Текст книги "Дар Божий (СИ)"

Автор книги: Петр Семилетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

От того, что Шура с детства много писала – всё сочиняла, сочиняла – у нее на правой руке указательный палец кривее, чем на левой, и с эдакой выемкой. И это неисправимо.

Тысячи людей в округе лежат по кроватям, как трупы. Боже, спящий, мертвый мир. Бог, а ты есть?

Шура подошла к холодному окну. По ту сторону еще холоднее. Зима, скверно. Наблюдение верно. Мысли складывались словно карты, идущие в руку. Тоже скверно. Одними козырями неинтересно играть. Недавно читала Платонова. Сплошь козыри.

Едва ощутимый озноб торкнул затылок слева, за плечами, выше груди спереди. Это знак, о ней кто-то думает, наверное.

Хотела наполнить собой темноту. Постояла, лбом к стеклу прижавшись, и отошла, снова села за письменный стол. Кошка Мариська открыла глаза – всё в порядке, зевнула – и снова уснула.

Шура зашуршала по бумаге шариковой ручкой. Склонила голову. И настольная лампа тоже склонила голову. Так они и жили-дружили. Одна писала, другая светила. Одна только и умеет что светить, но без ее света другая писать не может.

В темноте.

Наутро солнце несколько раз показывалось и дразнилось, высовывая язык. Синоптики подогнали сильную облачность. Сонная Шура позавтракала, слушая радио. Она всегда когда кушала, то слушала радио, читала газету или смотрела телек. Не потому, что всё это любила или ей было интересно, но по с младенчества впитанной привычке – хлеба и зрелищ. Под материнскую сказку, непонятные еще слова, разевала она беззубый рот навстречу ложке, и так слово сплелось со вкусом, и была ложка без слова всё равно что пустая.

У цирка, в полдень. Как же неудобно, лучше бы на Лукьяновке. Ведь туда, к рок-шопу, можно и от Лукьяновки дойти. Хотя Шура в том магазине никогда не была, она покупала кассеты на раскладках в подземных переходах – под Льва Толстого, например, а еще посещала магазин «Два меломана» на Петровке – фургон без колес, там был очень скользкий зимой вход, несколько раз уже падала. Когда слякоть, очень скользко. И еще магазинчик в одном из корпусов КПИ, как идти по Политехнической улице. Ей нравилось туда ходить. Она тогда была похожа на студентку.

Да вы что, это недосягаемо!

У нее по математике одни тройки и вообще по всем точным наукам. Были в прошлом году. И больше не будут уже никогда, позади выпускной, конец многолетнему топтанию коридоров и запаху подгоревшего молока вперемежку с мастикой. Полная свобода и неопределенность.

От Лукьяши добралась до площади Победы на пятнадцатом трамвае по старенькой улице Дмитриевской, там обошла цирк, и на ступенях увидела невысокую скуластую девушку с волосами до плеч. Одета в черное, на реглане фотка Кобэйна с подкрашенными глазами. Всё сходится. Девушка смотрела куда-то вперед и вниз и что-то шептала, или по крайней мере шевелила губами, иногда прикусывая нижнюю.

– Привет, ты Нюта? – спросила Шура.

Та просияла, крепко пожала руку. Солнце снова показалось и высунуло язык. На Дмитриевской прозвенел трамвай.

Глава 12

Далеко или близко зазвонил трамвай, это вытянуло Мишу сюда, к словам Киры. Кира что-то говорила и говорила, но это было как… как диктор по радио, не обращаешь внимание, как дырчит мотор или шелестят листья. Есть и есть.

Все внимание Миши заполонило повторение слова: гратиери, гратиери, гратиери, гратиери. Слово это, размноженное тысячекратно, косым дождем падало и падало с серого неба. Гратиери, гратиери, гратиери, гратиери. Голова Миши стала откидываться, язык прилип к вибрирующему горлу. Трамвайный звонок. Миша ухватился за его звук, звук был тонкой нитью, веревочкой, потолстел до корабельного каната, наконец вытянул его сюда, к словам Киры. А она и не заметила.

Это хорошо.

Тут солнышко выглянуло и показало язык.

