Текст книги "Журнал Виктора Франкенштейна"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 4

Вечером следующего дня я навестил Биши на Поланд-стрит. Он был в прекрасном расположении духа и обнял меня, когда я вошел в дверь.

– Первый урок закончился, – сказал он.

– Мисс Уэстбрук ушла?

– Дэниел только что отправился провожать ее домой. Пешком. – Он засмеялся. – Виктор, она будет превосходной ученицей! Сегодня я говорил с нею о поэзии Чосера и трубадуров, я продекламировал несколько строчек из Гильома де Лорриса.

– Вы, кажется, намеревались преподавать ей Эзопа.

– Он показался мне слишком сухим. Жаль, что вы не видели ее лица, когда я читал ей из «Романа о розе». Виктор, оно сияло! Словно душа ее выглядывала из ее глаз!

Тут я заподозрил, что интерес Биши к Гарриет Уэстбрук сильнее, чем интерес учителя к ученику.

– Вы читали ей французских труверов?

– Разумеется. Где же начинать, как не в средневековом саду? А после мы перейдем к Спенсеру. Затем к Шекспиру. Я осыплю ее наслаждениями!

– Ей, должно быть, странным кажется освобождение от работы.

– Полагаю, она испытывает от этого страх и одновременно радость. Вы знаете, что она сказала мне? Она сказала: это все равно что умереть и родиться заново. Видите, что у нее за душа!

– Я вижу, что она произвела на вас впечатление. Где идет пиеса?

– В «Друри-Лейн». Вы, Виктор, не привыкли к нашим театрам. Все начинается и заканчивается в «Друри-Лейн». Нам пора идти.

Улица, когда мы там очутились, была заполнена экипажами, но мы без труда вошли в Королевский театр, где нас окружили разносчики сластей, продавцы фруктов и мещанки.

– Мы в партере, – сказал Биши. – Ложи не достать было ни за какие деньги.

Мне никогда прежде не доводилось посещать лондонские театры, и меня тотчас же поразил беспорядок, царивший средь этого сборища. Стоять нам пришлось поблизости от небольшого оркестра под сценой, и оттого казалось, будто мы находимся на фруктовом рынке или лошадиной ярмарке.

– Взгляните туда, – обратился ко мне Биши, перекрикивая общий гомон. – Вон мистер Хант. Видите вы его? В фиолетовой шляпе. Это великий человек, Виктор. Герой грядущего века.

Взгляд Ли Ханта упал на Биши, он широко улыбнулся и приподнял шляпу.

– Вы знаете, Виктор, почему он здесь? Мистер Хант друг Каннингема. Наш автор – сын свободы. Меня не удивило бы, начнись нынче вечером демонстрации против правительства.

Биши удовлетворенно оглядывался по сторонам. Нижние ряды партера тем временем заполнились до предела, а вскоре и места позади нас, и ложи вокруг были целиком заняты. Прежде я никогда не наблюдал лондонской толпы, если тут позволительно использовать это слово, и должен сказать, что она вызвала у меня определенный испуг. Несмотря на смех и общее оживленное настроение, она напоминала некое беспокойное существо, занятое поиском добычи. Способно ли множество жизней составить одну жизнь?

Оркестр заиграл какую-то мелодию, несомненно сочиненную по этому случаю, – и занавес раздвинулся, открывши горный ландшафт, лед и скалы.

– Узнаете ли вы эти места? – прошептал мне Биши. – Мы в Швейцарии.

Затем на сцене появилась фигура в колпаке, облаченная во все черное. Она приближалась шагом быстрым, более подобающим дикому созданию. Выглядело все это столь странно и угрожающе, что публика замерла.

– О небо, что есть человек? – раздался неестественно громкий голос. – Существо, обладающее неведением, но не инстинктом слабейшего из животных!

– Это Наджент, – прошептал Биши. – Искуснейший актер.

