Текст книги "Челюсти"

Автор книги: Питер Бенчли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Когда они снова оказались в кабинете Броди, Медоуз с недоумением вынул свою зажигалку из кармана.

– Насколько я понимаю, ты хочешь мне что-то сообщить?

Броди прикрыл дверь в кабинет.

– Ты мог бы разузнать о компаньонах Ларри?

– Я думаю, что мог бы. А зачем тебе?

– С тех пор как стряслась эта беда, Ларри мне шагу ступить не дает, настаивает, чтобы я не закрывал пляжи. И сейчас, после того, что произошло, он хочет, чтобы я их открыл в День независимости. На днях он даже проговорился: на него оказывают давление его партнеры. Я тебе уже говорил.

– Ну и?

– Я думаю, нам не мешает знать, кто имеет такое влияние на Ларри. Мне это было бы безразлично, не будь он мэром города. Но если кто-то диктует ему, нам следует знать, что это за люди.

– Хорошо, Мартин, – Медоуз вздохнул. – Я сделаю все, что смогу. Хотя копаться в делах Ларри Вогэна мало удовольствия.

– Это верно, но не только тебе сейчас туго приходится.

Броди проводил Медоуза до дверей, затем снова подошел к столу и сел. Вогэн прав в одном, подумал он: признаки того, что Эмити на грани катастрофы, ощущались во всем. Это касалось не только продажи недвижимости, здесь дела были совсем плохи. Эвелин Биксби, жена одного из полицейских Броди, лишилась места в компании по продаже недвижимости и работала теперь официанткой, в какой-то закусочной на дороге 27.

Два новых магазина модной дамской одежды отложили свое открытие до третьего июля, и оба владельца сочли необходимым позвонить Броди и предупредили его, что если до третьего июля пляжи не будут открыты, то они и свои магазины не откроют. Один из владельцев уже подумывал о том, не перебраться ли ему в Истгемптон. Магазин спортивных товаров объявил о распродаже, хотя обычно он проводил ее после праздника Дня труда. Для Броди в той ситуации, которая сложилась в Эмити, единственным отрадным моментом было то, что дела в баре «Сэксон» шли плохо, и Генри Кимбла уволили. И так как барменом он больше не работал, то теперь во время дежурства чаще всего бодрствовал.

С самого утра в понедельник – первый день закрытия пляжей – Броди отправил туда двух полицейских. У них произошло немало стычек с людьми, которые во что бы то ни стало хотели купаться. Человек по имени Роберт Дексер заявил о конституционном праве купаться на своем собственном участке и стал науськивать собаку на полицейского, который вытащил пистолет, так как находился при исполнении служебных обязанностей, и пригрозил пристрелить собаку. Другая стычка произошла на городском пляже, когда какой-то адвокат из Нью-Йорка начал читать конституцию Соединенных Штатов полицейскому и шумной толпе молодежи.

Но купаться все-таки никто не купался. Броди это точно знал. В среду двое мальчишек арендовали ялик и ушли ярдов на триста от берега, в океане они провели около часа, бросая за борт куриные потроха и утиные головы. На рыбацком судне, проходившем мимо, их заметили и сообщили Броди по радио.

Броди позвонил Хуперу, они вместе поплыли на «Флике» и приволокли ребят к берегу на буксире. В ялике у ребят нашли гарпун.

К нему были привязана обыкновенная бельевая веревка длиной ярдов в двести, закрепленная на носу морским узлом. Ребята сказали, что они хотели зацепить акулу багром и «покататься на ней, как на санках, до Нантакета». Броди объявил им, что если они еще когда-нибудь выкинут что-нибудь подобное, он арестует их за попытку самоубийства.

В полицейский участок четыре раза сообщили, что видели акулу. В одном случае оказалось, что это плавающее бревна. В двух других, как утверждал рыбак, посланный проверить сообщения, это были косяки резвящейся в воде мелкой рыбешки.

В четвертом случае вообще ничего не обнаружили. Во вторник вечером, едва начало смеркаться, Броди снова позвонили, и человек, пожелавший остаться неизвестным, сказал, что какой-то мужчина на городском пляже швыряет в воду приманку для акулы. Оказалось, что это не мужчина, а женщина, одетая в мужской плащ, – Джесси Паркер, продавщица из магазина канцелярских товаров. Вначале она все отрицала, но потом призналась, что бросила в воду бумажный пакет. В нем были три пустые бутылки из-под вермута.

