Текст книги "Дар Божий (СИ)"

Автор книги: Петр Семилетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Что мы побежали, как дети?

– Так ты видела, он меня за руку хотел схватить, – ответила Кире Нюта, – Что я, должна была стоять ждать?

В незнакомом районе непонятно было, куда идти, очевидно что надо выбраться на какую-то главную широкую улицу, а там уже спросить, где трамвай.

Совсем потемнело. Трамвай с зажженными окнами ехал в сторону города.

Глава 24

Холод продолжился и уже не отпускал душу. Миша уходил глубже в лес, в тишину. Он дрожал и старался идти быстрее, чтобы согреться. Луна светила достаточно, чтобы распознавать, где деревья, где кусты. Уже не имело значения, где он, что он. Иди вперед и куда-нибудь выйдешь.

Вспоминалась мутная свобода наркоза, первая свобода после заточения в больницу. С тех пор, как его повезла в себе скорая, Миша не принадлежал сам себе. Наркоз освободил его от плена тела. Он снова вернулся на улицу Старонаводницкую, где, толкая контейнер мимо свалки около ручья, краем глаза заметил еще один телевизор.

Нет, этого не может быть. Но тогда он был так затуркан и одержим мыслью добраться домой, довезти, что не захотел обращать внимания. Еще один телек? Не верю. Показалось.

Измочаленный, уже дома, он сгибался пополам, прижимая руки к животу, и лежал так час. Лежал во дворе перекинутый набок, в кусты, контейнер. Лежал, отдыхая на пузе, телевизор у крыльца – Мише не хватило сил затащить его внутрь.

Встань и иди.

Сцепив зубы, Миша отправился в сарай за старой доброй тачкой, в которой он швейную машинку возил.

С тачкой – как в страшном сне – напрямик перевалил через горб Зверинецкого кладбища – пугая своим видом и нарядом редких живых. Последний рывок, через ручей, увязая по щиколотку в черной жиже по берегу, потом до потемнения в глазах – наверх противолежащего берега овражка, и вот свалка на Старонаводницкой, и вот награда, достойная того, кто не боится любых, повторюсь любых, повторюсь любых, повторюсь любых трудностей.

Еще. Один. Телевизор.

Пусть старый. Пусть черно-белый. Он должен работать.

Миша погрузил его в тачку и на черепашьей скорости двинулся по улице к площади под холмом с Родиной-матерью. Оттуда ему снова предстояло восхождение на свой, Зверинецкий холм, к улице Мичурина.

Колеса у тачки больше, чем у того контейнера, мусора внутри нет, тачка катится бойчее, ноги сами переставляются, как-нибудь дотащимся. Дотащимся, Миша ведь? Да как не дотащиться, дотащимся, гратиери, гратиери, гратиери, гратиери – посыпался косой дождь слова.

Вот бы, сейчас Родина-мать повернулась, сошла со своего постамента, и помогла. Что ей стоит? Одной рукой взять Мишу с тачкой и просто переставить. Не надо будет обходить по бульвару Дружбы Народов и по Струтинского. Раз – и всё! Миша словно заснул. Нет, это наверное нарушился порядок событий. Наркоз сначала. Телевизор после.

Еще там, на Старонаводницкой, он любовался телевизором. Да, старый. Да, черно-белый «Таурас». Провод с вилкой перемотан изолентой. Значит рабочий, люди чинили. Если бы совсем был негодный, то не перемотали бы заботливо. О телевизоре и то заботятся. Миша устал. Где он сейчас? На операционном столе или катит тачку?

Кто-то наклонился над ним и поправил выходящее из поля зрения.

Широкая грунтовка вывернулась коленом, толстые могучие сосны посторонились. Перед Мишей лежало большое озеро, на том берегу виднелись ивы под стать соснам, великаны. Первым желанием было продолжать двигаться вперед. Вода? Вплавь!

Он смотрел на тихое темное зеркало. Темное небо в темной воде. Тут можно снять фильм ужасов вроде «Пятница, 13». Миша недавно смотрел по телеку, пять пятниц подряд показывали все серии. А теперь у него два телевизора. Хочешь – смотри одновременно. Или допустим, мама желает смотреть одну передачу, а ты другую. Пожалуйста. И никто не ущемлен.

