Специалист по винам. Я про них читал. Среди этих ребят встречаются настоящие волшебники. Они мудруют, смешивая сорта с разных участков виноградника, пока не добьются нужного результата. Похоже на рецепт какого-нибудь блюда, только колдуют они не над едой, а над вином. Превратить дешевое пойло в "Петрюс" они, естественно, не в силах, но значительно улучшить продукт могут. Поспрашивай там местных. Наверняка где-нибудь неподалеку найдется энолог, и не один. Ну а с дворцом-то что? Нет-нет, не рассказывай. Как только смогу, улизну к тебе на пару дней. А ты к моему приезду подготовь дам.

Макс вышел из погреба в глубокой задумчивости. Где искать винного волшебника? Их адресов и фамилий в телефонной книге не найдешь. Быть может, мэтр Озе знает, как их отыскать. Надо будет спросить ее за обедом.

При мысли о еде желудок Макса тут же напомнил хозяину, что после резиновой дряни, которой кормили в самолете, он с утра ничего не ел. Притащив чемоданы в довольно импозантную спальню – большой камин, несколько скверных картин, написанных покойным дядей, – Макс переоделся и пошел в деревню ужинать, хотя для ужина было еще рановато.

В Сен-Поне наступил желанный час, когда открывшиеся бары и пивнушки продают напитки со скидкой. В кафе у стойки выстроились пропылившиеся в полях словоохотливые крестьяне с дублеными лицами; они громко переговаривались, то и дело уснащая свою речь выражениями не менее крепкими, чем дым от их сигарет. Заказав "рикар", Макс отыскал в углу свободное место и сел, чувствуя себя бледнолицым чужаком. Через открытую дверь он наблюдал за игрой в boules; игроки шумно препирались, неспешно переходя с одного конца площадки на другой. Косые лучи предзакатного солнца золотили каменные дома, обрамлявшие площадь; музыкальный автомат устроил бенефис Азнавура. Макс поверить не мог, что всего лишь сутки тому назад он смотрел из окна на серое лондонское небо. Наверно, он на другой планете. И, честно говоря, куда более приятной, чем прежняя. Эту радужную картину омрачали лишь два обстоятельства: неважнецкое качество вина и тяжелый нрав месье Русселя.

А в нескольких километрах от Макса Руссель за ужином вымещал свой нрав на мадам Руссель, бурно обсуждая с ней новости дня. Мадам Руссель заслуживала всяческого восхищения, поскольку даже многолетний брак с заядлым пессимистом не помешал ей сохранить оптимизм.

– ...Ничего, кроме неприятностей, тут не жди, – говорил Руссель. – Перемены всегда к худшему, а он вдобавок молокосос. Возьмет да выдерет весь виноград и устроит поле для гольфа...

– Еще кускуса подложить? Или хочешь перейти к сыру?

Не прерывая мрачных пророчеств, Руссель протянул тарелку за новой порцией ароматного мясного рагу:

–...либо вздумает переделать дом под гостиницу...

– Какую такую гостиницу?

– Ну, знаешь, вроде модных нынче заведений со старинной мебелью и с обслугой в жилетах. А то еще решит...

– Eh ben oui![26]26
  Ну да, конечно! (фр. ).


[Закрыть] Атомную станцию построить, не иначе. Кло-Кло, что ты городишь? Ты с ним даже не знаком. Может, у него капиталу побольше, чем у покойного старика, будет тратить его на виноградники. Может, он даже подумывает, не продать ли их нам. – Наклонившись к мужу, мадам Руссель стерла каплю подливы с его подбородка. – Во всяком случае, если хочешь что-то выяснить, пойди и поговори с ним, другого же выхода нет, non?[27]27
  Разве не так? (фр. ).


[Закрыть]

Руссель только хмыкнул в ответ; звук этот мог означать и согласие и отказ. Его супруга гнула свое:

– Ты же знаешь, Кло-Кло, что я права. Только ради бога, не смотри на него сычом, улыбайся пошире. Прихвати бутылочку. А в разговоре не забудь ввернуть про мою сестру.

Руссель закатил глаза:

– Как можно забыть про твою сестру?

И он потянулся к сырам.

Макс допил "рикар", вышел из кафе и ненадолго остановился у площадки, чтобы посмотреть на игру в шары. Когда-то давно дядя Генри взялся объяснять ему тонкости ударов point, tir, raspaille, sautée (странная штука – французские слова приходили на ум сами собой, хотя смысл их совершенно позабылся), показывал, как правильно стоять, как бросать шар. Обучение племянника проходило на закате, у парадной двери, посреди усыпанного гравием двора. Запомни, твердил дядя, для игрока залог успеха – это дар убеждать, поскольку лишь умение переспорить противников обеспечит ему и верную тактику, и удовольствие от игры.

Один из игроков как раз собрался бросить шар. Ступни вместе, колени согнуты, лоб сосредоточенно наморщен; наконец – бросок. Шар описывает в воздухе длинную смертоносную дугу, расшвыривает два чужих шара и останавливается на волосок от cochonnet, маленького деревянного шарика, в который бросавший и метил. Бросок, безусловно, победный, думал Макс, но все оказалось совсем не так просто: обе команды, как по сигналу, начали бурную перепалку. Потребовалось немедленно измерить расстояние между boule и cochonnet в миллиметрах и даже в долях миллиметра, потом перемерить, но результат был опять оспорен, и пришлось делать замеры заново. Голоса становились все громче, плечи негодующе вздымались все выше, руки разводились все шире, выражая сомнение. Судя по всему, игра застопорилась, причем надолго. Уже не надеясь досмотреть ее до конца, Макс двинулся через площадь в ресторан.