– Почему вы не бросили их в мусорный бачок? – спросил Броди.

– Я не хотела, чтобы мусорщик подумал, что я пьяница.

– А почему вы их не бросили в чужой бачок?

– Это было бы нехорошо, – ответила она. – Мусорный бачок… это что-то личное, вы не находите?

Броди посоветовал ей впредь класть пустые бутылки сначала в целлофановый, а потом в толстый бумажный пакет и долго бить по ним молотком. Тогда уж никто не поймет, что это были за бутылки.

Броди поглядел на часы. Начало десятого. Ехать к Салли Гарднер уже поздно. Возможно, она спит. Грейс Финли дала ей какую-нибудь таблетку или виски, и она заснула. Броди позвонил на пост береговой охраны в Монток и сообщил дежурному о Бене Гарднере. Тот ответил, что, как только рассветет, он пошлет катер на поиски тела.

– Спасибо, – поблагодарил Броди. – Я надеюсь, вы обнаружите его до того, как оно будет выброшено на берег. – Броди вдруг пришел в ужас от своих собственных слов. «Оно» – это Бен Гарднер, его друг. Что сказала бы Салли, если бы слышала, как Броди называет ее мужа «оно»? Как будто бы не было пятнадцати лет дружбы. Нет больше Бена Гарднера. Есть только «оно», и его необходимо найти до того, как кровавое месиво выбросит на берег.

– Постараемся, – заверил дежурный. – Ну и дела! Сочувствую вам, ребята. Лето у вас такое – не позавидуешь.

– Остается надеяться, что оно у нас не последнее, – сказал Броди и повесил трубку. Потом выключил свет в кабинете, закрыл дверь и направился к машине.

Свернув к дому. Броди увидел знакомый голубоватый свет в окнах гостиной. Мальчики смотрели телевизор. Он прошел через переднюю дверь, щелкнул выключателем, погасив свет на крыльце, и заглянул в полутемную гостиную. Старший сын Билли лежал на диване, опершись на локоть. Мартин, средний сын двенадцати лет, развалился в мягком кресле, положив босые ноги на журнальный столик. Восьмилетний Шон сидел на полу, прислонившись к дивану, и гладил кошку у себя на коленях.

– Как дела? – спросил Броди.

– Нормально, папа, – ответил Билли, не отводя глаз от телевизора.

– Где мама?

– Наверху. Она велела сказать тебе, что твой ужин на кухне.

– Отлично. Уже поздно, Шон. Почти половина десятого.

– Я ухожу, папа, – сказал Шон.

Броди пошел на кухню, открыл холодильник и достал банку пива. На кухонною столе на сковородке лежали остатки тушеной говядины. Мясо было коричневато-серое, волокнистое, подливка застыла. «Это ужин?» – подумал Броди. Он решил сделать себе сандвич. В холодильнике было несколько бифштексов, пакет куриных ножек, дюжина яиц, банка маринованных огурцов и двенадцать жестянок содовой шипучки. Наконец он нашел ломтик сыра, засохшего, с загнутыми краями, свернул его и сунул в рот. Поразмышлял некоторое время, не разогреть ли мясо, затем произнес вслух: «А, черт с ним!» Взял два ломтя хлеба, намазал их горчицей, снял с магнитной планки на стене нож для мяса и отрезал толстый кусок говядины. Положил мясо на ломоть хлеба, сверху несколько маринованных огурчиков, прикрыл их другим ломтем хлеба. Переложил все это на тарелку, взял пиво и поднялся по лестнице в спальню.

Эллен сидела на кровати и читала «Космополитен».

– Привет, – сказала она. – Трудный у тебя был день? Ты мне ничего не сказал по телефону.

– Трудный. Сейчас у нас все дни трудные. Ты слышала про Бена Гарднера? Когда я разговаривал с тобой, я мог только предполагать, что с ним произошло. – Он поставил тарелку и пиво на туалетный столик и сел на край постели, чтобы снять ботинки.

– Да. Мне звонила Грейс Финли, спрашивала, не знаю ли я, где доктор Крейг. В регистратуре ей не сказали, где он, а Грейс хотела дать Салли какое-нибудь снотворное.