После «Экскурсии», свой второй фильм ужасов, Миша будет снимать именно здесь. Весь сюжет можно построить вокруг этого озера. Пациент сбегает из больницы. Его преследуют в лесу. Миша наберет статистов из местных жителей. Можно даже не платить, ведь после «Экскурсии» он будет таким известным режиссером, что каждый человек сочтет за величайшее событие в жизни сняться в его картине даже в эпизодической роли. Погоди Миша, статисты из местных? Статистами будут звезды первой величины. Даже так. Телевизор, потом второй – это знак свыше, указание пути. Нужно идти в кинематограф.

Плеснула рыба. Вообще озеро не молчало, при кажущейся мертвенности оно чем-то булькало, вздыхало, шелестело. Миша решил обойти его вдоль берега, и побрел налево. Озеро казалось бесконечным.

Холодно, как же холодно. Словно в тех Зверинецких пещерах. Даже летом там дубак.

А телевизоры ему послал бог. Бог избирает человека и начинает посылать ему дары. Так и в случае с телевизором. Сначала дары, потом испытания. Жаль, что не раньше на лет пять, в расцвет видеосалонов. Миша бы сдал туда телевизоры в аренду, или один телевизор продал и за вырученные деньги купил бы видик, и всё – видеотека готова, даже дома можно будет кино крутить.

Тогда в каждой свободной комнате захудалого научно-исследовательского института, в каждой подсобной каморке подземного перехода открывались видеотеки, состоящие из помещения, тумбы с телевизором и видеомагнитофоном, да некоторого количества стульев, иногда приносимых из соседних комнат. На входе со зрителей брали деньги. Окрестности оклеивались рукописными листками с репертуаром, и видеотека начинала приносить прибыль.

Денег на посещения видеотек у совсем юного Миши не было, поэтому он изобрел способ смотреть кино бесплатно. Накануне сеанса приходил к дяденьке, что заведовал видеотекой, и обещал завтра, еще до начала всего – а сеансы проходили обычно под вечер – обрыгать дверь, если его не сейчас пустят. И обрыгивать каждый день. Он будет неуловим, а вам убирать придется.

Поначалу это не действовало, но потом среди владельцев о Мише пошла молва, и его стали пропускать бесплатно.

А потом те же фильмы, которые показывали в видеотеках, перебрались на экраны телевизоров, на пробившиеся через плохой прием и помехи первые коммерческие каналы. Миша одно время, поймав один такой канал, решил подзаработать и как бы открыл свою домашнюю видеотеку – развешивал по улице на столбах объявления с репертуаром, безумно сбрасывал цены на вход, но никто, ни одна живая душонка не откликнулась. Оставалось смотреть кино самому.

Глава 25

Миша умирал три дня, лёжа в кровати и криками не давая вызывать врачей.

– Они уже отвезли меня в больницу, вырезали непонятно что, и вот мне теперь еще хуже!

Татьяна выходила из его комнаты в большую, общую, и слушала там, как тикают настенные часы с кукушкой и двумя грузками-гирьками в виде шишек. Одна перевешивала другую. Часы тикали и мысли упорядочивались. Она позвонила брату, почему же Андрей не приходит? Как освобожусь приду. Пора бы. Что же делать?

Миша явился домой странно, три дня назад. Нет, до этого, Татьяна узнала, что Миша сбежал из больницы. К ней пришла девочка, Кира, и сообщила. Это было уже поздно вечером. Пришла девочка с потрескавшимися губами и вот это сказала. Тогда Татьяна спросила у нее – что делать? Вызывать милицию?

– Я не знаю, – ответила Кира. Она очень устала и хотела бы закрыть глаза и уснуть.

– Я, наверное, – начала рассуждать вслух Татьяна, – Должна завтра отпроситься с работы, и ждать его здесь. Он же домой вернется, верно?

– Да, – кивнула Кира.

– А милицию чего вызывать? Он же не пропал без вести.

– Ну да.

– Ой, вы хотите чаю? – предложила Татьяна, а потом еще через день Миша спустился ногами вниз из люка на чердаке. Как он туда забрался и когда – непонятно, просто Татьяна выходила с кухни, и увидела черный проем люка, оттуда ноги, и потом Миша спрыгнул. И сразу упал на колени, встал на четвереньки, но подняться не мог.

И еще три дня после этого он умирал.

Он собирался завтра ехать на Кардачи за паяльником. Надо купить паяльник, припой, и выпаять из одного телевизора сгоревшую лампу, а из другого севший конденсатор, и с ними уже снова поехать на Кардачи и купить там новые, а затем вернуться домой и впаять эти новые. Мама, выдели деньги. Это затраты несущественные в сравнении со стоимостью двух новых телевизоров.

Но завтра же будет репетиция. Как совместить?

С репетиционной базой всё сложилось неожиданно. Миша долго не решался завести об этом с матерью разговор, а когда завел, это звучало отрывисто, тезисами с броневика – вот, познакомился с музыкантами! Меня приглашают в группу! Репетировать – негде! Вот бы в нашем сарае, хотя бы в мансарде! Или он перетащит барахло с первого этажа на мансарду, а им – группе – тогда будет первый этаж. Неудобств не будет!

Татьяна спросила – а почему не репетировать в твоей комнате?

Миша взялся за бороду. Он как-то этого не подумал. Да нет, это жилое помещение и его рабочий кабинет. Придется убирать или прятать какие-то вещи. Нет, неудобно.

А если комнату дяди Вити? Всё равно он в Барнауле живет.

– В Таганроге, – поправила мама.

– В Таганроге. Там и пианино стоит. Это же существенно расширит наши возможности как группы.

Дело было за малым – убрать с комода вглубь старые фотографии, вообще навести порядок. Но порядок поддерживался то ли сам собой, то ли Татьяной незримо, и тюлевые занавески на окне никогда не становились прибежищем пыли, а по столику можно было провести пальцем – и оставался потный, сразу испаряющийся след пальца на полированной доске, и на вешалках вдоль шкафа висела одежда такой свежести, что хоть сейчас бери, надевай и шагай на улицу.

А если занавески раздвинуть, виделся обтянутый клеенкой стол перед домом, и сарай левее, и зеленые уступы горы с грядками и садом. А людей похоронено вокруг больше чем упавших листочков осенних.

Вставала из гроба, ходила и говорила Алёна, жена дяди Игоря. Тут и тут, показывала около Ямы на Подвысоцкого, и на участке вьющихся растений в ботсаду, и до островка Госпитального кладбища на мысу над Теличкой, над железной дорогой, где кладут на рельсы медные пятаки. Будешь скор, коль зашевелятся волосы на голове, когда в самом конце переулка Зверинецкого, там, где старые могилы заросли коноплей, и врос в землю ничейный грузовик…

Если бы врачи не сказали эти страшные два слова – паховая грыжа – тело Миши оставалось бы целым и неделимым на протяжении столетий. Никогда он не думал, что придется погрузиться в этот ужас наяву. Он сочинял ужастики но никогда, никогда не хотел ни малейшим образом пострадать. Есть какой-то другой мир, там страдают. Есть и еще страшный ботанический сад, а там мертвецы и три бабки, три шпанюка, три могилки в суглинке, но это его свободная воля пойти туда с палкой или дубинкой, или двумя перочинными ножами, или даже с топором ночью бегать. Хотя последнее показалось Мише сейчас странным. Как он мог?

Снова явился устойчивый образ репетиции. Миша предвкушал. Его морозило, он забился под одеяло так, чтобы наружу торчал только нос. Высунуть даже кончик пальца значило подвергнуть всего себя непереносимой дрожи. И настойчиво, неумолимо надвигалась репетиция.

Вот они придут. Как, все вместе или по одному? А может он их встретит, скажем, у таксофонной будки около шестнадцатиэтажки. В первый раз, чтоб не искали, наверное лучше встретить. Пока он будет стоять ждать, мама дома заканчивает выпекать печенье. Запах его будет стоять по всему дому. Это угощение для музыкантов. Пить чай и есть печенье в перерывах между творчеством. А в следующий раз он попросит маму сделать торт Наполеон. Да. Вот это да.

