Текст книги "В погоне за призраком, или Испанское наследство"

Автор книги: Питер Марвел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Прошу меня извинить, но мне хотелось бы как можно скорее переговорить с доктором. Кажется, он был первым, кто осматривал мое бренное тело? Со мной была некая вещица, сопровождающая меня во всех странствиях. Было бы весьма прискорбно, если бы она потерялась.

Капитан невозмутимо оторвался от супа из акульих плавников и утер губы салфеткой.

– Ваш кошель у меня, – сказал он и встал тоже, поклонившись в сторону Элейны. – С ним ничего не случилось. По крайней мере, внешних повреждений на нем не было. Внутрь я, разумеется, не заглядывал.

– Что это, неужели талисман?! – оживилась Элейна. – Это так интересно!

– В тех краях, куда мы теперь с вами плывем, мисс Абрабанель, человеческая жизнь зачастую зависит от магов и жрецов, которые отчего-то выбирают для поклонения самых кровожадных и омерзительных идолов. Из этого я делаю вывод, что человек по природе в свободных обстоятельствах гораздо более склонен к жестокости, чем полагает даже ваш бедный Спиноза. Не просвещенный христианством дикарь, как и утративший христианство европеец, одинаковы в своей звериной жестокости и страстях.

– Нет, но... – попытался возразить отчего-то задетый за живое Якоб.

– Вспомните недавнее дело колдуньи Вуазьен и госпожи де Монтеспан, которое наделало так много шума в свете. Фортуна забросила эту своенравную женщину на самый верх придворного Олимпа, и как легко она в погоне за милостями короля скатилась на отвратительное дно убийства и неприкрытого служения сатане.

– Вы говорите о черных мессах? Ходят слухи, что она приносила в жертву младенцев, чтобы продлить молодость и сохранить красоту!

– Мадумуазель, это не только слухи... – Кроуфорд грустно улыбнулся. – Ну так вот, амулеты и заговоры очень в ходу у нас на островах.

Уильям невольно отметил это «у нас», несколько противное тому впечатлению легкомысленного аристократа, которое пытался произвести на слушателей их новый знакомый.

– Индейцы, не принявшие христианства, да черные рабы, завезенные с Африканского континента, пребывают во мраке язычества, предпочитая общаться с падшими духами и справлять свои кровавые ритуалы. Но мое скромное имущество не имеет ничего общего с этими темными верованиями. Это всего лишь лекарственные порошки да колода карт, с которой Бог весть отчего я не могу расстаться.

– Вы игрок? – банкир метнул на Кроуфорда быстрый взгляд.

– В игре я невезуч. О нет, я нарушаю совсем иную заповедь Иеговы, – рассмеялся Кроуфорд и посмотрел на Абрабанеля с издевкой. – Я, знаете ли, скорее гадатель.

Хансен вздрогнул и незаметно окинул фигуру Кроуфорда таким взглядом, словно увидел его в первый раз.

Несмотря на весьма практичный ум, а, может быть, и благодаря ему, Абрабанель был весьма склонен к суевериям, ведь чем больше душа человека отходит от искренней веры в Бога, тем больше она подпадает под власть страхов и суеверий. Абрабанель верил колдунам, астрологам, чародеям и прочим представителем халдейской мудрости, к которой со времен вавилонского пленения так или иначе тяготели души избранного народа. Якоб знал о склонности своего хозяина и опасался, что тот подпадет под очарование очередного шарлатана. И, вправду, глаза коадъютора зажглись любопытством. Он уже было собрался что-то сказать, как его перебила собственная дочь.

– Наша вера велит нам не общаться с гадателями, – произнесла Элейна и улыбнулась.

– Ваша?– еще раз с иронией переспросил Кроуфорд, несколько переступая границы дозволенного.

– Да, моя,лютеранская вера, – с нажимом ответила Элейна и уже без всякого смеха посмотрела ему в глаза.

– О, простите, мадемуазель, я не хотел оскорбить ничьих религиозных чувств. Просто я сам – католик, и мне хотелось лишь внести ясность, кого благодарить за свое спасение.

– Вы – католик? – удивился в свою очередь Харт. – Я, представьте себе, тоже, невзирая на то, что англикане захватили духовную власть в нашем Отечестве. Я, знаете ли, не был готов поменять десять заповедей на «Тридцать девять статей» [17]17
  «Тридцать девять статей» – правила, которыми регламентируется церковно-приходская жизнь Англиканской церкви.


[Закрыть].