– Ты разыскала его?

– Нет. Но я послала Шона, и он отнес ей секонол.

– Какой еще секонол?

– Снотворное.

– Я не знал, что ты принимаешь снотворное.

– Не часто. Совсем редко.

– Где ты его взяла?

– Доктор Крейг выписал, когда я ходила к нему по поводу своих нервов. Я говорила тебе.

Броди швырнул ботинки в угол, встал, снял брюки, аккуратно повесил их на спинку стула. Потом снял рубашку, повесил ее на плечики в стенной шкаф и, усевшись в трусах и майке на кровать, принялся за свой сандвич. Мясо было сухое и жилистое. Он ощутил вкус только горчицы.

– Ты нашел говядину? – спросила Эллен.

У Броди рот был набит, поэтому он только утвердительно кивнул.

– А что ты ешь?

– Говядину.

– Ты подогревал ее?

– Нет. И так сойдет.

Эллен недовольно скривила губы.

Броди молча ел, Эллен перелистывала журнал. Прошло несколько минут. Эллен перевернула последнюю страницу, положила журнал себе на колени.

– О боже! – воскликнула она.

– Что такое?

– Я сейчас думала о Бене Гарднере. Это так ужасно. Что теперь будет с Салли?

– Не знаю, – ответил Броди. – Я беспокоюсь за нее. У нее есть деньги? Ты когда-нибудь говорила с ней об этом?

– Никогда. Откуда у нее деньги? Она, по-моему, целый год не покупала детям обновок. И она так мечтала покупать мясо чаще, чем раз в неделю, и не есть без конца рыбу, которую выловил Бен… Она получит кто-нибудь по социальному страхованию?

– Думаю, что получит, но это немного. Существует еще благотворительность.

– Она ни за что не согласится, – заметила Эллен.

– Ну, знаешь, гордость – это как раз то, чего она не сможет себе позволить. Теперь у нее не будет даже рыбы.

– Мы не могли бы что-нибудь сделать?

– Мы лично? А что мы можем? Мы не так уж богаты. Но город, возможно, сможет как-то ей помочь. Я поговорю с Вогэном.

– Ну, а как продвигаются твои дела?

– Ты спрашиваешь, поймали ли мы эту тварь? Нет еще. Медоуз вызвал океанографа, своего приятеля из Вудс-Хода. Хотя не знаю, чем он тут может помочь.

– Что он собой представляет?

– Молодой, внешность довольно приятная. Немного самонадеянный, но это неудивительно. Наши края он как будто знает прилично.

– Интересно. Откуда же?

– Он сказал, что еще мальчишкой приезжал в Саутгемптон. Проводил там каждое лето.

– Работал?

– Не знаю. Должно быть, жил с родителями. Он, похоже, из этой категории.

– Из какой категории?

– Из категории курортников. Богатые родители. Хорошее воспитание. Ты отлично представляешь этот типаж.

– Не злись, я просто спросила.

– Я не злюсь. Я просто сказал, что ты отлично представляешь этот типаж. Ведь ты сама из их среды.

Эллен усмехнулась.

– Из их среды. Я теперь просто старая дама. И ничего больше.

– Не говори глупости, – возразил Броди. – Когда ты в купальнике, большинство летних красоток не идут с тобой ни в какое сравнение. – Ему было приятно, что она напрашивается на комплименты, и ему было приятно говорить их ей. Эти комплименты стали для них чем-то ритуальным, как бы прелюдией любви.

Вид Эллен, лежащей в кровати, вызвал у Броди желание. Ее волосы падали на плечи, в глубоком вырезе ночной рубашки видны обе груди почти до сосков.

– Я сейчас, – сказал он. – Пойду почищу зубы.

Броди вернулся из ванной, все еще чувствуя возбуждение. Он подошел к туалетному столику, чтобы выключить свет.

– Знаешь, – сказала Эллен, – я думаю, нашим мальчикам следует брать уроки тенниса.

– Зачем? Разве они хотят играть в теннис?

– Нет, но это хороший вид спорта, и ему не мешает поучиться. Когда они станут взрослыми, это откроет им двери во многие дома.

– В какие дома?

– В дома тех людей, знакомство с которыми им не помешает. Если ты хорошо играешь в теннис, то можешь вступить в любой клуб и сблизиться там с нужными людьми. Сейчас им самое время поучиться.