Итак, вот они придут. Словно шахматные партии, во множестве вариантов репетиции разыгрывались в разуме Миши – первая репетиция конечно самая важная, главная, но ведь будут еще и еще, а вместе они составляют ступени к следующему уровню – концерту. Концерт тоже начал ему представляться, но без подробностей, просто – Миша на сцене, прожекторы направлены на него, перед ним беснуется толпа фанатов, но он их не видит – не только из-за яркого света, но – Миша ослеплен собственным вдохновением, он весь ушел в пение, он стал голосом. Есть только одно в мире – его голос, и голос это он сам.

Репетиции были как-то более житейскими, хотя не без героизма. То Миша садится и поражает всех игрой на фортепиано. Он придумал новую песню. Никто доселе не подозревал в нем ни таланта композитора, ни тем паче умения игры на клавишных, причем, надо сказать, виртуозного.

– Просто – не было повода, – и тихо пожмет плечами.

Вначале скромный вокалист, исполняющий чужие песни, постепенно он переберет репертуар под себя, всё более увеличивая свою творческую долю в группе. Он не даст почувствовать это другим, он благороден, но так получится.

На улице, у калитки, Мишу станут караулить фанатки. Ему придется покидать дом через забор, потом ботсад, потом обходными путями. Хотя иногда конечно будет выходить и расплачиваться за свободу перемещения автографами.

Возникла незримая для окружающих – для Татьяны – жизнь, воображаемая. Тело Миши лежало, а разум в другом теле переживал репетицию за репетицией, славу за славой, но постепенно каждая очередная репетиция становилась всё более внутреннее тревожной, темной – так Миша чувствовал. И наконец понял, почему.

Вот они сидят, бренчат на гитарах и поют в уютном доме на склоне холма, а под ними, может быть в пяти, десяти метрах, или в горе там за сараем, не знаю уж где – подземные коридоры. А в них лежат засохшие, скорчившиеся от пережитой боли трупы. И всё это прямо сейчас, рядом, на расстоянии вытянутой лопаты.

Потом эта вязкая череда однообразных грез сменилась свободой, и вдавившееся в кровать бездвижное тело едва ощущалось и мешало, стало сном, а наяву Миша переносился в любую точку прошлого, словно перематывая магнитофонную кассету к нужному месту.

Обозленный мститель, дошкольник, он забился в щель между невысокой бетонной подпорной стенкой и пригорком, что напротив стыка двух хрущовок на холме. В щели местные пацаны сделали халабуду – нанесли больших картонных коробок, соорудили из них крышу, и внутрь можно было войти с двух сторон – снизу от ступенек, что ведут дальше к дорожке и погребам, и сверху, от каменной стенки, не дававшей сползать горе. А наверху в яблоневом саду была площадка с деревянным столом, и за ней вездесущий ботсадовский забор. Миша приходил сюда по ботсаду, через дырку как раз напротив этого стола.

Несколько часов Миша сидел в халабуде и ждал, когда кто-нибудь сюда полезет, играть например в войну. У Миши карманы были полны зеленых яблок. Если в лоб кинуть, будет сотрясение мозга. Головокружение, тошнота. Миша узнал об этих симптомах недавно и хотел проверить, только не на себе. И на улице не станешь же по всем яблоками кидать. А тут подстережет кого, и без свидетелей. Надо только попасть, и тогда человек начнет крутить головой и рыгать во все стороны. Это сотрясение мозга.

Но никто не шел. Миша вылез и стал осторожно пробираться вдоль стены той хрущовки, что ближе к улице, а не к Собачке. В торце, в одной квартире, за окнами стояли две банки невиданной величины. Из одной в другую отходила трубка, а крышки были плотно замазаны. В левой банке пузырилась жидкость, похожая на гной.

Миша поднялся на крытую битумом крышу домовой пристройки, достигавшую высоты второго этажа. Отсюда была видна каменная стена и гора за домом. Здесь же, вдоль кирпичного угла, располагалась пожарная лестница.

Недолго думая, Миша ухватился за вторую нижнюю палку, несколько раз изогнулся червем, забросил ноги и проворно, как обезьяна, закарабкался наверх. Этаж за этажом проплывала стена. Крыша была уложена серым шифером. На скате торчала будочка с окном. Миша осторожно продвинулся вдоль низенькой оградки, касаясь рукой кровли, и залез через окно на чердак. И шел, шел, среди коробок и ящиков. Старый шкаф. Откуда тут старый шкаф? Как сюда занесли? Тронул за пыльную дверь, открыл со скрипом. Потянуло цвилью.

Отца вдруг увидел четко и ясно, хотя в гробу, в основной комнате, и как приходили незнакомые люди, наверное сотрудники, и в доме, во всем доме, стоял запах горящей свечи. Приобретя усы, Миша уж и забыл, как выглядел отец, он ушел очень давно, и потускнел образ, больше запомнился последовавший за его смертью мрак – спокойствие в доме, и мама очень долго потом не смеялась, и даже не улыбалась, и даже говорила редко. Этот мрак словно паук железными сковал нитями все движения. Иногда приходил дядя Андрей, иногда баба Лида – всё забирала фотографии отца, из альбомов, и скоро страницы альбомов стали зиять пустотами, будто кто украл половину жизни.

Прежде умирания отца, Миша смутно припоминал явления какого-то попа, заросшего как сейчас сам Миша, и всё закончилось выдуриванием старинной иконы, а сейчас Миша снова его увидел, ибо пребывал в прошлом, и поп с ним поздоровался:

– Здравствуй Миша.

Поп возник еще на похоронах, стараниями бабы Лиды, а Татьяна противилась, кричала – будет тут кадить гнусавый, но баба Лида твердила, что тебе всё равно на этом свете, а Васеньке на том может облегчение, так не препятствуй. И поп ходил тогда по комнатам, задрав голову под потолок, приглядываясь, вынюхивая. Миша его боялся. Как всё быстро стало другим. Еще неделю назад Миша смотрел мультики по телевизору, а на кухне пили чай мама с папой. Вот бы туда вернуться.

И вернулся, и снова смотрел те мультфильмы, а потом встал и понес свою чашку, пустую, на кухню, и там сидели мама и папа, а в окошке белой газовой колонки колебались два язычка синего пламени, один длинный, другой короткий.

– Хочешь печенько? – спросил отец.

Из густоты мрака выступил страх, когда Мише, который не ходил в детсад, надо было оставаться одному дома, а был как раз год перед школой. Татьяна раньше работала так, чтобы оставаться с Мишей, пока Василий на работе, а теперь наступили новые времена.

И вот Миша один в пустом, большом доме. Он закрывает входную дверь, закрывает за собой дверь в большую комнату, зашторивает окна наружу и во внутренний коридор. Страшно, только часы с кукушкой цокают. Кто там шляется по саду? Мама, приди скорее!

Поначалу неведомые люди наполняли сад, и Миша таился, стены дома уже не спасали, окна не укрывали, прятался под кровать, молчал, не дышал. Потом началось в доме.

И от этих стуков с перекатами, сверху, с чердака, не спала и Татьяна, и крестилась, и шептала – как тот поп научил.

А Миша стоял у двери в кухню, у запертой двери, приложившись к ней ухом плотно, и слышал, как вполголоса, баба Лида говорит невестке, что и отец Васи тоже вернулся, вот и Василий значит тоже. Однажды баба Лида увидела своего мужа ночью, в виде карлика с лицом покойного супруга, он метнулся в открытый туалет и пропал.

– Они становятся домовыми, – прогундела за дверью баба Лида, – Вот поверь мне. Я и батюшку на похороны звала чтоб этого не было, я же знала, что может начаться.

– И вы в это верите! – Татьяна сорвалась на визг, баба Лида заштокала:

– Что ты! Что ты!

И все продолжалось, ведь все понимали, Миша такой особенный мальчик, ему лучше жить в частном доме на Мичурина, где его никто не беспокоит, и где он может играть день напролет в саду, наблюдать, как растут растения и летают жуки. Природа успокаивает.

А мальчик Миша чем дальше, тем больше становился особенным, потому что на чердаке стукает, и под полом тоже стукает, и это не только ночью, но и днем, но днем он мог выйти из дому и залезть на мансарду сарая, или бродить по саду, или вообще от дома подальше, забраться в ботсад, все глубже, туда, к глинистым кручам над Днепром, к обрывам, и лазал по тем обрывам и под ними, пока не тратилось время, не начинало садиться солнце, тогда и он возвращался домой, и его мама, уверенная, что сын весь день сидел дома и смотрел телевизор да читал книжки.

Бородатый Миша отпал, отлетел назад, до всего этого и наблюдал за Мишей маленьким. Кто говорил, что он странный? Баба Лида и дядя Андрей, который тогда помимо НЛО увлекался экстрасенсорикой и ходил с обручем на голове. Дядя Андрей вглядывался в Мишу и якобы чувствовал в нем воплощение взрослого человека. Бородатый Миша сначала презрительно усмехнулся, потом уразумел, что дядя в чем-то был прав. Но баба Лида каждый жест, каждое слово Миши маленького толковала с отклонениями. Он не так смеется, не так отвечает на вопросы, не так себя ведет. Не как другие дети. Вася, это тревожный звоночек! Если Таня не понимает, пойми хоть ты. Пока еще не поздно!

А дядя Андрей когда забежит в гости, к сестре за деньгами, ибо тогда у него были трудности с работой, то начинает пугать Мишу, что на кухне в плите живет человек – колени длинные, волосы долгие, а на макушке лысина, и зовут его Скрикокуц. По ночам из духовки вылезает! Из-за того Скрикокуца Миша потом боялся выйти из большой комнаты в коридор.

А вот уже после, когда всё совсем переменилось. Какая позорная сцена. Татьяна с Мишей в гостях у бабы Лиды, на Нивках. В Мише открылся великий талант – художественно рассказывать услышанную по телевизору рекламу. Каждый ролик – отдельный спектакль. Миша перед бабой Лидой своеобразно колядует, под восхищенным взглядом матери. Выступает на середину комнаты, в лицах пересказывает рекламу. У них с мамой целая программа.

– А это про жвачку «Турбо», – предваряет Татьяна следующий номер.

И Миша говорит с ужимками, водит руками, утрированно удивляется, радуется, прозревает.

– Один в один! – всплеснула руками мама.

До чего они вместе дошли. С ненавистью к себе бородатый Миша переместился.

Он завис в темном пространстве, только снизу гудели голоса. Телевизор или радио. Кажется, он обрел какую-то плоть, непривычную, но всё же. Нащупал под рукой прямоугольную доску люка, открыл его. Внизу был знакомый предбанник, перекресток между кухней и комнатами. Необычно прыгучий, будто мячик, он соскочил вниз и направился в кухню. В углу, справа от плиты, стояла оставленная – не для кошки – миска с молоком.

Миша догадался.

Потом снова тело затребовало к себе, то потное усатое-бородатое тело на кровати, оно не хотело его отпускать, Миша снова ощутил, что чувствуют те руки, что осязает тот нос, что слышат те уши – это прояснилось постепенно, плавно замещая прежние ощущения. Немножко приоткрыл глаза. Потолок. И тишина.

Завтра выздоровеет, встанет и пойдет в ботсад. Пора. Карьера его решена.

Жаль, что многое не успел и не сможет показать задуманное.

Уже несколько лет он изредка покупал садоводческие журналы и занимался в саду селекцией. Прививал грушевые ветки к яблоням и наоборот. Он знал, что скрестить таким образом плоды не удастся, зато если, допустим, грушевая ветка приживается на яблоне, то начинает плодоносить и на ней растут груши. А на других ветках продолжают зреть яблочки.

Привитые Мишей ветки, как правило, засыхали. Но ведь он хотел пойти дальше. Получить настоящий гибрид яблока и груши, причем научиться управлять, какая доля чего будет в итоговом фрукте.

Наконец, путем упорного труда и творческих озарений, чудо свершится, и в скромном саду на улице Мичурина запестрят среди зелени листьев новые плоды – грушоблаки или яблогруши. Миша сунет парочку в карманы и пойдет туда, в ботсад. Не к охраняемым сторожами участкам опытной селекции, а прямо в одни из корпусов – добротных домов, стоявших на территории ботсада и оставшихся в наследие от Ионовского монастыря.

Миша зайдет туда и отправится прямиком в научный отдел. Конечно же, там будут сидеть сотрудники – доктора и кандидаты наук. Миша весело поприветствует их:

– Что, штаны протираете?

Дождется, пока возмущение поутихнет, и протянет грушоблаки:

– А ну-как попробуйте.

Конечно, по внешнему виду сразу будет ясно, что это гибрид, но – ох уж этот научный скептицизм. А Миша поманит их:

– Не желаете ли совершить небольшую экскурсию? Это недалеко.

И поведет их на улицу Мичурина, в свой сад, и явит им древо плодоносящее, грушоблаками отягощенное, и один из научных сотрудников толкнет другого локтем в бок и многозначительно кивнет:

– А этот парень гений! Чего добился! Надо срочно брать его в штат.

– И давать научную степень.

И вот он, Миша Гнутов, самый молодой академик в Академии Наук, уже ходит в ботсад на работу. У него под мышкой кожаная папка, как у Зигеля, а на носу очки – посадил зрение, занимаясь уже кабинетной работой. Корпел за формулами. А тот милиционер, что однажды застукал его с кульками алычи, при встрече теперь кивает и прячет улыбку. Запомнил!

Словно мутное течение вынесло Мишу в другое место, другое время, вытянуло его из будущего, и за окном дядиной комнаты в саду снова закачались, в такт аккордам, спелые яблоки на ветках.

Глава 26

По стеклу с той стороны ползли капли. Кира перебирала струны, слыша, как грубо рубит аккорды Нюта и усердно стучит по чемодану Лёша. Кира следила глазами за каплями по стеклу, как они ползут, соединяются и расходятся, и ей пришло на ум, что вот они тоже сейчас сползлись, а потом разойдутся – Лёша, Нюта, Шура, она. Останутся только следы, чистые и прозрачные, а потом они высохнут.

Дождь усилился, за окном мастерской медленно шумело и колыхалось море кленовых листьев – оранжевых, желто-красных и совсем зеленых. Сызмальства Кира листала, а потом читала книги по изобразительному искусству. Художником и скульптором был ее отец, художницей мать, но дочь этого союза была в области рисования беспомощна. То папа, то мама давали ей, маленькой неразумной, в руку то фломастер, то карандаш, то кисточку и водили ее рукой, показывая, как надо рисовать. И она калякала, а ее подбадривали – вот, вооот!

Когда Кира была все еще маленькой, но уже прибавилось разуму, она глядела на свои каляки-маляки, и на то, что рисовали родители, и горько, горько завидовала. А у нее так не получалось! Хоть ты тресни.

Она спрашивала, а как у них это так здорово выходит, что всё как живое, и ей отвечали, что нужно очень много учиться, а главное поначалу срисовывать – срисовывать чужие картинки, разные предметы, например вот чашку или тарелку, или вазу с цветами, что стоит на столе. Но Кире это было невыразимо скучно, рисовать чашки, к тому же она отлично понимала, что все ею рисуемое в подметки не годится тому, что за пару секунд начертает материнская или отцовская рука простым карандашом.

– Эээ, – говорил отец, уже тогда седой, – Ты хочешь чтоб сразу, а сразу ничего не бывает, нужно приложить труд, труд и время, – и пускался в такие рассуждения, что слушать их было еще нуднее, чем рисовать чашки.

Однажды Кира разбила чашку и нарисовала осколки. Но и это у нее плохо получилось. Отец сказал:

– Ого! Протест.

– Декаданс, – вставил дед.

Это он предложил, чтобы Кира пошла учиться в музыкалку. Сказал, что у внучки абсолютный слух. А другие люди, намекнул на кого-то, слуха вообще не имеют, музыке не учатся, однако же играют и даже выступают.

Где ты сейчас, дед? Там же, где вислоухий шоколадный спаниэль, и вечерные прогулки с ботсаду. Всё там.

Шура слушала-слушала, как бренчит Нюта, как перебирает струны Кира, и встала, и прислонилась лбом к оконному стеклу, а в нем перевернуто отражалось мерное шевеление рук, будто мыши сучили пряжу. Вспомнилось, как от станции метро «Арсенальная», приземистой, пошли на Зеленку – сначала обогнули станцию слева, между нею и военной частью, и в тылу была с горы, полукругом по зеленому склону, лестница к дороге. Они шли и говорили.

– Так ты тоже ужасы пишешь? – спросил Миша.

– То не совсем ужасы, – ответила Шура, а самой представилась череда картин из рассказов. Жертвы Пуго, отработанный материал, обпившиеся чайного гриба. Вот человек в свитере прилип руками и щекой к кухонному окну, оставляя на нем бурые следы, словно слизень. Печально смотрит на улицу и не может оторваться от стекла. За другим окном, семья, ходят по комнате, у них короткие ручки, в длину локтя. Садятся за стол, начинают этими ручками отламывать куски хлеба, берут чашки, столовые приборы.

– У меня скорее фантастика, – уточнила Шура. И обратилась ко всем:

– Вы не против, если я закурю?

– Только если меня угостишь, – сказала Нюта.

– Я тоже пишу ужасы, – забубнил Миша, обращаясь вперед, ни к кому, – сейчас вот работаю над большой повестью.

Вдоль лестницы были битые фонари на железных столбах и высокий бордюр. Миша запрыгнул на него и неуклюже ступая пошел. Поравнявшись с одним из фонарей, он обхватил его руками и ногами и попытался залезть. После нескольких судорожных движений съехал вниз.

– Пишу я лучше, чем лазаю, – признался, глядя на покрасневшие ладони.

– Вы двое, – указала Нюта на него и Шуру, – не были ведь на Зеленке. Мы уже почти там. Я хочу вас предупредить!

– Да, их надо предупредить! – Кира подтвердила загадочно.

Не всякий человек рискнет отправиться на Зеленку в одиночку, хотя там часто можно встретить людей, конечно же неформалов. Кого еще? Оказывается, встречают. Хозяина. Загадочный, призрачный обитатель полуразрушенных подземелий, кутающийся в плащ с капюшоном, скрывающим лицо.

Нюта сгущала и сгущала краски, пока ребята остановились у подножия лестницы, не переходя еще через дорогу. Быстро проносились мимо машины. А по ту сторону, чуть ниже, под старыми деревьями, лежала Зеленка.

Милицейские патрули, кажется, только и делали, что встречали там неизведанное, а потом коротали дни в психушке или стрелялись из табельного оружия. Один патруль, привлеченный странным криком, сунулся в подземный лаз. Кричало странное существо, менты стали по нему стрелять и преследовать, один из них потерял там бумажник с фотографией сына. Сын вскоре заболел и умер. Как патруль оттуда выбрался, неизвестно.

Исследователи подземелий рассказывали, как сами подземелья менялись, в них с каждым посещением исчезали и появлялись новые ходы и водные потоки.

– А сама ты там была? – спросил Миша.

– Ну, я спускалась там в подземелья, но не так далеко. И не так глубоко… Мне знакомые рассказывали об этих изменениях в коридорах. Ты не веришь мне?

– Если я расскажу кое-что о Зверинецких пещерах, ты мне тоже не поверишь, – подпустил таинственности и Миша. Он ждал, что последуют вопросы, но все молчали. Тогда Миша спросил:

– Получается, Зеленка это некая аномальная зона?

– Ну да. Прямо посреди города, – сказала Кира.

– А экстрасенсы ее не пробовали изучать? Ну, с рамками там приходить, замерять уровни энергетики…

– Не знаю, может и приходили, но мы их не видели.

Миша запрыгнул на бордюр и гордо поглядел оттуда.

– Ну так, – гордо вымолвил, – Сейчас с вами на Зеленку идет один экстрасенс.

– То есть ты, да? – спросила Нюта.

– Да. Я обладаю такими способностями. И даром предвидения.

– Здорово! – сказала Шура.

– Нет, это мой дар и крест одновременно. Однажды я предсказал, что квартиру моей бабушки ограбят. Так и случилось. А бабушка обвинила, что я наводчик!