– Как я вас понимаю! Шутка ли – сократить список разрешенных шалостей еще на 29 пунктов! Да еще лишиться причастия! Решительно не понимаю, для чего у англикан Христос приходил на землю?!

– Видимо, чтобы прочесть нам мораль в духе «Законов против роскоши»! – рассмеялся Харт и посмотрел на Элеину. Но та опустила голову, и лишь по легкой складке между бровями было видно, что разговор этот наводит ее на мучительные раздумья.

– Я надеюсь, что наши взгляды не помешают нашей дружбе, – осторожно заметил Абрабанель.

– О нет, конечно. Сегодня религиозные взгляды вообще почти никому не мешают, особенно в делах, – невинно заметил Кроуфорд, и на его лице просияла улыбка порядочного человека. – Если только не брать в расчет проблемы гугенотов и колониальную политику.

– Но все же, как вы, католик, можете увлекаться гаданием? – Элейна снова повернула разговор в интересующее ее русло.

– Да, тем более вы нам сами ранее сказали, что глупо надеяться на звезды! – заметил банкир, поднимаясь из-за стола. – В каком же случае вы покривили душой, сэр?

– Боюсь, что я и сам этого не знаю! – небрежно обронил Кроуфорд. – Душа человека что бездна. Только Творцу под силу разобраться в том, что Он там натворил. Пожалуй, когда меня взвесят и найдут слишком легким...

– Ну, уж это чересчур мудрено! – усмехнулся Абрабанель. – Эти софизмы оставьте для модных салонов, а у меня к вам деловой разговор, не забудьте!

– Я не буду испытывать ваше терпение, – с видом полнейшей серьезности ответил Кроуфорд. – Вот только заберу кошелек. Он придаст мне весу, когда вы возьмете меня в оборот.

Более уже к этому разговору не возвращались. За десертом Кроуфорд развлекал их милой болтовней и сплетнями о нравах обитателей Нового Света.

Уильям вернулся к себе в каюту в смятенных чувствах. Его неудержимо влекло к Кроуфорду со всеми его странностями и противоречиями. Он знал этого человека всего три дня, но если бы тот позвал его за собой, Харт не стал бы долго раздумывать. И он чувствовал, что тот сам испытывает к Харту что-то вроде симпатии.

Сам Харт, имея двух старших братьев, никогда не испытывал к ним ничего подобного. Только дядя моряк, да и один мальчик, с которым они делили соседние кровати в дортуаре, вызывали в нем подобные чувства. С тем мальчиком они даже дружили, вместе совершая набеги на фермерские огороды и убегая из спальни по ночам. Но друг погиб жестокой и нелепой смертью – упав с лошади, он зацепился ногой за стремя, и лошадь раздробила ему голову о камни на пустоши. Тогда Уильям впервые увидел кровь, и, лежа ночами, он все вспоминал то их совместные проделки, то забрызганный кровью вереск рядом с бездыханным телом его друга.

Теперь Уильям увидел в Кроуфорде воплощение своих представлений о настоящем джентльмене. Хотя, на первый взгляд, ничем особенным он себя не проявил, а, наоборот, постоянно оказывался перед публикой в роли жертвы – жертвы судьбы, пиратов, океана. Но и эту неблагодарную роль он играл с таким блеском, будто сам являлся и драматургом всех своих невзгод, и их исполнителем. Даже обычный кожаный кошелек, снятый с его пояса, и тот хранил в себе какую-то тайну. Давид Абрабанель сразу понял, что перед ним человек незаурядный, и отнесся к нему с большим вниманием и уважением. И Якоб Хансен, которого нельзя было назвать зеленым юнцом, и тот насторожился, как пес, почуявший волка.

Уильям осознавал, что невольно завидует Кроуфорду и к зависти этой примешивается и некоторая толика ревности. В глубине души ему хотелось немедленно сделать что-нибудь выдающееся, из-за чего всеобщее внимание обратится на его, Уильяма, персону. Но что он может совершить, Уильям не представлял. Разве что его тезка Черный Билл решит атаковать «Голову Медузы», и вот тут уж Уильяму будет где развернуться!

