Текст книги "Иллюзия отражения"

Автор книги: Петр Катериничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 23

Снаружи послышался невнятный шум; окна трейлера были занавешены. Ален Данглар открыл дверь, шагнул в занимающийся день и – тут же кувыркнулся спиной обратно, сбитый мощнейшим ударом. В проеме нарисовалась фигура: парню пришлось чуть наклониться, чтобы войти... Устал я сегодня от душеспасительных бесед Данглара, и ждать очередной, только более энергичной, не стал: с маху залепил незваному визитеру ногой в сплетение, а когда тот начал оседать – медленно, как набитый сырыми опилками мешок, – добавил прямым в голову. Нападавший повторил трюк Данглара – кувыркнулся, но в другую сторону и – замер в бездвижии.

Я выскочил из трейлера: двое карабинеров Данглара в беспамятстве отдыхали в тени одного из вагончиков. Еще двое его людей, скованные собственными наручниками парой, приткнулись к рулю авто, на котором прибыли.

Нападавших было четверо. Еще двое сидели поодаль в открытом алом «порше» и наблюдали за действом. И, как водится, я опознал в них соотечественников. И они – чего греха таить – меня тоже опознали. Но «упаковать» – не успели.

Ребятки объявились со стороны моря: поднялись по лесенке. Играючи «отоварили» привыкших к неге и безделью карабинеров, заковали в «кандалы» эксперта с детективом и ринулись ловить «момент истины» в трейлер... Самый шустрый и поймал.

Не знаю, какие вводные они получили от Александра Алиевича Арбаева, сидящего за рулем «порше», а только вводные те были напрочь ошибочными, если не сказать вздорными. Не принять во внимание спасателей? Широкий жест.

Трое атлетов уже готовы были ринуться на меня спущенными с цепи сторожевыми, когда рядом оказался Диего: внимание первого он привлек каким-то странным клекотом, тот слегка повернул голову и – рухнул подкошенно на месте. Второй успел удивиться, сгруппировался – тщетно: Диего прыжком сократил расстояние, провел обманное движение и ударил парня в корпус с такой силой, что тот словно переломился надвое и рухнул на песок вслед за первым.

Третий бежал на меня, ничего вокруг не замечая: возможно, его вдохновляло то, что сам Арбаев наблюдает за действом, возможно, он был просто азартен... К его бы азарту еще и везение... А они, как известно, рука об руку не ходят. Я ушел в сторону шагом, одновременно легохонько метнув кулак в незащищенный висок нападавшего. Тот словно споткнулся: пролетел по инерции метра полтора и вписался в невысокие металлические ступеньки трейлера. Когда очухается, ему будет больно. Ну, не одному же Данглару страдать.

Данглар тем временем, встав на четвереньки, тупо смотрел в пол, а струйка крови сбегала из носа прямо на дощатый пол. Ее он тоже видел, но, оглушенный ударом, то ли не чувствовал еще боли, то ли не относил эту боль к себе. То, что нос его сломан, я мог бы поручиться.

Все наши – Вернер, Бетти и Диего – с угрюмым любопытством рассматривали алый «порше» и пассажиров в нем.

Ну надо же! Старания господина Данглара пропали всуе: совершенно не задумываясь, я определил или, как выразился бы человек ученый, идентифицировал всю троицу с сомнительным прошлым и смутным настоящим как «наших». Хотя – лукавого беса сомнения господин префект в моей душе все же заселил, как и душах Диего, Вернера и Бетти. И – что? То, что нет в мире подлунном совершенства, я знал всегда.

Александр Арбаев не стал дожидаться, когда «набьют портрет». «Порше» успел изящно развернуться, когда на ступеньках трейлера появился Ален Данглар. Одним взглядом окинул он «поле битвы», сделал выводы, блеснул значком и рыкнул громко и отчетливо, насколько позволял поломанный нос, к которому барон прижимал платок:

– Именем закона – остановитесь и выйдите из машины!

Арбаев воспроизвел губами оскал, мало походивший на традиционный европейский «cheese»; загорелое лицо с раскосыми глазами степняка излучало привычную угрозу. Странно, но отчего-то именно такими во всех компьютерных играх европейцы изображают русских.