Затем фигура повернулась к публике и сняла колпак. При виде ее бледного, с запавшими щеками лица – изможденного, отмеченного печатью терзания, дрожащего – раздались невольные возгласы удивления, а возможно, и смятения.

– Гримерам пришлось потрудиться, – сказал Биши.

Однако я едва слушал его. Фигура эта выражала нечто столь горестное, столь ужасное, что все мое внимание было приковано к ней.

– У омута, покрытого пеной, растет дуб. Мне нередко доводилось слышать, что в давние времена здесь окончила горестные дни свои женщина – отчаявшаяся, несчастная, подобно мне. Что ее горести в сравнении с моими! Мои не окончатся вовек. – Казалось, он оглядывает зал, всматриваясь в каждое лицо, ловя каждый взор, и меня охватил необъяснимый страх, что он встретится глазами со мной!  – Я совершил великий грех пред небом – грех гордыни и умственного восхваления. Ныне я обречен на скитания. Мельмот стал Канном, отверженным на этой земле! —Я не понимал тогда, отчего эти слова оказывают на меня столь сильное действие. – Тайна судьбы моей покоится во мне самом. Если все то, что нашептал обо мне страх, если все то, во что верят вопреки недоверию, – правда, то каков итог? Таков, что, коли деяния мои превзошли все преступления смертных, то же станется и с моим наказанием. Я, напасть на этой земле…

Кто-то выкрикнул: «Ливерпульская напасть!» [10]10
  Намек на бывшего тогда премьер-министром (и присутствовавшего на описанном представлении) Роберта Бэнкса Дженкинсона, 2-го графа Ливерпуля. Лорд Ливерпуль печально прославился репрессиями против радикального движения в Англии. Именно он на время отменил действие хабеас корпус в Англии (1817 г.) и Ирландии (1822 г.), а также наложил ограничения на свободу слова и собраний. В 1820 г. последователи радикала Томаса Спенса попытались организовать покушение на лорда Ливерпуля, однако заговор был раскрыт и часть его руководителей повешена.


[Закрыть]– и все – премьер-министр и люди вокруг меня – разразились хохотом.

На мгновение могло показаться, будто Наджент ошарашен, однако он, положив руку на грудь и устремивши взор на изображение отдаленных гор, дождался, пока шум утихнет, и вновь сделался Мельмотом.

– Я проклинаю и терплю проклятья. Я покоряю и терплю поражения.

Прежде мне ни разу не доводилось лицезреть искусство преображения так близко, и меня восхитила та кажущаяся легкость, с какою Наджент входил в образ Мельмота, – он казался еще более живым, будучи и самим собой, и этим несчастным. Он словно приобрел силу, вдвойне превышающую ту, что дается одному человеку.

– Каждое человеческое сердце клянет меня, однако ни одна человеческая рука ко мне не прикасается. Вот они, руины. – Дрожащею рукой он указал на груду камней на краю сцены. – А там, позади, – та часовня, где обвенчаюсь я со своею избранницею.

Меня поразил не сюжет, но игра актера и представление. Мне никогда прежде не доводилось видеть ни столь большой сцены, ни столь пышной постановки, да и к особой яркости газовых ламп я едва успел привыкнуть. Густые тени, богатство красок и симметричность композиции на сцене – все это вместе создавало эффект более жизненный, нежели сама жизнь. Мне вспомнилась книга с цветными рисунками, что хранилась в сакристии церкви Святой Девы Марии в Оксфорде – ее разрешалось посмотреть по предъявлении письма от члена колледжа, и однажды я провел восхитительное утро за переворачиванием страниц, синих и золотых, украшенных блестящими изображениями святых и диаволов. Так было и в «Друри-Лейн» тем вечером. Это походило не на какую-либо горную местность в моей родной стране, но на прекрасное и возвышенное видение – картину пустынного отчаяния. Насколько я мог судить, на сцене кроме настоящих камней и гравия были валуны побольше, сделанные из натянутого холста, раскрашенного в серый и синий, а поток, бежавший позади, был длинной полосой серебряной бумаги, которую колыхали невидимые руки.