Представляя себе схватку, Уильям даже схватился за свою шпагу, которую до сих пор ему ни разу в жизни не приходилось пускать в ход, но тесное пространство каюты не позволило ему изобразить великолепное туше, которому его обучил учитель фехтования, нищий французский шевалье, живший в усадьбе Хартов на правах дальнего родственника. Француз по имени де Фуа утверждал, что у себя в Гаскони являлся фехтовальщиком далеко не из худших, и обучал Уильяма своему искусству с торжественной серьезностью, уверяя его, что непременно сделает из Уильяма виртуоза шпаги, опасного и неуязвимого. Уильяму очень хотелось в это верить, но до сих пор ему ни разу не приходилось, проверять свои способности в деле. Он даже шпагу из ножен не вынимал с тех пор, как покинул университетский зал для фехтования. Тем более было бессмысленно махать ею в тесной каюте. Охладив свой пыл, Уильям спрятал оружие и окончательно впал в уныние. Он боялся признаться в этом самому себе, но в глубине души он здорово побаивался нападения пиратов. Судьба «Утренней звезды» слишком красноречиво свидетельствовала о том, чем кончаются подобные авантюры.

Когда желтое, похожее на диск для метания, солнце повисло над самым краем океана, пронизав золотым светом воздух и превратив бесконечную водную гладь в струящуюся огненную лаву, тускло вспыхивающую багряными сполохами, сэр Френсис Кроуфорд постучался в каюту Уильяма и в весьма учтивых выражениях пригласил того поучаствовать в небольшой пирушке, которую он устраивает in favorem для своих новых друзей.

Здесь выяснилась приятная подробность – оказывается, в заветном мешочке у Кроуфорда, кроме поэтических лечебных порошков и карт, хранилось несколько вполне прозаических золотых монет. И этими монетами Кроуфорд заплатил за портвейн, которым намеревался отблагодарить Харта за недавнюю жертву. Скуповатый и не слишком расположенный к кутежам капитан не моргнув глазом взял у Кроуфорда деньги и расщедрился на несколько пыльных бутылок, которые и намеревался распить со своим юным другом спасенный английский дворянин.

Расположиться они решили на юте, куда по просьбе Кроуфорда вынесли из кают-компании карточный столик и несколько кресел.

Правда, ни банкир Абрабанель, ни его дочь не собирались любоваться закатом вместе с ними, а капитан лишь пригубил стаканчик и сразу же удалился на мостик, сославшись на неотложные дела. Было ясно, что особой симпатии к своему соотечественнику Джон Ивлин не испытывает. Было ли тому виной их разное вероисповедание или легкомысленная болтовня Кроуфорда – кто знает. Все это шепотом поведал Уильяму Хансен, улучив момент, когда Кроуфорда не было поблизости. Все это было изложено тоном, который не оставлял сомнений в том, что торговый агент также испытывает уколы самолюбия по отношению к англичанину. Уильям без труда уловил зависть, звучавшую в словах Хансена: легко опознать симптомы болезни, от которой страдаешь сам. Похоже, помощник Абрабанеля сообразил, что с вторжением в их общество Кроуфорда персона Хансена сильно потускнела, несмотря на то что Кроуфорд блистал в его костюмах. Антипатия торгового агента выразилась в том, что он также не стал засиживаться за столом и, принеся всевозможные извинения, довольно скоро откланялся.

Таким образом, Уильям остался с Кроуфордом «tete а tete».

Несмотря на почти случайную близость, возникшую между ними в прошедшие дни, Харт чувствовал себя не в своей тарелке, поскольку решительно не знал, в какой манере ему следует общаться с Кроуфордом, который, подобно хамелеону, менял настроение и тон.

Сам Кроуфорд, вероятно, догадался о затруднениях юноши, посему и обратился к нему с необыкновенной простотой.

– Скажите, Харт, – начал он, глядя сквозь бокал зеленоватого стекла на последние лучи заходящего солнца, – вы верите в дружбу между двумя совершенно разными людьми?

Уильям пожал плечами и также устремил взгляд в бокал.

– Как вам сказать, сэр Фрэнсис? Если говорить абстракциями, то дружба обычно является плодом общих дел и устремлений. Ведь дружат лишь те, кто мечтает об одном и том же. А в жизни, насколько я могу судить, дружбой обычно называют разделяемые с кем-то пристрастья, причем не высокого пошиба.

– Ого, юноша, да вы циник! Впрочем, Уильям, давайте условимся, что вы будете звать меня просто Фрэнсис. Хотя я и немного старше вас, мы с вами по сути занимаем одну ступень на общественной лестнице – мы оба дворяне, оба без чинов, оба не состоим при дворе и даже оба католики, что вообще меня радует – протестанты не чувствуют вкуса ни одной вещи. Пьют кислое пиво, едят чертову брюкву и фасоль, от которой по ночам снятся кошмары, а одеваются как писцы в прокурорской конторе...

Сэр Фрэнсис сделал смачный глоток.

– На мой взгляд, человечество вообще маловнимания уделяет своей печени, – вдруг сказал он. – Вы знаете, что в половине случаев ваша хандра и раздражительность объясняются тем, что вы перегрузили свою печень. Как толкует Ибн-Сина и вторит ему Кабуснаме, в печени обретается животная душа человека, хотя мне кажется, что для многих она заменила и сердце. Так что не хандрите, Уильям. Увы, мою печень давно уже не тревожат прекрасные девицы. – Кроуфорд рассмеялся и хлопнул Уильяма по плечу. – Кстати, позвольте полюбопытствовать, вы тори или виг?

Уильям смешался, поскольку его политические взгляды были весьма неопределенны.

Надо сказать, что со времен парламентских выборов 1679 года в Англии оформились две первые политические партии: тори и виги. К тори относили себя сторонники прав короля, симпатизировавшие католикам, то есть те, кого обычно называли роялистами. По-другому их еще называли консерваторами. Виги же отстаивали интересы буржуазии, которая предпочитала протестантскую веру и исповедовала крайний национализм, будучи либералами на деле.

– Скорее всего, я тори, как, мне кажется, и вы, – неуверенно ответил Харт.

– Браво, Уильям! Вы – консерватор! А я-то предполагал, что вам не чужд либерализм, – вы ведь любите деньги и якшаетесь с жидовским толстосумом! Впрочем, вы угадали – еще одно сходство между нами. Следуя вашей теории, мы должны стать друзьями! В конце концов, мы гораздо более похожи на ирландских разбойников-«папистов», собирающих дань с протестантских кошельков, чем на этих угрюмых стяжателей, чьи бледные щеки и гнусавые голоса способны отбить охоту к жизни... Отчего вы не пьете?

В ответ Харт до дна осушил бокал и почувствовал, как мир обрел краски.

Но сам Кроуфорд вдруг отставил бокал в сторону и извлек из кармана миниатюрную шкатулку. Нажав на какую-то секретную пружину, он осторожно открыл ее и ногтем мизинца зачерпнул из нее немного белого порошка. Поднеся его к одной ноздре, он глубоко вздохнул и на несколько секунд поднял голову кверху. Затем он проделал ту же операцию и со второй ноздрей, после чего откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

– Это ваше таинственное лекарство?

– О да, и я не советую вам употреблять его. Помните лотофагов? «Лишь только поели его мои спутники, как забыли свою родину и не пожелали возвращаться на родную Итаку...» Страшитесь всего, что подчиняет вас, Харт! Слава, карты, женщины – мы полагаем, что все в мире создано для нашего удовольствия. Но кто кому служит, Харт, тот тому и раб.

Он шумно втянул носом воздух и продолжил:

– Вот вы, юный, свободный, храбрый – ради чего вы здесь?^ – Смуглое лицо Кроуфорда вдруг обрело еще большую резкость и выразительность, глаза вспыхнули памятным черным огнем. – Вы раб своих мифических сокровищ, Харт. Вы могли бы послужить своему Отечеству, избрав любое благородное поприще, ведь вы – дворянин! А вместо этого вы плывете с парой негодяев в колонии, откуда бегут даже каторжники. Какой червь подточил вашу душу? Что вам надо? Денег? Славы? Женщин?

Уильям несколько опешил от такого наскока, но Кроуфорду он не мог не ответить.

– Мне уготовили участь сельского пастора, но я не мог с ней смириться. С ранних лет я мечтал своими глазами увидеть другой мир, вдохнуть его запахи, ступить на его землю. Да, я молод, и я не хочу умереть в кровати от несварения желудка. Я хочу жить, Фрэнсис, жить, а не прозябать! Почему я должен отказаться от своей мечты? Я или свершу все, что задумал, или умру – но я буду жить, как я хочу!

Кроуфорд слушал юношу, опустив голову. На лицо ему упали волосы, отчего Уильям не мог разобрать его выражения. В руке его снова был полный бокал, который он не торопился осушать.

– Вы дурак, сэр Уильям Харт.

Слова эти были так неожиданны, что Харт опешил и даже не нашелся как ответить.

– Впрочем, я не оскорбляю вас, и вы можете забыть, что я сказал. Господи! – Кроуфорд вдруг поднял голову к небу, на котором медленно проступали звезды. – Господи, зачем?

Уильяму вдруг стало смешно.

