Текст книги "Танцы Близнецов"

Автор книги: Пётр Таращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Пётр Таращенко
Танцы Близнецов

© ГБУК «Издатель», 2016

© Таращенко П. П., 2016

* * *

Ничто не вечно под луной, кроме наших иллюзий

Р. Шекли. Обмен разумов

Танцы близнецов
^{Триптих}

Легко и непринуждённо

Дела…

Недели полторы назад, провожая своего любезного друга Диму Карагодина в командировку, Валдомиро, движимый чистейшим любопытством, зашел в красный вагон экспресса, в совершенно пустое купе, присел у окошка, сказал:

– Шикарно, один едешь… Вот только ночью, одному… не страшно?

Выпил полстаканчика сухого винца, прихваченного запасливым Карагодиным, закусил куриной гузкой, полстаканчика повторил, а когда поезд тронулся, улыбнулся мечтательно.

– Как в сказке… Завтра проснемся, и уже Москва…

Вот и появились дела.

Часть дел Валдомиро успел уладить: подписал бегунок, получил трудовую книжку и причитающуюся ему часть зарплаты…

Он уволился по собственному желанию, а получая деньги, весело сказал симпатичной кассирше:

– С паршивой овцы хоть шерсти клок!..

– Лучше, чем ничего, во всяком случае, – она с готовностью показала ряд мелких чистеньких зубов, проводила спортивную спину Валдомиро ласковым и даже затуманенным взглядом, вынула из стола круглое зеркальце, тронула рыжеватые кудряшки над лобиком и подумала озадаченно: «Только при чем здесь овца?! Кого он имел в виду?!»

И надула губки.

И совершенно напрасно надула. Валдомиро, галантный и благорасположенный Владимир Маркович Глонти, ни в коем случае на кудряшки не посягал, а «паршивой овцой» обозвал буквоедов экспериментального объединения «Темп», где до легкомысленного вояжа в столицу состоял в должности старшего инженера без права совещательного голоса, т. е. был на подхвате при выполнении левых ремонтно-отделочных операций и отвечал за холодные закуски на закрытых заседаниях активистов отдела лакокрасочных покрытий.

Вечером того же дня в плавучем ресторане, который так и назывался «Поплавок», за оркестрантским столиком проблема Валдомирова трудоустройства была решена – очень легко, между делом и даже походя.

– Ты, Вольдемар, золото, а не человек, – горячо восклицал чернявый некто, проливая на скатерть шампанское «Помпадур россо». – Но ты мне вот что скажи, трудовая книжка на руках?

– Это несомненно, – отвечал Валдомиро и хлопал себя по боковому карману.

– Ну так бери ее и завтра же дуй в Худфонд. Им там срочно нужен человек, лучше – резчик по дереву, а если лучше не получится – любого возьмут, вторую неделю ищут, с ног сбились.

Валдомиро припомнился деревянный орел, парящий над дверью мыльного отделения Валдайских бань, его злобный пластмассовый глаз, клюв крючком, когтистые лапы.

– Понятно, – легко сказал он. – Ну что ж, резчик так резчик, дело знакомое.

Худфондовцы приняли Валдомиро тепло, листали трудовую книжку, хлопали по плечу, похохатывали. В отделе кадров удивительный документ также вызвал живую реакцию. Полнокровная Карменсита, управляющая делами отдела, окинула ладную фигурку Валдомиро одобрительным взглядом и позвала в дверь:

– Ниныванна!.. На минутку!

Пришла бледненькая девочка с выпирающими ключицами. Карменсита пролистала перед ее острым носиком истрепанную книжицу до последней страницы, проворковала:

– Оформишь товарища. Видишь, товарищ к нам надолго, собрался серьезно поработать – больше тут ничего не уместится.

– Кстати, – она повернулась к Валдомиро, на прощанье, – через недельку из вашего цеха пару человек в область пошлют. Так что имейте в виду: после обеда можете получить командировочные.

«Будьте уверены – получим. Пункт номер один: командировочное удостоверение и авансовые суммы», – Валдомиро, достал блокнот и застрочил в нем золоченым карандашиком.

Через четверть часа предстоящий день был расписан строжайшим образом:

1. Авансовые суммы и пр.

2. Забрать у Листопада Маркеса.

3. Связаться с Катрин.

4. Зачет по сопромату.

5. Купить для дома: стиральный порошок «Лоск», после зачета.

6. Письмо – вечером.

Пункт четвертый, возможно, потребует комментария. Хотя, впрочем, зачет, сопромат… – и так все ясно. Восьмой год Владимир Маркович Глонти пребывал в беззаботном юридическом качестве студента-заочника: тащил бесчисленные хвосты, выклянчивал зачеты, проявлял необыкновенное упорство и изобретательность в хлопотах об академических отпусках, удивительным образом не вызывая у администрации института ни малейшего раздражения. Восемь раз он, выступив на шаг перед сводным хором, запевал «Гаудеамус», открывая торжества посвящения в студенты (превосходным слухом располагал третьекурсник Глонти).

Вот, собственно, и все по пункту четвертому. Остальные пункты особых разъяснений не требуют.

Валдомиро бросил оценивающий взгляд на аккуратно заполненную страницу ежедневника и планом действий остался доволен. «Принять к исполнению» – вывел он в левом верхнем углу и сам же расписался. И закурил сигаретку.

Порыв ветра дымные колечки рассеял, и взор Валдомиро обратился к суетному и пестрому утреннему народцу.

Мамаша в цветастом крепдешине выталкивала через парапет коляску с очаровательными двойняшками прямо на проезжую часть дороги. У медицинских весов царило оживление: молодая парочка пыталась взвесить жирного, как поросенок, бульдожку, бульдожка пускал пузыри, жалобно поскуливал и свешивал с платформочки куцый зад. Рядом стоял налысо бритый, неопределенного возраста, с шеей терракотового цвета и облупленным носом на совершенно зверской физиономии. Он страшно скрипел зубами и выжимал из динамометра рекордные килограммы. Публика с портфельчиками спешила в конторы и учреждения. Был портфельчик и у Валдомиро, впрочем, об этом попозже…

Стайка школьниц в парадных формах пролетела мимо, в школу слушать последний звонок. Жилистый мужичок торопился по аллейке, выхватывая из урн и собирая из-под скамеек стеклотару, заплечный мешок жилистого трещал по швам, но ему все было мало. Промчался, лавируя между граждан, хулиганистый велосипедист, то ли гамэн, то ли гаврош, то ли просто хлопчик без страха и упрека.

Все куда-то спешили.

И лишь в самом конце аллейки глаз мог отдохнуть от суеты и перемещений человеческих масс. У голубого ларька (который так и назывался «Голубой ларек») в сосредоточенном молчании стояла плотно сбитая группа мужчин.

«Бог ты мой, господи! Чуть из головы не вылетело…» Валдомиро выгреб из кармана горсть мелочи, побренчал ею на ладони и направился к ларьку, однако тут же изменил направление и исчез в кустах волчьей ягоды, обступивших аллейку слева и справа.

Валдомиро материализовался совершенно неожиданно, неизвестно откуда и сразу же оказался в голове очереди.

– У меня там такси, – он кивнул на ядовитые заросли и улыбнулся. – Счетчик. Уж будьте любезны.

Раздался ленивый ропот.

– Щас будем.

– Разбежался… Хитрый Митрий…

– Ну дает орёлик, раз, и на матрас, – восхищенно сказал дядька в мятых парусиновых штанах.

– Дело молодое, – неопределенно порассуждал сухонький старичок, ожидающий отстоя. – Может, и правда счетчик. Давай, давай, не задерживай граждан.

Валдомиро бросил мелочь в окошечко, на мокрую от пива мраморную плиту и проворно выхватил оттуда тяжелую кружку ледяного «Колоса».

– Очень вам признателен, товарищи, – поблагодарил он сумрачную очередь и, выпив пиво, пошел своей дорогой, ощущая приятную игру жизненных соков в организме.

Голова Валдомиро, словно продутая сквозным свежим ветром, очистилась от муторного тумана, который преследовал его с самого пробуждения, и в этой голове с ошеломляющей ясностью всплыл сумбурный вечерок: надутая и важная луна над рекой… совсем низко, чей-то мерзкий козлетон над тихой водой… одуряющий аромат «Шанель № 5», мягкое чье-то плечо… Но самое главное: он это круглое плечо – целовал! целовал!.. Плечо же принадлежало туристке с теплохода «Александр Пушкин», тонкой и ласковой женщине, выпившей, однако, лишний фужер вина. И, целуя это прекрасное плечо, он шептал в душистые локоны, что при любых обстоятельствах… непременно… завтра утром…

То есть сегодня утром, сейчас!..

