Текст книги "Лондонские сочинители"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава четвертая

Недели через три после того вечера Мэри Лэм отважилась пойти на Холборн-пассидж. С тех пор как она познакомилась с Уильямом Айрлендом, в воображении он виделся ей всегда среди книг и сделался в ее глазах человеком, заслуживающим внимания. Друзья Чарльза слишком развязны, слишком болтливы. Уильям куда более деликатен. Он более тонкого душевного склада; во всяком случае, так казалось Мэри. Когда она подошла к книжной лавке и увидела вывеску над дверью «Сэмюэл Айрленд, книготорговец», сердце ее учащенно забилось. Она миновала витрину в эркерном окне и уже решила быстро пройти мимо, как вдруг из недр магазина раздался громкий смех, подобный реву быка. Мэри замедлила шаг и повернулась к двери; мужчина преклонных лет хлопал Уильяма по спине, а за ними наблюдал другой пожилой господин. Уильям поднял глаза на девушку, будто ожидал ее прихода, и устремился к двери:

– Заходите, мисс Лэм, прошу вас. Вы пришли в счастливую минуту.

Мэри не любила незнакомых людей, но тут ноги сами, почти против воли, понесли ее в магазин. Кто из пожилых джентльменов Сэмюэл Айрленд, она поняла сразу: помогло фамильное сходство с сыном; но от смущения она вспыхнула, засуетилась и стала пожимать руку второму господину, который все еще лучился весельем.

– Почту за честь познакомиться с вами, мисс Лэм, – обратился к ней Сэмюэл Айрленд. – Я вижу, мистер Малоун уже представился. Вы, конечно, наслышаны о его ученых заслугах. Но что мы с ним откопали, мисс Лэм!.. Настоящую жемчужину.

– Дороже любой жемчужины, отец.

– Видите? – Сэмюэл Айрленд показал ей диск из рыжего воска, чуточку выцветший по краям. – Это его печать.

– А вот его эмблема, – сказал второй старик.

– Да, вы мне это уже растолковали, мистер Малоун. – Сэмюэл Айрленд все еще улыбался Мэри, но причина его ликования ее нимало не занимала. – Будьте любезны, сэр, повторите объяснение даме.

Он протянул Мэри восковой кружок, чтобы она могла его разглядеть получше, а Малоун склонился к ней, намереваясь привлечь ее внимание к подробностям. Изо рта у него по-стариковски дурно пахло.

– Видите, столб с перекладиной, на ней щит, который всадник должен поразить копьем.

Мэри разглядела жердь с перекладиной и висящим на ней кулем.

– Это приспособление для тренировки рыцарей, оно беспрерывно крутится вокруг перекладины. Всадник галопом скачет к нему. Он должен вонзить копье в щит, иначе сам получит сильный удар. Понимаете, что все это означает? Простите, не расслышал вашего имени. «Потрясай копьем».[59]59
  Буквальная расшифровка фамилии Шекспир (от англ. «shake spear»).


[Закрыть] А теперь взгляните сюда. Видите инициалы?

В самом низу печати Мэри с трудом рассмотрела расплывшиеся буквы «W» и «S».[60]60
  Английские инициалы имени и фамилии Шекспира.


[Закрыть] Теперь понятно, отчего у них такое праздничное настроение.

– Скорее всего, он запечатывал ею свои письма, – сказал Уильям. – И театральные договоры. Спасибо мистеру Малоуну, он любезно объяснил нам, что это за печать, и подтвердил ее подлинность. Он ведь составил и опубликовал конкорданцию всех пьес Шекспира.

Малоун вынул из кармана ярко-зеленого шелкового жилета маленькую записную книжку и повернулся к отцу Уильяма:

– Нам нужен не только сам предмет. Необходимо знать fons et origo,[61]61
  Источник и происхождение (лат.).


[Закрыть] мистер Айрленд.

– Простите, сэр?

– Источник. Происхождение.

Сэмюэл Айрленд поглядел на сына, и тот, заметила Мэри, поспешно замотал головой.

– Мы не вправе их раскрыть, мистер Малоун…

– Это ваш клиент?

– Не могу сказать.

– Что ж, весьма прискорбно. Источник этих сокровищ должен быть известен.

Явно пропустив мимо ушей последние слова Малоуна, Сэмюэл Айрленд взял Мэри под руку.

– Вы уже видели ту деловую бумагу, мисс Лэм?

– Какую деловую бумагу?

– Я лишь мимоходом обмолвился о ней, отец.