– Где же они будут брать уроки?

– Я думаю о клубе «Филд».

– Насколько мне известно, мы не члены клуба «Филд».

– Я думаю, мы могли бы ими стать. Некоторые из моих старых знакомых являются членами этого клуба. Они могли бы дать нам рекомендацию.

– Оставь это.

– Почему?

– Хотя бы потому, что нам это не по средствам. Держу пари, что за одно вступление надо выложить тысячу долларов, а потом каждый год выкладывать по несколько сотен, по меньшей мере. У нас нет таких денег.

– У нас есть сбережения.

– Но ведь не для уроков же тенниса. Ладно, давай не будем об этом. – Он потянулся к выключателю.

– Мальчикам это бы пригодилось.

Броди оперся рукой о столик.

– Послушай, мы не принадлежим к кругу людей, играющих в теннис. Мы не будем там чувствовать себя хорошо. Мы там будем чужие.

– Откуда ты знаешь? Мы ведь даже никогда не пробовали вступить в клуб.

– Давай оставим этот разговор. – Он выключил свет, подошел к ее кровати, откинул одеяло и улегся рядом с Эллен. – К тому же, – продолжал он, уткнувшись носом ей в шею, – есть другой вид спорта, который мне больше по душе.

– Дети еще не спят.

– Они смотрят телевизор. Даже если тут взорвется бомба, они ее не услышат. – Он поцеловал ее в шею и начал водить ладонью по ее бедрам.

Эллен зевнула.

– Мне так хочется спать, – сказала она. – Я выпила снотворное до твоего прихода.

Броди перестал ее гладить.

– А какого черта ты его пила?

– Я плохо спала прошлую ночь, поэтому и приняла таблетку.

– Я выброшу эти проклятые таблетки. – Он поцеловал ее в щеку, хотел поцеловать в губы, но в этот момент она снова зевнула.

– Извини, – сказала она. – Боюсь, ничего не получится.

– Получится. Все, что от тебя требуется, помочь немного.

– Прости, я очень устала. Но ты… если хочешь. Я постараюсь не заснуть.

– Нет уж, – сказал Броди и перевалился на свою постель. – Я не любитель насиловать трупы.

– Зачем ты так?

Броди не ответил. Он лежал на спине, уставившись в потолок. Он чувствовал, что напряжение осталось, но желание уже прошло и вместо него приходит тупая боль.

Спустя минуту Эллен спросила:

– Как зовут друга Гарри Медоуза?

– Хупер.

– Не Дэвид Хупер?

– Нет, по-моему, его зовут Мэт.

– Когда-то давным-давно я знала человека, которого звали Дэвидом Хупером. Я помню… – но договорить она не успела, веки ее сомкнулись, и она глубоко задышала, погрузившись в сон.

Глава 6

В пятницу, возвращаясь домой из саутгемптонской больницы, Эллен заглянула на почту. В Эмити почту не доставляли на дом. Вообще-то срочную корреспонденцию должны были доставлять по любому адресу в радиусе одной мили от почтамта. Но практически даже срочные телеграммы (за исключением тех, на которых значилось, что они отправлены федеральным правительством) хранились на почте, пока кто-нибудь не приходил за ними.

Почта размещалась в небольшом здании на Тилл-стрит, совсем рядом с Мейн-стрит. Там имелось пятьсот почтовых ящиков, триста сорок из них арендовались постоянными жителями Эмити. Остальные сто шестьдесят предоставлялись курортникам, а кому именно – это зависело от прихоти начальницы почтового отделения Минни Элдридж. Те, кому она симпатизировала, получали разрешение арендовать ящики на летний период. Тем, кому она не симпатизировала, приходилось стоять в очереди у ее стойки. Поскольку никто из приезжающих на лето не мог арендовать ящик на круглый год, курортники никогда не знали, будет ли у них почтовый ящик на следующий сезон, когда они приедут в июне, или нет.

Ни у кого не было сомнений относительно того, что Минни Элдридж уже перевалило за семьдесят, но ей каким-то образом удалось убедить власти в Вашингтоне, что она еще не достигла того возраста, когда человек обязан уйти на пенсию. Она была маленькой и щуплой на вид, но довольно сильной и управлялась с пакетами и картонками почти так же быстро, как и двое молодых мужчин, работавших на почте вместе с ней. Она никогда не говорила о своем прошлом или о своей личной жизни. Знали о ней только, что родилась она на острове Нантакет и покинула его вскоре после того, как началась первая мировая война. Она так долго жила в Эмити, что в городе не было человека, который бы ее не знал. Минни Элдридж считала себя не только коренной жительницей, но и знатоком истории города. Она охотно рассказывала о том, почему город назвали Эмити, рассказывала об Эмити Хоупвелл, жившей в XVII веке и приговоренной к смертной казни за колдовство. Минни доставляло удовольствие порассуждать о значительных событиях из прошлого города: о высадке британских войск во время войны за независимость (англичане попытались обойти с фланга отряды колонистов, но сбились с пути и без толку бродили взад и вперед по Лонг-Айленду); о пожаре 1823 года, во время которого сгорели все дома, кроме церкви; о крушении судна с контрабандными спиртными напитками в 1921 году (судно в конечном счете подняли на поверхность, но весь груз, снятый с парохода для того, чтобы легче было его поднимать, куда-то исчез); об урагане 1938 года и о широко освещавшейся в прессе (хотя полностью и не подтвержденной) высадке трех немецких шпионов на пляже вдоль Скотч-роуд в 1942 году.

Эллени и Минни отнюдь не симпатизировали друг другу. Эллен чувствовала, что Минни ее не любит. Минни испытывала неловкость в присутствии Эллен, так как не могла отнести ее ни к какой определенной категории. Эллен не принадлежала ни к курортникам, ни к местным жителям. Право на постоянное пользование почтовым ящиком она получила как бы вместе с замужеством.

Минни была на почте одна, она разбирала корреспонденцию, когда вошла Эллен.

– Доброе утро, Минни, – сказала Эллен.

Минни взглянула на стенные часы над стойкой и только после этого ответила:

– Добрый день.

– Могу я получить у вас книжечку восьмицентовых марок? – Эллен положила на стойку одну пятидолларовую бумажку и три по одному доллару.

Минни опустила в ящики несколько писем, отложила оставшуюся пачку и подошла к стойке. Она дала Эллен набор почтовых марок и смахнула деньги в выдвижной ящик.

– Что Мартин собирается делать с этой акулой? – спросила она.

– Не знаю. Наверное, они попытаются поймать ее.

– А может ли кто поймать на крючок левиафана?

– Простите, что вы сказали?

– Книга Иова, – ответила Минни. – Ни один смертный не поймает эту рыбу.

– Почему вы так думаете?

– Нам не суждено поймать ее, вот почему. На то есть высшая воля.

– На что – на то?

– Об этом узнаем в свое время.

– Понимаю. – Эллен положила марки в сумочку. – Что ж, может, вы и правы. Спасибо, Минни. – Она повернулась и пошла к двери.

– В моих словах вы можете не сомневаться, – сказала Минни, глядя в спину Эллен.

Эллен вышла на Мейн-стрит, свернула направо, прошла мимо магазина женской одежды и антикварной лавки. Она остановилась у магазина скобяных изделий и открыла дверь. Но на звяканье колокольчика никто не вышел. Она подождала немного, потом позвала:

– Альберт?

Эллен прошла к распахнутой двери, ведущей в подвальное помещение. До нее донесся разговор двух мужчин.

– Сейчас иду, – подал голос Альберт Моррис. – У меня их целая коробка, – сказал он мужчине, который было ним. – Поройтесь, может, вы и найдете то, что вам нужно.

Моррис появился у нижней ступеньки лестницы и начал не спеша подниматься, осторожно, ступенька за ступенькой, держась за перила. Ему перевалило за шестьдесят, и два года назад у него уже был сердечный приступ.

– Крепительные утки, – сказал он, поднимаясь.

– Что? – не поняла Эллен.

– Крепительные утки. Они нужны этому парню. Он, должно быть, капитан какого-нибудь линкора, потому что ищет крепительные утки гигантских размеров. Итак, что бы вы хотели?

– Резиновый наконечник для крана на кухне пришел в негодность. Вы знаете, такой, с рассекателем. Мне нужен новый.

– Ничего нет проще. Они вон там. – Моррис подвел Эллен к полке. – Вы это имели в виду? – Он достал резиновый наконечник.