Глава 13

От Володарского отправились пехом к Лукьяше, чтобы сесть на новой, пахнущей сырым бетоном и нефтью, станции метро и отправиться к Арсенальной, чтобы спуститься оттуда к Зеленке. Около улицы Речной, которая в названии хранила память о протекавшем тут ручье Скоморохе, а может и самой Лыбеди – потому что старожилы Скоромоха не знают, а знают, что тут протекала Лыбедь – около улицы Речной, пройдя мимо старого, мрачного здания фабрики театрального реквизита, свернули влево за следующим, жилым старым домиком, и пустырем добрались к перекрестку возле улицы Рыбалко.

Тут, увидев ограду стадиона «Старт», Шура узнала местность. Она время от времени бывала на Рыбалко, только ходила с другой стороны, от Лукьяновки – вдоль старинного трамвайного депо, а потом завода Газприбора. На улице маршала Рыбалко был пункт проката бытовой техники. Мама Шуры арендовала там телевизор и по знакомству купила Саше списанный магнитофон. Это была переносная «Весна 212» в желтом, вытянутом в стороны корпусе, частично разбитом и в следах чего-то черного вроде краски. Однако, магнитофон довольно сносно играл во всю мощь своих встроенных колонок, и не имел дурной привычки жевать кассеты.

Иногда, примерно раз в год, он ломался. Но выручал сосед Юра, который знал, что в магнитофонах есть важная деталь – резиновый пассик, эдакий передаточный ремень в миниатюре. Несколько раз сосед посылал Шуру на радиорынок Караваевы дачи за этим пассиком, а затем с чрезвычайно торжественным видом разбирал магнитофон и менял пассик. А Шура смотрела.

В очередной раз, она уже ничего не сказала Юре, а поехала, купила пассик и сама его заменила. Ничего сложного.

Поездки за пассиком вдохновляли. Шура добиралась до Политеха и шла оттуда пешком по улице Политехнической. Там по обе стороны стояли институтские корпуса – одни серые и унылые, другие высокие, могучие, в них напрягала электронные мозги вычислительная техника. По тротуару – а улица имела тогда и проезжую часть – шагали студенты, и Шуре отчего-то приятно было думать, что ее тоже могут принять за студентку.

Вокруг был притягательный, незримый мир, известный ей только по фильмам. В этом мире добровольные рабы образовательной системы ходили на концерты, жили в общагах, питались в столовках и сыпали словами вроде – препод, пары, курсач.

Потом она пересекала линию скоростного трамвая и какой-то улицей добиралась до промзоны, граничащей с частным сектором. Там была странная местность – зеленая поляна около заводского корпуса. Поляна близ дебрей, и виднелись следы ручья. Другой ручей Шура видела неподалеку, прямо среди улочек. Из частного сектора она подымалась на пригорок к поперек лежащей улице Индустриальной, и перейдя железнодорожный мост, оказывалась на знаменитых Кардачах.

На днях, скорее всего во вторник – созвонимся – Шура со своим магнитофоном поедет в гости к Нюте, они будут переписывать друг у друга кассеты. Надо в магнитофон, с которого пишешь, в его разъем «ВЫХОД», воткнуть один штекер кабеля. А другой штекер в разъем «УНИВ» магнитофона, на который пишешь. Туда вставляешь чистую или с какой-нибудь лабудой кассету и нажимаешь на магнитофоне кнопки: запись, воспроизведение, пауза. Потом в первый магнитофон вставляешь кассету, с которой будешь писать. Нажимаешь воспроизведение. Снимаешь второй магнитофон с паузы. Запись пошла.

Кира радушно предлагала вместо этого сходить к ее знакомому, рокеру Юрику, у него двухкассетник, и просто переписать с одной деки на другую, но Шура и Нюта не желали никого напрягать. Просто обе купили в «Муне» кассеты, которые взаимно хотели переписать, да и раньше в письмах возникала эта мысль, что одна подвалит к другой с магнитофоном и будут переписывать кассеты. У Нюты тоже была «Весна», только другой модели, «207» – серая, с двумя прыгающими стрелками индикаторов громкости, и одним динамиком, над которым располагался встроенный микрофон. Впрочем часто Нюта слушала музыку на братовом «Маяке» с усилителем и приличными колонками, но «Весна» была своей личной вещью. Доставшейся впрочем от Лёхи.

У брата в шкафу лежал еще небольшой, черный и на вид пуленепробиваемый, но совсем убитый «Протон 401», причем очень возможно, убит он был от рождения. Динамик его был глух, а микрофон писал будто другого человека. Нюта собиралась таскать «Протон» на репетиции, для черновиков, сама же записывала свои гитарные песни на «Весну», ибо микрофон там был более-менее приличный. Лёха в юности то ли выменял этот «Протон», то ли купил, причем состояние его с тех пор не изменилось – магнитофон играл одинаково плохо и, даст бог, будет так же плохо играть, когда наступит закат цивилизации и вся музыкальная техника на Земле обратится в прах.

Прошли вдоль хрущовки с пунктом проката, причем она имела сходство с родным домом Шуры, то же – с одной стороны пять этажей, с другой шесть, но Шурын дом составлен из двух, а тут цельный. Двигались по противоположной стороне, мимо ограды стадиона. Столбики, столбики, между ними копья. Шура знала от мамы, что во время войны на этом стадионе проходил трагический матч смерти между командой фашистов и киевских работников хлебзавода, которых потом за победу в матче сослали в концлагерь и убили.

Из-за ограды лезли кусты. Весной тут хорошо, весной сразу видно, что эти кусты – сирень.

У перекрестка с улицей Шолуденко был вход на стадион, колоннада с арками. На крыше стояли порознь белые буквы: «СТАРТ». Справа от арок, на стене, красовалась другая: «Fidonet» и какие-то цифры.

Тут заспорили – Кира предлагала идти дальше, прямо наверх, до улицы Ванды Василевской, и на метро к Политеху, а Нюта и Шура – пройтись по Шолуденко мимо Газприбора и депо на Лукьяшу, так быстрее. В это время к Мише обратился прохожий – круглолицый бровастый парень с круглыми, под стать лицу, глазами. Остальные его, кажется, и не заметили.

– А знаешь, в чью честь назвали эту улицу? – негромко спросил парень.

– Понятия не имею, – Миша пожал плечами.

Прохожий как бы огляделся – на небо, на стадион, вообще вокруг, и заговорщицки сообщил:

– Я тот самый Никифор Никитович Шолуденко.

– Тоже понятия не имею, – сказал Миша. Ребята спорили или просто стояли, не принимая участия, только солнце осветило тополя и колоннаду, а Шолуденко сжато рассказывал:

– Значит, как это было. Мы освобождали Киев. Я был командиром взвода разведки. В лесу под Святошино мы с Аветисяном взяли в плен фрица. Он возле дома лесничего справлял нужду, там мы его и взяли. У фрица была ценная карта, как Киев заминирован. Мы сдали карту командиру, Кошелеву, и потом после допроса нам немца отдали обратно, мы посадили его в танк и поехали в голове колонны бронетехники, мы впереди. Я немецкий знаю, и Киев знаю, прожил в нем можно сказать сознательную жизнь. А из танка обзор прямо скажем хреновый, поэтому я вылез на броню и оттуда показывал, куда ехать. А под Кардачами по нам самоходка пальнула. И что ты думаешь? Вернуться в Киев освободителем и умереть, ну как так можно, а? Не, я не сразу помер, меня осколком, а танку что? Меня с брони сняли, внутрь, повезли в Октябрьскую, я этого уже не помню почти, проваливаюсь, – Шолуденко улыбнулся, – а то очнусь и понимаю, что-то засело в груди, и болит и не вырвешь, и это с ума просто сводит. А я глаза закрою и представляю, будто это не танк урчит, а трактор, что трактор меня куда-то везет, вроде как я на поле допустим под комбайном пострадавший, лежал человек отдыхал на покосе, комбайн на него наехал, и везут меня спасать в больницу. Это я себе представлял такое. А потом я умер и меня похоронили. А было мне, братец, двадцать четыре годика… Мне и сейчас столько.

– Брэ! – сказал Миша, – Это ты всё выдумал.

– Ну хочешь верь, хочешь не верь.

Победила Нюта, потому что на стене депо они увидят классные граффити, и все пошли по улице Шолуденко, а Миша отвлекся и тоже пошел, а когда обернулся, то никого на улице больше не было, и уже много позже Гнутов вспомнит, что на лицо Шолуденко не падала никакая тень, оно само как бы… Да нет, не светилось, но не зависело от окружающего. И его никто не заметил – ни Кира, хотя стояла рядом, ни Нюта, ни эта тоже писательница девушка Шура.

У заводской проходной стенды с фотографиями показывали, какая у Газприбора хорошая база отдыха. Там и лес, и речка, и своя лодочная база. Миша сообщил, что он там проводил каждое лето начиная с восемьдесят шестого, и что фамилия директора базы была Карпук.

После этого Миша, замыкая шествие, каждую минуту на разные лады восклицал:

– Карпук!

То весело, то настойчиво, то ожесточенно. Девочки начали уже переглядываться. Но Миша заметил, что никто не смеется, и перестал. Он хотел поделиться историей про Шолуденко. За высоким бетонным забором депо виднелась крыша старой электростанции.

– Вы знаете, – сказала Кира, – она описана у Булгакова в «Белой гвардии».

Ой, правда? Миша тут пять минут назад призрака получается встретил, а ты со своим Булгаковым! Миша шагал позади уже молча и мрачно, всё больше отставая. Еще чего доброго о репетиционной базе разговор заведут.

И таки завели, и в самом метро, перекрикивая шум вагона, обсуждали вовсю.

– Когда мы сможем прийти посмотреть помещение? – важно спрашивала Нюта. Миша играл желваками. Посмотреть помещение. Вроде у тебя есть выбор. Дураки. Не будет у вас никакой группы. Собирались полторы калеки, собираете с миру по нитке.

– Погоди, – кричал кто-то внутри Миши, – Это всё потому, что тебя озаботили сараем? Но ты же сам вызвался. Так злись на себя.

– Я не вызвался, – отвечал другой Миша, – Меня вынудили. Само собой слетело.

– Тогда зачем ты согласился участвовать в группе вокалистом?

– Захотелось. Могу и обойтись. Мне всё это вообще не нужно.

– Ездить мне далековато, – неуверенно отозвалась Шура. Нюта и ее пригласила в группу.

– Да и я ни петь, ни играть не умею…

– А стихи? Нам нужен поэт-песенник. У меня с поэзией туго – и это общепризнанный факт. У Киры тоже. У Миши?

– Миша прозаик, – ответил Миша.

– Я тоже прозу в основном пишу, – сказала Шура.

Нюта вдруг обратилась к пассажирам:

– Граждане пассажиры, внимание! Вместе с вами в одном вагоне едут два молодых, начинающих писателя, которые в будущем станут классиками.

– И даже попадут в школьные программы, – добавил с улыбкой Миша.

– Вот, прозвучало пророчество!

И скоро, на Арсенальной, эскалатор нес их наверх, а позади одна за другой оставались лампы, похожие на огромные свечи. Наверх, к Зеленке. А как же мы назовем группу? Всё группа да группа.

– Господин Пуго! – предложила Нюта.

– О, классное название, – Кира согласилась. Она тоже читала Шурыны рассказы.

И как всё успокоилось и стало ясным с названием. То они раньше спорили, вернее, каждая говорила, что надо подумать, а потом предлагала новый вариант. Но сейчас стало очевидно, что название должно рождаться словно ребенок, сразу, не в долгих мучениях. Господи, чего только не возникало в разговорах. Нюта выдавала названия с хитрецой, после мудрствования. И сама же потом их ниспровергала. Чижи-Пыжи – вторично, Упаковщики нот – кто на такое пойдет? Названия Киры были еще хуже. Гремучая смесь, Граммофон, Клондайк надежд.

А Господин Пуго, во-первых, необычно и звучно. Во-вторых, имеет литературную основу. И пока девочки кивали, осознавая важность литературной основы, эскалатором несомый рядом Миша надул губу, ему название не нравилось, а в голове одно за другим возникали другие, замечательные – Носки, Понос, Блевота. Надо делать панк!

Их выносило к свету, а значит, Зеленка была всё ближе.