Он услышал, как капитан отдает с мостика приказания, как хриплыми голосами перекликаются вахтенные, как волны с глухим плеском ударяют в борта корабля.

Ровный ветерок наполнял паруса над его головой, тихо поскрипывали уставшие за день снасти. Пахло водой и чем-то непередаваемым, что раз услышав, уже никогда невозможно ни забыть, ни спутать, хоть сто лет просиди на берегу.

– Этот порошок индейские жрецы добывают из листьев одного растения, – вдруг сказал Кроуфорд. – Они говорят, что ой помогает им «видеть». Вот именно! Я тоже не сразу понял, что это означает. Понять это можно, только попробовав это проклятое зелье. Пожалуй, добрый христианин отшатнется от такого угощения, как черт от ладана, но мы-то ведь с вами другого поля ягода, не правда ли, Уильям?

Кроуфорд впервые за вечер посмотрел Харту в глаза.

– Ведь мы с вами ищем чего-то такого, чему нет названия, верно? Как будто бы в моем ничто есть нечто и буду им я скоро обладать. Я знаю лишь, что ждет меня страданье, хотя не знаю для него названья...– голос его стал мягок и глубок, и Харт подумал, что будь он женщиной, он бы не смог устоять перед подобными декламациями.

Солнце село – будто провалилось. Небо сделалось бархатно-синего цвета, и на нем высыпали звезды, огромные и сверкающие, как бриллианты самой чистой воды. Поверхность моря покрылась мерцающей серебристой пылью. Внезапный порыв ветра настиг флейт, и на бизань-мачте с громким шлепком расправился треугольный парус.

– Итак, вы покинули родимый дом, дорогой Уильям! – словно продолжая прерванный разговор, произнес Кроуфорд. – Презрели и устремились, так сказать.

Уильям был рад тому, что ночная тьма не позволяет рассмотреть выражения его лица. Может быть, еще и поэтому он вдруг заговорил – заговорил сбивчиво и откровенно, поведав коротенькую историю своей недолгой жизни, поведав о своих смутных надеждах и мечтах, которые ему самому были еще не очень понятны.

На этот раз Кроуфорд выслушал его не перебивая.

– Наверное, в ваши годы и я испытывал что-то подобное, не помню, – он усмехнулся, но Харт уловил в этой усмешке неожиданную горечь. – Когда-то я тоже плыл на корабле, ветер надувал паруса, и душа моя была полна ярости и надежд...

Кроуфорд говорил сбивчиво, перескакивая с темы на тему, но Уильям уже достаточно набрался портвейна, чтобы это не замечать. Они подошли к фальшборту и, взявшись за планшир, уставились вниз, где в непроницаемом мраке слышался плеск волн. Корабль уверенно шел к намеченной цели.

– Океан полон таинственной, неведомой нам жизни, а там, в черной воде, ниже ватерлинии, в чудовищной толще вод, кто знает, что творится там, Харт! Ни один не вернулся обратно, ни один, кто там побывал, потому что они все мертвы!

Голос его сорвался, а у Уильяма мороз прошел по коже.

– Хотя нет, мертвецы возвращаются, – теперь Кроуфорд говорил ровным глухим голосом, словно обращаясь самому себе. – Возвращаются, чтобы сказать нам о беде, которую все равно нельзя отвести... Так послушайте, что на самом деле случилось в тот день, когда на нас напал Черный Пастор. Он мастер читать проповеди, этот мерзавец! Перед тем как убить своих жертв, он еще кощунствует над их верой. Я видел это, и это было так же ужасно, как...

Его голос опять сорвался, словно он перестал владеть собой. Это было так странно, что Уильям, напрягая зрение, попытался рассмотреть в полутьме его лицо. Ему показалось, что фигура Кроуфорда излучает едва заметное красноватое сияние, точно тлеющий фитиль. Уильям тряхнул головой, и наваждение исчезло.

– Незадолго перед тем, как Черный Билл возник у нас на траверсе, – вполголоса продолжил Кроуфорд, – я стоял на полубаке и смотрел на море. Сверкало солнце. Ветер раздувал паруса. Вдруг перед самым носом корабля, прямо на воде я увидел женщину...

– Женщину?!

– Она стояла прямо на воде, – повторил Кроуфорд, – одетая в белое платье. Ее черные волосы развевались по ветру. Казалось, еще мгновение, и ее смяло бы водорезом. Будь я проклят, если я не видел ее так же ясно, как вас. Она подняла руку и погрозила мне и в ту же секунду исчезла, а большая волна яростно ударила в форштевень, окатив меня с ног до головы.

Уильям потрясенно смотрел на Кроуфорда. В его словах слышался такой неподдельный ужас, что не поверить ему было невозможно. Да, пожалуй, у Харта сейчас и мысли не возникло усомниться в правдивости его рассказа. Он был настолько поражен, что мог лишь прошептать:

– Что это было?

– Это была морская ведьма.

– ?!

– Эти существа не умерли и не живут. Дьявол дал им власть над водами морей и теми, кто, покинув сушу, вверяет себя этим водам. Подобно призракам, не зная покоя, они скитаются по морям, ища случая потопить корабль, вызвать бурю или накликать на людей несчастье. Говорят, их рождает сам океан в ответ на людские злодеяния. И они могут принимать вид любого человека... – Уильям Харт услышал, как сэр Фрэнсис сглотнул слюну и перевел дыхание. – В детстве мне рассказывали, что Фрэнсис Дрейк продал душу дьяволу, чтобы стать великим моряком, и тогда дьявол приставил к нему морских ведьм. Они-то и помогли ему потопить Непобедимую Армаду и найти сокро... – внезапно Кроуфорд умолк и отбросил с лица спутанную прядь волос.

– Что же дальше, рассказывайте!

– Дальше был абордаж и страшная смерть многих достойных людей, – мрачно ответил Кроуфорд. – Понимаете, что я хочу вам сказать, Харт? Человек – сам причина своих несчастий, а океан – лишь зеркало, отражающее кошмары, царящие в наших душах.

Вместо ответа Уильям подумал, что Кроуфорд сам не менее Черного Пастора склонен к проповедничеству. Может быть, напутствие, которое дал ему на прощание Билл, прежде чем пустить в плавание на обломке мачты, так сильно подействовало на него, что он как бы повредился в уме?

Чтобы нарушить тягостное молчание, возникшее после рассказа Кроуфорда, Уильям в продолжение беседы поведал о том, что слышал в Плимуте, когда в ожидании отплытия слонялся по портовым тавернам. Тогда его поразила история, услышанная от одного пьяненького боцмана. Он рассказывал собутыльникам о злополучной гибели сорокапушечного линейного корабля «Месть», направлявшегося в колонии. По его словам, случай этот произошел лет пять тому назад. На борту корабля находились, помимо прочих, несколько высокопоставленных лиц, среди которых был лорд Томас Бертрам, член парламента, и его супруга, прославленная красавица леди Бертрам. В Карибском море на судно напали пираты и после ожесточенного сражения захватили его. Гибель команды и пассажиров была ужасной – их всех выбросили за борт или перерезали. А один из пиратов, вроде бы квартирмейстер самого Черного Билла, одноглазый негодяй по кличке Красавчик Роджер, лично повесил на рее сэра Бертрама, а его молодую жену посадил в шлюпку и отправил по воле волн на верную гибель.

– Он дал ей только бутыль с водой! – в величайшем негодовании закончил Уильям. – Вы совершенно правы, когда говорите про то, что причина самых великих зол в мире – человек, а не бездушные стихии! Неудивительно, если, как вы и говорили, демоны насылают на людей призраков в ответ на их злодеяния.

Там, где стоял Кроуфорд, в темноте что-то отчетливо звякнуло. Уильяму показалось, что разбилось стекло. Это Кроуфорд, с неожиданной жадностью осушив полный бокал, швырнул его за борт и, слегка покачнувшись, отпустил планшир, на который только что опирался.

– Пожалуй, пойду-ка я спать! – заявил он. – Надеюсь, вы не будете на меня в обиде, Уильям? Все эти морские байки немного меня утомили. И вам я тоже советую хорошенько выспаться. Этот чертов индейский порошок действует каждый раз по-другому. То он навевает сладкие грезы, то, наоборот, принуждает вас нести всякую чушь и лихорадочно метаться от одного дела к другому. Но, пожалуй, о его свойствах мы побеседуем в другой раз, а сейчас покойной ночи, Уильям! Приятных вам сновидений!

Каблуки его башмаков громко простучали по дощатой палубе и умолкли где-то внизу. Уильям, разгоряченный винными парами и разговорами, еще раз заглянул за борт. Он оглядел океанскую пустыню, словно опасаясь увидеть какой-нибудь призрак, но лишь кильватерная струя белела и растворялась в темноте за кормой. Уильям вздохнул и отправился спать.