– Да, именно его.

– Восемьдесят центов. В кредит или наличными?

– Наличными. Я не хочу, чтобы вы занимались писаниной из-за каких-то восьмидесяти центов.

– Мне приходится записывать в кредит и меньшую сумму, – заметил Моррис. – Я мог бы вам многое порассказать. – Они прошли по узкому магазину к кассе, и, выбивая чек, Моррис сказал:

– Многие обеспокоены этой историей с акулой.

– Я знаю. Их можно понять.

– Они считают, что пляжи надо снова открыть.

– Ну, я…

– На мой взгляд, головы у этих людей набиты соломой. Я уверен: Мартин поступает правильно.

– Я рада это слышать, Альберт.

– Может быть, этот новый парень поможет нам выпутаться.

– Какой парень?

– Специалист по рыбам из Массачусетса.

– Ах да. Я слышала, что он в городе.

– Более того, он здесь.

Эллен огляделась вокруг, но никого не увидела.

– Где это здесь?

– Внизу, в подвале. Это ему нужны крепительные утки.

Эллен услышала шаги по лестнице. Она обернулась и увидела Хупера. Ее вдруг охватило такое сильное волнение, точно перед ней предстал возлюбленный, которого она не видела много лет. Она не была знакома с ним, и в то же время в нем было что-то очень знакомое.

– Я нашел их, – сказал Хупер, в руках у него были две большие крепительные утки из нержавеющей стали. Он подошел к стойке, вежливо улыбнулся Эллен. – Эти вполне подойдут, – сказал он Моррису, положил товар на прилавок и протянул двадцать долларов.

Эллен смотрела на Хупера, пытаясь вспомнить, кого он ей напоминает. Она надеялась, что Альберт Моррис познакомит их, но он, похоже, не собирался этого делать.

– Извините, – обратилась она к Хуперу, – но мне нужно спросить вас кое о чем.

Хупер взглянул на нее и снова улыбнулся – приятная дружелюбная улыбка, от которой смягчились резкие черты лица, а его светло-голубые глаза засветились.

– Пожалуйста, – сказал он. – Спрашивайте.

– Вы случайно не родственник Дэвида Хупера?

– Он мой старший брат. Вы знаете Дэвида?

– Да, – сказала Эллен. – Вернее, знала. Он ухаживал за мной когда-то давным-давно. Я Эллен Броди. А раньше меня звали Эллен Шеперд. Я имею в виду те времена.

– О, конечно. Я помню вас.

– Не может быть.

– Помню. Я не шучу. И докажу вам это. Дайте подумать… Прическа у вас тогда была, как у пажа. И вы всегда носили браслет с брелоками. Я помню один большой брелок с изображением Эйфелевой башни. И вы часто напевали одну песню… как она называлась? «Шибум» или что-то в этом роде. Верно?

Эллен рассмеялась.

– С ума сойти, ну и память у вас. Я уже забыла эту песню.

– Поразительно, какие мелочи производят на ребят впечатление. Вы встречались с Дэвидом сколько… два года?

– Два лета, – сказала Эллен. – Это было чудесное время.

– Вы помните меня?

– Смутно. Помню только, что у Дэвида был младший брат. Вам, вероятно, было тогда лет девять или десять.

– Около того. Дэвид на десять лет старше меня. Еще я помню: все звали меня Мэт, как будто бы я был взрослым, – и мне это очень нравилось. А вы называли меня Мэтью. Вы говорили, что Мэтью звучит благороднее. Я, наверно, был влюблен в вас.

– В самом деле? – Эллен покраснела, а Альберт Моррис засмеялся.

– Я влюблялся во всех девушек, с которыми встречался Дэвид, – сказал Хупер.

– Не может быть!

Моррис протянул Хуперу сдачу, а Хупер сказал Эллен:

– Я еду в порт. Подвезти вас?

– Спасибо. Я на машине. – Она поблагодарила Морриса и направилась к выходу. Хупер последовал за ней. – Так, значит, вы теперь ученый? – спросила она, когда они вышли на улицу.

– По воле случая. Я начал было специализироваться в английском языке. Но потом прослушал курс по морской биологии, просто так, ради любопытства и – попался на крючок.

– Это вас океан так увлек?