Глава 14

Днем калитка усадьбы Гнутовых скрипнула, и случилось редчайшее событие – Миша со своим дядей Андреем отвели в сторону, противостоя траве и холмикам земли, створку ворот.

Затем во двор въехал «Запорожец» темно-зеленого цвета, такой чистый, такой вылизанный, что казалось – это самая передовая машина в стране. Из нее вышел бородатый человек в свитере, и поднял спереди багажник. У «Запорожцев» багажник ведь там, где у других капот. Стал доставать оттуда металлические палочки, реечки. А на крыше «Запорожца» был закреплен, свернутым, большой – почти в рост человека – лист алюминия.

Андрей представил гостя Татьяне и Мише:

– Вот и Борис Георгиевич.

– Просто Боря, – заулыбался тот и снял с головы вязаную шапочку. Лысина с обрамлением седых волос. Сразу видно физика.

С помощью Миши освободили алюминий и затащили его в дом. В главной комнате, за чаем из настоящего самовара, пошел долгий разговор.

– Ты, Миша, – сказал дядя Андрей, – Всё равно ничего не делаешь, вот тебе выпала честь принять участие в настоящем научном эксперименте.

– Ты слышал что-нибудь о зеркалах Козырева? – спросил Мишу Боря.

– Нет. Только о люстре Чижевского. Мы с дядей изготовили несколько штук.

– Помнишь, я говорил? – Андрей бросил Боре, потом спросил сестру:

– Кстати где они?

– Как где, лежат в сарае…

– Ну зачем же? Сырость!

– Так возьми к себе домой.

– У меня есть. Я для вас старался.

– Друзья, друзья, – Боря поднял руку.

Лист алюминия будет скручен в конус, и надежно помещен в деревянную раму. Внутрь положат матрац. Задача Миши – ежедневно туда заползать, погружаться в это особое поле, воспринимать и вести дневник наблюдений.

– Как Лилли в своем герметичном баке? – перебил Миша.

– Там другой принцип, – ответил Боря.

– А почему именно здесь, именно у нас? – спросила Татьяна.

– А здесь начинается самое интересное, – Боря налил себе еще чашку чаю.

И тогда Гнутовы узнали о своей усадьбе и окрестностях многое ими неведанного. Конечно, каждый имел смутное представление, что на одном из соседних участков есть вход в давние Зверинецкие пещеры, и что сравнительно недавно их изучали археологи, а до этого прямо над подземным коридором стояла будка сортира. Сейчас в пещеры понемногу, по лестничке в обычной частной усадьбе, водят паломников, ну и Миша вычитал в справочнике про многочисленные скелеты, найденные в этой пещере в неестественных позах, «свидетельствующих, вероятно, о какой-то трагедии».

Но Боря говорил о временах более далеких. Начал он с того, что Зверинецкие пещеры не были известны до конца девятнадцатого века вообще. О них молчали летописи, жития святых и документы монастырских землевладений. О них не знали верующие паломники. До конца девятнадцатого века входы в пещеры были засыпаны.

И вот в 1882 или 83 году, однажды на рассвете дня, повитуха Матвеенкова – пожилая жительница улицы Ломаковской, ныне Мичурина, в полусне заметила, как с неба упала радуга, и земля в одном месте склона с гулом провалилась. В полдень, сосед Матвеенковой, местный художник Зайченко, возвращался с товарищем из Ионинского монастыря, что теперь входит в территорию ботсада. Зайченко тоже заметил провал, вместе с приятелем его расчистил и спустился внутрь, где, освещая себе путь свечей, минут пятнадцать исследовал длинный коридор, полный черепов, костей и неистлевших остатков одежды. Спускалась туда и Матвеенкова, видела каморки в стене, в каждой лежало по два скелета головами ко входу. Были Матвеенковой, уже дома, и некие видения погребенных.

Пещера вызвала нездоровый интерес, местные жители пожаловались в комендатуру, из близлежащего, буквально рукой подать, Зверинецкого форта, прислали рабочих, которые вход в пещеру закопали.

В 1888 году обвалился вход в другую часть той же пещеры, то ли вообще в иную пещеру, хотя учитывая соединенность пещер Зверинца в сеть, речь идет все же об одной. Обвал 1888 года привлек к себе внимание ученых, а затем духовенства, которое, заручившись поддержкой богомольного князя Жевахова, стало осваивать пещеру в религиозных целях, утверждая, что Зверинецкие пещеры – древнейший пещерный монастырь, еще старше, чем Лаврские пещеры.

Но вот что странно – когда за пещеру взялись археологи, в частности черносотенец Эртель, то делались разумеется замеры и зарисовки. Так вот, высота потолков в коридорах была маленькой, как если бы она сооружалась для карликов, и многие ниши в стенах тоже были маленькие, а как показала новейшая, современная уже судмедэкспертиза, значительная часть останков в пещере тоже принадлежала людям маленьким – но почему-то решили, что это дети.

– А почему решили? – спросила Татьяна.

– Да чтобы как-то объяснить маленький рост. Придумали себе отговорку – дескать, сначала это были монашеские пещеры, потом на какое-то время все о них забыли, они были засыпаны, а потом, в непонятно каком веке, местные жители стали хоронить там своих детей. Бред полнейший.

– Бред, – согласилась Татьяна.

В советское время пещеры снова были забыты и над ними возник пресловутый сортир. Но исследованные подземелья – лишь часть пещер, целой сети, что пронизывает не только склон Зверинца с улицей Мичурина, но весь холм вообще, и пещеры от улицы Мичурина продолжаются, неисследованные, до самой Ионинской церкви.

– Ого! – Миша удивился.

– Более того, вот ты наверное гулял в розарии? – Боря подождал, пока Миша кивнет, – Тогда ты замечал, что вода в бассейне, в искусственном озере этом с бетонным дном, не задерживается, не получается наполнить бассейн нормально. Вода уходит в какие-то подземные пустоты.

– А вы говорите, вход в пещеры, куда тот художник спускался, засыпали? – спросила Татьяна.

– Да.

– А потом его разрыли опять?

– Нет, хотя часть ученых для самоуспокоения решило, что пещера, куда лазали Матвеенкова и Зайцев – та же самая, что открылась в 1888 году. Но это две разные пещеры, или, точнее, две разные части одной подземной системы.

– Погодите, – стал догадываться Миша, – А где жили Матвеенкова и Зайцев?

– Ход твоей мысли мне понятен и приятен, – ответил Боря, – Но он не подкреплен господином фактом. А за этим господином я не один день провел в библиотеках. Вот смотрите. Вход в современные, ну, известные Зверинецкие пещеры сейчас тут на повороте улицы Мичурина, двадцатый номер. По старой, дореволюционной нумерации, Матвеенкова жила в десятом номере, Зайченко в девятом, но я не знаю, как эта нумерация соотносится с современной. Если точно, то они жили ближе к тому высокому белому дому, что на пути к вам.

– К шестнадцатиэтаже.

– Наверное. То есть за десяток номеров до поворота. А вы живете уже после поворота. Как бы ни было, мы знаем, что пустоты продолжаются по периметру вашего холма, причем как выше террасы с вашей улицей, так и ниже, туда, к бульвару Дружбы Народов.

– И под нашим участком есть пустоты? – спросила Татьяна.

– Да, но силами энтузиастов их не раскопать. И здесь мы подбираемся к видениям Матвеенковой и зеркалу Козырева. Андрей рассказывал мне, что у вас на чердаке живет домовой?

Не дожидаясь ответа, он продолжил говорить, что видения и домовой могут быть явлениями одного порядка и к тому же связанными с пещерами и теми, кто вероятно лежит в них до сих пор…

…Там, в темноте, в сырой глухой темноте, где на потолке выступают капельки, и где очень холодно – там всегда холодно – лежали старые кости, лежали давно, целые столетия. Наверху рождались и умирали люди, сменялись поколения, а одни и те же кости лежали без движения, из века в век, на протяжении веков.

Когда Миша болел с высокой температурой, ему часто грезилось, будто он проникает разумом в толщу земли и ощущает эти подземные коридоры, и медленно движется в них, часами, по сантиметру. Или что пробирается там с фонариком, ползает, протискивается в невероятные шкурники – где пол сходится с потолком в узкую щель. Позже, вспоминая об этом, он иногда думал, что на самом деле мог в бреду каким-то чутьем находить, а хоть бы у себя на участке, вход в эти пещеры, и лазать там, и это воспринималось как сон. Но сколько ни бродил он по горке усадьбы наяву, никаких нор в земле, больше кротовьих, не замечал.

Ночью, когда вся околица погружалась в мертвую черноту, Миша и без всякой температуры представлял себе эти полные сухих покойников подземелья, совсем рядом, может быть даже прямо под домом. Или корни яблонек в саду свисают где-то там, с потолка пещеры. Это было древнее мертвецов в ботсаду, о ботанических знал только Миша, а про Зверинецкие пещеры написано в книжках, это не он придумал. «Я не придумал», – сразу осекал себя Миша. Ты уверен?

А как же – три бабки, три шпанюка, три могилы? Рассказать им? Боре, дяде, маме? Ведь даже они не знают. Как опасно. Бывает в ботсаду. Безумный король Мут.

Попытки открыть истину вызывали недоумение. Недоумки. Как-то Миша шел по дворам Пятачка – плоского удолья вдоль улицы Бастионной. В конце Пятачка, под горкой – здоровенный, со сквозной аркой угловой дом-общага с высокими потолками, в нем в первых этажах несколько магазинов, и рядом небольшой базарчик. Часть жителей улицы называли Пятачок Ямой, а другая часть именовала Ямой совсем другое место, там где склон от Бастионной спускается к Подвысоцкого. Миша всегда ходил на Пятачок только дворами, а не сбоку, со стороны Бастионной. Ведь там, кроме прочего, дневной стационар психоневрологического диспансера, а его Миша старался избегать. Поскольку следующим по счету входом в доме – все в том же, угловом, была парикмахерская, то Миша избегал и ее.

Пятачок строили пленные немцы – знал Миша. И вот как-то шел Миша по Пятачку, по его внутреннему пространству, огражденному добротными невысокими домами. Зелень, детсад, плиты, дорожки. Мимо проносились на великах пацаны – Миша их узнал, это с двух хрущовок под ботсадом. Они когда-то его дразнили, пока не стали получать камнями по голове. Миша прятался в кустах и кидал камни, очень даже метко.

Едут, накручивают педали, тут хлопок! Один, на «Орленке», падает. В него врезается другой, следом третий. Тот уже не с хрущовок, а с начала улицы Мичурина, жил там в частном доме напротив шестнадцатиэтажки. Миша с ним не дружил.

Они попадали, а Миша остановился и пояснил:

– Пробилась камера? Это мертвец вот так палец из земли высунул! – и показал мизинец с длинным ногтем.

– Пошел отсюда! – сидящий в пыли мальчик загреб палочки, листья и бросил в сторону Миши. Миша сделал чародейский жест и начал пятиться, странно согнувшись и сложив руки подобно грызуну. При этом он высовывал язык.

Так стоит ли сейчас рассказывать о мертвецах в ботсаду? Он умолчит. Может быть, зеркало Козырева кое-что прояснит и в этом вопросе, помимо пещер. Это будет его, частное расследование. Пещеры общественное, а это частное.

Надо будет расспросить о пещерах Алёну и дядю Игоря. Давно с ними не общался.

Дядя Игорь, со своей бородкой и лучистыми глазами похожий на славянского Иисуса, вовсе не приходился Мише родственником. Он жил в той же ближней к Дому Художников хрущовке на холме, что и рокер Юрик, и те даже здоровались друг с другом. Игорева жена Алёна сидела дома и писала краеведческую книгу, а супруг ее предводительствовал бригадой, которая ездила по всему городу и возводила чуть ли без единого гвоздя деревянные детские площадки. Всё на них было деревянным – и горки, и качели, и карусели.

Миша познакомился с дядей Игорем так. Однажды Миша лазал ниже ботсада, на Выдубичах, при шоссе близ Днепра, по склону у Михайловской церкви, которая оползала в обрывчик. Летопись говорят о подпорной стене Петра Милонега, сооруженной дабы оползание предотвратить, но Миша ничего об этом не знал и стены не видел. Ему это было до лампочки.

Про стену знал Игорь, но искал он не следы этой стены, а маленькие бутылочки девятнадцатого века, коими паломники усеяли склон под церковью. Алена предполагала, что это от святой воды, Игорь рассматривал несколько вариантов, но в свободное время, борясь с усталостью – хотя сам полагал, что с ленью – спускался на Выдубичи и, осыпая ногами сухой, перемешанный с прошлогодней листвой суглинок, шарился по склону в поисках бутылочек.

Там он встретил Мишу. Миша прочитал недавно «Графа Дракулу» и, подражая оному, полз вниз головой, растопырив пальцы. Игорю это показалось удивительным и весьма жутковатым, ведь Миша был одет в черный костюм-двойку, а на глазах его непроницаемо темнели очки.

Деваться Игорю было некуда. Он присел, подогнул под себя одну ногу, а другую выставил вперед и с шорохом заскользил, тормозя руками. Но скоро покатился и когда стал приходить в себя, над ним стоял Миша.

– Вы не разбились?

– Нет, – Игорь встал и закашлялся от пыли.

– Здесь детская высота. А вот там и там, – Миша показал в разные стороны, – Там серьезно. Вы скалолаз?

– Нет, я тут бутылочки ищу.

– Какие бутылочки?

Позже Миша стал захаживать к Туриловым, принося Алёне найденные бутылочки, не за деньги, просто так. Туриловы давали ему почитать книжки, особенно фантастику, которую Миша любил.

У Миши к этому жанру было своеобразное отношение. Он уверял, что Айзек Азимов – это советский ученый Исаак Азимов, печатающийся якобы в переводах под американским псевдонимом. Или что настоящая фамилия Шекли – Шекель. Иногда Миша отказывался брать предложенную книгу и начинал ее пересказывать, вспоминая:

– А, я знаю, я читал, там о том, как…

И долго, монотонно, переводя глаза с Игоря на Алёну, на ходу придумывал повесть, а те слушали, ерзали, но прервать не решались, лишь только Игорь порой издавал неопределенные звуки, что Миша принимал за восхищение поворотом сюжета, как если бы Игоря возбужденно вскакивал и восклицал:

– Вот это дааа!

Миша всё ждал, когда же его тонкая игра сработает, а именно – после его ухода, дядя Игорь или Алёна откроют книжку, чтобы перечитать ее, и тут окажется, что в ней написано совсем иное, нежели рассказывал он. Тогда они невероятно удивятся, будут ходить по квартире, не находя себе место. А как с ним свяжутся, чтобы спросить? Телефона-то у него нету! И когда они почти сойдут с ума, пытаясь решить эту загадку несоответствия книги и пересказа Миши, он явится и скажет:

– Добро пожаловать в клуб интеллектуального юмора!

Алена с Игорем переглянутся, озаренные пониманием, и станут восхищаться, а потом и сами попробуют шутить столь же изощренно, но у них это, конечно же, будет получаться вымучено и неуклюже. Так уж суждено – один блещет игрой ума, другие должны отражать, как Луна отражает свет Солнца, а не пробовать светить сами.

А Боря развивал перед Татьяной и Андреем принципы работы зеркала Козырева и как раз говорил об уплотнении времени внутри алюминиевого конуса, когда Миша испытал острое желание чем-то его срезать. Например, повернуться, снять штаны и пердануть прямо в нос. Думал-думал, зловеще посматривал, потом резко обратился к Боре:

– Пойдем со мной!

– Куда? – спросил тот.

– В Союзпечать.

– Зачем?

– Говно качать, ты носом, я – насосом! – и с хохотом полез под стол. Там он несколько раз стукнулся макушкой об доску, так что зазвенели тарелочки с печеньем и подвинулся самовар.

– Полтергейст, – пояснил невидимый Миша, – Или буйство духов!

Снова ударился головой. Боря открыв рот смотрел на Татьяну с Андреем, те продолжали сидеть невозмутимо и сёрбать чай. Наконец понял и проговорил:

– Юродство – один из признаков истинных провидцев.

– Без этого не может быть выдающихся способностей, – сказал Андрей. Борис продолжал: