Текст книги "Потерянные слова"

Автор книги: Пип Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Пип Уильямс
Потерянные слова

Оригинальное название:

THE DICTIONARY OF LOST WORDS

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Pip Williams, 2020

First published by Affirm Press

This edition published by arrangement with Kaplan/DeFiore

Rights through Andrew Nurnberg Literary Agency

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2021

* * *

Посвящается маме и папе

Пролог

Февраль 1886

Слово прибыло в Скрипторий в старом конверте. Прежний адрес зачеркнули и на его месте написали: «Оксфорд, Саннисайд, доктору Мюррею».

Работа папы заключалась в том, чтобы вскрывать письма, а моя – сидеть у него на коленях, словно королева на троне, и вынимать слова из бумажных колыбелей. Папа говорил мне, в какую стопку положить листочек со словом. Иногда он накрывал мою ладонь своей, водил пальцем по буквам и нашептывал мне их на ухо. Папа произносил слово, я повторяла, а потом он объяснял, что оно означает.

То слово было написано на клочке коричневой бумаги, небрежно оторванной так, чтобы подогнать ее под желаемый доктору Мюррею размер. Я приготовилась выучить новое слово, но почему-то папина ладонь не накрыла мою. Я повернулась, чтобы поторопить его, но выражение папиного лица остановило меня. Мы сидели так близко, но он, казалось, был совсем далеко.

Я снова посмотрела на слово, пытаясь понять, в чем дело. Без папиной помощи я обвела пальцем каждую букву.

– Что это значит? – спросила я.

– Лилия, – ответил папа.

– Как мама?

– Да, как мама.

– То есть мама будет в Словаре?

– Да, в каком-то смысле.

– Мы все будем в Словаре?

– Нет.

– Почему? – Я чувствовала, как опускаюсь и поднимаюсь в такт папиному дыханию.

– Чтобы попасть в Словарь, слово должно что-то значить.

– Мама была как цветок? – спросила я, опять взглянув на слово.

Папа кивнул.

– Как самый прекрасный из них.

Он взял слово и прочитал предложение, написанное под ним. Затем перевернул бумажку, чтобы посмотреть, нет ли продолжения.

– Этого недостаточно, – заявил он и снова прочитал написанное.

Его глаза бегали по строчкам, выискивая недостающий смысл. Затем он отложил листочек в самую маленькую стопку.

Папа отодвинул стул от стола, и я слезла с его колен. Сейчас он передаст мне листочки. Я обожала раскладывать их по ячейкам. Это было еще одно задание, которое поручал мне папа. Он взял со стола наименьшую из стопок, и я попробовала угадать, в какую ячейку нужно положить маму. «Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко», – промурлыкала я себе под нос. Но вместо того чтобы отдать мне слова, папа шагнул к каминной решетке и бросил их в огонь.

Всего было три листочка. Когда папа разжал руку, поток горячего воздуха разнес их по разным углам топки. Листочек с «лилией» начал скручиваться.

Я слышала свой собственный вопль, когда бежала к камину. Как папа зовет меня, я тоже слышала. Листочек корчился в пламени. Я потянулась к огню, чтобы спасти его, но коричневая бумага обуглилась, а буквы превратились в тени. Я надеялась удержать бумажку, как прошлогодний дубовый листик, поблекший и хрупкий, но стоило моим пальцам дотронуться до слова, как оно рассыпалось.

Я бы так и стояла вечно у камина, но папа с силой оттолкнул меня. Он выбежал со мной из Скриптория и засунул мою руку в снег. Его лицо побледнело, а я сказала, что мне ничуть не больно. Когда я разжала руку, на обожженной коже остались обугленные остатки слова.

Некоторые слова важнее, чем другие. Я знала об этом с детства, потому что выросла в Скриптории, однако мне потребовалось много времени, чтобы понять почему.

Часть I. 1887–1896

Май 1887

Скрипторий. Слово звучит так, будто означает грандиозное здание, где легчайшие шаги эхом разносятся между мраморным полом и позолоченным куполом. Однако это был всего лишь сарай в саду одного из домов в Оксфорде.

