Текст книги "Испытание седьмого авианосца"

Автор книги: Питер Альбано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Капитан Конрад Шахтер, Шестая эскадрилья бомбардировщиков, – перевел немец.

– Где базируетесь?

Тот обвел своих врагов дерзким взглядом и небрежно бросил:

– В Валгалле!

Охранник со всей силы ударил его в толстый живот; немец сложился пополам, изо рта потекла слюна. Уайтхед и Уильямс ошарашенно переглянулись. Брент, Бернштейн и Файт хмыкнули вслед за старым японцем.

Отдуваясь, Шахтер выпрямился.

– Так вот как вы соблюдаете Женевскую конвенцию!

Переборки командного пункта задрожали от хохота.

– Япония ее не подписывала, – сообщил Фудзита. – Разве Германия входит в Женевскую конвенцию?

Бернштейн поднял руку, прося слова. Рукав сполз, обнажив шестизначный номер на запястье. Немец тут же углядел татуировку, и несмотря на боль, глаза его загорелись новой злобой.

Фудзита кивнул израильтянину. Прежде чем заговорить, полковник заглянул в свои записи.

– Прежде вы служили в люфтваффе в чине лейтенанта авиации?

Прерывисто дыша, немец вздрогнул, побагровел, и по лбу его заструился пот.

– А тебе откуда все известно, еврейская свинья?

Фудзиту сразу же увлек поединок между участниками самой страшной трагедии века, а может быть, и всех времен. Уж теперь-то он определенно даст излиться застарелой ненависти, словно кипящей лаве вулкана.

– У нас имеются досье на всех ваших соратников по геноциду. Сегодня утром я просмотрел ваши данные на компьютере. – Бернштейн показал распечатку. – Вы родились в Мюнхене в тысяча девятьсот двадцать девятом году, сын партийного функционера Фридриха Шахтера, назначенного по личному приказу Гитлера бургомистром Бад-Вальдека. В одиннадцать лет вы вступили в Гитлерюгенд, где прославились своей преданностью фюреру и третьему рейху. В пятнадцать лет вас, несмотря на юный возраст, приняли в летную школу.

– А ты, как я погляжу, был у нас в гостях, Yuden Scheibe,[21]21
  еврейское дерьмо (нем.)


[Закрыть] – немец кивнул на татуировку полковника. – Погоди, мы еще доведем дело до конца.

– Я с отличием закончил школу в Освенциме. Собственно, из всего выпуска один и остался – остальных вы сожгли. Мой отец, мать, брат, сестра, все мои соседи по Варшавскому гетто стали участниками вашего Endlosung[22]22
  окончательного разрешения (нем.)


[Закрыть] и отведали Циклона Б.

– Ты-то как выкарабкался, Untermensch?[23]23
  недочеловек (нем.)


[Закрыть]

Нахальство немца приводило всех в замешательство. Может, он уже считает себя покойником и ему все равно?

– Я служил у вас зубным техником. Вырывал для вас золотые коронки в маленьком кабинете между второй газовой камерой и главным крематорием. Даже отец стал моим пациентом, – спокойно пояснил израильтянин, и Брент в который раз поразился его самообладанию.

Немец обвел взглядом остальных и презрительно скривился, увидев Уильямса.

– Bin Neger.[24]24
  негр (нем.)


[Закрыть] Ein Neger und ein Yuden Scheibe! – Он тряхнул головой и продолжал куражиться: – Здесь, как я погляжу, одни свиньи собрались! Тебя, Neger, что, тоже обрезали? – с шутовской любезностью обратился он к Уильямсу.

Ивата захохотал над новым яростным воплем Уильямса; Брент инстинктивно схватил черного великана за плечо.

– Скотина! – выругался Уильямс. – Я б тебе яйца отрезал, да небось нету их у тебя. Ты, может, ослеп? Здесь тебе не бабы и не детишки, чтоб так хорохориться.

Бернштейн прервал его, опять заглянув в распечатку:

– Итак, вам было всего пятнадцать, когда вы вступили в люфтваффе?

Шахтер отозвался с заметной гордостью. Ему приятно быть в центре внимания, подумал Брент.

– Я самый молодой летчик, когда-либо летавший во славу третьего рейха. В сорок пятом служил в составе истребительного соединения генерала Адольфа Галланда и летал на Me-262.

– «Мессершмитт-262», – задумчиво повторил Файт. – Первый реактивный истребитель.

– Сбил два ваших В—17. Жаль, мало. Моя бы воля, я б не только жидов, но и свиней-янки перебил. – Он ухмыльнулся, увидев разгневанные лица Брента, Реджинальда и Файта.

Фудзита, выйдя из терпения, пристукнул по столу. Даже ему надоело терпеть наглость немца.

– Капитан Шахтер, нам известно, что вы летели с Тиниана. Мы также знаем, что на Марианских островах находится около тридцати истребителей, десяток Ju-87 и шесть «Супер-Констеллейшнов». Нам необходимо знать, когда и в каком количестве вы ожидаете пополнение. Сколько войск размещено на Сайпане и Тиниане, какая артиллерия и какого калибра.

Немец несколько секунд молчал, глядя на адмирала. Одутловатое лицо было непроницаемо. Потом выпятил губу, и жирные щеки затряслись от беззвучного смеха.

– А сколько нужников мы построили – не желаете узнать?

Фудзита резко выбросил вперед руку, и двое охранников набросились на немца. Шахтер завизжал от боли и опрокинулся на стальной настил. По знаку Фудзиты его выволокли из командного пункта.

– Он будет казнен? – спросил у адмирала Бернштейн.

– У вас есть возражения?

– Да.

– Вот как?

– Казнь – слишком мягкое наказание для него.

– Что вы предлагаете?

– Предоставьте его мне, адмирал.

Фудзита улыбнулся.

– Я рассмотрю вашу просьбу, полковник. Но учтите, того, что случилось более сорока лет назад, уже не повернуть вспять. Мне понятна ваша тяга к возмездию – оно священно для самурая. Но убить Шахтера вы сможете только раз – этим не отомстишь за гибель шести миллионов. Помню, в восемьдесят четвертом, во время нашего похода в Средиземном море я удовлетворил вашу просьбу встретиться один на один с другим немецким пленным… как уж его…

– Капитан первого ранга Вернер Шлибен, – подсказал Брент. – С ливийского грузового судна «Зила», которое мы потопили в Токийском заливе, когда оно пыталось нас подорвать. Они дрались на вакидзаси в храме Вечного Спасения.

– Да, именно так, – подтвердил Фудзита. – И вы, если помните, убили Шлибена.

– Как я могу забыть? – проговорил израильтянин.

– Вы мастерски разделались с ним, полковник, – продолжал Фудзита. – Но потом сами сказали, что за гибель миллионов отомстить нельзя, что это может быть только уроком.

– Я помню.

– Так зачем повторять бессмысленные уроки? Ведь вы можете лишиться жизни.

– Вы все правильно говорите, адмирал. И тем не менее… – он посмотрел на свои ладони, – мне бы хотелось убить его вот этими руками. Прошу вас рассмотреть мою просьбу.

– Я уже обещал, полковник. Но не забывайте: вы нужны нам и своей стране. – Старик повернулся к писарю Накамуре. – Приведите араба.

В сопровождении двух конвоиров вошел сержант Хай Абу эль-Сахди. Этот вел себя поскромней, но в черных глазах тоже светился вызов, а при взгляде на Бернштейна его передернуло от омерзения. Израильтянин сразу ощетинился.

Фудзита спросил у араба имя, звание, род занятий. Араб отвечал с готовностью и сразу подтвердил, что его эскадрилья вылетела с Айлей-Филд на Сайпане. Затем последовали те же самые вопросы о количестве и способах доставки пополнения.

Перебирая свои четки и на разные лады призывая Аллаха, смуглый коротышка испуганно воззрился на Фудзиту.

– Все больше на подводных лодках. Кораблей уже давно не было. – Араб перевел взгляд на Бернштейна, и в глазах вновь заплясали искорки ненависти. – Итбах эльяхуд! – крикнул он.

Японцы недоуменно переглянулись.

– Смерть евреям, – спокойно пояснил Бернштейн. – Старая песня арабских коммандос.

Японцы, разумеется, знали, какой дискриминации евреи подвергались и подвергаются во всем мире, но никто из них не был подготовлен к той гипертрофированной ненависти, какую выливали на Бернштейна Конрад Шахтер и Абу эль-Сахди. У них есть все основания ненавидеть японцев, но они свою ненависть целиком переносят на еврея! Бернштейн же принимает ее с удивительным хладнокровием, как будто имеет дело с бытовыми, наскучившими проблемами.

– Благодарю, – небрежно заметил он. – Это для нас великая честь. Вы бывали в Мекке, сержант? Почтили пятый столп мудрости Магомета?

Араб гордо вскинул голову.

– Я заслужил прозвище Хай десять лет назад, когда совершил паломничество в Мекку из своей деревни Бир-Нахелла. А еще я молился в мечетях «Куббат ас-Сахра» и «Аль-Акса»,[25]25
  Мечети в Иерусалиме; памятники арабской архитектуры VII и VIII вв.


[Закрыть] яхуд. – Он потряс кулаком. – Смерть иудеям!

– Капитан Конрад Шахтер был командиром вашей эскадрильи? – перебил Фудзита.

Араб дернул себя за ус.

– Из-за этого ишака нас и сбили.

– Он единственный немец у вас?

– Так, адмирал.

– Вы недолюбливаете немцев?

– Только Шахтера. Других уважаю. Они помогают нам убивать иудеев! – Он ткнул пальцем в Бернштейна.

Полковник откликнулся все тем же бесстрастным тоном:

– Бир-Нахелла… Как же, знаю. Убогая деревня в двадцати километрах к юго-западу от Иерусалима. Вы там выросли?

– Да, яхуд.

– Значит, вы никогда не видели зеленой травы, игрушек, цветов, улиц, не заваленных верблюжьим и ослиным навозом, библиотеки, музея, кино, бассейна, туалета, больницы, автомастерской, доильного аппарата для ваших коров, трактора, электричества, живописи. Вы и ваши земляки веками жили как бродячие собаки, а вините за свою тупость и лень евреев.

– Пусть тысяча скорпионов ужалит твою мать промеж ног, яхуд!

Лицо Бернштейна оставалось спокойным как иконописный лик. Зато у араба усы встали торчком от ярости.

– Я не бродячая собака, не тупой феллах! Я – слуга Магомета. Мои предки вышли с Аравийского полуострова, они были хранителями священных храмов Мекки! Да, в моей деревне ничего этого нет, но кто нас туда загнал? Вы в сорок восьмом отняли наши земли, захватили священную столицу Палестины – Иерусалим!

– Глупости!

Потрясая кулаками, араб выкрикнул древнеримское проклятие, усвоенное его предками:

– Да сгинет Иудея! Да будут прокляты враги Аллаха и рода человеческого! Аллах Акбар! Вы подделали священные письмена! Авраам был не иудей, а мусульманин. Вы отвергаете Иисуса, а его послали на Землю мусульмане и спас Аллах, чтобы он стал его пророком. Вы поубивали всех пророков! Вы – гнусные черви, которые не имеют права называться народом. Тора – сущее беззаконие, нарушение заветов Аллаха! Магомет наложил на вас вечное проклятие! Ислам есть высшая, истинная вера. Правда Корана восторжествует над неверными! – Он обвел глазами аудиторию и поднял руку, словно мулла, раздающий благословение. – Во имя Аллаха, великодушного и милосердного, мы всегда будем бороться с лживыми верованиями и заблудшими народами, ибо только Аллах учит чистоте помыслов и святости цели.

Японцы и американцы изумленно переглядывались. Никто не ожидал такой проповеди от убогого араба.

А Бернштейну его речи, казалось, доставили истинное удовольствие. Должно быть, он из чисто спортивного интереса втянул пленного в дискуссию.

– У израильтян есть поговорка: «Одно слово мудреца стоит сотни слов дурака». Вы родились в Бир-Нахелле, потому что в мае сорок восьмого года арабские государства совместно выступили против нас. Именно их армии согнали с мест полмиллиона несчастных феллахов. Вас принесли в жертву королю Иордании Абдулле и его Арабскому легиону. Теперь число таких, как вы, увеличилось до двух миллионов. Вы гневаетесь на ООН, на Израиль, а тем временем ваши мухтары и эфенди обкрадывают вас. Вы заритесь на территории, поднятые нами из руин, на земли, которые из века в век топтали ваши козы, а вы и капли пота над ними не пролили… Да никогда, – он постучал по столу, – слышите, никогда вам их не получить!

– Ханаан – арабская земля. Осия выкрал ее для иудеев.

– Ничего подобного. Даже в средние века, в зените своей силы и славы, арабы селились в Мекке, Багдаде, Каире и Кордове. И никогда – в Иерусалиме, который вам угодно именовать Ханааном. Почему за четыреста лет турецкого владычества арабы не предприняли ни одной попытки отвоевать его? Да потому, что ни ваша вера, ни ваше происхождение не были с ним связаны. А нынешние ваши претензии насквозь лживы.

– Ну довольно, – вмешался Фудзита и приказал охранникам: – Отведите пса обратно в конуру.

– Старый феллах! – вскипел Абу эль-Сахди. – Червяк, вскормленный верблюжьей мочой вместо молока!

Узкие глаза Фудзиты сверкнули, он тихо пригрозил:

– Я ведь могу и язык отрезать.

Араб и бровью не повел.

Брент ожидал, что охранники и этого вздуют, но сигнала от Фудзиты не последовало. Он молчал, глядя на пленного, а тот не мог отвести глаз от лица Бернштейна. Наверно, старому адмиралу понравилась убежденность араба – во всяком случае, он такого не ожидал. А Брент, наблюдая поединок Абу и Бернштейна, чувствовал, как вокруг него сгущаются ядовитые пары ненависти, и все больше убеждался, что этому нет и не будет конца.

…Офицеры стали расходиться: Реджинальд Уильямс и Джон Файт – в лазарет, Мацухара, Ивата и Каи – в аэропорт, старший помощник Митаке Араи и секретарь Хакусеки Кацубе – в каюту адмирала, главный механик Йосида – в машинное отделение, командир артчасти Нобомицу Ацуми – в док, где разгружали привезенные 25-миллиметровые орудия. Бренту не терпелось обследовать БИП и оборудование связи. Однако на офицерской палубе его задержал контр-адмирал Уайтхед.

– Есть минутка, Брент? Мне надо с тобой поговорить.

Он кивнул на дверь каюты, где прежде жил адмирал Марк Аллен. Тон был вежливый, но твердый, даже властный. И лейтенанту ничего не оставалось, как подчиниться.

Адмиральская каюта гораздо просторней и комфортабельней его собственной. Кроме широкой койки с ночным светильником, в одном углу обитый кожей стул, в другом столик с пишущей машинкой. Справа открыта дверь в кабину душа с огромным зеркалом. Центр занимает внушительный стол с четырьмя стульями. Здесь можно устраивать небольшие совещания. Уайтхед открыл оба иллюминатора и впустил в каюту солнце и свежий воздух. Вместе с ними вливались шумы ремонтного дока. Брент, получив приглашение хозяина, уселся за стол; Уайтхед устроился напротив.

– Что-нибудь выпьешь? – Он указал на бар, привинченный к переборке.

– Нет, сэр, спасибо. Так рано не пью.

– Я тоже.

Контр-адмирал поздравил его с успешно выполненным заданием и заговорил о близкой дружбе с Порохом Россом. Потом они помянули добрым словом покойного Аллена.

– Один я остался из нашей неразлучной троицы! – вздохнул пожилой офицер. – Как тебе известно, мы вместе служили здесь во время правления… мм… командования Макартура. И вместе работали над историей американских военно-морских операций. Наша группа собрала и систематизировала все материалы, а Морисон поставил только свое имя на всех пятнадцати томах. Но в каком-то смысле это был пик нашей карьеры.

– Вы ведь, кажется, в восемьдесят первом вышли в отставку?

– Да, Брент. Но в восемьдесят седьмом меня отозвали, когда разразился мировой нефтяной кризис. Начальник штаба сказал, что ВМР буквально задыхается без людей. Я говорил им, что старый боевой конь не в силах разобраться в компьютерных шифрах. Но меня послали на срочные курсы – и вот я здесь. – Он нервно забарабанил пальцами по столу, добавив новый звук к гулу вентиляторов и грохоту ремонтного дока.

Брент понял, что старик чем-то взволнован, но расспрашивать не стал: пускай сам выскажется.

– Видишь ли, мой мальчик, у меня к тебе вопрос личного свойства… деликатный, что называется. И ты вправе отказаться обсуждать со мной тему, не имеющую никакого отношения к войне.

На лице столь же дорогом ему, как черты покойного Марка Аллена и как воспоминания об отце, написана нешуточная озабоченность.

– Сэр, я готов обсудить с вами любую тему.

– Ты… говорят, хорошо знаком с агентом ЦРУ Дэйл Макинтайр?

Брент на миг растерялся, но взял себя в руки и молча кивнул.

– Мы были довольно близки… особенно в Нью-Йорке.

Старик потряс головой; седая прядь упала ему на лоб. Но он раздраженным жестом поправил ее.

– Мы знаем.

– Кто это – мы?

– Разве непонятно, Брент?

– Иными словами, ВМР неусыпно следит за мной!

Избегая его пристального взгляда, Уайтхед уставился на копию известной картины: крейсер «Лос-Анджелес» упрямо режет волну.

– Не только ВМР. ФБР и ЦРУ тоже.

Брент почувствовал, как вверх по шее поднялась горячая волна и обожгла щеки.

– Надо же, какая милая компания! Может, в квартире Дэйл установлены прослушивающая аппаратура и скрытые камеры?

– Твой сарказм неуместен, Брент. – Контр-адмирал наклонился к молодому человеку. – Вы оба участвуете в операциях особой важности и секретности. Кеннет Розенкранц и Вольфганг Ватц специально приезжали в Нью-Йорк, чтобы встретиться с тобой и адмиралом Алленом.

– Да, сэр, я прекрасно помню нашу стычку у здания ООН.

– Разумеется, мы за вами следили. И тебя, и ее могли похитить, взять заложниками. Или просто устроить засаду и убить.

– Я никакой слежки не заметил.

Уайтхед улыбнулся.

– Мы работаем чисто.

– Не понимаю, адмирал, зачем весь этот разговор? Дэйл – честный, преданный агент. Она никогда не скажет лишнего – ни мне, ни кому-либо другому. У нас были… чисто личные отношения.

– Я понимаю… Но у Дэйл очень серьезные проблемы. По всей видимости, она на грани срыва. Мне сообщили о ее поведении здесь, на корабле, и, насколько я понял, ЦРУ хочет ее отозвать и отправить в длительный отпуск.

– Но почему?

– Тебе известно, что она разведена?

– Конечно. Когда это было!

– И про ее сына знаешь?

– Про сына?

– Не знаешь, стало быть.

Брент молча помотал головой.

Старик вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Эдвард Джеймс Макинтайр. Дэйл родила его в девятнадцать. Он воспитывался в Филадельфии у деда с бабкой, поскольку мать была занята своей карьерой в ЦРУ.

– А отец?

– Тому вообще дела нет. Бегает за юбками, и больше ничто его не волнует. Дэйл ежемесячно посылала родителям сумму на содержание Эдди, а видела сына крайне редко. Но парень видно, способный, его приняли в Пенсильванский университет, когда ему было всего семнадцать. – Уайтхед сжал виски, как при сильной головной боли. – Но попал в дурную компанию, стал пить, потом пристрастился к наркотикам.

– Боже! – Брент поежился. – Бедная Дэйл!

– Да, бедная Дэйл. Месяц назад он принял повышенную дозу. Его нашли на обочине дороги, завернутым в тряпье…

– Ужас!

– Дэйл убита горем и чувством вины. На нее теперь нельзя положиться. Она опускается, Брент.

– А вы, судя по всему, принимаете в ней участие.

Уайтхед грустно улыбнулся.

– А как же иначе? Она моя племянница.

9

Дело близилось к вечеру, когда Брент постучал в дверь ее номера. До отеля «Империал» его, как в прошлый раз, проводили два охранника с винтовками, пистолетами и тесаками. На обоих была форма одежды номер два: стальная каска, на ремне подсумок с патронами, краги, обернутые вокруг штанов. Один занял боевой пост у дверей лифта, второй проводил Брента до двери номера. Обслуга и клиенты отеля испуганно косились на них.

Еще с порога Брент заметил, как она осунулась. В одной руке стакан виски, другой она махнула, приглашая его войти.

– Заходи, малыш. Кодировщик тебя ждет. – Голос резкий, отрывистый, но вчерашней враждебности и след простыл.

Брент молча опустился на диван, упершись коленями в роскошный мраморный столик. Глянул в широкое окно на грандиозную – может быть, даже слишком – панораму города: Гинза с ее шикарными магазинами, сияющий огнями императорский дворец, респектабельный жилой квартал, где теснятся особняки, которые, случись землетрясение, обрушатся на голову обитателей и не причинят им ни малейшего вреда – такие они хрупкие, вдали лес небоскребов, испещренных непристойно яркими неоновыми рекламами, а за всем этим тянется гавань с длинными рядами причалов, складских помещений, десятками тяжело груженных барж, стоящих на приколе.

По-прежнему со стаканом в руке, Дэйл молча остановилась у столика и в упор посмотрела на Брента. Одета в зеленый атласный пиджак, такого же цвета блузку и облегающие брюки. Материя великолепно обрисовывает фигуру. Волосы распущены и неудержимым золотым потоком струятся по плечам. Но вид измученный; глаза опухли, незаметные прежде морщинки проступили в уголках губ и глаз. Сразу видно: женщине плохо.

Брент не стал ходить вокруг да около.

– Я знаю про твоего сына.

Дэйл дернулась, будто через нее пропустили ток.

– Откуда?

– От контр-адмирала Уайтхеда.

– Дядя… Он что, здесь?

– Прибыл на «Йонагу» вместо адмирала Аллена.

Она осушила свой стакан.

– Налить чего-нибудь?

Брент кивнул. Дэйл подошла к небольшому бару, отделяющему гостиную от кухни, и вскоре вернулась, наполнив два стакана.

– Виски с лимонным соком, – доложила она, подавая ему коктейль и усаживаясь на диван.

– У тебя хорошая память.

– Дается практикой. – Она отхлебнула виски и поморщилась. – У дяди слишком длинный язык.

– Почему ты сама ничего мне не рассказывала?

Дэйл усмехнулась, но в глазах блеснули слезы.

– Эдди был всего на несколько лет моложе тебя.

– Ну и что?

– Как ну и что? Старая шлюха путается с мальчишкой, ровесником сына! По-твоему, это мелочь?

– Не говори так.

Она будто не слышала.

– Бедный мой Эдди! Я его бросила, забыла, убила! – Она уткнулась лицом в кулак; сгорбившиеся плечи затряслись от рыданий.

Брент обхватил их одной рукой, прижал ее к себе.

– Неправда! Слышишь, Дэйл, это неправда. Теперь такое на каждом шагу случается.

Несколько раз судорожно всхлипнув, она сумела овладеть собой и заговорила низким, словно бы шедшим из самой глубины, голосом.

– Я ненавижу войну и смерть. Но пусть «Йонага», после того как покончит с арабами, отправится в Центральную и Южную Америку. Вот где идет настоящая война.

– Буду жив – займусь этим.

Она потянулась и ласково провела пальцами по его лбу, щеке, сильной шее.

– Милый мой, хороший мальчик. Прости, вчера я вела себя по-свински.

– Я понимаю.

– Нет, не понимаешь. Я презираю твоего Фудзиту и все, за что он ратует.

Брент вздрогнул, как от удара.

– Ты… Ты на себя наговариваешь.

– Честное слово! Он неисправимый националист и женоненавистник.

– Неправда. К тебе он отнесся с уважением.

– Не ко мне, а к сведениям, которые я доставила. Ему нужна поддержка ЦРУ, а в тот момент я была ЦРУ.

– Ты нарочно настроила его против себя?

Она отпила из стакана и поставила его на стол.

– Ну, не то что б у меня был какой-то дьявольский план… но в общем – да, мне с первой встречи хотелось воздать ему по заслугам. А когда умер Эдди, точно с цепи сорвалась. Внутренний голос все время нашептывал мне: «Какого черта с ними церемониться?»

– Чтобы понять адмирала, надо знать его поколение. Он – типаж из прошлого века.

Она горько рассмеялась.

– Поколение лицемеров! Мнят о себе Бог знает что, а сами топчут ногами своих женщин. Скажи, чем они лучше арабов, которых так ненавидят?

– Во всяком случае, они не отрезают женщинам клиторы и не гонят в поле вместо себя.

Дэйл слегка побледнела.

– Когда это было! В средние века.

– Нет, это практикуется по сей день – женщины-евнухи и прочее.

– Я не верю.

– Они и нас хотят загнать в рабство с помощью главного божества – нефти.

– К черту арабов, Брент. Я тебя вчера оскорбила. – Она взяла его большую руку в свои, перевернула и поцеловала раскрытую ладонь. – Мальчик мой, я хотела разом покончить со всем. Играла, как Бет Дейвис в мелодраме тридцатых годов. Старое-престарое шоу в оживших красках. – Губы ее горестно сжались, она еще выпила. – Знаешь, когда я похоронила Эдди, ты словно бы ушел от меня вместе с ним. Вы так похожи!

– Ты говорила, что любишь меня.

– Порой трудно удержаться. Ты умеешь свести женщину с ума.

– Это не я, это в тебе страсть так и клокочет.

– Правда. Я наслаждалась юным любовником, внушала себе, что молодость можно вернуть. Ты пробудил к жизни старую шлюху на пороге климакса.

– Не глупи. Никакая ты не старая…

– Старая, и все это было обречено с самого начала. – Она выпустила его руку и отвернулась. – Надо смотреть правде в глаза. Я слишком стара для тебя, Брент. Наш роман закончился, еще не начавшись.

– Да ты девчонка!

– Ой, не надо, Брент, ничего не выйдет. Скоро я стану дряхлой подружкой молодого мужчины. Представляешь, каково мне будет видеть, как ты смотришь вслед другим женщинам?

Брент вздохнул и понял, что спорить бесполезно, надо покориться судьбе.

– Ладно. Я больше не стану тебя тревожить. – Он сделал большой глоток виски.

Дэйл заплакала, и он еще крепче обнял ее.

Немного успокоившись, она промокнула глаза платком.

– Я завтра улетаю. Меня отправляют в отпуск. Уже прислали замену. Его зовут Хорейс Мэйфилд.

– Впервые слышу.

– Хороший парень, Фудзите понравится. Для него главное, чтоб яйца были. – Она допила остатки и вновь двинулась к бару. Вернувшись, села поближе к Бренту, посмотрела на него через край стакана. Зеленые глаза так и буравили его, будто она пыталась читать у него в душе. Он неловко повел плечами и хлебнул для храбрости.

– Что влечет тебя туда, Брент?

– Куда?

Она махнула на окно в сторону гавани, и Брент удивился столь резкому повороту.

– Туда. Сражаться, убивать, охотиться за смертью. Гоняешься за своим белым китом, да? Неужели смерть такая соблазнительница, что может отвлечь мужчин от всего – от семьи, от детей, от любимых?

Говорить о долге нелепо, подумал Брент, и вообще, что тут скажешь!

– Не знаю. Честно, не знаю. Знаю только, что это надо сделать, и если не я, то кто же?

– Мужчины испокон веку это говорят, уходя на свою дурацкую войну… – Она помедлила, собираясь с мыслями. – Мир никогда не был вашим призванием.

Брент опять осушил стакан.

– Оливер Уэнделл Холмс[26]26
  Американский врач, поэт, романист, эссеист (1809–1894 гг.); в своих произведениях проповедовал идеи пацифизма.


[Закрыть] в юбке!

– Он был не так глуп.

– Он не понимал, что нами управляет будущее.

– Я не согласна. Будущее темно, Брент. Нам не дано его увидеть. Впрочем, попытайся. Хотя бы не о чем будет жалеть. Все сожаления остаются в прошлом.

– Всем нам будет о чем жалеть, если мы не остановим Каддафи и его безумную свору.

Настала ее очередь покориться неизбежности.

– Бесполезно, не так ли?

– Боюсь, что да. – Он поднялся. – Где кодировщик?

Она быстро прошла в спальню и вынесла оттуда пластмассовый ящичек.

– «Зеленый Гамма» записан в ПЗУ.

Он запихнул ящичек во внутренний карман, подписал протянутую ему расписку и направился к двери. У порога она прижалась к нему, обвила руками шею.

– Мальчик мой милый! Если б только…

Он приложил палец к ее губам.

– Ничего не говори, Дэйл. Мы еще увидимся.

– Конечно, дорогой. Конечно, увидимся.

Оба понимали, что это ложь, потому стиснули друг друга в объятиях и слились в жадном, всепоглощающем поцелуе – так целуются лишь на прощанье.

Брент вышел в коридор; часовой щелкнул каблуками и проследовал за лейтенантом к лифту. Нажимая кнопку, Брент услышал, как тихо затворилась дверь номера.