– И да и нет. На океане я всегда был помешан. Когда мне было лет двенадцать или тринадцать, для меня не было большего удовольствия, как, захватив спальный мешок, отправиться на пляж и там всю ночь лежать на песке, слушать шум волн и думать о том, откуда они пришли и сколько всего повидали на своем пути. А крючок, на который я попался в колледже, – это рыбы, а если говорить точнее – акулы.

Эллен рассмеялась:

– В них разве можно влюбиться? Какой ужас! Это все равно что питать страсть к крысам.

– Многие так думают, – заметил Хупер. – Но эти люди ошибаются. У акулы есть все, что может привести в восторг ученого. Они красивы, боже, как они красивы! Акула – это невероятно четкий, удивительно отлаженный механизм. Они грациозны, как птицы, и непостижимо загадочны, как и любое другое существо на земле. Никто не знает, сколько они живут и каким инстинктам – за исключением голода – подчиняются. Существует более двухсот пятидесяти разновидностей акул, и как сильно отличаются друг от друга! Бывает, что ученый всю свою жизнь бьется над разгадкой тайны акулы, он уже готов сделать какие-то определенные обоснованные выводы, но тут какой-нибудь новый факт сводит на нет всю его прежнюю работу. В течение двух тысячелетий люди пытались найти эффективное средство, которое отпугивало бы акул. Но так ничего и не нашли. – Он замолчал, взглянул на Эллен и улыбнулся. – Извините. Я не собирался читать лекцию. Я просто одержимый, как вы, очевидно, могли убедиться.

– А вы, очевидно, могли убедиться, – сказала Эллен, – что я в этом деле профан. Вы учились в Йельском университете?

– Конечно. Где же еще? Кроме моего дяди, которого исключили из геологического колледжа в Андовере, и он закончил обучение не то в Майами, не то в Огайо, все мужчины нашей семьи, на протяжении четырех поколений, учились в Йельском университете. Потом я поступил в аспирантуру при университете во Флориде. А затем два года гонялся за акулами по всему свету.

– Это, наверно, было интересно?

– Непередаваемое блаженство. Все равно что алкоголика пустить на винокуренный завод. Я изучал акул в Красном море и нырял за ними у берегов Австралии. Чем больше я узнавал о них, тем больше понимал, что я ничего о них не знаю.

– Вы ныряли за ними?

Хупер кивнул.

– Главным образом в клетке, но случалось, и без нее. Я догадываюсь, о чем вы думаете. Многие считают, моя мать, например, что я ищу смерти. Но если вы знаете свое дело, то вы себя почти не подвергаете опасности.

– Вы, должно быть, крупнейший в мире специалист по акулам.

– Не думаю, – рассмеялся Хупер, – но, хотел бы им стать. Я не участвовал только в одной экспедиции, и чего бы я только не отдал, чтобы в ней участвовать. Это экспедиция Питера Гимбела. Они все засняли на кинопленку, о такой экспедиции можно только мечтать. Они находились в воде с двумя гигантскими белыми, это тот же вид, что и у вас.

– Я так рада, что вы не участвовали в той экспедиции, – сказала Эллен. – Вам наверняка захотелось бы взглянуть на мир из пасти одной из этих акул. Но расскажите мне о Дэвиде. Как он?

– У него в общем и целом все в порядке. Он работает маклером в Сан-Франциско.

– В общем и целом? Что вы имеете в виду?

– Ну, он женился во второй раз. Его первой женой, может, вы знаете, была Патти Фремонт.

– Конечно. Я часто играла с ней в теннис. Дэвид ей как бы достался от меня по наследству. Да так оно и было.

– Они жили три года, пока она не сошлась с каким-то крупным предпринимателем, владельцем дома в Антибе. Тогда Дэвид нашел себе другую девушку – ее отец был обладателем контрольного пакета акций одной нефтяной компании. Девушка довольно милая, но глупа, как пробка. Если бы у Дэвида была хоть крупица здравого смысла, он ни за что бы не расстался с вами.

Эллен вспыхнула и тихо произнесла:

– Вы очень любезны.

– Я серьезно. Я бы на его месте поступил так.

– А как вы поступили на своем месте? Какой девушке, наконец, удалось покорить вас?