Наступил конец первого акта. Маленький оркестр заиграл мелодию, и Биши обнял меня за плечи.

– Это – подлинное! – произнес он с большим чувством. – Что за прелесть! – Я промолчал. – Изгой, скиталец на этой земле – не все ли мы таковы! Лишь речи изгнанника способны воспламенять! Воображению под силу создать тысячу различных людей и миров. Это творец. Это семя новой жизни.

– Неужели оно способно на столь многое?

– Разумеется. Воображение – божественная искра, пролетающая над хаосом.

– Поток был сделан из серебряной бумаги.

– Да что с того! Сцена – дело рук смертных, но видение… – Он остановился купить бутылку пива и выпил его одним залпом, затем отер рот рукою.

Музыкальная интерлюдия окончилась, и начался второй акт – действие происходило в разрушенной часовне. Однако меня снова отвлекли. За самою спиной у меня некто разговаривал со своим спутником; голос его слышен был вполне отчетливо.

– Любопытно, останется ли это чудовище жить или умрет? Любопытно, раскаивается ли он в содеянном? Как вы полагаете? – Несколько секунд стояла тишина. – Кто, по-вашему, его создал? От каких мужчины с женщиной он родился? – Человек снова смолк. – Возможно ли простить того, кто создал подобное существо? – Я почувствовал у себя на шее горячее дыхание говорившего. – Возможно ли оправдать сотворение разбитой жизни? Это заслуживает сурового наказания. Наказания, которому нет конца.

Я обернулся, но стоявшие рядом со мною, явно захваченные драмой, не разговаривали. Театр несомненно обладал странной акустикой.

На короткое время занавес задернули, а вслед за тем снова раздвинули, и нам открылся водоем на вершине горы – в Шотландии народ называет такие места курганами. Теперь Мельмот, схватив противящуюся невесту за запястья, стоял на фоне теряющейся вдали панорамы горных пиков и расселин.

– Семя такого существа будет бесплодно. – Это был все тот же голос; раздавался он прямо позади меня. – По его собственному расчету, возраст его более века. Впрочем, коли он поднялся над оковами обыденной жизни – кто ж ему судья?

Девушка вырвалась из рук, что сдерживали ее, и бросилась в воду. Я ожидал всплеска или какого-либо движения в воде, но вместо того она медленно опустилась, держа руки над головой. Это, разумеется, было обусловлено механикой сцены.

Биши сжал мою руку и шепнул мне:

– Я этого не вынесу. Это зрелище чересчур волнует. Чересчур потрясает.

– Вы желаете уйти?

– Да. Мне страшно!

Я всегда считал, что Биши слишком чувствителен для того, чтобы противостоять ударам судьбы, и это проявление беспокойной натуры его не особенно меня удивило.

– Давайте же уйдем, – сказал я. – Если только сумеем пробраться через эту толпу.

Когда мы вышли в вестибюль, он остановился и, снова взявши меня за руку, засмеялся.

– Я болван, – сказал он. – Простите меня. То был какой-то панический страх. Теперь он прошел. У вас удивленный вид.

– Мне любопытно узнать, что случилось.

– Когда девушка бросилась в озеро и подняла руки над головой – в этот миг меня охватил приступ неимоверного страха. Затрудняюсь изъяснить, отчего.

– Вернемся?

– С меня достаточно. Разве что вы, Виктор…

– Нет-нет.

Мы уже были на улице, как вдруг услышали чей-то оклик:

– Мистер Шелли, мистер Шелли! – То был Дэниел Уэстбрук, бегом направлявшийся к нам. – Благодарение Господу, я успел!

– Да что такое?

– Гарриет. Она больна. Она просит позвать вас.

– Что? Что случилось? Что с ней такое?

– Она упала перед самым домом. У нее начался бред.

Биши выбежал на дорогу и остановил кеб, только что свернувший на Друри-лейн. Мы поспешно вскочили, Дэниел тотчас прокричал номер дома на Уайтчепел-хай-стрит, и внезапный рывок коляски швырнул нас на заднее сиденье.

– Это ваша рука или моя? – спросил Биши, выпутываясь, и уселся на деревянное сиденье напротив нас. – У нее лихорадка? Следует раздобыть льда. Лихорадка неминуема. Неужто нельзя ехать быстрее? – Он то и дело выглядывал в окно, закрытое материей, а не стеклом, словно оценивая скорость, с какой мы ехали. – Расскажите мне, что в точности произошло.

Дэниел разъяснил, что они с Гарриет направились с Поланд-стрит на восток по Оксфорд-роуд. Дэниел говорил Гарриет о том, что мы намерены посетить «Друри-Лейн», где должны представлять «Скитальца Мельмота». Она изъявила желание самой побывать в театре. «На свете так много всего, что мне хотелось бы повидать!» – сказала она брату. Глаза ее, по его словам, наполнились слезами, но он поддержал ее за руку. Вместе они пересекли город, миновали собор Святого Павла и по Кэннон-стрит вышли на Олдгейт-хай-стрит. Там, у водокачки, она остановила его и воскликнула: «Я так счастлива, Дэниел! Я готова умереть на месте!»

Они прошли по Олдгейт-хай-стрит и, перешедши дорогу, оказались в Уайтчепеле – на главной улице, по его словам. Уже в сотне ярдов от дома Гарриет, оглядывая лавки и жилые постройки вокруг, вскричала, обращаясь к Дэниелу: «Я чувствую, что задыхаюсь. Мне страшно – у меня разорвется сердце!» На этом она упала в его объятия. В волнении и тревоге он сумел донести ее до дому – расстояние было невелико. Ее поместили в гостиную, где она принялась говорить; в речах своих, чрезвычайно странных и сбивчивых, она несколько раз позвала «мистера Шелли». «Ах, только бы увидеть мистера Шелли – тогда мне будет покойно», – повторяла она.

Стоит ли говорить, что Дэниел тотчас же бегом отправился к «Друри-Лейн» в надежде, что представление еще не успеет закончиться. По счастливой случайности он увидел нас как раз в тот момент, когда мы вышли из театра.

Биши по-прежнему нетерпеливо выглядывал в окно.

– Мы на востоке, Виктор.

Некоторое время, пока кеб громыхал и трясся по булыжной мостовой, он хранил молчание.

– Вот здесь мы и живем. – Дэниел указал на небольшой тупик, отходящий от главной дороги, а затем крикнул вознице: – Приехали!

Биши выскочил из повозки и, не успели мы сойти, протянул человеку соверен. Полагаю, он охвачен был яростным, беспокойным желанием увидеть Гарриет.

Я оглянулся, и одного взгляда на главную улицу хватило, чтобы мне открылась ее нищета. Часом раньше или около того здесь, верно, шла торговля, и теперь место было заполнено передвижными прилавками и лотками, а среди них в изобилии валялись всяческие отбросы, фрукты, зелень и обрывки бумаги. Биши успел подбежать к дому и постучать в дверь, не дожидаясь, пока к нему присоединится Дэниел. Дверь быстро открылась, и Биши тут же впустили.

– Я доверяю ему, – сказал Дэниел. – Он может оказаться действеннее любых докторов с аптекарями.

– По крайней мере, в отношении вашей сестры.

– Да. Это я и хочу сказать.

