Текст книги "Потерянные слова"

Автор книги: Пип Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Апрель 1888

– Туфли? – спросил папа.

– Блестят, – ответила я.

– Чулки?

– Подтянуты.

– Платье?

– Чуть-чуть короткое.

– И узкое?

– Нет, в самый раз.

– Уф! – сказал папа, вытирая лоб.

Он посмотрел на мои волосы.

– Откуда их столько взялось? – пробормотал он, приглаживая мою шевелюру своими большими неуклюжими руками. Рыжие кудри скользили у него между пальцев, и он пытался их поймать, но у него все равно ничего не получалось: только зацепит одну прядь, другая выскочит. Я стала хихикать, и папа развел руками.

Из-за моих волос мы опаздывали, но папа сказал, что сейчас так модно. Когда я спросила, что значит «модно», он объяснил, что это важно для одних и совершенно не волнует других и что это относится ко всему – от шляп и обоев до опозданий на праздники.

– Нам нравится быть модными? – спросила я.

– Нет, не очень.

– Тогда нам лучше поспешить, – я взяла его за руку, и мы помчались по улице. Немного запыхавшись, мы прибежали в Саннисайд уже через десять минут.

Парадные ворота были украшены буквами А и B разных форм и цветов. На прошлой неделе я часами раскрашивала свои буквы и теперь была рада видеть их среди тех, которые разукрасили дети доктора Мюррея.

– Мистер Митчелл пришел. А он модный? – спросила я.

– Ничуть, – папа протянул ему руку, когда тот приблизился.

– Сегодня большой праздник, – сказал он папе.

– Да, долгожданный.

Мистер Митчелл опустился на колени, и мы оказались с ним лицом к лицу. Сегодня он нанес достаточно масла для волос, чтобы они правильно лежали.

– С днем рождения, Эсме!

– Спасибо, мистер Митчелл.

– Сколько тебе исполнилось?

– Шесть лет. Я знаю, что этот праздник не для меня – он в честь букв А и В, – но папа сказал, что мне можно съесть два куска торта.

– Все верно, – он достал маленький сверток из кармана и протянул его мне. – Что за праздник без подарков? Это тебе, юная леди! Возможно, ты будешь раскрашивать ими букву С перед своим следующим днем рождения.

В свертке была маленькая коробочка цветных карандашей, и я улыбнулась мистеру Митчеллу. Когда он вставал, я посмотрела на его ноги. Один носок у него был черный, а другой – зеленый.

Под ясенем накрыли длинный стол, и выглядел он так, как я себе и представляла: белая скатерть, тарелки с едой и стеклянная чаша с пуншем. С ветвей ясеня свисали цветные ленты, и людей было больше, чем я смогла сосчитать. «Никто не захотел быть модным», – подумала я.

Недалеко от стола младшие сыновья доктора Мюррея играли в салки, а девочки прыгали через веревку. Если бы я подошла, меня бы тоже пригласили играть – они всегда так делали, – но веревку я держала неуклюже, а во время прыжков все время сбивалась с ритма. Они бы меня подбодрили, и я бы попробовала еще раз. Но разве приятно прыгать через веревку, если ее постоянно кто-то задевает? Я смотрела, как Хильда и Этельвин крутили ее в такт считалочке. Росфрит и Элси держались за руки и прыгали все быстрее и быстрее, подстраиваясь под нарастающую скорость сестер. Росфрит было четыре года, а Элси была всего лишь на несколько месяцев старше меня. Их белокурые косы летали вверх-вниз, словно крылья. За все время, что я наблюдала за девочками, они ни разу не сбились с ритма. Я дотронулась до своих волос и поняла, что заплетенная папой коса распустилась.

– Подожди здесь, – велел папа.

Обходя толпу, он пошел в сторону кухни и через минуту вернулся вместе с Лиззи.

– С днем рождения, Эссимей! – сказала она, беря меня за руку.

– Куда мы идем?

– За твоим подарком.

Вслед за Лиззи я поднялась по узкой лестнице, ведущей из кухни наверх. Когда мы вошли в ее комнату, она усадила меня на кровать и полезла в карман.

– Закрой глаза, моя капустка, и вытяни перед собой руки, – попросила она.

Я закрыла глаза и почувствовала улыбку на своем лице. Что-то легкое скользнуло на мои ладони. Ленты. Я заставила себя продолжать улыбаться: у меня дома рядом с кроватью стояла коробка, доверху набитая лентами.

– Можешь открыть глаза.

Две ленты. Не такие блестящие и гладкие, как та, которой папа перевязал мне волосы сегодня утром, но на их концах были вышиты колокольчики – такие же, как на моем платье.

– Они не такие скользкие, как другие, поэтому ты их не потеряешь, – сказала Лиззи и провела пальцем по моим волосам. – И я думаю, они будут отлично смотреться на французских косичках.

Через несколько минут мы с Лиззи уже были в саду.

– А вот и королева бала, – сказал папа. – Как раз вовремя.

Доктор Мюррей стоял в тени ясеня. Перед ним на маленьком столике лежала огромная книга. Он постучал вилкой по краю своего бокала, и все притихли.

– Когда доктор Джонсон начал работать над своим Словарем, он решил не оставлять ни одного слова без внимания. – Доктор Мюррей сделал паузу, чтобы убедиться, что его слушают. – Его решимость вскоре ослабла, когда он понял, что одно исследование ведет к другому, что одна книга ссылается на другую и что искать – не значит найти, а найти – не значит узнать истину.

Я потянула папу за рукав.

– Кто такой доктор Джонсон?

– Редактор прошлого Словаря, – ответил он шепотом.

– Если Словарь уже существует, зачем вы делаете новый?

– В старом Словаре были неточности.

– А у вас хороший Словарь получится?

Папа приложил палец к губам и снова стал слушать доктора Мюррея.

– Мне повезло больше, чем доктору Джонсону, благодаря доброй воле и совместной работе ученых и специалистов. Большинство из них – очень занятые люди, но они настолько увлечены нашим делом, что готовы жертвовать драгоценным временем на редакторскую деятельность и делиться своими знаниями для совершенствования нашей работы.

Доктор Мюррей принялся благодарить всех, кто помог собрать слова на буквы А и В. Список оказался таким длинным, что мои ноги устали стоять. Я села на траву и стала срывать стебельки. Я сдирала с них кожицу до нежно-зеленого слоя и высасывала сок. Только когда я услышала имя тети Дитте, я подняла глаза. Потом прозвучали имена всех, кто работал в Скриптории, в том числе и имя папы.

Когда доктор Мюррей закончил свою речь и стал принимать поздравления, папа подошел к столику и взял Словарь. Он подозвал меня и усадил спиной к шершавому стволу ясеня, а тяжелую книгу положил мне на колени.

– В нем слова моего дня рождения?

– Они самые, – папа открыл книгу и стал переворачивать страницы, пока не дошел до первого слова.

А.

Он перелистнул еще несколько страниц.

Aard-vark[2]2
  Африканский трубкозуб.


[Закрыть].

Потом еще несколько страниц.

«Мои слова, – думала я, – все в кожаном переплете и на позолоченных страницах». Казалось, что под их тяжестью я уже никогда не сдвинусь с места.

Папа вернул книгу на столик, и на нее сразу же налетела толпа. Я даже испугалась за слова.

– Осторожнее! – крикнула я.

Но меня никто не услышал.

– А вот и Дитте, – сказал папа.

Я бросилась к ней навстречу, как только она прошла через ворота.

– Ты на торт опоздала, – сказала я.

– Значит, я пришла как раз вовремя, – она наклонилась и поцеловала меня в макушку. – Единственная выпечка, которую я ем, – это кекс «Мадера»[3]3
  Лимонный кекс, который в Англии подают к ликерам или чаю.


[Закрыть]. Железное правило, которое помогает мне держать себя подтянутой.

Тетя Дитте была такой же полной, как миссис Баллард, только еще ниже ростом.

– Что значит подтянутой?

– Недостижимо идеальной. Но тебе вряд ли придется об этом беспокоиться, – сказала она и добавила: – Подтянуть – это немного уменьшить.

В действительности Дитте не была мне тетей. Моя настоящая тетя жила в Шотландии. Детей у нее было так много, что совсем не оставалось времени меня баловать. Так говорил папа. У Дитте детей не было, и она жила в Бате с сестрой Бет. День и ночь она собирала цитаты для доктора Мюррея и писала свою «Историю Англии», но все-таки находила время, чтобы посылать мне письма и привозить подарки.

– Доктор Мюррей сказал, что вы с Бет плодливо поработали, – с важностью заявила я.

– Плодотворно, – поправила меня Дитте.

– Это значит хорошо?

– Это значит, что мы собрали много слов и определений для его Словаря. Уверена, он хвалил нас.

– Но вы собрали не так много, как мистер Томас Остин. Он намного плодливее вас.

– Плодотворнее. Да, так и есть. Не представляю, откуда у него столько времени. А теперь давай попробуем пунш. – Дитте взяла меня за необожженную руку и повела к праздничному столу.

Следуя за ней сквозь толпу, я потерялась в лесу коричневых и клетчатых брюк и пестрых юбок. Все хотели поговорить с ней, и каждый раз, когда мы останавливались, я развлекала себя тем, что старалась угадать, кому принадлежат брюки.

– Точно ли его нужно вносить? – спросил какой-то мужчина. – Слово такое неприятное, что, мне кажется, его лучше не предлагать к использованию.

Дитте крепче сжала мою ладонь. Я не распознала мужчину по брюкам и подняла голову в надежде узнать его лицо, но смогла увидеть только бороду.

– Сэр, мы не судьи английского языка. Наша работа заключается в хронике, а не в судействе.

Когда мы наконец добрались до стола под ясенем, Дитте налила два стакана пунша и положила на маленькую тарелку бутерброды.

– Хочешь верь, хочешь нет, Эсме, но я проделала такой путь не для того, чтобы говорить о словах. Давай найдем спокойное место, где можно посидеть, и ты расскажешь, как вы с папой поживаете.

Я повела Дитте в Скрипторий. Когда она закрыла за собой дверь, шум праздника стал тише. Так я впервые оказалась в Скриптории без папы, или доктора Мюррея, или кого-то из помощников. Мы стояли на пороге, и мне хотелось показать Дитте все ячейки, наполненные словами и определениями, все старые словари и брошюры, все гранки, куда слова впервые записывались, пока их не набиралось на целый том. Я долго не могла научиться правильно произносить все эти названия, и сейчас мне хотелось, чтобы Дитте их услышала.

Я указала на один из двух лотков на маленьком столике у двери.

– Сюда складывают все письма, которые пишут доктор Мюррей, папа и все остальные. Иногда в конце дня мне разрешают опускать их в уличный почтовый ящик, – сказала я. – Письма, которые присылаешь ты, попадают в этот лоток. Если в них есть листочки, мы вынимаем их первыми, и папа разрешает мне разложить их по ячейкам.

Дитте порылась в сумочке и достала маленький конверт, так хорошо мне знакомый. И хотя она стояла рядом, от ее аккуратного с наклоном почерка в моей груди появился легкий трепет.

– Решила сэкономить на марке, – пояснила она, протягивая мне конверт.

Я не знала, что с ним делать без папиных указаний.

– Листочки внутри есть? – спросила я.

– Листочков нет. Там просто мое мнение относительно включения в Словарь одного старинного слова, которое так смутило джентльменов из Филологического общества.

– Что это за слово? – спросила я.

Дитте задумалась, закусив губу.

– Боюсь, оно неприличное. Твой папа не обрадуется, если я тебя с ним познакомлю.

– Ты просишь доктора Мюррея не включать его?

– Напротив, милая. Я настоятельно прошу доктора его внести.

Я положила конверт сверху на стопку писем на столе у доктора Мюррея и продолжила свою экскурсию.

– Это ячейки, в которых хранятся листочки, – я обвела рукой ближайшую к себе стену, потом точно так же показала другие стены Скриптория. – Папа сказал, что будут тысячи и тысячи листочков, поэтому для них нужны сотни ячеек. Их сделали на заказ, и доктор Мюррей определил размер листочков, чтобы они помещались в ячейки.

Дитте вытащила пачку листочков, и мое сердце кольнуло.

– Мне нельзя их трогать без папы, – сказала я.

– Ну, если мы будем аккуратны, никто об этом не узнает, – Дитте подмигнула мне, и мое сердце забилось еще быстрее. Она перебирала листочки, пока ей не попался один необычный, по размеру больше, чем другие. – Смотри, слово написано на обратной стороне письма. Видишь? Бумага такого же цвета, как твои колокольчики.

– Что написано в письме?

Дитте прочитала что смогла.

– Здесь только отрывок, но, по-моему, это любовное письмо.

– Зачем кому-то разрезать любовное письмо?

– Смею предположить, что чувства были невзаимными.

Дитте положила листочки обратно в ячейку, и все выглядело так, как будто их никто оттуда и не вытаскивал.

– A здесь слова моего дня рождения, – сказала я, шагнув к самым старым ячейкам, в которых хранились слова на букву А.

Дитте изогнула бровь.

– Над этими словами папа работал до того, как я родилась. Обычно я выбираю какое-нибудь слово в свой день рождения, и он помогает мне его понять, – пояснила я, и Дитте кивнула. – А это сортировочный стол. Папа сидит здесь, мистер Балк – там, а мистер Мейлинг – рядом с ним. Bonan matenon, – произнесла я и посмотрела на Дитте.

– Прости, что?

– Bonan matenon – так здоровается мистер Мейлинг на языке сперанто.

– Эсперанто[4]4
  Искусственно созданный универсальный язык для международного общения.


[Закрыть].

– Да, точно! Мистер Уоррелл сидит здесь, а мистер Митчелл – здесь, но ему нравится перемещаться вокруг стола. Представляешь, у него всегда разные носки.

– Откуда ты знаешь?

Я захихикала.

– Знаю, потому что мое место здесь, – я встала на четвереньки и заползла под стол.

– Неужели?

Я хотела пригласить ее к себе, но передумала.

– Чтобы уместиться здесь, нужно быть подтянутой, – сказала я.

Дитте засмеялась и протянула руку, чтобы помочь мне вылезти из-под стола.

– Давай сядем на стул твоего отца.

Каждый год Дитте дарила мне два подарка: книгу и историю. Книги всегда были взрослые, с интересными словами, которые дети обычно не используют. Когда я научилась читать, Дитте заставляла меня делать это вслух. И я читала до тех пор, пока мне не попадалось незнакомое слово. И только тогда она начинала рассказывать историю.

Я открыла книгу.

– «Происхождение пород», – медленно прочитала Дитте, проводя пальцем по словам.

– О чем она? – я полистала страницы в поисках картинок.

– О животных.

– Я люблю животных, – сказала я, затем открыла вступление и начала читать: «Путешествуя на борту корабля Его Величества «Бигль»…» – я посмотрела на Дитте. – Это про собаку?

– Нет! – засмеялась она. – «Бигль» – это название корабля.

Я продолжила:

– «…в качестве…» – я запнулась и показала на следующее слово.

– Натуралиста, – подсказала Дитте, произнеся это слово медленно и четко. – Это человек, который изучает природу: растения и животных.

– Натуралиста, – повторила я и закрыла книгу. – Ты расскажешь мне сейчас историю?

– О чем бы рассказать тебе? – Дитте сделала задумчивый вид, но на ее лице была улыбка.

– Ты знаешь о чем.

Дитте откинулась на спинку стула, и я уютно расположилась у нее на коленях, положив голову ей на плечо.

– Ты подросла за год, – сказала тетя.

– Но я все еще умещаюсь здесь.

Я прижалась к Дитте, и она обняла меня.

– Когда я впервые увидела Лили, она готовила суп из водяного кресса и огурцов.

Я закрыла глаза и представила, как мама помешивает суп в кастрюле. В своем воображении я пыталась одеть ее в обычную одежду, но она отказывалась снимать фату, в которой была на фотографии в спальне папы. Я любила этот снимок, потому что на нем папа смотрел на маму, а мама смотрела прямо на меня. «Фата попадет в суп», – подумала я и улыбнулась.

– Готовила Лили под руководством своей тети – мисс Фёрнли, – продолжила Дитте, – очень высокой и деловой женщины, которая была не только секретарем нашего теннисного клуба, где произошла эта история, но и директрисой маленького частного колледжа для девушек. Лили там училась, а огуречный суп, судя по всему, входил в учебную программу.

– Что такое программа? – спросила я.

– Это список предметов, которые изучают в школе.

– А у меня есть программа в школе Святого Варнавы?

– Ты совсем недавно начала учиться, поэтому в твоей программе есть только чтение и письмо. Тебе добавят другие предметы, когда ты станешь старше.

– Какие предметы добавят?

– Надеюсь, что-то менее обыденное, чем суп из водяного кресса и огурцов. Можно дальше рассказывать?

– Да, пожалуйста.

– Мисс Фёрнли настояла, чтобы Лили приготовила обед для всего нашего клуба. Суп получился ужасным. Все так считали, а кто-то даже сказал об этом вслух. Наверное, Лили услышала эти слова, потому что ушла на кухню и стала вытирать совершенно чистые столы.

– Бедная Лили! – воскликнула я.

– Возможно, ты будешь думать по-другому, когда дослушаешь эту историю до конца. Если бы не тот ужасный суп, ты бы никогда не родилась.

Конец истории я знала и затаила дыхание, слушая дальше.

– К моему удивлению, твой отец каким-то образом доел свою порцию. Он отнес тарелку на кухню и попросил у Лили добавку.

– Папа и добавку съел?

– Да, съел. Во время еды он задавал Лили вопросы один за другим, и за пятнадцать минут она превратилась из стеснительной и неуклюжей девушки в уверенную в себе молодую женщину.

– О чем папа ее спрашивал?

– Чего не знаю, того не знаю, но, когда он доел суп, казалось, что они знают друг друга всю жизнь.

– Ты догадалась, что они поженятся?

– Ну, я помню, что подумала: как хорошо, что Гарри умеет варить яйца, потому что Лили терпеть не могла проводить время на кухне. В общем, да, я подумала, что они поженятся.

– Потом родилась я, и Лили умерла.

– Да.

– Но, когда мы о ней говорим, она оживает.

– Никогда не забывай об этом, Эсме. Словами можно воскрешать.

Новое слово. Я вопросительно взглянула.

– Это значит возвращать из мертвых, – пояснила Дитте.

– Но Лили к нам никогда не вернется по-настоящему.

– Нет, не вернется.

Я затихла, пытаясь вспомнить продолжение истории.

– Потом ты пообещала папе, что станешь моей любимой тетушкой.

– Да, правильно.

– И что ты будешь всегда на моей стороне, даже когда со мной будет трудно?

– Я такое говорила?

Я повернулась, чтобы увидеть ее лицо. Дитте улыбалась.

– Это то, что Лили хотела бы услышать от меня. И я говорила совершенно искренне.

– Конец истории, – сказала я.

Апрель 1891

Однажды утром во время завтрака папа сказал:

– Слова на букву С, возможно, вызовут волнение ввиду фиктивной величины всевозможных вариантов.

Мне понадобилось меньше минуты, чтобы разгадать загадку.

– Фиктивной начинается на Ф, а не на В, – сказала я.

Папа не успел еще кашу проглотить – так быстро я ответила.

– Я думал, тебя слово всевозможных смутит.

– Оно тоже на В начинается и означает различных.

– Ответ принимается. Теперь скажи, какое определение тебе нравится больше всего, – папа протянул страницу черновика через кухонный стол.

Прошло три года после праздничного пикника в честь букв А и B, но они все еще работали над гранками для буквы C. Текст на странице уже напечатали, но некоторые строчки были зачеркнуты, а поля исписаны примечаниями папы. Если ему не хватало места, он приклеивал клочок бумаги к краю страницы и писал на нем.

– Мне нравится новый вариант, – сказала я, указывая на клочок бумаги.

– Что там написано?

– «Абы знать правду, пошли за юницей и услышишь ответ из ее уст».

– Почему он тебе нравится?

– Слова какие-то необычные, звучат забавно.

– Это просто старинные слова, – папа взял черновик и перечитал то, что он написал. – Видишь ли, слова со временем меняются: их вид, звучание, иногда даже их значение. У слов своя история, – он провел пальцем по предложению. – Если заменить их другими, то предложение будет звучать по-современному.

– Кто такая «юница»?

– Девушка.

– И я юница?

Папа взглянул на меня и слегка вскинул брови.

– Мне скоро десять исполнится, – напомнила я ему.

– Десять, говоришь? Ну, тогда нет вопросов. Оглянуться не успеешь – и ты уже юница.

– Cлова и дальше будут меняться?

Ложка остановилась на полпути к его рту.

– Возможно, но я думаю, если значение слова будет записано в Словарь, оно станет постоянным.

– Получается, вы с доктором Мюрреем можете дать словам любое значение, какое захотите, и нам всем нужно будет использовать их такими вечно?