Арбаев отжал сцепление и дал газ. «Порше» – это даже не «мерседес»: по хорошей дороге за пять секунд он укатился метров за сто... Но и Данглар эти секунды не потерял: в руке его воронено блеснул длинноствольный пистолет; Данглар прицелился, широко расставив ноги, сморгнул слезу боли и – выстрелил!

Легенды о незаурядном искусстве Данглара оказались не вымыслом, а чистою правдой! Баллон лопнул, «порше» боком слетел с дороги, смел хлипкое заграждение, свергся в кювет, вытряхнув пассажиров, как мелких блох, и – закрутился в кульбитах по высокому, метров в двенадцать, пологому склону.

– Два человека в ауте. И – полмиллиона баксов – в металлоломе, – прокомментировала Кински.

– Высокий класс, – согласился Вернер.

– Хороший выстрел, – сдержанно похвалил Диего.

Промолчал один я. Ибо молчание – золото.

– А вы что скажете, Дронов? – гнусаво, продолжая зажимать нос платком, спросил Данглар.

Что сказать? Доброе слово и кошке приятно, а доброе слово интеллектуала и прозвучать должно по-особенному. Я и ответил:

– В жизни всегда есть место подвигу.

Глава 24

– Префект, у вас все такие? – невинно спросила Бетти, кивнув на начинающих приходить в себя карабинеров.

Данглар покраснел.

– И «скорпионы» им зачем? – поддержал насмешливо Диего.

– Для психологического воздействия. Патронов у них нет.

А я лишь вздохнул. Видимо, чистая психология в двадцать первом веке уже не работает. Слишком бурными и противоречивыми были девяностые. С легкой ностальгией вспомнил я вдруг мои семидесятые: подросток был, понятное дело... Никогда я не видел у милиции никаких стволов, да и избегали они пистолетов, как черт ладана: замучаешься отчитываться за каждый патрон или гильзу. Любой выстрел из огнестрельного оружия в городе был происшествием чрезвычайным и расследовался досконально. А нашему брату, шебутному подростку, тоже было ясно: ножик в кармане, даже перочинный – статья, срок и отбитые почки – в виде довеска. Вот и обходились чем есть: руки—ноги—голова. Лучше, если голова, причем чтобы думать, а не носы противникам расшибать.

И вспомнилось почему-то еще, как году в девяностом увидел я впервые в подземном переходе на Тверской милицейских сержантов в брониках и с «АКСУ» наперевес, и что-то защемило тогда под сердцем... Когда в центре столицы империи появляются вооруженные люди, империя рушится. Ибо защитить ее «на дальних подступах» уже некому.

Потому-то, мне кажется, я и понимаю ход мыслей барона Данглара: остров Саратона, с пятидесятитысячным населением «сервов» и пятитысячным – господ, очень уязвим; и сдается мне, Данглар понимает: если на улицах курортного города появится оружие – это крах всего строя жизни, какой формировался здесь на протяжении полустолетия.

Данглар тем временем достал миниатюрную рацию:

– Я «Омега-первый». Вызываю две группы «Гром» в квадрат семнадцать, немедленно.

– «Пусть сильнее грянет буря!» – не удержался я от цитаты.

– Не знаю, Дронов, как вас терпели в том ведомстве, где вы некогда служили.

– Нигде я не служил.

– Не лукавьте.

– А вы давно на Саратоне, господин Данглар? – сменил я тему.

– Семь лет.

– Раньше тут были притоны? Гангстеры? Бандиты?

Данглар поморщился:

– Притоны и сейчас есть, только называются они элитными салонами.

– Люди, прожигающие жизнь, перестают быть элитой.

– Одни прожигают жизнь, другие – ее пережигают. Войной. Вам не кажется, господин Дронов, что вы излишне категоричны? Впрочем, как все русские.

– Русские люди трудолюбивы и терпимы.

– О, я это вижу по лицам. – Данглар кивнул на только-только начинающих приходить в себя атлетов.

Никакой опасности они уже не представляли. Фредди, Диего и Бетти, пока мы с бароном развлекались умными речами, быстро спеленали нападавших капроновым шнуром. Учитывая прошлый опыт моих коллег, такие путы были надежнее наручников.

– Сюда приезжают новые русские. К людям в России они не имеют никакого отношения.

