Текст книги "Сук."

Автор книги: Пилар Кинтана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Она почти не выходила из хижины. Целыми днями сидела в доме и смотрела телевизор, устроившись на брошенном на пол матрасе, в то время как за стеной море поднималось вместе с приливом и вновь спадало, дожди проливались на землю, и сельва, грозная сельва, обступала со всех сторон, не составляя ей компанию, как и ее муж, что спал в другой комнате и не интересовался тем, что с ней происходит, как и ее кузина, заходившая проведать с одной-единственной целью – в чем-нибудь да упрекнуть, как и ее мама, которая уехала когда-то в Буэнавентуру, а потом умерла, или как эта собака, которую она вырастила только для того, чтобы та ее покинула.

Дамарис не могла ее видеть. Настоящая пытка – замечать, как с каждым разом, когда открываешь дверь хижины, она становится все более и более пузатой. Сука старалась все время быть поблизости и ходила за ней хвостом от хижины до летней кухни, из кухни в прачечную, из прачечной в хижину… Дамарис пыталась прогнать ее. «Поди прочь, – говорила она ей, – отстань», – и как-то раз даже вроде как руку подняла, словно сейчас ударит, но собака ни капли не испугалась и продолжала таскаться по пятам, медленная, отягощенная приплодом, который носила.

Приближалась ночь, лил дождь, но в хижине было жарко. Стемнело, они оба сидели в темноте и без телевизора, в гостиной, где кишмя кишела мошкара. Рохелио забыл запасти кокосовых волос, так что выкуривать мошкару было нечем. Пытаясь спастись от чертовых насекомых, Дамарис с головы до ног закуталась в простыню. Села на пластиковый стул возле окна, не открывая, чтобы вода в дом не попала, и стала слушать дождь – нескончаемую шелестящую капель, похожую на сплетение голосов людей, молящихся возле гроба покойника. Рохелио накинул дождевик, натянул резиновые сапоги и вышел из хижины, сказав, что лично он предпочитает пойти в кухню, где нет стен и по крайней мере можно глотнуть посвежевшего от дождя воздуха. Но почти сразу после его ухода дверь снова распахнулась. На пороге стоял Рохелио – без плаща, вымокший до нитки.

– Щенята – сука щенится! – закричал он.

Дамарис даже не шевельнулась.

– Думаешь, меня это колышет? – отозвалась она.

Рохелио покачал головой.

– С тобой, видать, и правда что-то случилось. Эта сука что, уже не твоя? Разве не ее ты так любила?

Она ничего не ответила, и Рохелио снова вышел.

Щенков Дамарис увидела только на следующий день, когда ей захотелось есть и пришлось пойти в кухню, чтобы приготовить что-нибудь на обед. Рохелио соорудил из своего плаща спальное место, и там сука кормила щенков. Их было четверо, все – разного окраса, и все такие маленькие, слепые и беззащитные, как и их мать в тот день, когда Дамарис впервые увидела ее в ресторане доньи Элодии. От них пахло молоком, и Дамарис не смогла устоять. Брала их в руки, одного за другим, подносила к лицу, вдыхая их запах, и прижимала к груди.

Матерью собака оказалась никудышной. На вторую ночь съела одного из своих щенков, а потом от тех троих, что у нее оставались, уходила и отправлялась греться на солнышке возле бассейна, или забиралась в купель, где всегда прохладно, или залезала под один из двух домов вместе с другими собаками – в общем, куда придется, лишь бы не быть рядом с детьми. Дамарис приходилось отлавливать ее, возвращать силой в кухню и заставлять лежать рядом со щенками, чтобы те могли сосать молоко.

Им было две недели от роду, когда Дамарис была вынуждена купить им сухое молоко, потому что сука не кормила их досыта и они пищали от голода. Им не исполнилось и месяца, когда мать их снова повадилась убегать в лес, а поскольку она подолгу не возвращалась, пришлось им учиться есть объедки со стола хозяев. А когда собака спустя несколько дней вернулась, молоко у нее уже пропало, а с ним и последний интерес к малышам. Щенки делали свои дела на полу кухни, на дорожках, лестницах, везде, только не на лугу, и теперь Дамарис, будто ей других дел не хватало, приходилось ходить за ними и убирать оставленные безобразия. Один раз присмотреть за ними у нее не получилось – в тот день она отправилась делать уборку в доме сеньоры Росы и отсутствовала всю вторую половину дня. А когда Рохелио вернулся с рыбалки, то случайно наступил на одну кучку, и, несмотря на то что на ногах у него были шлепанцы и единственным, что оказалось испачканным, стала подошва, он вышел из себя и заорал, что в следующий раз он за себя не отвечает.

Больше Рохелио ни на что подобное не наступал, но через пару дней один щенок бросился к нему, намереваясь своими острыми, как иголочки, зубками куснуть за ногу, а он с такой силой отшвырнул его ногой, что тот впечатался в стену кухни.

– Вот ведь ненормальный! – вырвалось у Дамарис, и она бросилась выяснять, что приключилось с щеночком.

Это была девочка, самая игривая из всей троицы, эдакий клубочек черной шерсти с белым пятном вокруг глаза. А Рохелио просто пошел дальше, не извинившись и даже не обернувшись взглянуть, как там малютка. Хотя пнул он довольно сильно и столкновение со стеной ее оглушило, но девочка скоро очухалась и через несколько минут уже играла как ни в чем не бывало.

На следующий день Дамарис взялась подыскивать щенкам хозяев.

Самого крупного, рыжего кобелька с длинными висячими ушками, взяли обитатели хижин для туристов, расположенных по дороге к соседнему городку. Другого кобелька, серенького, с короткой, как у матери, шерсткой, забрала сестра жены дона Хаймы. А вот девочку брать никто не хотел. Ветеринаров здесь не водилось, стерилизовать животных не было никакой возможности, а людям вовсе не улыбалось караулить суку в течке, а еще меньше – возиться со щенками. Не раз и не два наблюдала Дамарис с высокого берега, как выкидывают в залив целый помет щенков или котят, чтобы их забрало море.

Донья Элодия, вовлеченная в устройство щенков, напомнила, что есть еще Химена – ее-то пес у нее уже умер, а она ведь с самого начала хотела девочку. Однако ни у одной из них, как и у их знакомых, не было телефона Химены, так что Дамарис пришлось отправиться лично в соседний городок, к ее торговому месту в сувенирном ряду, чтобы спросить, не захочет ли она взять сучку.

Химена сказала, что да, с большим удовольствием, и они договорились, что та придет за щеночком на следующий же день. Поскольку дороги на скалу она не знала, Дамарис подробно объяснила ей, как их найти, а еще они обменялись номерами сотовых. Дамарис прождала весь день, но Химена так и не пришла. Поскольку денег на телефоне у Дамарис не было, ей пришлось ждать до следующего утра, до отлива, когда она обычно ходит в деревню за покупками, чтобы позвонить ей с телефона в магазине дона Хайме. Химена трубку не взяла и за щенком не пришла – ни в тот день, ни в последующие.

Прошла еще неделя. Щенок переживал самый ужасный возраст. Ей требовалось больше еды, чем взрослым собакам, она то и дело нападала на ноги Дамарис и кусала их, по-прежнему какала в самых неподходящих местах и грызла и портила все что ни попадя: ножку стула, единственную пару туфель Дамарис, кухонные полотенца и поплавок Рохелио, который Дамарис пришлось выбросить в ущелье, чтобы тот не узнал о потере и не наказал шалунью. Когда Рохелио спросил у жены, не видела ли она поплавок, та сказала, что нет. Он взглянул на нее с подозрением, но ничего не сказал и не сделал.

Дамарис уже стала признаваться себе, что понимает тех людей, что топят щенят в море, и сама пыталась себя убедить, что именно это ей и следует сделать, когда к ней в деревне подошел один грузчик, работавший на причале. Услыхав от людей, что она раздает щенков, он хотел спросить, всех ли она уже раздала или кто-то еще остался. Дамарис сказала, что один остался, но это девочка.

– Когда я могу ее взять? – спросил он решительно.

Дамарис подумала, что хорошо бы позвонить Химене и удостовериться, что она передумала, но, даже находясь как раз возле причала, где можно найти платный телефон, все же она решила, что звонить не будет. Что, если та опять не ответит, а грузчик не захочет брать собачку, обещанную кому-то другому? Или, еще того хуже, она ответит на звонок, пообещает прийти и забрать щенка, как в прошлый раз, и опять не придет?

– Хотите – забирайте прямо сейчас, – сказала Дамарис.

Было как раз время отлива, так что залив они перешли вброд – вода доходила только до щиколоток. Грузчик никогда раньше не был на скалах. Так и застыл с открытым ртом, разглядывая бассейн, сады и любуясь открывшимся видом на океан, острова и залив. О большом доме он не сказал ни слова.

– Хозяева уже лет двадцать денег не присылают – ни чтобы покрасить, ни на что другое, – прокомментировала Дамарис.

– Чудом держится, – отозвался он.

Она вручила ему щенка, и он пошел домой – улыбаясь и гладя собачку по головке.

Дамарис сверху провожала его взглядом. Он был ужасно некрасивым: с россыпью черных угрей на лице и такой худой, что казался хворым, переболевшим всеми маляриями на свете. А жена его – еще толще, чем Дамарис, и как минимум на двадцать лет его старше, но поди ж ты – расхаживают себе вдвоем по деревне, взявшись за руки. Дамарис пришло в голову, что они, конечно, будут очень любить свою собачку, ведь детей-то у них тоже нет, и задалась вопросом, не это ли обстоятельство удерживает их вместе.

Химены не было еще целую неделю, то есть с того момента, как она обещала прийти за щенком, прошло пятнадцать дней. Дамарис мыла в хижине ванную, когда вдруг послышался собачий лай, и она вышла взглянуть, что там случилось. Трое псов собрались у верхней ступени лестницы: Дэнджер, весь ощетинившись, грозно рычал, а Моско и Оливо поддерживали его лаем. Химена, парализованная ужасом, застыла на последней площадке. Дамарис успокоила псов, они разошлись, и Химена смогла преодолеть последние ступени.

Стояли часы отлива, так что залив она перешла пешком: ноги – мокрые до колена, а шлепки и ступни густо облеплены грязью. Кроме всего прочего, она пропотела и тяжко дышала. Было видно, что путь из соседнего городка, пеший переход залива, подъем по лестнице и испуг от трех лающих собак обошлись ей недешево. Дамарис предложила воды, но Химена показала рукой на свой рюкзак за плечами.

– Вода у меня с собой, – сказала она и тут же нетерпеливо прибавила: – Я за своей собакой пришла.

Руки у Дамарис были перепачканы чистящей пастой, и она обтерла их о майку. И, вполне искренне сожалея, сказала, что, так как та за щенком не приходила и на ее звонок не ответила, она уже отдала щеночка в другие руки.

– То есть вы отдали мою собачку кому-то другому?!

Дамарис кивнула, и Химена пришла в ярость. И стала бросать ей в лицо, что это верх неприличия – отдавать кому бы то ни было животное, ей не принадлежащее, что щенок перестал быть ее собственностью в тот самый момент, когда она предложила его отдать, и ей ответили согласием его взять, что Дамарис прекрасно знает, как сильно хотела она взять эту собачку, как мечтала о ней заботиться, что у нее уже и постелька для нее готова, и что она уже договорилась о том, что корм для нее будут доставлять из Буэнавентуры, и что ей, по крайней мере, должно было хватить воспитания, чтобы позвонить и сказать, что приходить не нужно, чтобы избавить ее от этой чертовой прогулки в это сатанинское место, расположенное далеко за последним кругом ада. Не теряя спокойствия, Дамарис сказала в ответ, что нет никакой необходимости переходить к оскорблениям, и снова попыталась привести свои аргументы, но Химена, не желая ничего слышать и тем более принимать на себя часть ответственности за сложившуюся ситуацию, перебила ее:

– Ладно, тогда я возьму другого.

Дамарис умолкла и опустила взгляд.

– Что такое? – спросила Химена, начиная понимать. – У вас больше нет щенков?

Дамарис отрицательно помотала головой.

– Их всего-то было трое, а когда я вам ее предложила, у меня оставалась уже только эта сучка.

Химена взглянула на нее таким взглядом, который был призван навлечь на нее все проклятия мира, и Дамарис подумалось, что взгляд этот обжигает ей лицо слишком долго.

– Вам следовало позвонить мне, прежде чем отдавать мою собаку кому-то еще, – сказала наконец Химена.

– Я подумала об этом, но так как в прошлый раз вы на мой звонок не ответили…

– И что? Заранее решили, что я и в этот раз не отвечу?

Дамарис прошептала:

– Или что вы уже передумали брать щенка.

– Вы очень плохо поступили, нужно было мне позвонить, и вы это знаете.

Дамарис говорить больше ничего не хотела – сказать, собственно, было нечего. Химена развернулась, собираясь уходить, и вдруг прямо перед собой увидела суку, бежавшую вверх по ступеням. В последнее время она удирала не только в лес, но и спускалась в деревню. И, даже несмотря на то что воду она просто ненавидела, научилась-таки пересекать залив вплавь, причем даже во время прилива. Сейчас лапы у нее были покрыты грязью, а со шкуры капала вода. Химена, несколько уже поутихшая, взглянула на Дамарис.

– Это мать щенят? – спросила она.

– Да, – ответила Дамарис.

– Какая красавица. Так я себе и свою представляла. Очень жаль, что иду домой с пустыми руками.

Химена стала спускаться. Собака завиляла хвостом, приветствуя Дамарис, а ее охватила ненависть. Та целую неделю где-то носилась, а теперь вот явилась – портить все что ни попадя.

Вечером Дамарис смотрела на собаку уже не так злобно и через какое-то время посадила ее на привязь и даже провела рукой по спине, чего не делала довольно давно – последний раз такое случилось еще до того, как сука ощенилась.

На следующее утро вместе с собакой на привязи она спустилась в деревню. Море с отливом отступило, и Дамарис с собакой шли по пляжу – огромному и серому, как море и небо. Рыбаки к тому времени уже вышли на лодках в море, и на пляже не было никого, кроме голых сопливых мальчишек, игравших посреди мусора. Тучи всю ночь старательно извергали на землю потоки воды, но теперь в воздухе висела лишь какая-то морось, не мешавшая людям выйти на улицу и заняться обычными делами, как будто дождя и в помине не было. Вода с небес всегда падала такой холодной и чистой, что, казалось, вымоет весь мир, однако на самом деле именно дожди были виной тому, что все вокруг покрывалось плесенью: ветки деревьев, бетонные опоры причала, фонарные столбы, деревянные сваи под домами, дощатые стены, а также крытые цинком и асбестом крыши…

Они шли и шли, а к ним, вылезая из-под домов и ресторанов, один за другим подходили бродячие псы, обнюхивая суку, и, к неудовольствию Дамарис, она виляла хвостом каждому из них, демонстрируя тем самым, что знает каждого. Дамарис с облегчением выдохнула, увидев, что доньи Элодии возле ресторана нет, потому что понятия не имела, какими словами скажет ей о том, что собралась сделать.

Пляж кончился, и теперь они, повернувшись к морю спиной, поднимались по мощеной улице, шли мимо ряда домов, лавок и деревянных мини-отелей, имевших менее затрапезный вид, чем их собратья на пляже, с покрытыми лаком или выкрашенными в яркие цвета фасадами и садиками с орхидеями, потом прошли военный аэродром и «Китовый парк», где в сезон можно полюбоваться акробатикой китов, и наконец добрались до соседнего городка. Небо по-прежнему было затянуто плотной пеленой, но дождь перестал, и Химена разворачивала свой прилавок с сувенирами. Товар на бархате укладывала ровненько, словно по линеечке.

Химена с интересом наблюдала за их приближением, но еще больше удивилась, когда обе остановились прямо перед ней.

– Что это вы здесь делаете?

– Вот, привела ее вам.

– Собаку? – изумилась Химена.

– Если вы, конечно, согласитесь ее взять, – сказала Дамарис.

– Конечно, возьму. – Химена растрогалась и наклонилась погладить собаку. – Как же мне не взять ее, родную сестренку моего Симона!

Но вдруг остановилась и подняла на Дамарис недоверчивый взгляд.

– А почему вы мне ее отдаете?

– Потому что вы любите ее больше, чем я.

Этот ответ Химену полностью успокоил.

– Да уж, у вас дома собак и так много, – сказала она и снова принялась гладить собаку. – Как ее зовут?

– Чирли.

– Пди-и-и-ивети-ик, моя Чидли, – пропела Химена на особом сюсюкающем языке, гладя собаку по голове и спинке, – пди-и-ивети-ик, моя кдасавица, моя ходошая, как у тебя дела?

Собака в ответ завиляла хвостом.

– Вам нужно держать ее на привязи, – предупредила ее Дамарис. – Пока не привыкнет, по крайней мере, а то она убежит.

– Ясное дело, – отозвалась Химена.

Однако через пару дней собака вернулась в дом на горе. Дамарис смотрела сериал, и ей пришлось прерваться, чтобы выскочить из хижины и прогнать ее – не хватало еще, чтоб та решила, что ей тут рады. Дамарис махала на нее руками, кричала страшным голосом, но сука ее не боялась, и единственное, чего ей удалось добиться, так это загнать ее под большой дом. А когда Дамарис попыталась выковырять ее оттуда шваброй, та переместилась еще дальше, в самую середину, где ее было не достать даже с помощью длинного шеста с сеткой, предназначенного для чистки бассейна.

Будь у нее на телефоне деньги, Дамарис позвонила бы Химене, попросила бы ее прийти и забрать собаку, отстроилась бы от этой проблемы и продолжила смотреть сериал. Но поскольку на счете не было ни гроша, она пришла в полное отчаянье и мысленно принялась осыпать Химену проклятиями. «Старая ты дура, – говорила она ей, – ты что, последние мозги пропила, греховодница? Разве не говорила я тебе, что привязывать нужно?» «Aх, так ты ее привязывала, – продолжала она, как будто бы Химена ей ответила, – так значит, плохо привязывала, руки у тебя крюки, у дуры! Ты что, дожив до седых волос, даже узла гребаного нормально завязать не можешь?» Дамарис продолжала бегать вокруг большого дома с шестом для чистки бассейна в одной руке, размахивая другой и строя гримасы, как будто она и в самом деле с кем-то дискутирует. Рохелио не было, он ушел косить газон на участке сеньоры Росы, но если бы в тот момент он увидел жену, то непременно бы решил, что Дамарис совсем слетела с катушек.

Вдруг Дамарис осенило: ясно, что можно сделать. Она отбросила шест, тот остался лежать на дорожке. Побежала к купели, наполнила водой самое большое ведро из тех, что были, схватила в пару к нему еще одну посудину, вернулась к большому дому, присела в том месте, откуда проще было достать до собаки, и стала плескать в ее сторону воду. Струя до собаки не доходила, только брызги долетали, но она так сильно ненавидела жидкости, что ей и этого хватило, чтобы оттуда выскочить. Собака убежала в сад, а Дамарис, выждав, пока та не позабудет об этой неприятности, подобралась к ней сзади и окатила ее ведром воды.

В шоке сука отпрыгнула, а потом взглянула на Дамарис своим собачьим взглядом, то ли растерянным, то ли испуганным, и потрусила прочь, все дальше и дальше – от той, кто прежде был защитником и другом, а теперь – вот что с ней сотворил, совершив самое страшное предательство. Поджав хвост, она то и дело оглядывалась, чтобы сзади не напали, и у Дамарис возникло ощущение, что вот теперь – да, теперь все между ними непоправимо и навсегда кончено. Против всех ожиданий ей стало больно.

Ведь это ее собака: она ее выкормила, носила на груди, научила есть, ходить в туалет там, где можно, и вести себя так, как следует, пока сука не стала взрослой и не перестала в ней нуждаться. Дамарис шла вслед за ней через весь сад, до самых ступеней, а потом смотрела, как та спускается, бежит через сухой в эти часы залив, поднимается с другой стороны, отряхивается, бежит дальше по пляжу, мимо возвращавшихся из школы детей, и теряется где-то в деревне – ни разу не оглянувшись назад. Дамарис не заплакала, хотя слезы подступили совсем близко.

На следующее утро собака вновь была здесь – в летней кухне и улеглась в точности на том месте, где раньше была ее лежанка. Завидев Дамарис, она встала и отошла. А когда Дамарис попыталась приблизиться, чтобы поймать ее, собака опрометью бросилась из кухни под проливной дождь. Тогда Дамарис сделала вид, что не обращает на нее никакого внимания, убрала с глаз долой веревку, разожгла плиту и принялась варить себе кофе, больше не глядя в ее сторону.

Собака точно не выдержит долго под свесом крыши кухни, где до нее долетают брызги, в то время как внутри ей сухо и хорошо. Вход в кухню с этой стороны располагался как раз возле плиты, так что Дамарис проявила терпение, дождалась, пока сука войдет, и тут ее и поймала, набросив ей на шею лассо, как на корову. Затянула на шее веревку и только после этого смогла подойти ближе, расслабить петлю и надеть ее снова – как учил Рохелио, чтобы не задушить: пропустив веревку под мышками.

Ночью лило как из ведра, и, хотя к утру немного поутихло, никаких признаков, что скоро разъяснится, заметно не было. Прилив еще не закончился, на берег накатывали высокие волны и с грохотом уползали назад, волоча за собой палки и ветки. Рохелио проснулся, но из хижины пока не выходил. Заметив, что Дамарис с собакой на привязи направляются к ведущим вниз ступеням, он высунулся из окна.

– Ты куда-то уходишь? – удивился он.

Дамарис сказала, что да, уходит и что в кухне есть сваренный кофе.

– А куда это ты собралась?

– Отвести собаку и за покупками.

– Отвести куда?

– К одной сеньоре, которой я ее подарила.

– Подарила собаку? Зачем? – Рохелио смотрел на нее, явно ничего не понимая.

В ответ она только пожала плечами, а он задал следующий вопрос:

– А подождать, пока не распогодится и отлив не начнется, не можешь?

– Нет, – сказала она.

Рохелио неодобрительно покачал головой, но отговаривать не стал, как и не стал добиваться дальнейших объяснений.

– Купи мне четыре батарейки для фонаря, – сказал он.

Дамарис только кивнула и вместе с собакой пошла своей дорогой. Переплыть залив на лодке вдвоем с собакой было невозможно, так что они сделали это без лодки, вплавь, уворачиваясь от носимого волнами мусора. Оказавшись на той стороне залива, Дамарис обернулась посмотреть на скалы. Рохелио все еще глядел из окна им вслед.

Всю дорогу до соседнего городка они шли под дождем. И появились там мокрыми и дрожащими. На торговой улице ремесленников не было – ни Химены, ни индейцев, – и Дамарис направилась в большой магазин, стоявший в некотором отдалении. Продавец в магазине, худой парень со светлыми глазами, сказал, что, по его представлениям, Химена живет где-то возле Аррастрадеро – длиннющего залива-рукава, уходившего далеко за пределы городка.

Еще в одном магазине, как раз перед поворотом к Аррастрадеро, Дамарис снова обратилась к продавцу, и тот заверил ее, что Химена живет как раз на той развилке, в маленьком домике голубого цвета, который хорошо будет виден по левую руку, как только начнешь спускаться к пристани. К тому времени дождь уже сменился моросью, а когда они подошли к цели, и вовсе перестал.

Дом Химены казался ненастоящим – каким-то кукольным домиком посреди топкой трясины, чем в действительности являлась дорога к Аррастрадеро. Его недавно выкрасили в яркие цвета: стены – в насыщенный голубой, а дверь, оконные рамы, перила террасы и крышу – в красный. Дверь была открыта, и из дома на максимальной громкости неслись звуки реггетона.

Дамарис поднялась на террасу, заглянула внутрь. Кухня располагалась в глубине дома и сообщалась с гостиной. Там виднелась женская фигура, и женщина эта помешивала содержимое стоящей на плите кастрюли. Лет ей было примерно столько же, сколько Химене, возможно, на пару лет поменьше, и была она очень на нее похожа. В гостиной, развалившись на диване, расположились двое парней из деревни: чернокожие, без рубашек и босые. У одного из них на теле были только трусы, а на голове – косички, а у другого наоборот – голова чисто выбрита, с шеи свисает большая блестящая цацка, а на заднице – вареные джинсы. Напротив них, на деревянной скамеечке, с банкой пива в одной руке и сигаретой в другой сидела Химена. Со свесившейся на грудь головой и растрепанными волосами. Было около девяти утра, и все трое выглядели то ли пьяными в дым, то ли обдолбанными наркотой, то ли то и другое сразу.

– Добрый день, – поздоровалась Дамарис, но ее никто не услышал. – Тук-тук, – произнесла она громче.

Парень в трусах повернулся, и Дамарис узнала его. Один из внуков доньи Элодии. Он привлек внимание Химены, и та посмотрела в сторону двери, с трудом сфокусировав затуманенные глаза на Дамарис и на собаке. Потом затушила сигарету в пепельнице, доверху наполненной окурками, встала и направилась к ним, покачиваясь, словно того и гляди взлетит. А подойдя, ухватилась за дверь.

– Собаченька ты моя, – еле ворочая языком, проговорила она, – уж не хотите ли вы сказать, что привели мне ее обратно прямо из дома?

– Да, хочу.

– Вот беда, удрала – стоило только на секундочку отвернуться, дверь открытой оставить.

– Она у меня со вчерашнего вечера.

– Да я уж собралась было за ней пойти, да ко мне вот приятели в гости зашли. – Химена рукой показала на парней.

– Собака – ваша ответственность.

– Я знаю.

– Привязывайте ее, закрывайте, держите дверь на замке… Делайте что хотите, только не давайте ей убегать.

– Не дам.

– Надеюсь, что это не повторится, а если повторится, в следующий раз обратно я ее не поведу.

Когда Химена пьяна, она ведет себя покорно и со всем соглашается – ничего общего с трезвой Хименой-воительницей.

– Не беспокойтесь, я обо всем позабочусь, – сказала она.

Дамарис отдала ей веревку. Химена взяла веревку в руку и наклонилась, намереваясь погладить собаку, но вдруг рухнула на пол. Последнее, что видела Дамарис, удаляясь от них по дороге, это как Химена сидит на полу с широко расставленными, как у тряпичной куклы, ногами, а собака, поджав хвост и повернув к Дамарис голову, глядит на нее с выражением отчаяния на морде, словно ее привели на бойню.

Дамарис зашла в лавку дона Хайме, положила на телефон денег, купила запасные батарейки для фонариков – своего и Рохелио – и еще кучу всего. На этой неделе пришли деньги за содержание дома и участка сеньоры Росы, а еще Рохелио повезло: поймал в сети чертову уйму рыбы и сдал улов в рыбацкий кооператив за весьма неплохие деньги. Так что она смогла и покупки оплатить, и долг покрыть, достав из лифчика несколько влажных купюр, да и на следующую неделю кое-что еще осталось.

Вечером она взялась за готовку. Нажарила рыбы, сварила суп и рис, приготовила салат. Часть отложила себе на завтрашний обед, а остальное упаковала для Рохелио – он собрался с рыболовецким судном выйти в море. Посудина уже ждала внизу – длинная, в полной оснастке, готовая принять на борт рыбаков. Дамарис тихо радовалась. Весьма возможно, что в море он пробудет несколько дней, а ей так нужно побыть в одиночестве.

Рохелио ушел еще до рассвета, так что с постели Дамарис поднялась поздно. В этот день она не делала ровным счетом ничего. Обед был приготовлен еще вчера, так что даже эта забота отпала. Она бросила на пол в гостиной матрасик и устроилась на нем смотреть телевизор. Мыться не стала и от телевизора отрывалась, только чтобы в туалет сходить и псов покормить, когда они уселись в ряд перед входом в хижину и вперили в нее настойчивый взгляд. Сама поела прямо из кастрюли, два раза мастурбировала, один – утром и второй – уже вечером, и смотрела все сериалы подряд, все выпуски новостей и все реалити-шоу, до самой ночи. Ночью налетела настоящая буря с ураганным ветром и вспыхивающими прямо над головой молниями, электричество отключилось, и она уснула.

К утру никаких следов грозы не осталось. Дамарис проснулась, наполненная энергией, решила, что займется генеральной уборкой в большом доме, и натянула на себя короткие шорты из лайкры и выцветшую маечку на бретельках, которые обычно использовала в качестве рабочей одежды. В первой половине дня занималась ванной и кухней. Вынула все содержимое шкафчиков и ящиков, чтобы протереть изнутри, перемыла посуду и все остальные кухонные причиндалы, потом вытерла оконные стекла и зеркало, почистила мойку для посуды, душ, рукомойник, помыла полы и стены, а также прошлась отбеливателем по кафельной плитке и швам между плитками. Некоторые плитки растрескались, зеркало от сырости покрылось черными точками, на мойке для посуды и на раковине умывальника виднелись одно-два пятна ржавчины, но в остальном все сверкало, и Дамарис довольным взглядом окинула результаты своего труда.

Наступил полдень, и она пошла в кухню, чтобы приготовить свое любимое блюдо: рис с яичницей-глазуньей, кольцами помидора с солью и обжаренным зеленым бананом. Ела не торопясь, глядя на море, теперь синее-пресинее, затихшее после вчерашней бури. Стала думать о супругах Рейес, о том, что когда-нибудь они обязательно вернутся, что было бы хорошо, если б появились они здесь как раз в такой, как сегодня, день и застали бы большой дом в процессе генеральной уборки, а ее – потную и грязную, в этих рабочих коротких шортах и маечке на бретельках, чтобы смогли увидеть, какой она отличный работник, даже когда за работу ей не платят ни песо, и какой она хороший человек.

Она вспоминала покойного Николасито: его улыбку, его лицо, как он кувыркался в бассейне… Вспомнила тот день, когда они с ним заключили соглашение о дружбе и пожали друг другу руки, очень серьезные, как взрослые, и тот раз, когда он рассказывал ей, что звери и мальчик на шторах и на покрывале в его комнате – картинки из его любимого фильма и называется он «Книга джунглей», и что есть еще такая книга, и что там о мальчике, он потерялся в джунглях, то есть сельве, и от смерти его спасли животные. «Его спасли звери?» – переспросила озадаченная Дамарис, и, когда Николасито сказал, что да, что это была пантера и семейство волков, Дамарис рассмеялась, потому что так не бывает.

Воспоминания эти могли бы показаться счастливыми, но на самом деле были ужасными, потому что неизбежно приводили в одну и ту же точку. Он, такой белый и худенький, стоит между скалами. «Будь она проклята, эта волна, та, что его унесла», – проговорила она про себя. Нет, будь проклята она сама, ведь это она его не остановила, ему не помешала, оставалась на месте, не делая ничего, даже не закричав.

На Дамарис вновь тяжким грузом навалилась вина, словно и не было всех этих лет. Страдание супругов Рейес, розги ее дяди, взгляды людей, понимавших, что она, хорошо знавшая скалы и таившиеся в них опасности, могла бы предотвратить трагедию, и слова Люсмилы, которые она проронила несколько месяцев спустя, перед сном, в полной темноте, намекая на то, что Дамарис завидовала Николасито. «У него ведь были резиновые сапоги», – сказала она. Дамарис тогда разозлилась. «Это ты ему завидовала», – сказала она в ответ и больше с ней не разговаривала, пока Люсмила не попросила у нее прощения.

Дамарис на какое-то время замерла, глядя невидящим взглядом на натертый до блеска пол, думая о маме, о том дне, когда та уехала в Буэнавентуру, оставив дочку на попечении дяди Эльесера. Дамарис всего четыре года, на ней отданное кем-то донашивать чужое платьице, слишком тесное для нее, и две короткие косички, торчавшие вверх, словно проволочные антенны. Тогда еще не было ни причала, ни быстроходных теплоходов, а был пароход, приходивший к ним раз в неделю, и на его борт пассажиры поднимались прямо из лодок, с пляжа подвозивших к нему людей. Дамарис вместе с дядей стоят подальше от моря на песке, а ее мама – на самой линии прибоя, с подвернутыми штанинами. Она, конечно же, должна сесть в лодку, которая доставит ее на борт, однако память Дамарис хранит другой образ: ее мама уходит вперед, навстречу волнам, все дальше и дальше, пока не скрывается из виду. Это одно из самых первых ее воспоминаний, и оно всегда заставляет ее осознать свое одиночество и вызывает на глазах слезы.