– Конечно нет. Наша задача – прийти к согласованию. Мы обращаемся к литературным источникам, чтобы понять, как слово используется, потом придумываем ему определение, которое будет общим для всех значений. Это называется научным подходом.

– Что означает то слово?

– Согласование? Оно означает, что все согласны.

– Вы всех спрашиваете?

– Нет, умница моя, но вряд ли найдется книга, с которой бы мы не сверились.

– А книги кто пишет?

– Разные люди. Ну, хватит вопросов! Ешь кашу, не то в школу опоздаешь.

* * *

Прозвенел звонок на обед, и я увидела Лиззи. Она смущенно стояла на своем обычном месте за школьными воротами. Мне хотелось броситься к ней, но я сдержалась.

– Не показывай им свои слезы, – сказала она, взяв меня за руку.

– Я не плакала.

– Ты плакала, и я знаю почему. Я видела, как они тебя дразнили.

Я пожала плечами и почувствовала, как слезы снова наворачиваются на глаза, поэтому я стала смотреть себе под ноги.

– Почему они тебя дразнили?

Я подняла обожженные пальцы. Лиззи стиснула их и поцеловала, а потом так звучно чмокнула меня в ладошку, что я не смогла удержаться от смеха.

– У половины из них отцы с такими же пальцами, – сказала она.

Я удивленно посмотрела на нее.

– Святая правда! У тех, кто работает на литейном заводе, ожоги, словно клеймо, трубят на весь Иерихон[5]5
  Промышленный район в Оксфорде.


[Закрыть] об их ремесле. А их малявки – негодяи, если дразнят тебя.

– Но я от них отличаюсь.

– Мы все друг от друга отличаемся, – ответила Лиззи, но она не поняла, о чем я хотела сказать.

– Я как слово alphabetary[6]6
  Несопоставимый (устар. англ.).


[Закрыть], – пояснила я.

– Никогда такого не слышала.

– Это одно из слов моих дней рождений. Папа говорит, что оно устарело и никто его больше не использует.

– Ты и в классе так разговариваешь? – засмеялась Лиззи.

Я снова пожала плечами.

– У них другие семьи, Эссимей. Они не привыкли говорить о словах, книгах и истории, как ты и твой отец. Некоторые люди чувствуют себя лучше, когда унижают других. Вот вырастешь, и все изменится. Обещаю!

Мы шли молча, и чем ближе подходили к Скрипторию, тем легче мне становилось.

Перекусив бутербродами на кухне вместе с Лиззи и миссис Баллард, я прошла через сад в Скрипторий. Работники доктора Мюррея, занятые либо обедом, либо словами, один за другим подняли головы, чтобы посмотреть, кто пришел. Я тихонько села рядом с папой. Он освободил немного места, и я достала из ранца тетрадь, чтобы выполнить домашнее задание по письму. Когда я закончила, я соскользнула со стула под сортировочный стол.

Листочки не падали, и я разглядывала туфли работников. Каждая пара идеально подходила своему владельцу, и каждая из них имела свои особенности. Туфли мистера Уоррела из тонкой дубленой кожи стояли неподвижно и косолапо, в то время как разношенные туфли мистера Митчелла, напротив, были развернуты носками наружу и без устали притопывали каблуками. Из них выглядывали носки разного цвета. Проворные туфли мистера Мейлинга всегда появлялись в тех местах, где я их совсем не ожидала увидеть. Обувь мистера Балка спряталась под стулом, а туфли мистера Свитмена выстукивали ритм мелодии, которую, как мне казалось, он напевал про себя. Когда я выглядывала из-под стола, на его лице обычно сияла улыбка. Папины туфли нравились мне больше всех, и я всегда рассматривала их последними. В тот день одна туфля лежала на другой, но обе подошвы были повернуты ко мне. Я потрогала крохотную дырочку, которая совсем недавно начала пропускать воду. Туфля качнулась, будто отгоняя муху. Я снова коснулась подошвы, и она застыла в ожидании. Я чуть пошевелила пальцем, и туфля свалилась на бок, сразу превратившись в безжизненное старье. Нога, освободившаяся из нее, принялась щекотать мне руку. У нее это получалось так неуклюже, что я с трудом смогла удержать смех. Я ущипнула большой палец на папиной ноге и отползла в более светлое для чтения место.