– Но они господствуют в вашем обществе, господин Дронов, не так ли? Если вы позволяете им господствовать, что можно сказать о вас самих?

Ответить мне было нечего.

Группа «Гром», как и положено при таком названии, появилась с вертолетным грохотом, лихо вынырнув со стороны моря прямо из-под обрыва; один припарковался на сухом пятачке в двадцати метрах от наших трейлеров, другой – прямо на дороге, у места, где слетел в кювет автомобиль Арбаева. Из второго вертолета к месту аварии споро спустились четверо с чемоданчиками оказания первой помощи; вертолет завис над самим местом падения «порше», двоих пассажиров – беспамятных или мертвых – погрузили в вертолет, и он убыл.

– Один мертв, один – ранен, – доложили Данглару.

– Приметы раненого?

– Лет около пятидесяти, лысоват, скуласт, раскос... – Это были приметы Александра Алиевича Арбаева.

– Насколько серьезны повреждения?

– Сказать трудно. Перелом руки, ключицы, возможно, повреждение шейных позвонков. Без сознания. Болевой шок.

– Доставьте в госпиталь и примите все меры...

– Есть.

Бойцы, выскочившие из вертолета, отличались от пришедших в сознание карабинеров разительно. Все – загорелые, сухощавые, с выверенными и скупыми движениями, они быстро подобрали связанных людей Арбаева и забросили в подъехавший фургон. Старший группы, мельком взглянув на меня, подбежал к Данглару:

– Яхта. Эти ребята пришли на яхте.

– Она на якоре?

– Нет. Дрейфует метрах в трехстах.

– Задержите. Хотя, я думаю, вряд ли они куда-то исчезнут без своего патрона. Выполняйте.

– Есть.

Командир с бойцами скрылся в чреве машины, вертолет снова взмыл, нырнул под обрыв и понесся низко над водой к яхте, стоимостью миллионов в пятьдесят, не меньше.

Данглар брюзгливо опустил уголки губ, наблюдая за полетом. Потом произнес надменно:

– Как видите, на Саратоне есть кому поддержать порядок и закон. Железные парни.

– А кто спорил? Что хорошо, то хорошо, – отозвался я, тоже провожая глазами геликоптер и переживая лишь об одном: как бы с борта судна не полыхнула неяркая вспышка и какая-нибудь ракета класса «земля—воздух» не превратила железных легионеров Данглара вместе с винтокрылой машиной в груду паленого металла.

Вроде обошлось.

– Что-то вы невеселы, господин Данглар. С такими янычарами вы живо всех супостатов прижмете к ногтю, – сказал, подходя к нам, Фредди Вернер.

– Вы не хуже меня знаете, господин Вернер: там, где нужны мозги, сила не поможет.

– Объясните это господину Арбаеву, – бросил я.

– Если он останется жив.

Признаться, меня несколько даже озадачила невозмутимость Алена Данглара. Александр Алиевич Арбаев пусть и не был фигурой «первого ряда», но он и не «атлет» какой-нибудь... За его безвременную кончину можно и ответить.

– Господин Данглар, а вы не боитесь... – не удержался я от вопроса, но префект оборвал меня на полуслове:

– Мести? Нет, не боюсь. Он нарушил правила. А правила созданы для того, чтобы их выполняли. Всегда. Кажется, я разъяснил это вам недавно. Но вы были невнимательны, господин Дронов.

– Из всякого правила делают исключения, – с сомнением произнес я.

Барон промолчал. Дошел до поданной ему машины – горе-карабинеров уже увезли, – плюхнулся на сиденье, разлепил губы и сказал:

– Исключения? Делают. Но не для всех.

Глава 25

И мы остались вчетвером. Сидели за дощатым столом перед чашками с остывающим кофе. И – молчали.

– Славное выдалось утречко, – нарушила тягостное безмолвие Бетти.

– И ночка насыщенная, – в тон ей отозвался Вернер.

– А день будет жарким, – кивнул Гонзалес.

Я обвел всех взглядом и промолчал.

– А хорошие ребята у Данглара, – наконец произнес я.

– Группа «Гром»? – спросила Кински.

– Здесь их называют «пажеский корпус». Или «белые гуси», – пояснил Диего.