Мы последовали за Биши в дом, маленький, узкий и пропитанный легким запахом сырой соломы, какой я замечал и в других лондонских жилищах. В таком – как говорят англичане – и кошке хвостом не помахать. Биши вошел в небольшую гостиную, выходившую окнами на дорогу, и встречен был двумя молодыми женщинами, принятыми мною за сестер Гарриет. Мы с Дэниелом направились в комнату – там и без нас было не повернуться, – где Биши уже стоял на коленях подле лежащей навзничь девушки.

– Она все о вас говорила, мистер Шелли, – прошептала одна из сестер. – Да только теперь она совсем без памяти.

Биши склонился на ней и прошептал:

– Гарриет, Гарриет, слышите ли вы меня?

Голос его словно пробудил ее.

– Мне было так счастливо, мистер Шелли. Так счастливо!

– Счастье к вам скоро возвратится. Ну-ну, позвольте мне подложить вам под голову эту подушку – вот так.

– Это все от внезапности. Я была удивлена.

– От внезапности?

– Внезапная радость. Разве это не мистера Вордсворта слова?

Он нагнулся и поцеловал ее руку.

Находясь у двери, я услыхал слабый звук и повернул голову. На лестнице стоял мужчина средних лет. На нем был старомодный, с ласточкиными фалдами сюртук полинявшей черной ткани, галстук развязался. Заметил я и то, что руки его были сжаты в кулаки. Очень медленно, словно бы не замечая моего присутствия, спустился он по лестнице и остановился, прислушиваясь к звукам в комнате. Биши спрашивал воды.

– Придется ему к водокачке идти, – произнес мужчина. – Здесь воды нету. – Тут он повернулся ко мне. – К вашим услугам, сэр. Полюбуйтесь-ка, что по вашей милости в доме творится.

Я не понял, что он имел в виду, он же взглянул на меня в манере, как мне показалось, угрожающей.

Одна из женщин вышла.

– Папенька, времени терять нельзя. Принесите ведро, пока я платок надену.

– «И младенцы их будут разбиты пред глазами их; домы их будут разграблены и жены их обесчещены» [11]11
  Книга пророка Исайи, 13:16.


[Закрыть].

– Не время теперь, папенька. Ах, да вот же мой платок!

Взявши большой деревянный сосуд, что стоял под лестницей, она выбежала на улицу.

Я последовал за ней, не желая дольше оставаться в компании ее мрачного отца.

– Позвольте мне помочь вам, – сказал я.

– Мне не нужно помощи, сэр. Я иду к водокачке, принести воды для бедняжки Гарриет.

– Вы ее сестра?

– Да. Эмили. Она нас так перепугала – хорошо хоть теперь угомонилась. Мистер Шелли с нею поговорил. – В глазах домашних Биши, по всей видимости, сделался спасителем. – Нам вот сюда сворачивать.

Мы вошли во двор, со всех сторон окруженный жилищами бедного вида, облупленными, в пятнах; на подоконниках там и сям примостились редкие цветочные горшки. Картину дополняли стоявшие вокруг водокачки пожилые женщины и дети.

– Будьте так любезны, пропустите меня. – Эмили явно привычна была к происходящему. – Моя сестра захворала.

– Ты, Эм, смотри не давай ей этой воды, – окликнула ее какая-то древняя старуха, чрезвычайно позабавив этим своих товарок. – От нее верная смерть.

– Да это чтоб жар унять, только и всего, миссис Сайке.

– Холодная-то она холодная, что и говорить, да только грязная – страх. От нее тут много кто сбрендил.

– А это что еще за красавчик, Эм?

Вопрос задан был пареньком, который не сводил с меня глаз, пораженный зрелищем странным и одновременно уморительным. Я старался одеваться как принято у англичан, однако в платье моем или же в манерах имелось некое неуловимое отличие, непременно выдававшее во мне иностранца.

– Мамаша его искать не будет?

Эти слова вызвали у собравшихся женщин смех, но Эмили уже наполнила ведро и направилась прочь от водокачки.

– Простите, ежели они вас обидели, сэр, – сказала она, когда мы вышли со двора. – Они к незнакомым не приучены. Не знаю, как ваше имя…

– Виктор Франкенштейн.

– Вы друг мистера Шелли?

– Да, верно. И вашего брата. Вы говорите, Гарриет лучше?

– Она угомонилась. А то несла чепуху всякую. Ой, да что ж это я! Теперь ей покойно.

Поведение Эмили, весьма похожее на поведение ее сестры, меня удивило. Место столь захудалое, пропитанное грязью, не оставило на ней своего следа. Необычное это было семейство.

– У вас, полагаю, есть еще одна сестра?

– Да. Джейн сейчас тут. Живет она с мужем в Бетнэл-грин, да ей случилось зайти проведать папеньку.

– Стало быть, вы с Гарриет живете с отцом?

– Как маменька померла, Джейн выдали через месяц-другой. А мы за домом присматриваем.

– Отец ваш еще работает?

– Ах, нет. Пришлось ему перестать. Нервы у него совсем плохи.

Признаюсь, при виде Эмили меня взволновало желание, но теперь всякие чувства подобного рода будили во мне одну лишь неприязнь. Плотская похоть представляла собой угрозу для чистоты моего предназначения; до этого нельзя было допускать. Я решил держаться в стороне.

– Ваша фамилия показалась мне странной.

– Так часто бывает. Позвольте мне помочь вам нести воду.

– Як этому привычна.

Эмили перенесла ведро через порог и вошла в гостиную, где Гарриет уже сидела на диване. Опустившись перед нею на колени, Эмили принялась смачивать ей лоб и виски водой с такою сестринской нежностью, что меня вновь поразило существование подобного семейства по соседству с публикой столь жалкой и грубой.

– Она пришла в себя, – сказал мне Биши. – Это была лихорадка.

– В таком случае нам не следует здесь оставаться.

Мне было весьма нехорошо в этом маленьком жилище. Оно было чистым и благопорядочным настолько, насколько возможно, однако тамошняя округа была такого свойства, что оставляла на нем свой отпечаток вроде этого слабого запаха соломы. Оно нагоняло на меня тяжелое чувство, да что там – усталость, справиться с которой я был не в силах.

– Тут мало места. Из-за нас Гарриет нечем будет дышать.

– Разумеется. Вы правы. Ей нужен воздух. Пойдемте сию же минуту.

Биши положил руку Дэниелу на плечо и сказал ему, что мы намереваемся возвратиться в Сохо.

Дэниел настоял на том, чтобы проводить нас до оживленного перекрестка, прямо за Уайтчепел, где попадались кебы, направлявшиеся в город.

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Шелли, – сказал он. – И с вашей, мистер Франкенштейн. Вы вернули ее к жизни скорее, чем то казалось возможным.

– Не мы, Дэниел. Ей помогла ее природная сила. Она рождена под собственной звездой.

Мы остановили кеб, и Дэниел помахал нам на прощанье. Биши высунул голову из окна и прокричал:

– Передайте ей, что я непременно приду повидать ее завтра! – Он со вздохом откинулся на сиденье. – Мы сделали доброе дело, – проговорил он.

– И все-таки мне жаль ее.

– По какой причине?

– Оглянитесь вокруг. Видите, какое убожество? В таком месте нетрудно опуститься до преступления и порока.

– Да. Место и вправду жалкое. – Вид у Биши был весьма утомленный.

– Жалкое? Оно чудовищно. И будет порождать чудовищ. Приходилось ли вам когда-либо видеть подобное запустение?

Биши что-то пробормотал в ответ, но я не расслышал.

– Что вы?

– Я говорю, видели вы ее отца?

– Он был на лестнице. Никакой опасности он не представляет.

– Опасности?

– Простите меня, – отвечал я. – Мысли мои блуждают.

И все-таки я полагал, что мистер Уэстбрук считает меня врагом своего семейства.

Каждое утро я посещал занятия в анатомическом театре больницы Св. Фомы. Мне как вольнослушателю дали разрешение после того, как я заплатил пустячную сумму за курс лекций, которых никогда не посещал. Мне нужна была лишь практическая работа – резать. Теории и гипотез мне было мало. Единственный путь к знанию лежал через изучение мертвых. Прежде чем прийти к какому-либо разумному соображению, должно было наблюдать и экспериментировать.

Анатомический театр был местом не для пугливых или слабых духом. На столах для препарирования, стоявших посереди комнаты, раскладывали трупы, и студенты, вшестером или всемером, принимались копаться в их костях и внутренностях. Одни выбирали объектом внимания руку, другие – ногу или кишку. Многие из тел выкладывали за несколько дней до погребения, многие выкапывали из земли в состоянии отчасти разложившемся. Тем не менее, если плоть и была нетвердой, кости в целом по-прежнему оставались крепкими.

Вдоль стен располагались стеклянные ящики со всевозможными образцами частей тела. С одной стороны комнаты помещался большой камин, в котором стоял медный чан – его использовали для варки тел, когда работа ножом слишком замедлялась. После этого кости можно было с легкостью отделить от сваренной плоти. К запаху гнилой или гниющей плоти я привыкнуть еще не успел, однако он не оскорблял моего обоняния. Смешанный с запахом консерванта, он превращался в пикантный аромат, долгое время после занятий остававшийся на руках и даже на одежде анатомов. Некоторые сторонились этого запаха, обнаружив, что идет он от наших сюртуков. Попадались и такие, что, впервые вошедши в анатомический театр, падали замертво. Других сильно тошнило, и они оставляли содержимое своих желудков на полу, среди внутренностей и экскрементов мертвецов. Зловоние смерти эквивалентно самой смерти. Это – тьма страха, неизвестная сила, крах надежд. Однако, сумей я победить смерть, что тогда? Тогда зловоние смерти сделается, возможно, тончайшими духами!

Среди моих товарищей-анатомов был молодой человек с ясным взором и румяным цветом лица. Из разговоров его я понял, что он лондонский мальчишка, бывший конюхом на Сити-роуд, но бросивший это ремесло, чтобы стать помощником лекаря. «К вони лошадей и лондонских трактиров я привычен, – сказал он мне. – Что мне мертвецы». Нам случалось вместе выпивать в соседнем пабе, где собирались и остальные анатомы, вследствие чего заведение пропахло покойницкой, и другие посетители захаживали туда редко. Мы с Джеком Китом обыкновенно сидели за низким деревянным столом и беседовали о дневных событиях.

– Отменная вам, Виктор, опухоль досталась.

– Рак кишки. Распад необыкновенный. Трудно было ее удержать.

– Надобно пользоваться большим и указательным пальцами. Вот так. Кое-что может застрять под ногтем, но это можно вымыть.

– Вы были в прекрасном расположении духа.

– Мне попалась опухоль, проедавшая мозг. Так и сочилась. Я ее промыл и взял себе. – Он похлопал себя по карману.

Росту он был небольшого и, выпив кружку-другую, готов был, как он выражался, «на Монумент [12]12
  Монумент– колонна высотой в 61 метр, воздвигнутая в Лондоне в память о Великом пожаре 1666 г.


[Закрыть]вскарабкаться». Он декламировал лекции и речи, им прочтенные, читал наизусть восхищавшие его стихи. Помню, особую страсть он испытывал к Шекспиру.

– Вот где делается будущее, – сказал он однажды вечером. – Здесь. В анатомическом театре. Здесь нам предстоит найти путь вперед, к лучшей жизни. Здесь мы научимся облегчать человеческие страдания и болезни. Вы, и я, и наши товарищи – все мы должны со рвением трудиться на пользу общего дела! Нам необходима энергия, Виктор. Нам необходима уверенность. – На этом он разразился приступом кашля.