– Куда ж это годится? Мисс Лэм обязательно должна ее увидеть. Уильям мне сказал, что вы пылаете любовью ко всему, связанному с Шекспиром.

– Да. Это верно.

– А вот и наше сокровище!

Мэри была неприятно поражена: манеры Айрленда-старшего отдавали вульгарностью лоточника. Она совсем иначе представляла себе семью Уильяма.

– Вот эта бумага, мисс Лэм. – Старик положил перед ней пергаментный лист и осторожно прикоснулся к нему указательным пальцем. – Редчайший документ.

– Я исследовал его тщательнейшим образом, – заявил мистер Малоун. Его рот снова оказался в опасной близости от Мэри. – Почерк – определенно Барда. Никаких сомнений быть не может.

– Я очень рада, – только и смогла сказать Мэри.

Уильям заметил ее смущение.

– Вы позволите немного проводить вас, мисс Лэм?

– Да-да, конечно.

Она торопливо попрощалась и вышла с Уильямом в переулок, с облегчением вдыхая прохладный воздух.

– Мы вас растревожили, мисс Лэм, я очень сожалею, – сказал Уильям. – Слишком уж пылко они относятся к Барду.

– Не стоит извиняться, мистер Айрленд. Ничего дурного в таком поклонении нет. Мне просто нужно было глотнуть воздуха.

Они молча прошли мимо лотка с искусственными цветами, который всегда стоял на углу Холборн-пассидж и Кинг-стрит.

– Я должен вам кое в чем покаяться, мисс Лэм.

– Мне? В чем же?

– Я вам сказал, что нашел деловую бумагу в антикварной лавке на Гроувнор-сквер. Это неправда. Она получена от того же человека, который дал мне печать.

– Не понимаю…

– …какое это имеет отношение к вам? Разумеется, никакого. Больше я о ней ни словом не обмолвлюсь.

– Нет, я имела в виду другое: с чего этот человек вздумал делать такие бесценные подарки?

– Можно, мисс Лэм, я расскажу вам одну историю? Месяц назад я сидел в кофейне на Мейден-лейн. Знаете ее? Там еще очень красивый прилавок красного дерева; работа, скорее всего, французских мастеров. У меня с собой было старинное издание «Кентерберийских рассказов» Чосера с выпуклым черным шрифтом; я как раз перед тем приобрел эту книгу у одного из посетителей магазина на Лонг-Эйкер и теперь, в кофейне, принялся рассматривать ее, но вдруг услышал вопрос, явно обращенный ко мне: «Вы умеете определять достоинства книг, сэр?» Это сказала немолодая дама, сидевшая за столиком позади меня, вся в черном – в черной шляпе, черной шали, даже зонт черный. Не так уж часто приходится видеть в кофейне одинокую женщину, пусть и на Мейден-лейн, поэтому я, естественно, немного насторожился. Впрочем, принять ее за девицу легкого поведения было невозможно – уж простите мне мою бестактность, мисс Лэм. Возраст дамы и ее внешний вид такой вариант исключали. И я предположил, что она либо пьяна, либо не в своем уме.

– Достоинства, сударыня? – переспросил я.

– Разбираетесь вы в них? В бумагах, книгах и тому подобном?

– Это мое ремесло.

– Законникам-то я не доверяю.

Я заметил, что она пьет чай из корня американского лавра; терпеть не могу эту бурду.

– Как видите, я вдова.

– Сочувствую вам.

– Сочувствие тут ни к чему. Муж был грубым животным. Но оставил мне много старинных бумаг.

Тут я, естественно, навострил уши.

– Для этих вещей нужен особый склад ума. Я им не обладаю.

Еще одна полоумная, каких нередко встречаешь на лондонских улицах, снова подумал я. Однако в ней чувствовалась некая осмотрительность и даже степенность, которые наводили на иные мысли.

– Вас, вероятно, насторожило, что я обращаюсь к вам, совсем незнакомому человеку. Но, как уже было сказано, сэр, я питаю отвращение к адвокатам и прочим законникам-крючкотворам, любителям вынюхивать чужие секреты. Уже несколько недель подряд я твержу себе если мне выпадет удача встретить человека, навострившегося разбирать разные почерки, уж я его не упущу.

Тут я невольно улыбнулся.

– Видите ли, сэр, – продолжала она, – я не привыкла изъясняться витиевато. Скажите, как вас зовут?

Она открыла черный шелковый ридикюль, от которого отчетливо пахнуло фиалками. Дивный запах, не правда ли?

– Своей визитки у меня нет, – пояснила дама. – Только карточка покойного мужа. Но адрес тот же.

Я успел прочесть, что муж ее, Валентайн Страффорд, занимался поставками чая и жил в очень приличном месте – на Грейт-Тичфилд-стрит, близ церкви Марилебон. Я назвал свое имя и, как того требовал долг вежливости, пообещал зайти к ней.

Три дня спустя я случайно оказался возле ее дома – когда шел на Клипстон-стрит, к переплетчику. Вам знаком тот район, мисс Лэм? Не бог весть какой старый, а все же своеобразный. На самом деле у меня не было намерения наносить ей визит, но, должен признать, она меня изрядно заинтриговала. Я заглянул в окно нижнего этажа, и – представьте, что я увидел! Длинный стол, заваленный бумагами и рукописными свитками! Там же, вперемежку с документами, перевязанными бечевкой или тесьмой, лежали папки и коробки. Стало быть, она говорила сущую правду о бумагах покойного мужа. Ни минуты больше не колеблясь и не размышляя, я взбежал по ступенькам на крыльцо и позвонил; к моему удивлению, она сама открыла мне дверь.

– А, мистер Айрленд. Я не теряла надежды, что вы придете. Я вас ждала.

И повела меня в ту самую комнату на первом этаже, где лежали бумаги. В окно я увидел длинный узкий сад с новомодным украшением наших вертоградов – озерцом с каменистыми берегами.

– Не уверен, что смогу помочь вам, миссис Страффорд, – сказал я.

– Вздор. Я заметила, как расширились ваши глаза, когда вы вошли в эту комнату. Вы все это обожаете.

Она хотела угостить меня настоем корня американского лавра, но я вежливо отказался. Очевидно, к хорошему чаю, ввозом которого занимался ее муж, она любви не питала.

– Я вас, разумеется, отблагодарю.

– Прежде чем говорить о вознаграждении, позвольте мне взглянуть на ваши бумаги.

– Быть может, в них уже и смысла никакого нет.

– Быть может, напротив, огромный смысл. Разрешите мне сначала их посмотреть.

И я принялся за работу. Коллекция оказалась прелюбопытной. Там были записи тринадцатого века о получении податей аббатством Бермондси и разрозненные листы шестнадцатого века, из кадастровой описи земель в округе Морбат, графство Девоншир, и доходов от них. Надеюсь, я вам не наскучил? Там же я обнаружил карту береговой линии от Грейвсенда до Клиффа. Дата была написана неразборчиво, но по каллиграфическому почерку я предположил, что это карта середины семнадцатого века. Каким образом муж миссис Страффорд эти грамоты приобрел, я, естественно, установить не мог. Среди бумаг обнаружился длинный перечень товаров, подписанный бухгалтером-контролером акцизного управления лондонской таможни и датированный тринадцатым годом правления Ричарда Второго,[62]62
  Ричард Второй (1367–1400) – английский король; правил с 1377 по 1399 г., последний из династии Плантагенетов.


[Закрыть] а также несколько листов с геральдическими девизами и надписями на гербах. На мой взгляд, коллекция бессистемная, но настолько любопытная, что я даже пришел в некоторое волнение. Во мне взыграла авантюрная жилка.

И тут я наткнулся на документ, незадолго до того заверенный нотариусом и скрепленный особой печатью зеленого сургуча, которой пользуются только лондонский шериф и его подчиненные. Мой отец не раз указывал мне на эту печать. Бумага, разумеется, вовсе не старинная. В ней речь шла о недвижимости на Найтрайдер-стрит; как явствовало из текста, всего за два года до моего появления у миссис Страффорд ее муж приобрел там жилье за 235 фунтов стерлингов. Выйдя в прихожую, я позвал миссис Страффорд, и она тут же спустилась ко мне.

– Нашли что-нибудь интересное, мистер Айрленд?

– Кажется, нашел, миссис Страффорд. Позвольте, я покажу вам этот документ. Вы его раньше видели?

– Нет, не видела.

– В таком случае знайте: теперь вы – обладательница нового дома.

– Мой муж никогда даже не упоминал о нем. О чем он только думал? На Найтрайдер-стрит? Это недалеко от собора Святого Павла, не так ли? Приобретение наверняка не дешевое. – Она вопросительно посмотрела на меня, но я в этих делах ничего не смыслю. – Надо не мешкая поехать взглянуть.

Мы остановили закрытый фаэтон. Я-то предпочитаю ездить в кабриолете. В фаэтонах вечно пахнет лежалой соломой, верно? Но ничего другого нам не подвернулось. В Холборне мы ненадолго застряли: какой-то мальчишка попал под колеса экипажа; потом двинулись на восток, на Найтрайдер-стрит. Вам эта улица знакома, мисс Лэм? Она идет полукругом, словно стена римского амфитеатра.

Не успел я заплатить вознице, как миссис Страффорд выскочила из фаэтона. От нетерпения она даже прошла мимо дома. Я окликнул ее, и мы с минуту постояли на улице. День был сумрачный, за окном горела свеча. Вот неожиданность. А вдруг Страффорд, которого все считают покойником, живет себе здесь и в ус не дует, подумал я, холодея; судя по ужасу, выразившемуся на лице миссис Страффорд, ей пришла в голову та же мысль. Но, усилием воли собрав все свое мужество, она поднялась по ступенькам к парадной двери. Я обратил внимание, что впервые вижу эту даму без перчаток. Странно, правда? И тут невидимая рука за окном убрала свечу. Мы ждали с нарастающим нетерпением; наконец дверь отворилась, перед нами стояла старуха, согбенная какой-то тяжкой болезнью.

– Нету никого дома, – сказала она.

К моему изумлению, миссис Страффорд прошла мимо нее в прихожую и крикнула:

– Спускайся! Спускайся вниз!

– Мистер Страффорд сюда больше не ездют.

Миссис Страффорд хотела уже подняться по лестнице на второй этаж, но, услышав эти слова, обернулась:

– Что-что?

– Они уж месяцев восемь как тут не бывали. А мне за целых два месяца не плачено.

– Вы, наверно, экономка?

– Ага, была, только мне не платют.

– Это мы уладим. – Мне было ясно, что миссис Страффорд мешкать не любит. – Сколько мой муж задолжал вам?

Если старуха и была удивлена внезапным появлением миссис Страффорд, она ничем своих чувств не выказала.

– Шешдесят шиллингов. По семь шиллингов шесть пенсов в неделю.

– Надеюсь, вы не против получить бумажными купюрами? – Миссис Страффорд вынула из ридикюля три фунтовые банкноты. – Они ничем не хуже монет.

Женщины заговорили о чем-то еще, а я сгорал от любопытства: что там, в этом старом доме? Я, мисс Лэм, обожаю всяческие следы былого. Прямо за лестницей находилась кладовая; уже с порога я ощутил едва слышный запах старинных бумаг, который бодрит меня лучше любых лекарственных трав. Разве можно сравнить благоухание цветка с восхитительным запахом пыльного, никогда не проветриваемого помещения? В углу комнаты стояла массивная деревянная конторка. Я открыл ее и обнаружил пачки документов – отдельные листы, листы, сложенные стопками, листы, связанные бечевкой…

Вдруг за моей спиной возникла миссис Страффорд:

– Как?! Еще бумаги? О, господи, мой муж в них просто погряз.

– Вероятно, их в доме полным-полно. Что я могу?..

– Что вы можете с ними сделать? Можете взять их себе, мистер Айрленд. Вы нашли мне этот дом. Так возьмите себе бумаги.

С минуту я размышлял, тупо глядя сквозь закопченное окно на маленький мощеный дворик.

– Нет, это было бы нечестно. Давайте договоримся иначе. Если я нахожу что-либо, представляющее ценность для меня, но не для вас, я оставляю этот документ себе.

– Согласна.

– Так легко соглашаетесь?

– С тем, что вам никогда не принадлежало, расставаться ведь легко. Вот вам ключи домоправительницы от всех комнат, мистер Айрленд. Когда вы закончите работу, дом пойдет с молотка.

На следующее утро, сказав отцу, что иду на Боулейн осматривать библиотеку одного джентльмена, я вернулся на Найтрайдер-стрит. Я уже вам говорил: мне не хотелось даже словом обмолвиться об этом приключении. Начав с самого верха, я тщательно обследовал комнату за комнатой. По большей части они не были обставлены, кроме комнатушки, в которой ютилась дряхлая экономка, но все же имелось несколько сундуков и ящиков, и в них я тоже обнаружил старинные бумаги. Мне стало совершенно ясно, что мистер Страффорд был страстным собирателем манускриптов. Чего только я там не нашел! И списки умерших по различным районам Англии, и длинные свитки со словами актерских ролей, и дипломатическую переписку, и даже страницы ин-фолио из старинной иллюстрированной Библии.

Если я вас утомил, мисс Лэм, пожалуйста, так и скажите. Однако лишь на второе утро я откопал там документ, подписанный Уильямом Шекспиром. Тот самый, который вам только что показал отец. Поначалу, не заметив подписи, я отложил его вместе с другими бумагами. Но что-то в нем, видимо, привлекло мое внимание. Быть может, чересчур близкое соседство «У» и «Ш». Я снова взял в руки пергаментный лист, а час спустя уже нес его в нашу книжную лавку. Лучшего подарка отцу и придумать было нельзя. А не далее как вчера я обнаружил еще и печать.

– Та женщина про печать знает? – полюбопытствовала Мэри, прежде безмолвно слушавшая Уильяма.

– Миссис Страффорд? Конечно. Правда, она не оценила печать по достоинству. Шекспир ее вообще не интересует. Ей чужда наша… увлеченность.

– Но не ее мужу.

– Я не уверен, что он скрупулезно отбирал документы; не исключаю, что просто скупал все, что ему попадалось. Мне предстоит обшарить еще много сундуков и ящиков. Я счел своим долгом рассказать отцу о бумагах Страффорда, но в подробности входить не стал. Я же его знаю. Он может проговориться.

– Как я вам завидую!

– Чему, мисс Лэм?

Никто никогда не говорил ему ничего подобного.

– У вас есть в жизни цель. Благородная цель.

– Я бы не называл это столь высокими словами.

– По-моему, они здесь более чем уместны.

– Тогда могу ли я надеяться, что буду идти к… этой цели… вместе с вами?

– Как это?

– Я бы приносил вам свои находки. Они доставляют радость отцу, доставят радость и вам.

– Правда? Вы в самом деле готовы их мне показывать?

– Разумеется. И с большой охотою. А вы, естественно, можете рассказывать о них брату.

* * *

Они уже дошли до Кэттон-стрит, но расставаться не хотелось. И Мэри зашагала с ним обратно по Хай-Холборн. Уильям Айрленд вызывал у нее необычайный интерес – так, по крайней мере, она мысленно себе говорила, – но что именно пробудило этот интерес, и сама не могла бы объяснить. Чутье подсказывало ей, что Уильям рос без матери, но по каким признакам она это поняла, тоже было загадкой. Вероятно, его излишняя горячность наводила на мысль о потаенной неуверенности в себе. Позже, в разговоре с братом, она обмолвилась о его «жалостном взгляде»; Чарльз посмеялся над ее сентиментальностью, но Мэри была уверена, что выразилась точно.

– От жалости до любви один шаг, – заметил он.

– Не говори глупости, Чарльз! – Щеки у Мэри порозовели. – Он нуждается в защите.

– От чего?

– Трудно сказать. Такое впечатление, что между ним и окружающим миром идет борьба. Он считает себя обиженной стороной и от своего не отступится.

Глава пятая

Расставшись с Мэри Лэм на углу Хай-Холборн и убедившись, что она растворилась в толпе, Уильям Айрленд направился в книжную лавку, где застал отца в полном одиночестве. Постукивая каблуками лаковых штиблет по дощатому полу, Сэмюэл Айрленд расхаживал по магазину взад и вперед.

– Мистер Малоун передал тебе привет. Он пошел к своему окулисту.

– Он доволен находкой?

– В восторге. В полном восторге. – Сэмюэл Айрленд дошел до стены и лишь затем повернулся к сыну: – Когда ты в следующий раз увидишься со своей покровительницей?

Отцу Уильям сообщил о своих находках куда меньше того, о чем успел поведать Мэри Лэм; сказал лишь, что в библиотеке одной пожилой дамы он случайно нашел купчую на особняк, а дама взамен разрешила ему брать себе некоторые вещи, представляющие для него интерес. Для нее же это были всего лишь «бумажки». Но она взяла с него клятву: ни при каких условиях не разглашать ее имени. Уильям прекрасно знал отца: Айрленд-старший, человек экспансивный и велеречивый, имел склонность к самым сумасбродным прожектам. Так, повинуясь внезапному порыву, он вовлек в историю с шекспировским документом Эдмонда Малоуна.

– Я пообещал зайти через несколько дней.

– Несколько дней?! Да ты понимаешь ли, что мы от нее получили?

– Печать.

– Это золотая жила. Самая настоящая. Ты представляешь, каких денег такие бумаги могут стоить на аукционе?

– Об этом я и не думал, отец.

– Как и твоя покровительница, надо полагать, иначе она никогда не отдала бы их в полное твое распоряжение. Не вернее ли называть ее твоей благодетельницей? – Если в голосе отца и проскользнула насмешливая нотка, Уильям предпочел ее не заметить. – Она, стало быть, выше подобных мелочей?

– Она мне их просто дарит. Я же вам говорил: я нашел купчую на дом, составленную на имя ее покойного мужа…

– Для тебя эти «мелочи» тоже не имеют материальной ценности? – спросил Сэмюэл Айрленд и вновь зашагал по магазину. Уильям видел, что отца переполняет странная энергия, необычная решимость, которой он и не скрывает. – Позволь спросить тебя, Уильям. Чувствуешь ли ты в себе силы стремиться к большему? Добиваться успеха в жизни?

Это уже был не вопрос, а прямой вызов.

– Полагаю, такие силы во мне есть. Смею надеяться…

– Тогда не упускай подвернувшейся тебе возможности. Не сомневаюсь, что там найдется еще немало других шекспировских бумаг. Официальный документ, да еще с печатью, – это не случайное совпадение. Ты должен их отыскать, Уильям. – Он отвернулся и стал поправлять стоявшие на полке книги. – Не обязательно ставить о них в известность твою покровительницу. Мы сможем продать их и без лишнего шума.

На спинке отцовского сюртука Уильям заметил седой волос, но удержался и стряхивать его не стал.

– Их нельзя продавать, отец.

– Нельзя? Почему?

– Я не хочу наживаться на ее великодушии.

Уильям видел, что отец попытался распрямить и без того прямую спину.

– А мое мнение… мои чувства… тут в расчет не принимаются?

– Само собой разумеется, я всегда готов выслушать ваши советы, отец, но это для меня – вопрос принципа.

– Молод ты еще рассуждать о принципах, – не поворачиваясь к сыну, отрезал Айрленд-старший. – Или ты полагаешь, что принципы обеспечат тебе лучшую жизнь?

– По крайней мере, не худшую.

– Уж не хочешь ли ты весь век тянуть лямку в лавке? – С этими словами отец повернулся, по-прежнему не глядя на сына, подошел к прилавку и ладонью смахнул с него пыль. – Неужели у тебя нет иных устремлений, кроме как стать торговцем? – Уильям хранил молчание, и отец продолжил: – Если бы у меня в начале моей взрослой жизни был такой же патрон, такой же благодетель, уж я бы этой возможности не упустил.

– Какой возможности?

– Подняться повыше.

– И как же?

– Открыв счет в банке. – Он глянул на сына. – Ты имеешь представление о том, что такое нищета? Я начинал без единого пенса в кармане. Каждый кусок хлеба доставался с боем. Учился я в бесплатной школе на Монмут-стрит. Впрочем, я тебе об этом рассказывал. – Уильям и впрямь уже слышал эту отцовскую историю. – Чтобы стать уличным лоточником, я выпрашивал деньги, брал в долг по паре шиллингов. Процветания я ждал долго, но все же дождался. Как ты сам знаешь.

– Знаю.

– Но сможешь ли ты повторить мой путь? Представляешь ли себе, с чего начать?

Сэмюэл Айрленд стал медленно подниматься по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке, словно никак не мог отдышаться.

Когда отец скрылся в своей комнате на втором этаже, Уильям подошел к рыжей восковой печати Шекспира, взял ее в руки и горько заплакал.

* * *

Три дня спустя Уильям вошел в магазин, насвистывая «Милую Жюли», и побежал наверх, в столовую. В камине уже пылали угли, рядом сидели отец с Розой Понтинг: они составляли список знакомых, которым стоило (с пользой для них и для себя) послать на Рождество бутылочку поссета[63]63
  Поссет – горячий напиток из молока, вина и пряностей.


[Закрыть] – от простуды.

– Каммингз слишком стар, – говорила Роза. – Он только весь обольется.

– У меня для вас подарок, отец. – Уильям достал из нагрудного кармана выцветший пергаментный лист. – Подарок на все времена.[64]64
  Аллюзия на известное изречение о Томасе Море, приписываемое английскому грамматику XVI в. Роберту Уиттингтону: «Человек на все времена». В XX в. английский драматург Роберт Болт этими же словами озаглавил свою пьесу о Томасе Море.


[Закрыть]

Сэмюэл Айрленд вскочил со стула и нетерпеливо выхватил бумагу из рук сына.

– Это его завещание, – сказал Уильям.

– Не заверенное?

– Безусловно, нет. Но вы же мне сами как-то сказали, что он умер папистом.

Сэмюэл Айрленд подошел к столу и положил на него бумагу.

– Было такое подозрение. Но не более того.

* * *

Айрленды обсуждали этот вопрос во время недавней поездки в Стратфорд. Попив чаю с мистером Хартом в родном доме Барда, они отправились по Хенли-стрит к реке. По дороге говорили о завещании Джона Шекспира, запрятанном за стропилом, и строили догадки о том, унаследовал ли сын веру отца. В подкрепление своих доводов Сэмюэл Айрленд решительно стучал по булыжной мостовой тростью с набалдашником, украшенным драгоценными камнями.

– Когда-то по рукам ходила пьеса о паписте Томасе Море, якобы принадлежавшая перу Шекспира. Но это был апокриф.

– Апокриф? Что это такое, отец?

Мгновение они молча смотрели друг на друга, наконец Айрленд-старший бахнул тростью по булыжнику.

– А ничего. Слово такое. Употребляется, когда говорят о том, что не входит в канонический список произведений какого-либо автора.

Уильям смотрел прямо перед собой, однако не заметил семейки поросят, которую гнали по Хенли-стрит.

– Интересное словцо. Апокриф…

– Такими выражениями, Уильям, часто пользуются чересчур вольно. Науке свойственна неточность.

– Выходит, ученые могут ошибаться?

– Они слишком большое внимание уделяют источникам, происхождению текстов. Вместо того чтобы углубиться в изучение дивной, возвышенной поэзии нашего Барда, они рыщут в поисках оригиналов, из которых Шекспир, возможно, заимствовал свои сюжеты. Это ложная ученость.

– Некоторые утверждают, будто Шекспир вообще все списал у других.

– Вот-вот, именно про такого рода предположения я и толкую. Нелепица. Чушь. Он сам был божественным источником.

– Иначе говоря, каких-либо других источников у него не было?

– Не правильнее ли сказать, Уильям, что источники тут сколько-нибудь существенной роли не играют?

– Я рад это слышать. – Отец пронзительно глянул на сына, а тот продолжал: – Шекспир – статья особая, равных ему нет.

* * *

Сэмюэл Айрленд по-прежнему не сводил внимательного взгляда с лежащего на столе пергаментного листа.

– А ведь завещание доказывает, что он не был папистом. Вы всё разбираете, отец?

– Тут, в общем, говорится о том, что он отдает свою душу в руки Иисуса.

– Но ни слова о Деве Марии. Или о святых. Нет даже намека на слепую веру. Никакого фанатизма.

Сэмюэл Айрленд взволнованно утер глаза.

– Не может тут быть ошибки, а, Уильям?

– Посмотрите на подпись, отец. Точь-в-точь как на том документе.

Роза Понтинг все еще изучала список получателей рождественской бутылочки с поссетом.

– Ты попусту тратишь время, Сэмми. Если твой сын не желает эти бумаги продавать, какой в них толк?

* * *

На следующей неделе в один студеный вечер обоих Айрлендов пригласили в библиотеку при церкви Сент-Милдред, что на Феттер-лейн. Там их радушно встретили доктор Парр и доктор Уорбертон[65]65
  Парр Сэмюэл (1747–1825) – английский педагог и публицист. Уорбертон Уильям (1698–1799) – английский священник, епископ Глостера, теолог. В 1774 г. он осуществил издание сочинений Шекспира в восьми томах.


[Закрыть] – оба, как положено священникам, в черных одеяниях, с белыми широкими галстуками на груди и белыми манжетами на рукавах, оба в пудреных седых париках.

– Чрезвычайно рад! – сказал доктор Парр.

– Несказанно! – воскликнул доктор Уорбертон.

И оба отвесили изящный поклон.

– Мистер Малоун уже написал обо всем архиепископу.

– Архиепископ очень доволен.

Престарелые церковники так заворожили Уильяма, что он лишь усилием воли отвел глаза и уставился на гравюру в тяжелой черной раме, изображавшую Авраама и Исаака.

– Удостовериться, что наш выдающийся поэт наконец свободен от всех подозрений в приверженности к католицизму, – великая радость.

От обоих святых отцов ощутимо попахивало подгнившими апельсинами.

– Не выпьете ли с нами по рюмочке амонтильядо? – предложил доктор Парр.

– Причем наисушайшего.

Доктор Уорбертон позвонил в крохотный колокольчик; тут же явился чернокожий мальчик, тоже весь в черном, с белыми манжетами и в седом завитом паричке. В руках у него был серебряный поднос с графином и четырьмя рюмками. Доктор Парр разлил херес и предложил тост:

– За божественного Барда.

Осушив рюмку, Сэмюэл Айрленд вынул из портфеля бумагу, которую неделю назад ликующий Уильям торжественно принес домой.

– Вы разбираете средневековую скоропись, сэр?

– Я с ней имею дело всю жизнь.

– Тогда она не вызовет у вас трудностей.

Доктор Парр взял пергамент и передал его коллеге.

Доктор Уорбертон с явным удовольствием нацепил на нос очки и начал читать вслух:

– Прости нам, Господи, все грехи наши и сохрани нас, как ту птаху сладкогласную, что, распростерши крыла, выводит малых деток своих, а потом вьется над ними, дабы сохранить их и уберечь… Что это за слово?

Он передал бумагу доктору Парру.

– От беды, Уорбертон.

– …дабы сохранить их и уберечь от беды. Спаси и сохрани душу короля Джеймса, тобою на престол возведенного. Отлично, Парр! Он перешел в нашу веру, в нашу англиканскую Церковь. Обратите внимание на образ птицы.

Уильям отошел к окну и посмотрел вниз, на Феттер-лейн. На стене, под вязом, виднелась доска со словами: «Здесь был остановлен Великий лондонский пожар».[66]66
  Великий лондонский пожар 1666 г. уничтожил половину города, в том числе старое здание собора Св. Павла.


[Закрыть]

В зале библиотеки, между окном и стеллажами, висел гобелен, изображавший сцену из Нового Завета: Иисус с первосвященниками во храме. Из полотна выбилось несколько ниток; повинуясь безотчетному порыву, Уильям выдернул их, сунул в карман и обернулся. Наблюдавший за ним чернокожий слуга с улыбкой покачал головой. Поскольку остальные были поглощены завещанием Шекспира, Уильям подошел к негритенку:

– На память взял, – объяснил он мальчику.

Огромные, влажные глаза испуганно смотрели на Уильяма снизу вверх – будто сквозь слой воды.

– Ко мне это касательства не имеет, сэр.

Уильям был поражен его безупречным английским. Возможно, ребенок родился в Англии. Прежде Уильяму всего раз довелось встретить негра: тот подметал мостовую на перекрестке возле Лондонского камня,[67]67
  Лондонский камень – древний валун примерно двух футов в высоту, который, по поверью, троянец Брут после падения Трои и долгих скитаний привез в будущий Лондон как талисман. Эта реликвия и сейчас лежит за решеткой на Каннон-стрит.


[Закрыть] но разговаривать, судя по всему, не умел вообще.

– Давно ты тут работаешь?

– С раннего детства, сэр. Меня привезли из-за океана и здесь выкупили.

Уильям не очень понял, что значит «выкупили»; ясно было одно: мальчик толкует о чем-то связанном с долгом или покупкой. Впрочем, не исключено, что он говорил о купели, в которой его крестили.

* * *

Элис, мать маленького Джозефа, привела его на судно, отплывавшее с Барбадоса с грузом сахарного тростника. Незадолго до того Элис стала любовницей капитана и вымолила у него разрешение взять с собой в Англию ее малолетнего сына. Джозефу тогда было шесть лет от роду. По прибытии в Лондон капитан отвел мать с сыном на Уоппинг-Хай-стрит, к протестантскому миссионерскому приюту для моряков, и приказал ждать там его возвращения. Они просидели на ступеньках миссии всю ночь. Наутро Элис велела Джозефу дожидаться капитана, а сама пошла раздобыть еды. Больше она не вернулась. Во всяком случае, не вернулась в течение семи часов, а через семь часов у входа появилась Ханна Карлайл и обнаружила чернокожего малыша, клубочком свернувшегося у входа в миссию. «Господь всемилостивый, что это?» – изумленно спросила Ханна, ни к кому конкретно не обращаясь. Мальчик изъяснялся только на родном наречии, и Ханна не поняла ни слова из того, что он лопотал. «Помилуй тебя Господь за твой варварский язык, – сказала она. – Кожа у тебя черная, но душа бела как снег.[68]68
  Парафраз цитаты из стихотворения английского поэта и художника Уильяма Блейка (1757–1827) «Черный мальчик»: «…и черен я – одна душа бела». Перевод С. Маршака.


[Закрыть] И послан ты сюда не случайно».