– Никакой пока еще. Я думаю, девушки просто не понимают, какой шанс они упускают, – рассмеялся Хупер. – Расскажите мне о себе. Нет, не надо. Я попробую сам угадать. Трое детей. Верно?

– Верно. Я и не предполагала, что это так заметно.

– Нет, нет. Я не это имел в виду. Вовсе незаметно. Совсем нет. Ваш муж, дайте подумать, адвокат. У вас квартира в Нью-Йорке и дом в Эмити. Вы, должно быть, очень счастливы. Я очень рад за вас.

Эллен, улыбаясь, покачала головой.

– Не совсем. Я хочу сказать, вы не все угадали. Мой муж – начальник полиции в Эмити.

В глазах Хупера только на мгновение мелькнуло удивление. Хлопнув себя по лбу, он воскликнул:

– Какой же я болван! Конечно же, Броди. Вот здорово! Я познакомился с вашим мужем вчера вечером. Похоже, он мировой парень.

Эллен показалось, что она уловила легкую иронию в голосе Хупера, но тут же одернула себя: «Нечего зря фантазировать».

– Как долго вы собираетесь пробыть здесь? – спросила она.

– Не знаю. Зависит от того, как пойдут дальше дела с акулой. Если она уйдет, я уеду.

– Вы живете в Вудс-Холе?

– Неподалеку от него. В Хайаннисе. Я приобрел маленький домик на самом берегу. Люблю быть рядом с водой. Если я оказываюсь более чем в десяти милях от берега, у меня начинается клаустрофобия.

– Вы живете совсем один?

– Да, один. Только я, множество книг и стереосистема, за которую я выложил уйму денег. Послушайте, вы все еще танцуете?

– Танцую?

– Да. Я сейчас вспомнил. Дэвид часто говорил, что вы были самой лучшей партнершей из всех, с кем ему когда-либо доводилось танцевать. Вы победили на конкурсе, так ведь?

Прошлое, словно птица, которую долго держали в клетке и вдруг выпустили на волю, налетело на нее, закружило. Тоскливо заныло сердце.

– Да, это был конкурс на лучшее исполнение самбы, – сказала она. – В «Пляжном клубе». Но я о нем и не вспоминаю. Нет, я больше не танцую. Мартин не танцует, а если бы и танцевал, то теперь, я думаю, такую музыку уже и не играют.

– Жаль. Дэвид говорил, вы были великолепны.

– Это был изумительный вечер, – сказала Эллен, погружаясь в воспоминания, воскрешая в памяти мельчайшие подробности. – Играл джаз Лестера Данина. «Пляжный клуб» был украшен гирляндами из гофрированной бумаги и воздушными шарами. На Дэвиде был его любимый красный пиджак.

– Теперь он у меня, – сказал Хупер. – Мне по наследству от него достался пиджак.

– Тогда играли замечательные песни. Дэвид танцевал тустеп великолепно. Быть его партнершей в тустепе совсем не просто, но вальс он не любил, говорил, что от него кружится голова. Все были тогда такие загорелые. По-моему, я надела в тот вечер желтое платье, оно очень шло к моему загару. Проводилось два конкурса: на лучшее исполнение чарльстона, в котором победили Сузи Кендалл и Чип Фогарти. И на исполнение самбы. «Бразилию» играли в самом конце, и мы танцевали так, будто от этого танца зависела вся наша жизнь. Я думала, что когда танец кончится, я рухну. И знаете, что мы получили в качестве приза? Банку консервированной курицы. Она стояла у меня в комнате, пока не вздулась и отец не заставил меня ее выбросить. – Эллен улыбнулась. – Веселые это были времена. Я стараюсь не думать о них слишком часто.

– Почему?

– Мы всегда невольно приукрашиваем прошлое. Потом, в будущем, будем так же думать о настоящем. Когда слишком часто вспоминаешь минувшие радости, становится грустно. Начинает казаться, что так хорошо, как раньше, тебе уже никогда не будет.

– А я вот не думаю о прошлом.

– В самом деле? Почему?

– Просто оно не было таким уж замечательным, вот и все. Дэвид – первенец. О том, чтобы произвести на свет меня, мои родители должны были подумать немного раньше. По-моему, они хотели таким образом укрепить семейные узы. Но я не смог им в этом помочь. Довольно скверно, когда ты не оправдываешь надежд в самом главном.