Вместо лопат и граблей в нем хранились слова. Каждое слово английского языка записывалось на листок размером с открытку. Их присылали со всего мира, и они хранились пачками в сотнях ячеек на стенах сарая. Доктор Мюррей был единственным, кто называл его Скрипторием. Вероятно, он считал унизительным хранить английский язык в садовом сарае. Все остальные, кто в нем работал, называли его Скриппи. Все, кроме меня. Мне нравилось, как слово Скрипторий танцевало во рту и нежно касалось моих губ. Произносить его я научилась не сразу, но, когда у меня получилось, ничего другого мне было не нужно.

Однажды папа помог мне найти в ячейках слово «скрипторий». Всего было пять листочков с примерами того, как его раньше использовали. Каждому определению было чуть более ста лет, и ни в одном из них не упоминался сарай в саду дома в Оксфорде. Листочки утверждали, что скрипторий – это мастерская для переписывания рукописей в монастыре.

Впрочем, я понимала, почему доктор Мюррей выбрал это название. Он и его помощники напоминали монахов, а я в свои пять лет легко воображала, что Словарь – их Священное Писание. Когда доктор Мюррей сказал, что понадобится вся жизнь, чтобы собрать все слова, я не поняла, о чьей жизни он говорил. Его волосы уже были седыми, как пепел, а они только наполовину разобрали вторую букву алфавита – В.

* * *

Папа и доктор Мюррей вместе работали учителями в Шотландии еще задолго до появления Скриптория. Так как они были друзьями, а я была лишена материнской заботы и папу считали самым надежным лексикографом, все закрывали глаза на мое присутствие во время работы.

Скрипторий казался волшебным – в его стенах хранилось все, что было, есть и будет. Книги лежали везде, где только можно. Старые словари, истории и сказки древних времен заполняли полки, отделявшие друг от друга столы или создававшие укромный уголок для стула. Ячейки закрывали стены от пола до потолка. Они были забиты листками. Папа как-то сказал, что если я прочитаю каждый из них, то пойму смысл всего на свете.

В самом центре стоял сортировочный стол. На одном конце стола сидел папа, слева и справа от него работали трое помощников. К другому концу стола было приставлено бюро доктора Мюррея, так что он мог видеть все слова и людей, которые помогали ему с ними разобраться.

Мы всегда приходили раньше других лексикографов, поэтому и папа, и слова ненадолго оказывались в моем распоряжении. Я сидела у него на коленях, и мы вместе разбирали листочки. Когда мне встречалось незнакомое слово, папа читал определение к нему и помогал понять его значение. Если я задавала дополнительные вопросы, он старался найти книгу, из которой была взята цитата, и зачитывал мне целые главы. Это было похоже на поиски сокровищ, и иногда мне удавалось найти настоящее золото.

– «Этот мальчик был большой бездельник и озорник», – прочитал папа цитату, которую он только что вытащил из конверта.

– Я тоже бездельник и озорник? – спросила я.

– Иногда, – ответил папа, пощекотав меня.

Мне стало интересно, кто этот мальчик, и папа показал, что было написано сверху на листочке.

– «Волшебная лампа Аладдина», – прочитал он.

Когда пришли другие работники, я скользнула под сортировочный стол.

– Сиди тихо как мышка и не мешай, – велел папа.

Прятаться под столом было совсем не сложно.

Вечером я сидела у папы на коленях возле растопленного камина, и мы читали «Волшебную лампу Аладдина». Папа сказал, что эта сказка очень старая. Она была про мальчика из Китая. Я спросила, есть ли еще похожие сказки, и папа ответил, что их целая тысяча. Я никогда раньше не слышала подобных историй, не была в таких местах и не знала этих людей. Я оглядела Скрипторий и представила его лампой джинна. Он тоже был неприметным снаружи и полным чудес внутри. Некоторые вещи нам кажутся другими, не такими, какие они есть на самом деле.

На следующий день я стала просить папу прочитать мне еще одну сказку, забыв, что нужно сидеть тихо, как мышь.

– Бездельницу могут выгнать отсюда, – предупредил папа, и я представила, что меня отправили в пещеру Аладдина. Остаток дня я просидела под сортировочным столом, где меня в конце концов и нашло маленькое сокровище.

Это был листочек со словом, который слетел с края стола. Пока он медленно приземлялся, я решила спасти его и самой отнести доктору Мюррею.

Я наблюдала за ним. Листочек долго кружился, подхваченный невидимым потоком воздуха, и я ждала, когда же он упадет на пыльный пол, но этого не случилось. Он парил, как птица, и, почти приземлившись, перекувыркнулся в воздухе, словно по велению джинна. Каково же было мое удивление, когда он упал мне прямо на колени.

Листочек лежал в складках моего платья, как звезда, упавшая с неба. Я не осмеливалась к нему прикоснуться. Трогать листочки со словами мне разрешалось только в присутствии папы. Я хотела позвать его, но не смогла вымолвить ни слова. Так и сидела с листком на коленях, сгорая от желания прикоснуться к нему. Что это за слово? Кто уронил его? Никто за ним так и не наклонился.

Наконец я взяла листок, стараясь не помять его серебристые крылышки, и поднесла к глазам. В полумраке моего укрытия читать было сложно, и я переползла туда, где в просвете между двумя стульями сверкали пылинки.

Я поднесла листочек к свету. Черные чернила на белой бумаге. Восемь букв. Первая – B, похожая на бабочку. Остальные буквы я проговорила, как учил папа: O – круглая, как апельсин, N – от слова night, D – от слова dog, M – это доктор Мюррей, A – от слова apple, I – от слова ink, D – снова dog. Буквы я произносила шепотом. Первая часть сложилась легко: bond. Вторая часть не сразу получилась, но потом я вспомнила, как A и I читаются вместе. Maid.

Это слово – bondmaid[1]1
  Невольница. Здесь и далее перевод с английского, если не указано иное.


[Закрыть]. Под ним, как клубок ниток, переплетались другие слова. Я не смогла понять, были ли они цитатой, присланной по почте, или их написал кто-то из помощников доктора Мюррея. Папа говорил, что они часами сидят в Скриптории для того, чтобы разобрать каждое новое слово и внести его в Словарь. Эта работа была важной еще и потому, что давала мне возможность обучаться, питаться три раза в день и становиться прекрасной молодой леди. Все эти слова, сказал он, были для меня.

– Вы каждое слово внесете в Словарь? – спросила я однажды.

– Нет, некоторые пропустим, – ответил папа.

– Почему?

Он задумался.

– Они просто недостаточно значимые.

Я нахмурилась.

– Слишком мало людей написало о них доктору Мюррею, – пояснил папа.

– А что случается с пропущенными словами?

– Они возвращаются в ячейки. И если информации о них недостаточно, мы потом выбрасываем листочки.

– Но ведь слова могут забыться, если не попадут в Словарь.

Папа склонил голову набок и посмотрел на меня так, будто я сказала что-то важное.

– Да, могут.

Так я выяснила, как выбрасывают слова, поэтому аккуратно сложила bondmaid и спрятала в карман платья.

Секунду спустя под стол заглянул папа.

– Ну, беги, Эсме! Лиззи ждет тебя.

Я посмотрела сквозь все ножки – стульев, столов, людей – и увидела юную служанку Мюррея. Она стояла в проеме двери. Длинное платье было туго повязано на поясе, но сверху и снизу все равно оставалось слишком много ткани. Лиззи жаловалась мне, что ей еще расти и расти, пока платье станет впору. Когда я смотрела на нее снизу вверх из-под стола, мне казалось, что она одета в маскарадный костюм. Я проползла между всеми ножками и бросилась к ней.

– В следующий раз заходи и ищи меня. Так веселее! – предложила я ей.

– Там мне не место, – она взяла меня за руку и повела к большому ясеню.

– А где твое место?

Она нахмурилась и пожала плечами.

– Наверное, в комнате наверху. На кухне, когда я помогаю миссис Баллард, а когда не надо помогать, то и там мне не место. В церкви Святой Марии Магдалины по воскресеньям.

– И это все?

– Еще в саду, когда я за тобой присматриваю, чтобы мы не путались под ногами у миссис Би. И все чаще и чаще на Крытом рынке, потому что у нее болят колени.

– Ты всегда жила в Саннисайде? – спросила я.

– Нет, не всегда, – Лиззи взглянула на меня, и я заметила, что ее улыбка исчезла.

– А где ты была?

– С матушкой и со всеми нашими малявками.

– Кто такие малявки?

– Дети.

– Как я?

– Как ты, Эссимей.

– Они умерли?

– Только матушка умерла, а малышей забрали. Не знаю куда. Они были слишком маленькие для прислуживания.

– Что такое прислуживание?

– Ты перестанешь задавать свои вопросы? – Лиззи подхватила меня под мышки и стала кружить до тех пор, пока у нас обеих не закружилась голова и мы не упали на траву.

– А где мое место? – спросила я, переведя дух.

– Я думаю, в Скриппи, с твоим отцом. В саду, в моей комнате и на табурете в кухне.

– А дома?

– И дома, конечно. Хотя, мне кажется, ты проводишь больше времени здесь, чем там.

– Но у меня нет воскресного места, как у тебя, – сказала я.

– И у тебя есть, – Лиззи снова нахмурилась. – В церкви Святого Варнавы.

– Мы туда редко ходим. Папа всегда приносит с собой какую-нибудь книжку. Поставит ее перед псалмами и читает, вместо того чтобы петь. – Я рассмеялась, вспомнив, как папа беззвучно открывает и закрывает рот, подражая прихожанам.

– Ничего смешного, Эссимей! – Лиззи нащупала крестик, который носила под одеждой. Я испугалась, что она подумает о папе плохо.

– Это потому, что Лили умерла, – объяснила я.

Хмурое лицо Лиззи стало грустным, и это мне тоже не понравилось.

– Он говорит, что я сама должна принять решение, верить ли мне в Господа и Небеса, поэтому мы и ходим в церковь, – Лиззи расслабилась, и я решила вернуться к более легкой теме. – Мое самое любимое место в Саннисайде – это Скрипторий. Потом – твоя комната. Потом – кухня, особенно когда миссис Баллард печет пятнистые лепешки.

– Ты такая смешная, Эссимей. Это фруктовые лепешки, а пятнышки – это изюм.

Папа говорил, что Лиззи – еще сама ребенок. Я тоже это заметила, когда он с ней разговаривал. Лиззи стояла так тихо, как могла, сцепив руки, чтобы они у нее не ерзали, и со всем соглашалась, молча кивая головой. Похоже, она побаивалась его, как и я доктора Мюррея, но, как только папа уходил, Лиззи косилась на меня и подмигивала.

Мы лежали на траве, и мир все еще кружился перед глазами. Внезапно Лиззи протянула руку и вытащила из-за моего уха цветок. Как волшебница.

– У меня есть секрет, – заявила я.

– Какой, моя капустка?

– Здесь не скажу. Он может улететь.

Мы на цыпочках пробрались через кухню к узкой лестнице, ведущей в комнату Лиззи. Миссис Баллард нагнулась над мучным мешком в кладовой, и я видела только ее большой зад, прикрытый складками темно-синей юбки. Если бы она нас заметила, то наверняка придумала бы для Лиззи какое-нибудь поручение, и моему секрету пришлось бы подождать. Я приложила палец к губам, но еле сдержалась, чтобы не захихикать. Лиззи схватила меня костлявыми руками и потащила вверх по лестнице.

В комнате было холодно. Лиззи стянула покрывало с кровати и постелила его на голый пол, как коврик. Мне стало интересно, были ли в соседней комнате дети Мюрреев. За стеной находилась детская, и мы иногда слышали плач маленького Джоуэтта, но обычно он плакал недолго, потому что миссис Мюррей или кто-то из старших детей сразу же приходили к нему. Прислонившись к стене, я услышала, как малыш просыпается – оттуда доносилось тихое гуление, еще не превратившееся в слова. Я представила, как он открывает глаза и понимает, что рядом никого нет. Джоуэтт сначала захныкал, а потом стал реветь. В этот раз к нему пришла Хильда. Когда плач затих, я узнала ее по звонкому голосу. Хильде было тринадцать, как и Лиззи. Ее младшие сестры, Элси и Росфрит, вечно ходили за ней по пятам. Усаживаясь на покрывало вместе с Лиззи, я представила, как девочки за стеной делают то же самое. Интересно, в какую игру они бы сыграли?

Мы сидели напротив друг друга, скрестив ноги и соприкасаясь коленями. Я подняла руки, чтобы сыграть в ладошки, но Лиззи, увидев мои обожженные розовые пальцы, замерла.

– Они уже не болят, – сказала я.

– Точно?

Я кивнула, и мы стали играть в ладошки, однако Лиззи щадила мои поврежденные пальчики, и звучных хлопков не получалось.

– Итак, что там у тебя за секрет, Эссимей? – спросила она.

Чуть не забыла! Я вытащила из кармана листочек, который упал мне утром на колени.

– И что это? – Лиззи взяла бумажку и повертела ее в руках.

– Это слово, но я смогла прочитать только здесь, – я указала на bondmaid. – Прочитаешь мне остальное?

Лиззи провела пальцем по словам так же, как я, потом вернула мне листок.

– Где ты нашла его? – спросила она.

– Он сам меня нашел, – ответила я, но, когда поняла, что этого недостаточно, тут же добавила: – Его кто-то из сотрудников выбросил.

– Так прямо взял и выбросил?

– Да, – ответила я, почти не отводя взгляд. – Некоторые слова не имеют смысла, и они их выбрасывают.

– Ну и что ты будешь делать со своим секретом? – поинтересовалась Лиззи.

Об этом я еще не думала. Мне просто хотелось показать ей листочек. Я понимала, что нельзя просить папу сохранить его, но и в кармане платья он не мог оставаться вечно.

– Можешь сберечь его для меня? – спросила я.

– Да, если хочешь. Но что в нем такого особенного?

Особенным было то, что слово попало именно ко мне. Конечно, это мелочь, но не совсем. Слово было таким маленьким и хрупким, и оно могло не значить ничего важного, но мне нужно было спасти его от камина. Я не знала, как объяснить это Лиззи, да та и не настаивала. Вместо этого она встала на четвереньки и достала из-под кровати маленький деревянный сундук.

Я увидела, как Лиззи провела пальцем по тонкому слою пыли на поцарапанной крышке. Она не спешила его открывать.

– Что внутри? – спросила я.

– Ничего. Все, с чем я приехала, теперь висит в том шкафу.

– Может быть, он пригодится тебе для путешествий?

– Не пригодится, – ответила она и открыла защелку.

Я положила свой секрет на дно сундука и снова села на корточки. Листочек выглядел маленьким и одиноким. Я переложила его сначала в одну сторону, потом в другую. Наконец взяла его в руки.

Лиззи погладила меня по волосам:

– Тебе нужно найти другие сокровища, чтобы ему не было так одиноко.

Я встала, подняла листочек над сундуком как можно выше и разжала пальцы. Покачиваясь из стороны в сторону, он медленно опускался, пока не приземлился в одном из углов сундука.

– Вот здесь он хочет быть, – сказала я и наклонилась, чтобы разгладить бумажку. Только она не разглаживалась. Под обивкой дна был бугорок. Край ткани был уже отклеен, поэтому я отодвинула его немного.

– Сундук не пустой, Лиззи! – воскликнула я, когда показалась головка булавки.

Лиззи наклонилась ко мне, чтобы понять, о чем я говорю.

– Это булавка для шляпы, – сказала она, поднимая ее. На головке булавки были нанизаны три разноцветные бусины. Лиззи задумчиво покрутила находку между пальцами. Было видно, что она что-то вспомнила. Лиззи прижала булавку к груди, поцеловала меня в лоб и бережно положила ее на прикроватный столик рядом с маленькой фотографией своей матери.

* * *

Дорога домой в Иерихон обычно занимала больше времени, чем следовало, потому что я была маленькой, а папа любил неспешно прогуливаться, покуривая трубку. Мне нравился запах его табака.

Мы пересекли широкую Банбери-роуд и двинулись вниз по улице Сент-Маргарет мимо высоких домов с красивыми садами и деревьями, затенявшими тротуар. Потом мы петляли по узким улочкам, где дома прижимались друг к другу, как листочки в своих ячейках. Когда мы свернули на улицу Обсерватории, папа постучал трубкой о забор, сунул ее в карман и посадил меня себе на плечи.

– Скоро ты станешь слишком большой для моих плеч, – проговорил он.

– Я уже больше не буду малявкой, когда вырасту?

– Тебя так Лиззи называет?

– И так, и капусткой, и Эссимей.

– Малявка – мне понятно, Эссимей – тоже, но почему она тебя зовет капусткой?

Капустка всегда сопровождалась объятиями или теплой улыбкой, и мне это слово почему-то казалось вполне уместным.

Наш дом находился посредине улицы Обсерватории, сразу же за углом улицы Аделаиды. Когда мы дошли до входной двери, я посчитала вслух: «Раз, два, три – у этого дома замри!»

У нас был старый дверной молоток из меди в форме руки. Лили нашла его в ларьке с безделушками на Крытом рынке. Папа сказал, что молоток был потускневшим и поцарапанным, а между пальцами забился речной песок, но он почистил его и прикрепил к двери в день их свадьбы. И вот сейчас он достал из кармана ключ, я наклонилась вперед, накрыла руку Лили своей и постучала четыре раза.

– Никого нет дома, – сказала я.

– Сейчас будут.

Папа распахнул дверь, и я пригнулась, когда он переступал порог.

* * *

Он опустил меня на пол, поставил сумку на комод и подобрал с пола письма. Я прошла за ним по коридору на кухню и села за стол ждать, пока он приготовит ужин. Трижды в неделю к нам приходила горничная, чтобы убираться, готовить и стирать нашу одежду, но в тот день ее не было.

– Я стану прислугой, когда вырасту?

Папа встряхнул сковороду, чтобы перевернуть сосиски, и посмотрел на меня.

– Нет, не станешь.

– Почему?

Он снова встряхнул сосиски.

– Трудно объяснить.

Но я ждала ответа. Папа тяжело вздохнул, и складки между его бровями стали еще глубже.

– Лиззи повезло, что она стала служанкой, а для тебя это было бы неудачей.

– Не понимаю.

– Я так и думал.

Папа слил воду с гороха, размял картофель и выложил все на тарелки с сосисками. Сев за стол, он сказал:

– Для разных людей, Эсси, прислуживание имеет разное значение, в зависимости от их положения в обществе.

– Все эти значения попадут в Словарь?

Складки между бровями разгладились.

– Заглянем завтра в ячейки, хорошо?

– А Лили смогла бы объяснить значение прислуживания? – спросила я.

– Твоя мама объяснила бы тебе все на свете, – ответил папа. – Но без нее мы должны полагаться на Скриппи.

* * *

На следующее утро, прежде чем разобрать почту, папа приподнял меня, чтобы я заглянула в ячейку со словом прислуживание.

– Давай посмотрим, что мы там сможем найти.

Я с трудом дотянулась до ячейки. В ней лежала целая пачка листочков. Слово прислуживание было написано на самом верхнем из них, а чуть ниже него: разные значения. Мы сели за сортировочный стол, и папа разрешил мне развязать шнурок, которым были скреплены листочки с определениями. Они были разделены на четыре маленькие стопки, у каждой из которых был свой заглавный листочек со значением слова, предложенным кем-то из самых опытных помощников доктора Мюррея.

– Эдит собирала их, – сказал папа, раскладывая листочки на столе.

– Тетя Дитте?

– Она самая.

– Значит, она лекси… лексиграфа, как ты?

– Лексикограф. Нет, но она весьма образованная дама. Нам повезло, что работа над Словарем стала ее хобби. Она постоянно присылает доктору Мюррею новое слово или его определение.

Каждую неделю тетя Дитте присылала письма и нам. Папа зачитывал их вслух, потому что они касались в основном меня.

– Я тоже ее хобби?

– Ты – ее крестница, а это куда важнее, чем хобби.

На самом деле тетю Дитте звали Эдит, но, когда я была совсем маленькой, я с трудом выговаривала ее имя. Тетя сказала, что я могу называть ее, как мне нравится. В Дании ее бы звали Дитте. «Дитте, сладостей хотите?» – придумала я рифму и больше никогда не звала ее Эдит.

– Теперь давай посмотрим, какие определения Дитте дала слову прислуживание, – сказал папа.

Многие цитаты описывали работу Лиззи, но ни одна из них не объясняла, почему прислуживание для нас имеет разное значение. В последней стопке не было заглавного листочка.

– Это дубликаты, – объяснил папа, помогая мне читать слова.

– Что с ними будет? – спросила я. Но ответить он не успел, потому что дверь Скриптория открылась и вошел один из помощников доктора Мюррея, на ходу завязывая галстук, как будто только что его накинул на шею. Он завязал его криво, а потом еще и под жилет забыл спрятать.

Мистер Митчелл посмотрел через мое плечо на листочки, разложенные на столе. Темная прядь волос упала ему на глаза. Он откинул ее назад, но масла для волос было слишком мало, чтобы удержать ее на месте.

– Прислуживание, – прочитал он.

– Лиззи прислуживает, – сказала я.

– Да, это так.

– Но папа говорит, что для меня будет неудачей стать служанкой.

Мистер Митчелл посмотрел на папу. Тот пожал плечами и улыбнулся.

– Когда ты вырастешь, Эсме, я думаю, ты сможешь делать все, что захочешь, – ответил мистер Митчелл.

– Хочу стать лексикографом.

– Ну что же, это хорошее начало, – сказал мистер Митчелл, указывая на листочки.

В Скрипторий вошли мистер Мейлинг и мистер Балк, обсуждая слово, о котором они спорили накануне. Потом пришел доктор Мюррей в черной широкой мантии. Я переводила взгляд с одного мужчины на другого и старалась определить их возраст по цвету и длине бород. У папы и мистера Митчелла они были короткими и темными, а у доктора Мюррея седеющая борода доходила до верхней пуговицы жилета. Длина бород мистера Мейлинга и мистера Балка была средней. Раз они все уже пришли, мне пора исчезнуть. Я залезла под стол и стала ждать падающие листочки. Очень хотелось, чтобы меня нашло еще одно слово. Но этого не случилось. Впрочем, когда папа отправил меня к Лиззи, мои карманы не были пустыми.

– Еще один секрет, – сказала я, показав Лиззи маленький листочек.

– Можно ли мне разрешать тебе выносить секреты из Скриппи?

– Папа сказал, что это дубликат. Там есть еще один такой же листок.

– Что тут написано?

– Что ты должна прислуживать, а я – вышивать, пока какой-нибудь джентльмен не захочет на мне жениться.

– Правда? Тут так написано?

– Наверное.

– Тогда мне нужно научить тебя вышивать.

– Спасибо, Лиззи, не надо, – ответила я. – Мистер Митчелл сказал, что я смогу стать лексикографом.

В последующие дни я, как обычно, помогала папе разбирать почту, а затем залезала под стол и ждала падающих слов. Но когда они падали, их сразу же подбирал кто-то из помощников. Через несколько дней я забыла, что нужно поджидать слова, а через пару месяцев забыла и о сундуке под кроватью Лиззи.