Все вздрогнули, когда в дверь Скриптория три раза постучали. Папина нога сразу же нырнула в туфлю.

Из своего укрытия я видела, как папа открыл дверь невысокому мужчине с большими светлыми усами и почти лысой головой.

– Крейн, – представился он, когда папа впустил его внутрь. – Меня ожидают.

Его одежда была ему велика. Наверное, он, как и Лиззи, еще надеялся до нее дорасти. Это был новый помощник доктора Мюррея.

Некоторые работники приходили только на несколько месяцев, но иногда они оставались навсегда, как мистер Свитмен. Он приехал в прошлом году, и из всех мужчин, сидевших за столом, был единственным, кто не носил бороду. Так что я могла видеть его улыбку, а улыбался он часто. Когда папа представлял мистера Крейна остальным мужчинам, он ни разу не улыбнулся.

– А эту маленькую озорницу зовут Эсме, – сказал папа, помогая мне подняться.

Я протянула руку, но мистер Крейн ее не пожал.

– Что она там делала? – спросил он.

– Наверное то, что все дети обычно делают под столом, – ответил мистер Свитмен, и мы улыбнулись друг другу.

Папа наклонился ко мне:

– Эсме, передай доктору Мюррею, что прибыл новый помощник.

Я побежала через сад на кухню, и миссис Баллард провела меня в столовую.

Доктор Мюррей сидел во главе большого стола, а миссис Мюррей – напротив него. Между ними хватило бы места всем одиннадцати детям, но, как сказала Лиззи, трое из них уже вылетели из гнезда. Остальные сидели по обе стороны стола: самые старшие – ближе к доктору Мюррею, самые младшие – на высоких стульях рядом с их матерью. Я молча ждала, пока они прочтут благодарственную молитву. Тогда Элси и Росфрит помахали мне, и я сделала то же самое в ответ. Папино поручение уже казалось мне не таким важным.

– Новый помощник? – спросил доктор Мюррей, когда увидел, как я топчусь у порога.

Я кивнула, и доктор поднялся. Остальные принялись за еду.

В Скриптории папа что-то объяснял мистеру Крейну. Тот обернулся, когда услышал, что мы вошли.

– Доктор Мюррей, сэр, для меня большая честь присоединиться к вашей команде, – мистер Крейн протянул руку и слегка поклонился.

Доктор Мюррей покашлял – хотя это было больше похоже на мычание – и пожал ему руку.

– Эта работа не всем подходит, – произнес он. – Она требует определенного усердия. Вы усердный, мистер Крейн?

– Разумеется, сэр.

Доктор Мюррей кивнул и вернулся в дом, чтобы закончить обед.

Папа продолжил показывать Скрипторий. Всякий раз, когда он объяснял мистеру Крейну, как разбирать листочки, тот кивал и говорил: «Ничего сложного».

– Листочки присылают добровольцы со всего мира, – сказала я, когда папа показывал ему ячейки.

Мистер Крейн хмуро взглянул на меня, но ничего не ответил, и я отступила от него подальше.

Мистер Свитмен положил мне руку на плечо и сказал:

– Однажды мне попался листок из Австралии. Это почти так же далеко от Англии, как другой конец света.

Когда доктор Мюррей вернулся после обеда, чтобы дать мистеру Крейну задание, я не стала их слушать.

– Он здесь ненадолго или навсегда? – шепотом спросила я папу.

– На какое-то время, – ответил он. – Возможно, и навсегда.

Я залезла под стол, и через несколько минут к хорошо известным мне туфлям присоединилась незнакомая пара.

Туфли мистера Крейна были старые, как у папы, но их не чистили уже целую вечность. Я наблюдала, как они старались устроиться поудобнее. Сначала правая туфля легла на левую, затем левая – на правую. В конце концов они обвили передние ножки стула, как будто пытались спрятаться от меня.

Незадолго до того как Лиззи должна была отвести меня обратно в школу, рядом со стулом мистера Крейна упала целая стопка листочков. Папа в шутку заметил, что листочки на букву С стали «слишком тяжелыми для наших возможностей». Он усмехнулся, как делал всегда, когда был доволен своим остроумием.

Мистеру Крейну было не смешно.

– Их плохо скрепили, – сказал он и, наклонившись под стол, постарался захватить как можно больше листочков одним движением. Он зажал их в кулаке так, что они помялись. Я охнула, а мистер Крейн ударился головой о нижнюю часть стола.

– Мистер Крейн, все в порядке? – спросил мистер Мейлинг.

– Девочка слишком большая, чтобы сидеть под столом.

– Она скоро вернется в школу, – заверил его мистер Свитмен.

Когда мое дыхание успокоилось, а Скрипторий снова погрузился в свое обычное шуршание, я ощупала пол. Рядом с начищенными туфлями мистера Уоррелла лежали два листочка. Как будто они знали, что там безопасно и на них никто случайно не наступит. Я подняла их и тут же вспомнила о сундуке под кроватью Лиззи. Я так и не смогла заставить себя вернуть листочки мистеру Крейну.

Увидев Лиззи в проеме двери, я придвинулась к стулу папы.

– Уже пора? – спросил он, хотя мне казалось, что за часами он следил.

Я положила тетрадь в ранец и вышла в сад вместе с Лиззи.

– Можно я кое-что положу в твой сундук, перед тем как пойти в школу?

Я давно не приносила новых секретов, но Лиззи сразу же поняла, о чем идет речь.

– Я все ждала, когда же ты найдешь новые сокровища.

* * *

В сундук попадали не только листочки со словами.

В своем шкафу папа хранил два деревянных ящика. Я нашла их, когда мы играли в прятки. Я пыталась залезть подальше в шкаф, в самую темноту, и угол одного из них больно кольнул меня в спину. Я открыла ящик.

Из-за папиных пиджаков и старых, пахнущих сыростью платьев Лили в шкафу было слишком темно, чтобы разглядеть его содержимое, но моя рука нащупала края конвертов. На лестнице послышался топот, и папа запел: «Фи-фай-фо-фам»[7]7
  Первая строчка четверостишия из английской сказки «Джек и бобовый стебель».


[Закрыть]. Я захлопнула крышку ящика и придвинулась к центру шкафа. Хлынул свет, и я прыгнула папе на руки.

Поздним вечером, когда я уже должна была видеть сны, мне не спалось. Папа все еще вычитывал внизу гранки, поэтому я выскользнула из кровати и на цыпочках прошла по коридору в его спальню.

– Сезам, откройся! – прошептала я и открыла дверцы шкафа.

Я достала оба ящика и уселась с ними под окном спальни. Сумрачный вечерний свет все еще позволял хорошенько рассмотреть их. На первый взгляд ящики казались одинаковыми – светлая древесина, медные уголки, – но один из них был гладким, а другой – шершавым на ощупь. Я придвинула к себе полированный ящик и погладила блестящее дерево. Сотня конвертов, толстых и тонких, сложенных друг с другом в хронологическом порядке. Его белые письма прижимались к ее синим. В основном они чередовались, но встречались два или три белых конверта подряд, как будто папе нужно было так много о чем-то рассказать, что для Лили уже не имело значения. Если прочитать все письма от первого до последнего, они бы рассказали историю их романа, но я знала, что у нее печальный конец. Я закрыла крышку, не тронув ни одного письма.

Другой ящик был тоже наполнен письмами, но не от Лили, а от других людей. Они были связаны пачками, и самая толстая связка была от Дитте. Я вытащила самое последнее письмо и прочитала. В основном оно касалось Словаря: о словах на букву С, которые, казалось, никогда не закончатся, и о том, что Редколлегия просила доктора Мюррея работать быстрее, потому что Словарь обходился слишком дорого. В конце было написано немного обо мне:

Ада Мюррей говорит, что листочки у Джеймса перебирают дети. Она обрисовала целую картину, как они до поздней ночи сидят за обеденным столом, заваленным горой бумажек. Она даже осмелилась предположить, что Джеймс хотел стать многодетным отцом именно поэтому. Слава Богу, она сохранила здравый смысл и чувство юмора. Я считаю, что без этого работа над Словарем стала бы невыносимой.

Ты должен передать Эсме, чтобы она хорошо пряталась, когда находится в Скриппи, иначе доктор Мюррей ее тоже завербует. По-моему, она достаточно умна, и не исключено, что и сама захочет помогать.

Твоя Эдит

Я задвинула оба ящика в шкаф и на цыпочках пошла по коридору в свою комнату. Письмо тети Дитте я взяла с собой.