– «Гуси» – понятно, почему – «белые»? – спросил я.

– Их база в самой восточной точке острова, в крепости Ла-Гросса. Ее еще называют Белая крепость. Или Белый город.

Мне почему-то вспомнился фильм моего детства – «Город мастеров». При чем здесь мастера?

– Поэтому мыс и крепость закрыты для туристов, – сказал Диего.

– Подготовка у ребят хорошая, – сказала Бетти.

– Дело не в подготовке. Просто они – такие, – отозвался Диего.

– О чем думаешь, Дрон? – повернулась ко мне Бетти.

– О бренности земного.

– Все мы об этом думаем, – вдруг заговорил Фредди Вернер. – И никуда от этого не деться. Знаете, почему? Вот зависли мы на этом славном пляже и на этом славном острове... Почему? Потому что мы – никому не нужны. Нет у нас близких, а те, что были, давно стали далекими... Мы никому не нужны нигде. Романтические идеалы юности истаяли, как дым. Не знаю у кого где, а у меня – в намибийской пустыне. Оттуда нас вышло трое. Из десяти. Кости остальных дотлевают там... Там днем слишком жарко, а ночью – слишком холодно. И еще этот пронизывающий туман... Ледяное течение Атлантики и раскаленные пески – такое сочетание мог выдумать только дьявол...

Лицо Вернера помрачнело, и только тут мы заметили, что старина Фредди изрядно пьян. И немудрено: он совсем не спал ночью, потом волнения, связанные с самоубийством Сен-Клера, потом такое многообещающее утро... Признаться, Вернер совсем не был крепок к алкоголю; сегодня из бара мы извлекли коньяк, и я заметил, что сейчас в бутылке осталось на донышке.

А лицо Вернера тем временем погрустнело и выглядело теперь почти беззащитным.

– Вы тоже подозревате меня, друзья? Наверное... у меня есть причины действовать порой неразумно, да и этого долговязого Эдгара я мог бы утопить, как щенка, вот только зачем? Зачем, а?

– Ален Данглар наговорил здесь порядочно, чтобы мы подозревали друг друга, – постаралась успокоить его Бетти.

– Мы и подозреваем, – криво усмехнулся Диего. – Ну и что? Жить все равно нужно.

Мы снова замолчали.

– Тебе хорошо бы выспаться, Фредди, – сказала Кински.

– Сейчас пойду. Только... Противно, когда в твоих вещах роются всякие «пиджаки»... Вы думаете, Данглар хотел у нас что-то найти? Нет. Он просто хотел нас унизить. Всех. – Вернер помолчал, добавил: – Ему это удалось.

Диего ухмыльнулся:

– Ты еще молод, Фредди. Неужели ты полагаешь, что кого-то из нас можно унизить словесами? Или еще чем? Данглар все сделал грамотно, развел нас, и – что? Каждый из нас сделал бы на его месте то же самое. Я вот полагаю, что у Дрона все еще лучше бы получилось, а у меня – хуже.

– Слушай, Гонзалес, а как все-таки твое настоящее имя? – спросила вдруг Кински.

– Зачем тебе, Бетти?

– Звучит уж очень красиво.

– Я от него давно отвык.

– А все-таки?

– Диего Карлос Антонио де Аликанте.

– Звучит впечатляюще. Это древний род?

– Да.

– И у вас есть родовое имение?

– Замок.

– Замок?! Настоящий?!

– Да.

– Ты совсем нелюбезен для гранда.

– Гранды не были любезны. Они были воинами.

– Поэтому ты ушел на войну?

– Когда я был ребенком, я мечтал о подвигах. А мои родственники погрязли в ритуалах. Они заняты производством вина. Но хуже – другое. Они – всем довольны. О, мне предстояла содержательная жизнь: как говорят у вас в Англии, лелять «скелетов в шкафу».

– И много их набралось?

– За восемь столетий? Хватит на целое войско.

– А ты был «сердитым молодым человеком».

– Вовсе нет. Я хотел прожить с в о ю жизнь. Свою.

– Ну и как? Прожил?

– Живу.

– Вы знаете, ребята... – Лицо Бетти осветила улыбка. – А Данглар полностью и абсолютно прав. Все мы пытались найти иную жизнь, а ее – нет. Она везде одинакова. Вот мы и стали ее пережидать на этом острове, надеясь, что время или случай, словно волна, выбросит нас на добрый берег. А я вот подумала... Может быть, этот случай уже настал?

– О да. Нам улыбнулась Фортуна. Только Бетти, поверь, я умею отличать улыбку Фортуны от оскала другой дамы... – невесело отозвался Вернер.

– Ты мрачен и сентиментален, как всякий немец. Мы засиделись, вот нам жизнь и подкинула проблему.

– Или, как объяснил нам барон Данглар, кто-то из нас. Он поведал вам о намерениях Эдгара Сен-Клера-старшего? – спросил я.

Все молча кивнули.

– Да бог с ними, с миллионами... – спокойно отозвался Диего.

– Тебе хорошо говорить, у тебя есть замок. Тебе, Дрон, деньги тоже не нужны?

– Нищеты не боятся только те, что живут в нищете. Они никогда не видели лучшего. Все остальные...

– И я не говорил, что они мне не нужны, – поправил Диего девушку. – Наличие капитала очень скрашивает жизнь: позволяет меньше беспокоиться о старости. Как думаешь, Олег?

– Жажда умереть молодым позволяет беспокоиться о ней еще меньше.

Глава 26

Солнце неумолимо приближалось к полудню. Небо словно выцветало на глазах – из ярко-синего ранним утром сделалось бледно-голубым, мутным, словно укрытым невидимой знойной дымкой. Вся Саратона в это время погружалась в сиесту.

Отель «Саратона», которому принадлежали и бунгало на берегу, и пляж, где мы числились спасателями, припомнив пункт о форсмажоре, приостановил наш контракт, о чем и известил нас с нарочным, выдав каждому по конверту с двухнедельным жалованьем. Так что с сегодняшнего дня мы все четверо стали безработными.

Сославшись на усталость, я ушел в свой трейлер. Да и все остальные разбрелись. Сварил кофе, включил «лэптоп», вошел в Паутину. Голова была пустой и гулкой, как полая чугунная чушка. И такой же тяжелой. Я решил, что лягу и посплю, но сначала проясню пару вопросов. И обдумаю, как жить дальше. Впрочем...

Люди часто принимают решения, оценить последствия которых им не дано. Просто потому, что жизнь – не результат решений, а процесс, и предвидеть, к чему приведет самое продуманное решение или самое благое начинание, многим не дано. Боюсь, мне тоже. Да и в решениях, как и в поступках, человеком часто движут эмоции, а не какой-либо план.

Итак, что мы имеем? Два идентичных самоубийства. Не по способу совершения, а по... поведению самоубийц. И по их прижизненному социальному статусу. У Данглара есть все основания не доверять ни мне, ни Вернеру. А вот у меня есть основание Вернеру поверить: пусть и с оговорками.

Что я искал в Паутине? Сообщения о самоубийствах в средствах массовой информации. Работа не из трудных, но и не из приятных. Люди словно сговорились в своем неприятии этого мира. Самое удивительное, что самоубийств больше в странах и городах с достатком. Нищие не ощущают своей нищеты, они в ней живут. Но телевидение и кино все сделали для того, чтобы и эти люди почувствовали ущербность и убожество своей жизни. Всю несправедливость ее. Вот только в бедных исламских странах реакция на несправедливость жизни – острее и жестче. Они готовы умирать, но – «во имя». Так уж повелось: жизнь стоит дешево, а личность, или, как принято именовать на Западе, индивидуальность, нивелируется ритуалами, фатумом, предначертанием. Восток фаталистичен, и время для людей там течет размеренно и кругово; Запад – прагматичен: здесь время – вектор, здесь оно – «прогресс». Оттого люди Запада так болезненно воспринимают каждый жизненный неуспех. И порой стараются покончить с ним – вместе с жизнью.

А с чего начался прогресс Запада? С чумы, выкосившей к концу пятнадцатого столетия половину населения Европы, поломавшей цеховую ограниченность в городах, заставившей оставшихся в живых придумать что-то, чтобы просто выжить...

Меня интересуют не просто самоубийства в обеспеченных странах, меня интересуют суициды в среде самых-самых богатых. И – властных. Особенно случаи с их молодыми отпрысками. За крайний год.

Элита. Дети элиты. Имеющие с рождения все, о чем десятки миллионов их сверстников даже не мечтают, потому что не имеют представления, что такое бывает. Хотя сейчас – век информации. И представление они имеют, но такое, которое у одних порождает зависть, у других – ярость.

Элита, воспринимающая и культивирующая самоё себя как элиту, неизбежно всех остальных воспринимает в лучшем случае как средство достижения цели, в худшем – просто как скотину или мусор.

А если представить группу людей, вдохновленных идеями – не важно, какими, пусть будет якобинское «равенство и братство» или исламистский «джихад», или «крестовый поход», – эти люди, в силу отрешения от собственной жизни – «нам себя не жалко, почему же мы должны кого-то жалеть?!» – сочли бы элитой именно себя, а всех «мировых финансовых воротил» и всю «плутократию» вместе с чадами и домочадцами – просто материалом, гумусом для достижения своих целей – что тогда?

Ну вот, какая-никакая, а картинка. Собьем ее в удобную для пользования рамочку. И – замечательно. Так замечательно, что у меня даже заломило в висках.

Тридцать восемь юношей и девушек. За один год. Из самых-самых. Разброс по странам и континентам – колоссальный. Здесь нет только представителей Северной Кореи и стран с фундаменталистскими режимами. И ни о чем это не говорит: просто они учатся другому и у других. А эти? Оксфорд, Кембридж, Сорбонна, Итон, частные школы Швейцарии...

И что все это может означать? Индивидуальный террор какой-нибудь из упоминаемых в прессе группировок? Очень сомнительно. Индивидуальный террор куда менее действенен, чем террор массовый. Индивидуальный – так, для щекотания нервов и для собственного куража: «юноша бледный со взором горящим...» Чего добились у нас революционные народники? Только того, что вся их организация выродилась и стала сборищем шизофреников и провокаторов. А вот террор массовый – якобинский, большевистский, сталинский – позволяет править.

Впрочем, как рабочая гипотеза – сгодится. Для массового террора нужны деньги. Немалые. Ибо те, что дирижируют, сами привыкли жить обеспеченно и красиво. Теоретики. А с кого можно взять деньги? С богатых. Под угрозой лишения их наследников. И – наследниц.

Версия вторая: деньги. Предположим, некая группа разработала некий препарат, способный лишать воли юных отпрысков и «добровольно и с песнями» прыгать с балконов, вскрывать вены и артерии, топиться в море... Они шантажируют родителей с целью получения выкупа. Почему тогда родители не обеспокоились? Или – требования еще не предъявлялись и то, что происходит, – пока просто «демонстрация силы»? Как в покере: там выигрывают один раз, но по-крупному.

Вот еще одна несуразность: смерть Сен-Клера. С одной стороны, Сен-Клер-старший – фигура для шантажа почти недоступная, с другой – устранять его сына просто для «демонстрации силы» вместо того, чтобы скачать с папаши денежки?.. Впрочем, скачать, может, и пытались, да Сен-Клер-старший остался непреклонен и горд: семейное дело для таких – святыня, да и делу этому не одна сотня лет.

Что еще настораживает с Эдгаром Сен-Клером? Способ самоубийства. Для спортсмена, отмахивающего кролем за довольно короткое время полторы мили, утонуть сложно. Но при большом желании – нет ничего невозможного. Особенно если перед тобой брезжит не черная яма пустоты, но – искристая перспектива жизни вечной, в коей ты сможешь повелевать цветами, океанами, росами, ветрами, стихиями...

И версия третья. Политика. Это те же деньги, только очень значительные. Там, где политика, в схватку или свалку вступают мощные, подпитанные государствами структуры. Наше шаткое положение сразу представляется валким.

Учитывая особый статус Саратоны, здесь вряд ли соберется весь цвет нелегальной разведки со всех весей и континентов. Но те, кто есть, будут активизированны. Причина тоже проста: если чудо-препарат существует, каждый захочет заполучить его первым. Нет в мире совершенства.

За компьютером я просидел часа два; голова стала мутной настолько, что я с трудом уже отделял мысли и представления от полусонных грез, бродивших в ней...

Мысль, какая пронеслась в полусонном мутнеющем сознании, была простой и ясной: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих».