Текст книги "Путь самурая"

Автор книги: Пётр Разуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Пётр Разуваев
Путь самурая

© П. Разуваев, 2011

© ООО «Астрель СПб», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес

Пролог

Предпоследний летний день 1997 года выдался особенно жарким и душным, и даже наступивший вечер не принёс Парижу долгожданного облегчения. Зыбкая, плывущая духота поднялась с поверхности Сены, плотным покрывалом легла на площадях, заполнила узкие центральные улочки и просторные бульвары.

В этот поздний час на Place Vendome царило спокойствие, уже не нарушаемое голосами вездесущих туристов и досужих горожан, заглянувших в эти кварталы в поисках дорогой безделушки. Закрылись фешенебельные магазины, и лишь изредка мимо колонны, возвышавшейся над площадью, пролетали автомобили, унося прочь из центра респектабельных парижан, выбравшихся этим августовским вечером в один из множества ресторанов, расположенных по соседству. Покой и размеренность Place Vendome нарушались присутствием на ней группы людей, столпившихся неподалеку от входа в отель «Ритц». Постоянное движение, резкие перемещения с места на место, громкие разговоры и общее возбуждённое состояние сразу же выделяли эту компанию. Обвешанные фотоаппаратурой, суетливые и говорливые люди казались совершенно чуждыми, неуместными в этом царстве спокойствия и солидности. Было очевидно, что именно отель является целью для фотографов, но стоявшие у входа в «Ритц» высокие швейцары в ярко-красных с золотом ливреях одним своим видом удерживали суетливую орду на почтительном удалении.

Подойдя ближе, можно было расслышать отдельные фразы, доносившиеся из толпы репортёров: «…прилетели сегодня…», «…аэропорт Бурже…», «Вы слышали? Диана беременна!», «Ерунда…», «…свадьба…», «Конец ноября, не раньше…», «…англичане в шоке…», «…сто тысяч за плёнку с поцелуем…» и так далее и тому подобное.

Незаметно покинув своих коллег и отойдя на приличное расстояние, средних лет мужчина, с ног до головы увешанный профессиональной фототехникой, внимательно огляделся. Убедившись, что за ним никто не последовал, он вытащил из кармана «разгрузочного» жилета сотовый телефон, быстро набрал номер и закурил, прикрывая рукой огонёк зажигалки. Ответа не было долго, и лицо человека стало принимать раздражённое выражение. Наконец, услышав знакомый голос, он заговорил, тихо и торопливо:

– Нильс? Чёрт возьми, где ты был? Тебе удалось узнать, как они поедут?

Ответ собеседника, очевидно, порадовал его, и мужчина довольно усмехнулся.

– Отлично. Плачу как договорились. Если получатся хорошие кадры – можешь рассчитывать на «Максим». Я ещё перезвоню тебе.

Позднее французская прокуратура напомнит фоторепортёру Фабрису Шасери о его переговорах с Нильсом Сежелем, владельцем небольшой автомобильной фирмы, накануне уступившей «Мерседес-280С» в лизинг отелю «Ритц». Но Эрве Стефан, судебный следователь, которому будет поручено расследование причин смерти Дианы Спенсер, бывшей принцессы Уэльской, никогда не узнает о том, что содержание каждого из четырёх звонков Фабриса Шасери сразу же становилось известно ещё одному человеку.

* * *

Несколько раз прослушав записанный разговор, мужчина потянулся и наконец-то позволил себе отвести взгляд от экрана ноутбука. Перехват телефонных звонков Шасери оказался не более сложным делом, чем вторая часть порученного ему задания. Проникнуть в компьютерную сеть Службы движения и отключить все видеокамеры, установленные на центральных улицах Парижа, для профессионального хакера, каковым являлся этот человек, было легче лёгкого. Сбросив наушники и подойдя к окну, он отодвинул шторы и усмехнулся, заметив пёструю кучку репортёров на противоположной стороне площади. Где-то там сейчас находился Фабрис Шасери и не подозревавший о той важной роли, которая отводилась ему в этой операции. Вернувшись к столу, человек набрал известный только ему номер и кратко сообщил:

– Автомобиль будет ждать у запасного выхода, на rue des Capucines. Цель поездки в XV районе. Думаю, их будут сопровождать семь-восемь папарацци на мотоциклах.

– Хорошо, – голос собеседника был намеренно искажён. – Вы сделали своё дело. Деньги уже переведены на известный вам счёт.

Услышав короткие гудки, человек за столом довольно улыбнулся и взялся за стоявшую на столе бутылку бурбона. «Теперь, имея такие деньги, с „делами“ можно будет покончить навсегда», – подумал он. Делая первый глоток, человек вдруг со всей ясностью представил себе райский уголок где-нибудь на Багамах или Гавайях… Отпуск, растянувшийся на всю оставшуюся жизнь. Его улыбка стала ещё шире, и он сделал ещё один глоток, затем ещё, наслаждаясь ощущением теплоты, разливающейся по всему телу.

Этот человек не мог знать, что уже завтра, на борту самолёта, совершающего рейс Париж – Каир, ему внезапно станет плохо, и сердце, никогда ранее не подводившее своего хозяина, остановится раз и навсегда. Египетский врач, внимательно осмотрев тело пассажира, придёт к выводу, что смерть была вызвана естественными причинами. Тяжёлый случай инфаркта. И никому даже в голову не придёт поинтересоваться личностью молчаливого темнокожего человека, занимавшего в салоне самолёта место рядом с покойным.

* * *

Хасан Саджи, молодой албанец, родившийся в Косово, но вот уже несколько лет проживающий во Франции, был чрезвычайно недоволен. Хасану не нравился его спутник, молчаливый человек неизвестной национальности, говоривший по-албански с сильным акцентом. Хасану не нравился автомобиль, подержанный «Фиат-Уно» белого цвета, за рулём которого он сейчас сидел. Но больше всего Хасану не нравился толстый американец, расположившийся на заднем сиденье, в окружении каких-то странных приборов. От американца несло застарелым запахом пота, он шумно дышал, поминутно поправляя сползающие с носа очки, а минуту назад он осмелился потребовать, чтобы Хасан выключил музыку. Этой американской свинье не нравились песни Абдель-Азиза эль-Мубарака! Конечно, Хасан, который за свои неполные двадцать пять лет успел два раза побывать в итальянской тюрьме и своими руками убил троих человек, не стал обращать внимания на жалкий лепет какого-то трусливого американца. Он даже хотел прибавить громкость, но что-то подсказало ему, что этого делать не стоит. Лицо молчаливого человека, сидевшего рядом с Хасаном, не выражало никаких эмоций, но почему-то молодому албанцу было не по себе от такого соседства. «Если бы не воля Аджима Гахи…» – думал Хасан, с невольным страхом вспоминая свирепые лица телохранителей своего босса. Аджим Гахи поклялся на Коране, что в случае малейшей провинности Хасана будет убит не только он сам, но и все члены его многочисленной семьи, рассеянной по всему краю Косово. И молодой албанец был уверен, что Гахи выполнит своё обещание.

Лежавший на коленях у молчаливого человека сотовый телефон разразился мелодией, показавшейся Хасану знакомой. Наверное, учитель пения ставил им эту пластинку в школе, много лет назад…

– Понял, – кратко ответил молчаливый человек и, убирая в карман телефон, приказал Хасану: – Вперёд. Они выезжают. Мы должны зацепиться за их машину не позднее чем на rue Cambon. – Обернувшись к американцу, он спросил: – У вас всё готово?

– Думаю, что… – Толстяк суетливо поправил очки, но молчаливый человек не дал ему договорить:

– Будет лучше, если ваша аппаратура сработает, – сказал он холодно, и этот холод показался американцу ледяным дыханием смерти.

«Боже, зачем я ввязался во всё это?» – уже в тысячный раз тоскливо подумал Джеймс Эйли, сотрудник одной из лабораторий Массачусетского технологического института. В течение многих лет он спокойно занимался проблемами воздействия инфразвуковых волн на деятельность человеческого мозга, до того самого дня, пока ему не было сделано предложение, показавшееся тогда Эйли очень и очень выгодным. «Провались они в преисподнюю, эти полмиллиона», – обречёно вздохнув, подумал американец и торопливо ответил:

– Не надо волноваться. Всё будет в полном порядке.

Повинуясь умелым рукам Хасана, белый «Фиат-Уно» рванул с места и устремился в сторону La Madeleine.

* * *

Выходя из лифта, Анри Поль машинально поправил очки. В последнее время глаза всё чаще стали ему изменять, и очки теперь приходилось носить даже на работе. Это да ещё язва желудка, заработанная во время службы в армии, были единственными неприятными моментами, иногда омрачавшими настроение заместителя шефа службы безопасности отеля «Ритц». Все прочие части тела работали замечательно, и за последние сорок минут Анри Поль имел возможность дважды в этом убедиться. Если бы не этот кретин – водитель, который должен был вести автомобиль молодого аль-Файеда… И как его угораздило заболеть в этакую жару? Испортить такой вечер!

«Потрясающая женщина!» – подумал Анри Поль в тот момент, когда двери лифта распахнулись. Довольная улыбка не успела сойти с его лица и была замечена Лораном Тюранжем, сотрудником службы безопасности, дежурившим в этот вечер. Тюранж и Анри Поль познакомились много лет назад, ещё в Иностранном легионе, и, когда у приятеля наступили трудные времена, Анри Поль лично рекомендовал его шефу отдела секьюрити.

– Тебя ждут, – предупредил Тюранж и, видя довольную улыбку на лице друга, поинтересовался: – Что, она всё так же хороша?

В отличие от других сотрудников, Тюранж был осведомлён о бурном романе, возникшем у Анри Поля с богатой вдовой шведского миллионера. Эта женщина уже месяц жила в отеле «Ритц» и услаждала месье Поля так, как это доступно лишь гуриям в райском саду мусульман. Вместо ответа Анри Поль с чувством поцеловал кончики своих пальцев и, подмигнув приятелю, быстро сбежал по ступенькам на первый этаж. Ещё спускаясь по лестнице, он заметил недовольное выражение на лице телохранителя Доди аль-Файеда, рыжего здоровяка со звучным именем – Тревор Рис Джонс. В ожидании отъезда телохранитель топтался возле поста безопасности, бдительно поглядывая во все стороны. Усмехнувшись, Анри Поль небрежно кивнул ему головой. Несмотря на общего хозяина (им обоим платил старший аль-Файед), один из них был французом, а другой – англичанином, и это решало всё. Сегодня за ужином Анри Поль, позабыв о своей язве, специально выпил два бокала «бордо». Исключительно ради того, чтобы досадить сидевшему напротив педантичному Джонсу. Месье Поль испытал истинное наслаждение, исподтишка наблюдая за недовольной гримасой, появившейся на веснушчатом лице англичанина. Правда, затем, уже в номере «гурии», после пылких объятий и расслабляющего массажа, он позволил себе ещё один бокал… Язва вела себя тихо, но Анри Поль чувствовал странную слабость и поймал себя на том, что, спускаясь по лестнице, едва не поскользнулся. «Ну, возможно, один бокал был всё же лишним», – неохотно признался сам себе француз, торопливо приближаясь к стоявшим возле дверей Диане Спенсер и Доди аль-Файеду. Заметив его, бывшая принцесса Уэльская, по своему обыкновению, мило улыбнулась, зато аль-Файед недовольно поморщился и, взглянув на часы, оправленные в золото, предупредил:

– Мы торопимся, Анри. Придётся ехать быстрее.

– Нет проблем, месье, – покладисто согласился француз и, с улыбкой проскользнув мимо Дианы и египтянина, выскочил на улицу. Открывая дверцу «Мерседеса», он машинально взглянул на часы. «Ноль часов, девятнадцать минут, отлично, в такое время Париж словно вымирает», – подумал он, привычно занимая водительское место.

– Полетим, словно ветер, месье, – сообщил он аль-Файеду, оборачиваясь назад. Молодой египтянин был в этот день необычайно задумчив, даже раздражён и на реплику Анри Поля ответил резким кивком головы.

– Не слишком отрывайтесь от земли, месье Поль, – улыбнулась Диана, в то же время чуть касаясь руки Доди, словно желая успокоить своего спутника.

– Репортёры, – сухо сказал Тревор Рис Джонс, усаживаясь на переднее сиденье и тут же пристёгиваясь ремнём безопасности. – На мотоциклах. Сзади.

В смущении отвернувшись от сидевшей позади пары, Анри Поль сразу же заметил в зеркальце появившихся в начале улице мотоциклистов.

– Замечательно! – Срывая «Мерседес» с места, француз даже засмеялся от удовольствия. – Сейчас папарацци узнают, как нужно ездить по Парижу.

Почти сразу ему удалось оторваться от основной группы репортёров, но двое или трое особенно упрямых мотоциклистов намертво вцепились в выбранную жертву, и Анри Полю никак не удавалось скинуть их со своего «хвоста». Вдобавок ко всему, уже на набережной, «Мерседесу» перекрыл дорогу тёмно-синий «Рено», тащившийся со скоростью древесной улитки. Сбросив скорость и едва не выругавшись от досады, Анри Поль заметил в зеркальце нагонявших его мотоциклистов и белый «Фиат-Уно», с тупым упрямством идущий на обгон. До тоннеля под мостом Альма оставалось не более сотни метров, когда «Рено», неожиданно рванувшись, ушёл далеко вперёд, и на его место вылетел юркий белый «Фиат», вновь загородивший дорогу «Мерседесу». Уже въезжая под мост, Анри Поль внезапно удивился, как-то вдруг осознав, что это он, Анри Поль, всегда считавшийся отменным водителем, не успел среагировать на резко изменившуюся ситуацию и самым дурацким образом выпустил из виду «Фиат»! Мелькнула ещё какая-то мысль, касавшаяся лишнего бокала вина, и уж совсем некстати в памяти француза возникло смеющееся женское лицо…

Это было подобно удару молнии. Француз ощутил внезапный, панический ужас и вслед за ним непереносимую головную боль; казалось, череп Анри Поля разлетелся на части, мгновенно онемели конечности, ослабли сфинктеры, сердце в его груди буквально взорвалось, и всё перед его глазами затянуло белой пеленой… Испуганный женский крик был последним звуком, который Анри Полю довелось услышать в своей жизни. Вильнув влево, «Мерседес» со страшным грохотом врезался в опору моста, ломая и круша своё металлическое тело и перемешивая его с беззащитными телами людей.

* * *

Позабыв о своих мотоциклах, восемь или девять человек с фотоаппаратами в руках рваным кольцом окружали развороченные останки «Мерседеса»; мерцали вспышки, летели в сторону пустые коробки от новых кассет, вставляемых в камеры, и вновь – вспышки, вспышки, вспышки… Из остановившегося на соседней полосе «Ауди» выскочил пожилой мужчина и, помедлив несколько секунд, с внезапной яростью бросился к разбитому автомобилю, кулаками пробивая себе дорогу сквозь ряды папарацци, не обращающих на него ни малейшего внимания. Лишь когда к этому человеку присоединились ещё несколько людей, оставивших свои автомобили, и послышался приближающийся с каждой секундой звук полицейской сирены, обезумевших от своей древнейшей профессии папарацци удалось оттеснить в сторону. В этой суете никто не обратил внимания на то, как изменилось поведение человека в чёрном глухом шлеме, одетого в поношенную кожаную куртку. Ещё секунду назад он вместе с другими репортёрами неистово метался рядом с разбитым автомобилем, и вот он спокойно подходит к своему мотоциклу, убирая в чехол фотокамеру. Прошло ещё мгновение, и нет уже в тоннеле ни этого человека, ни его мотоцикла. Впоследствии прокуратурой Парижа будут изъяты все фотографии, сделанные в ночь с 30 на 31 августа на месте аварии, в злосчастном тоннеле под мостом Альма. Но даже после многократных допросов всех участников этих событий судебному следователю Эрве Стефану так и не удастся установить личность фоторепортёра, одетого в чёрную кожаную куртку.

Вылетев из тоннеля, одинокий мотоциклист притормозил, остановился на мгновение и, утвердительно кивнув кому-то, вновь рванулся с места, уносясь прочь по набережной Сены. Сидевший в запаркованном поодаль тёмно-синем «Рено» молодой человек с облегчением вздохнул и, выбросив только что зажжённую сигарету, набрал номер на панели телефона.

– Подтверждение получено, – сообщил он, едва дождавшись, когда на том конце линии возьмут трубку. – Объект закрыт.

– Вы знаете, что делать, – ответил ему странный, до неузнаваемости искажённый голос. – Никаких следов, вам ясно?

Месяц спустя этот молодой человек скончается от передозировки наркотиков. Его тело будет обнаружено в туалете одной из лондонских дискотек. Английской полиции так и не удастся установить личность покойного.

Море внешне безжизненно, но оно

полно чудовищной жизни, которую не дано

постичь, пока не пойдёшь на дно.

Иосиф Бродский

Глава первая

Море исподтишка подглядывало за мной, оглаживая мелкие камешки пляжа, море удивлялось, море было взволновано. Я ловил на себе его настороженный взгляд, ощущал свежее, с привкусом соли и воли, дыхание. Но, даже вслушиваясь, помимо своего желания, в испуганный шёпот белопенных барашков, я не задавал вопросов и не желал слышать ответов. А море плутовало, ластясь к моим ногам, пока его глубины, полные загадок и тайн, торопливо скрывались под стайками игривых волн. Глупое, глупое море. Оно никак не могло понять, что мне не было никакого дела до его тайн и сокровищ. Прозрачная поверхность, блестящая, словно зеленоватое подвижное стекло; гладь моря, насквозь пронзённая острыми лучами солнца – вот что манило и радовало мой взгляд. В этот миг я ощущал себя единственным человеком на Земле, и мне было удобно и хорошо в этом одиночестве.

В сотый раз бессмысленно усмехнувшись, я достал из кармана пачку сигарет. Пусто. Смял, поискал взглядом урну. Не нашёл. Цепь закономерностей продолжала тянуться. Сегодняшнее утро началось с подгоревших тостов, а если день не задаётся, то обычно он не задаётся по всем правилам и до самого вечера. Молвив слово, само собой напросившееся на язык, взглянул на часы. Варкалось… Наверняка где-то поблизости пырялись хливкие шорьки, но они, как обычно, ловко и небанально прятались. Всем известно, что шорьки – это помесь барсука, ящерицы и штопора, вьющие гнёзда в тени солнечных часов и пожирающие сыр. С таким комплексом полноценности у шорьков просто не было другого выхода, кроме как прятаться на широком и пустынном пространстве Брайтон-бич. Всё, повторяю всё, было обыденно и знакомо. Великобритания. Брайтон. Начало весны одна тысяча девятьсот девяносто девятого года. Четыре часа пополудни. Время, когда пора уже варить обед.

Рыжий англичанин лет пяти от роду уже давно подкрадывался ко мне, изо всех сил стараясь остаться незамеченным. Судя по охотничьей повадке и огромному надувному молотку в руках, намерения у мальчика были самые паскудные, но его целеустремлённость подкупала, и я стоически дожидался, пока он не приблизится на расстояние удара. Даже послушно отвернулся, прикрывая глаза…

– Бобби! Будь так любезен, отойди от джентльмена! Разве ты не видишь: он вовсе не расположен с тобой играть!

Мама юного молотобойца вмешалась как раз вовремя. Сокрушённо вздохнув, рыжий Бобби одарил меня долгим и многообещающим взглядом и, волоча по каменистому пляжу свой молоток, отправился на поиски новой жертвы. Не менее рыжая мама Бобби, сидевшая за столиком в небольшом пляжном заведении «Fish and Chips», с улыбкой развела руками, словно бы говоря мне: «Не правда ли, он такой милый! Ну что я могу с ним поделать?» При этом её впечатляющих размеров грудь, обтянутая белой футболкой, всколыхнулась как-то особенно завлекательно и весело, мгновенно вышибив меня из душевного равновесия. Некоторое время я безуспешно пытался отодрать взгляд от тугих округлостей молодой англичанки, нахально подпрыгивавших на расстоянии десяти вытянутых рук от меня. А когда мне это всё же удалось, я буквально наткнулся на понимающий взгляд взрослой рыжей женщины, смотревшей на не менее взрослого мужчину, который отчего-то вёл себя как последний идиот. Взгляд этот был одновременно и оценивающим, и настороженным, кокетливым, любопытным, призывным и ещё чёрт знает каким. Пугающим он был, этот её взгляд! Криво улыбнувшись, я отвёл глаза и торопливо зашагал прочь по мелким камушкам пляжа, спеша удалиться как можно дальше от рыжего Бобби, от его надувного молотка, и в особенности от его грудастой и глазастой мамы. «Похоже, сэр, у вас давно не было женщины?» – ехидно поинтересовался кто-то, сидящий внутри меня. И я не нашёл достойного ответа этому паршивцу.

У меня действительно давно не было женщины. Прошло более полутора лет с тех пор, как мы расстались с Паолой, и за всё это время мне так и не повстречалась женщина, с которой хотелось бы познакомиться, а не переспать. Хотя вначале я честно пытался экспериментировать. Смутно помню какую-то Мишель, потом ещё была Сандра… Или Сара? Кроме безудержного кувыркания в постели, во всех этих знакомствах не было ни малейшего смысла, а сводить общение человека с человеком к сплошному «траху»… Оказалось, что для меня куда проще не общаться вовсе. Постепенно я пришёл к простой истине: чтобы как следует «любить» женщину, её нужно как минимум просто любить. А коль этого нет и не предвидится, то к чему тогда все эти трудности? Так в моей жизни осталась всего одна женщина, которая в данный момент трудилась на кухне, которая была расположена на первом этаже моего дома, который находился в самом центре города Брайтона, города, который построил Джек. Или Джон. Или они оба, но точно в пятницу. Больно уж улицы кривые.

Дом этот я купил сразу, не раздумывая и не сомневаясь. Пожилой, обильно потеющий агент повернул ключ в замочной скважине, дверь передо мной тихо распахнулась, и… Я ощутил себя всеми почитателями Диккенса и Джерома одновременно. Любовь к старой Англии била во мне ключом с самого детства, а этот уютный двухэтажный домик на Prince Albert Street воплощал буквально всё, что смог бы припомнить иностранец о туманном Альбионе. Здесь имелась гостиная со стенами, обшитыми морёным дубом, и большим камином в углу; светлая спальня на втором этаже, окна которой выходили в маленький ухоженный сад. Рядом со спальной комнатой был просторный кабинет с деревянными балками под потолком и старинной печкой, украшенной изразцами. Внизу, на первом этаже, размещалась большая ванная комната, где пол был выложен пентелейским мрамором, а в окно заглядывали чайные розы, растущие в саду. Рядом находилась небольшая комната, предназначавшаяся для прислуги, а чуть дальше по коридору – роскошная кухня с жаровней и прочими профессиональными вещами вроде огромного разделочного стола с небольшой раковиной посередине и газовой плитой на шесть конфорок. Кухню оборудовал бывший владелец этого дома, не то шеф-повар, не то просто большой любитель посидеть за обеденным столом, и мне даже в страшном сне не пришло бы в голову что-то здесь менять. Словом, в этом доме было всё, что нужно для тихого и не слишком дорогостоящего счастья.

Когда все формальности были улажены, а дизайнер интерьеров, которого мне пыталось подсунуть агентство, с позором изгнан, я столкнулся с Проблемой. Впервые в жизни у меня появился Свой Дом. Не казарма, не комната в ленинградской коммуналке и не парижская квартира на Avenue Foch, подаренная отцом, а Дом, который я выбрал для себя сам. Состояние домовладельца было непривычным, вопрос – сложным, и над всем этим стоило поразмыслить всерьёз. Так я и поступил. Приготовив к вечеру бутылочку «Lagavulin» и лёд, я развёл огонь в камине, поскольку до Брайтона лондонские запреты ещё не докатились, и, расположившись в кресле, доставшемся мне вместе с домом, крепко задумался.

Следующим утром я уже твёрдо знал, чего именно моей душеньке хочется. Ей хотелось: а) холодного пива, б) тарелку хаша и с) оставить в доме всё как есть, внеся улучшения на уровне замены кранов в ванной. Единственное, с чем я никак не мог примириться в этой стране, так это традиционная английская сантехника – два крана без единого смесителя.

Как говорил один мой приятель, главное – это принять решение, а потом придут рабочие и всё сделают. Я быстро нашёл в Лондоне не слишком модную строительную фирму, которая взялась привести мой дом в порядок, руководствуясь при этом моими требованиями, а не своим художественным вкусом. На следующий день прибыли рабочие, а ещё через пару часов чёрный «кэб» – традиционное британское такси, увёз меня в аэропорт Хитроу. Путь мой лежал в Японию, где в небольшом городке Харамати каждое лето проходил «Праздник охоты на диких лошадей». Детство и отрочество я провёл в Осаке и по настоянию старого Коцукэ-сан всегда участвовал в этом состязании. Один раз я даже умудрился выиграть первый приз. Мне тогда было тринадцать лет, и я на полном скаку первым заарканил дикого чёрного жеребца, опередив девятерых взрослых наездников. С тех пор прошло двадцать лет. Давно умер Ёсида Коцукэ, научивший меня бросать ременную петлю, скакать на лошади, стрелять из лука и многому, многому другому. Я не был в Японии семнадцать лет, но каждый год в поместье отца из Харамати приходили приглашения на имя «Уважаемого господина Дюпре». Слуги аккуратно складывали эти красивые конверты с выведенным чёрной тушью адресом на мой письменный стол, чтобы «уважаемый господин Дюпре» имел возможность лично ознакомиться со своей корреспонденцией, когда он в очередной раз удосужится посетить родительское гнездо. Лишь в этом году отец счёл нужным переслать приглашение в Брайтон. А ведь я намеренно не сообщал ему о своём новом местонахождении. Что ж, папа лишний раз продемонстрировал возможности своей службы безопасности.

Вернувшись в Брайтон через полтора месяца, я нашёл свой дом полностью пригодным к проживанию. Единственное изменение, не санкционированное мною, заключалось в биде, установленном в ванной комнате. Ничего смертельного в этом не было, но понять, на кой чёрт сдалось мне это биде, я самостоятельно так и не смог. Отловив шефа рабочих, рослого усатого мужчину в синем комбинезоне, который наблюдал за вывозом мусора, я задал мучивший меня вопрос. В ответ «прораб» задумчиво оглядел меня с головы до ног, засунул руки ещё глубже в карманы и, пожевав кончик длинного уса, заявил:

– У вас большая спальня, сэр. Я подумал, что вы когда-нибудь найдёте ей применение. И тогда без биде вам никак не обойтись, уж поверьте моему опыту.

Он отвернулся, потеряв ко мне всяческий интерес. Немного подумав, я решил смириться с настоящим. В конце концов, была бы вещь, а уж, как её использовать, я наверняка придумаю. Один мой знакомый, например, утверждал, что у биде крайне удобно чистить зубы.

Таким образом я стал домовладельцем. Для полного счастья мне не хватало только одного: с детства засевший в памяти светлый образ миссис Хадсон настойчиво требовал воплощения. В конце концов, кто-то же должен говорить мне по утрам: «Ваша овсянка, сэр!» Поразмыслив над этим, я позвонил мистеру Роджеру Л. Грину, потному агенту, торгующему недвижимостью, и рассказал ему о своей проблеме.

– Думаю, сэр, я смогу вам помочь, – ответил мистер Грин. – Тетушка одного моего знакомого как-то изъявляла желание устроиться экономкой у одинокого молодого джентльмена. Правда, вы не англичанин… Но ведь вы джентльмен, сэр?

Я подтвердил, что безусловно являюсь джентльменом, и через пару дней в мою гостиную вошла пожилая дама, совершенно, прямо-таки абсолютно не похожая на миссис Хадсон. Удостоив меня церемонного кивка, она молча обошла весь дом, недовольно сморщила нос при виде двух укиё-э работы Китагавы Утамаро, висевших на стенах гостиной, и, завершив обход, заявила:

– В это время года топить камин не принято, сэр. Я принимаю ваше предложение.

Так в моём доме появилась миссис Дакворт, экономка, чудная женщина с чудовищным характером и манерами викторианской леди. Помимо дикого количества недостатков у неё было три достоинства: она не мешала мне жить так, как мне хочется, она каждый день ровно без пятнадцати пять оставляла меня, чтобы до шести часов пить чай со сконами – излюбленными плюшками английских старушек, в заведении на Duke Street в компании своих подружек, и, наконец – миссис Дакворт не давала мне забыть о том, каким же ещё, в сущности, молодым и глупым джентльменом я являюсь. В данный момент моя экономка наверняка готовила свой фирменный торт, который в итоге каждый раз уносила домой нетронутым, и ждала меня к ужину, до которого оставалось ещё три часа.

Поднявшись на набережную, я в последний раз оглянулся на игривые морские воды и, расстегнув куртку, неторопливо двинулся в сторону East Street. Дувший с моря сильный ветер в городе был не так заметен, зато солнце припекало совсем по-весеннему, и очень скоро мне стало по-настоящему жарко. В другой раз я бы скинул куртку не задумываясь, но сейчас это было бы не совсем удобно. Согласитесь, что вид мужчины, прогуливающегося по тихому Брайтону с «Береттой 92F» в плечевой кобуре, не слишком обрадует окружающих. Хотя у меня, между прочим, имелось официальное разрешение на ношение оружия, добытое весьма непростым способом.

К дурной привычке не расставаться с пистолетом я вернулся два дня назад. Всё началось в пабе «Красный лев», куда я иногда заходил выпить маленькую пинту сидра. В разгар трудового дня узкий длинный зал был почти пуст, лишь несколько посетителей сидели на высоких стульях у стойки. Двое молодых людей заигрывали с румяной барменшей, мужчина в деловом костюме лениво цедил своё пиво, а у дальнего края стойки сидел человек в синих джинсах и линялой рубашке, надетой прямо на голое тело. Этот посетитель читал газету, и его лицо я видел лишь мельком, да и то вполоборота, однако оно сразу показалось мне знакомым. Вот только вспомнить, где именно я мог его видеть, мне никак не удавалось. Отсчитав три фунта и получив сдачу, я с бокалом сидра в руке направился в дальний конец зала и, проходя мимо мужчины с газетой, как бы случайно подтолкнул его плечом, одновременно уронив на пол несколько монеток. Фокус был старым как мир, но всегда срабатывал безотказно. Я нагнулся, бормоча извинения и поднимая упавшую мелочь. С шуршанием складывая газету и добродушно ухмыляясь, он спросил:

– Вам помочь, приятель?

– Нет-нет, не стоит, благодарю вас, – торопливо ответил я. И сразу поспешил отойти в самый дальний конец зала, где сел за столик так, чтобы оказаться спиной к этому доброхоту.

«Спасибо, „приятель“, – думалось мне, – и да спасут меня Боги от твоей помощи, потому что более короткого пути в ад я не знаю». Честное слово, в этот миг я искренне пожалел, что вообще вышел сегодня из дому. Этот рыжеватый, голубоглазый человек с бледным лицом и фигурой профессионального борца, спокойно пьющий «Guinness» в самом центре Брайтона и не скрывающий своего ирландского акцента, был не кто иной, как Патрик О’Каллагэн, которого я девять лет назад знал как бригадного генерала ВИРА – Временной Ирландской Республиканской Армии в Белфасте. Вот дерьмо, угораздило же меня так вляпаться!