Данное даме слово Валдомиро нарушил единственный раз в жизни. «Завтра в восемь у Кукольного…» – прошептал он тогда (в локоны, конечно). Однако в восемь у Кукольного театра его не оказалось.

В тот синий январский вечер Валдомиро лежал под яркими ртутными лампами и сквозь «вату» эфирного наркоза слушал болтовню молоденьких ассистенток с дежурным хирургом, так бестрепетно и ловко отхватившим блестящим скальпелем его воспаленный и скрюченный аппендикс.

«Ай-яй-яй… – в сердцах подумал Валдомиро. – И так дел по горло!..» Однако немедленно присел на скамейку, выхватил золоченый карандашик и строчкой выше «авансовых сумм» вписал:

«А. С. Пушкин» (цветы, шампанское, 1 б.).

И зашагал дальше под веселый перезвон оставшейся мелочи в просторном кармане.

Георгий Валентинович Листопад, экс-штурман полярной авиации, был в высшей степени лишен предрассудков своего поколения: носил вытертые до основы штаны, которые назвал «мои испанские джипсы», курил сигареты в полтора рубля пачка, выписывал музыкальный журнал «Мелодии и ритмы», имел чудный бобрик стального оттенка и располагал бесконечными запасами терпимости и доброжелательности. В любое время суток дверь его холостяцкой квартиры была чуточку приоткрыта: воров авиатор не боялся, но обожал легкие сквознячки.

Когда Валдомиро вошел в гостиную, Листопад, очень похожий в своих залатанных «джипсах» на стилягу времён оттепели, сидел в низком креслице, спокойно в нем развалясь и водрузив голые пятки на журнальный столик. Рядом с авиаторскими пятками помещались початая бутылка коньяку, туесок с клубникой, надкусанный бутерброд с красной икрой, колода карт и пепельница. Листопад курил и рассеянно листал роман Габриэля Гарсия Маркеса «Полковнику никто не пишет». На софе, зарывшись лицом в подушку, спал человек. Он даже не снял сандалет. Рядом с ним лежала обшарпанная гитара, и рука спящего обнимала ее деревянную талию.

Валдомиро отдал честь и кивнул в сторону странной парочки.

– Не побеспокою?

– Что ты! – сказал Листопад. – Чудный парень, – и заложил страницу тузом пик. – На спор всю ночь напролет: сто песен, Кукин, Клячкин… тьфу, как его? «сарафаны из ситца»… От доски до доски. Сейчас у него антракт. Присаживайся. Коньячку выпьешь?

– Ни-ни-ни!.. Впрочем, разве что грамм двадцать пять.

– Клубнику попробуй – высший пилотаж, «Красавица Загорья». Кстати, ты завтракал?

– Как раз собираюсь, – хохотнул Валдомиро.

– Мы отрежем только пальцы… – прохрипел спящий и свистнул носом.

– Гляди-ка, живой, – обрадовался Георгий Валентинович. – Чудный парень. Сто песен на спор. Ночь напролет. Кукин, Клячкин, «сарафаны»… Страшный человек.

– Я вышел ростом и лицом, – пробормотал «страшный» человек и издал повторный свист.

– Люблю увлеченных, – с уважением произнес Георгий Валентинович, отложил книгу в сторону и обратил ласковый взгляд на Валдомиро. – Ну, докладывай, куда это ты лыжи навострил?

– Будем живы, – Валдомиро опрокинул невесомую рюмочку прямо в рот, помахал ладошкой, разгоняя по гостиной пряную волну, и весело рассмеялся:

– Навострил! Навострил! В музыкальный салон навострил! Впрочем, все по порядку. Во-первых, меня переманили в Художественный фонд. Им там нужен приличный резчик по дереву, так нужен, хоть кричи. Бегал от них как черт от ладана. Месяц меня уламывали.

– Большое дело – иметь художественный вкус, – почтительно сказал Листопад, – я, собственно, даже не был в курсе, что ты…

– Ах, – Валдомиро протестующе всплеснул рукой. – Ну вкус, ну художественный… Какая все это, в сущности, чепуха! Слушай дальше. Выбили мне авторскую ставку, один милый мужичок постарался, и вчера я этого мужичка благодарил.

– И где же, если не секрет?

– Есть тут одно прелестное местечко, «Поплавок» называется.

– Интересно, чрезвычайно интересно, но при чем здесь музыкальный салон?

– А при том!

И, одушевляясь от фразы к фразе, Валдомиро рассказывал, как они с Димой Карагодиным благодарили ответственного худфондовского мужичка, который оказался совсем не мужичком, а чудным парнем, тем самым, чернявеньким, своим в доску и тоже резчиком по дереву, как они пили с ним брудершафты, а в промежутках – за новые туфли Димона (впрочем, тесноватые), как заказывали оркестру белые танцы, три подряд, два вальса и танго, и как к их развеселому столику подплыла…

– Раисса Андре-эвна… – пропел Валдомиро.

Ах, как блистали ее глаза, когда они танцевали белый, четвертый по счету, танец, то ли болеро, то ли румбу, то ли опять-таки вальс. Да-да, вальс, конечно же «Вальс цветов» из балета «Щелкунчик»!

– А при чем здесь все-таки музыкальный салон? – не понимал авиатор.

– А при том, при том! – восклицал распалившийся Валдомиро и продолжал рассказ.

На борт теплохода «Александр Пушкин», ни более ни менее, пригласила Раиса Андреевна всю честную компанию в каюту люкс пить коктейли, смешанные ее собственной рукой, такой вдохновенной, такой округлой, ужасно горячей почему-то… А «чудный парень» (чернявенький) вышел из каюты за сигаретами и больше не вернулся, но вместо него на огонек пожаловала аристократическая приятельница гостеприимной хозяйки – Карина (Кара! Кариссима!), с глазами, как черные звезды, от взгляда которых по спине бежали мурашки и перехватывало дыхание, остроумнейшая молодая особа, которая, кстати, сигареты и принесла.

– А после? Что было после? – нетерпеливо спросил Листопад.

– Шикарно было! Только вот Димон куда-то задевался…

– Как это задевался?

– Очень просто: задевался, исчез, перестал наблюдаться… Играли в прятки… или в жмурки? Впрочем, не важно, короче – пропал Димон!

– И вы его не нашли?!

– Черт его знает, не помню… Кажется, не особенно и искали. Дался тебе Димон! Ты дальше слушай…

И Валдомиро принялся живописать, как из-за реки поднялась багровая луна, изъязвленная по краю слоистым ночным облаком, про песню над темной загадочной водой, от которой щемило на сердце и хотелось бежать по лунной дорожке, по трепетным лунным бликам, – через реку, за лес, поперек необъятной, полной горьких полынных ароматов плоской степи, туда… далеко-далеко… К уступчатым мавританским горам, быть может, но обязательно бежать, стремиться… держась, разумеется, за горячую руку несравненной Раисы Андреевны.

– Дальше, – Листопад закурил сигарету и глубоко затянулся.

– Дальше? – переспросил Валдомиро и расцвел озорной улыбкой. – Дальше руки в ноги и на теплоход! Там у них музыкальный салон – отдай все и мало! Раиса обещала договориться, очень приглашала. Чудная женщина!.. Там и позавтракаем.

– Удобно ли? – фальшиво усомнился Георгий Валентинович и тут же спросил: – Возьмем малого? Сто песен на спор. Он вроде бы уже оклемался.

«Малый» закряхтел, с трудом повернулся на спину, и на его усатеньком личике блеснули капли сонной испарины.

– Ишь, припотел, менестрель, – ласково сказал Листопад.

«Малый» свистнул носом, открыл васильковые глаза, огляделся и спросил:

– Где я? Который час?

– Сильный ход! – заржал Листопад и хлопнул себя ладонями по мощным ляжкам.

– Владимир Маркович, – представился Валдомиро и протянул проснувшемуся дружественную руку.

Менестрель выпростал коротенькие пальчики с желтоватыми мозолями от гитарных струн, коснулся ими Валдомировой ладони, пискнул:

– Витюнчик! – Поплыл каким-то топленым румянцем и застенчиво попросил: – А что, взяли бы меня с собой, братцы? Я ведь, нужно сказать, в салоне-то никогда и не бывал.

«Так-с, цветы и бутылочку шампанского, – думал Валдомиро. – И пяток дюшесов для куражу».

Здание Центрального рынка было полно гулких вокзальных шумов: хрипло рявкал громкоговоритель, летели вдоль стеклянных стен милицейские трели, откуда-то с потолка, с рыжих от окислов ферм, обрушивались разжиревшие голубиные пары, безбоязненно шныряли под ногами и объяснялись, объяснялись… Ничья собака с отечными глазами бродила между рядами, позевывала. У мусорных урн то и дело вспыхивали воробьиные склоки. И опять хрипел громкоговоритель, но девочка в белой панаме как в воду канула или же нарочно не находилась. «Эге, как раз то, что надо, ее цвет…»

 
Вдыхая розы аромат…
Я о любви Вас не молю… –
 

мысленно пропел он и, не сбавляя ходу, миновал эмалированное ведро, откуда выглядывали нежно-кремовые головки бутонов роз. И медовые дюшесы не замедлили целенаправленного движения нашего героя, хотя, пролетая мимо душистого бастиончика, он снова подумал: «Эге, а ведь чудесные дюшесы…» У нарядной винной витринки Валдомиро умерил ход, и в его голове сложилась мысль очень решительного содержания: «Превосходное шампанское – «Помпадур»… Самый что ни на есть дамский напиток, как раз ее стиль. Пару бы штук надо… за бабушку, за дедушку… Впрочем, ясное дело – не прокиснет». Ход Валдомиро умерил, однако и тут не остановился. А чего останавливаться, когда в кармане один перезвон да трамвайный билетик со счастливым номером?..

Валдомиро перевел дыхание, оттеснил, славировал, извинился, оттеснил еще раз и оказался у стеклянного барабана.

– Утро доброе, Филипп Григорич, живы-здоровы? Спешу страшно, дел… – Валдомиро чиркнул себя по горлу оттопыренным большим пальцем. – Два билетика, будьте любезны.

Филипп Григорьевич, длинноносый, жердеобразный, суставчатый, собрал щечки в мелкие складки, сверкнул восторженно резцом.

– Ух, шаман! Ух, торопыга!.. – подмигнул заговорщицки: – Минута – терпит?

– Филипп Григорич, – Валдомиро повторил жест и выразительно закатил глаза.

– Айн момент! – Филипп Григорьевич крутнулся на стуле, порхнул и тут же образовался, но уже под руку с солиднейшим Жаном Габеном, пошептал ему что-то в седины, помял белую руку и, обращаясь к Валдомиро, ласково сказал:

– Угощайтесь, пожалуйста.

Валдомиро взял первый попавшийся пакетик лотереи «Спринт», оторвал пропистоненный кончик, скользнул по бумажонке равнодушным взглядом.

– Десять рублей, Филипп Григорич.

Жан Габен повел породистыми брылами и прогудел в малой октаве:

– Порази-и-и…

– Вот такое явление природы, хе-хе, игра тайных сил. Еще раз не рискнете?

– Воздержусь, пожалуй.

– Что ж, дело хозяйское. Осторожный вы человек, Лаврентий Николаевич. Впрочем, может, вы и правы – береженого бог бережет.

Валдомиро рванул второй пакетик.

– Опять двадцать пять! – с торжеством в голосе объявил Филипп Григорьевич. – Итого… не так уж и плохо, сударь мой!

Валдомиро сунул деньги в задний карман и заторопился.

– Ради бога извините, если что не так, наилучших вам благ, Филипп Григорич, лечу, лечу – дел навалилось!..

– Порази-и-и… дал же бог человеку. Вот, пожалуйте получить, – Габен со вздохом протянул лотерейщику две сиреневые бумажки, пожевал большими губами и твердо сказал: – За такой аттракцион и заплатить не жалко. Порази-и-и…

– Ах, деньги, – Филипп Григорьевич махнул рукой, словно отгоняя муху, спрятал четвертные в кожаное портмоне. – Не в них счастье, мне ли вам объяснять.

Жан Габен, большую часть жизни посвятивший оптовой перекупке сельскохозяйственных продуктов и прочей махинаторской деятельности, попыхтел, покачал львиной головой в знак согласия с мыслью Филиппа Григорьевича и поплыл по торговому залу, словно царь Салтан по своему царству.

Тысячу раз был прав хитроумный Филипп Григорьевич, восхищаясь удивительными способностями Валдомиро. Мотылек Валдомиро, легкомысленное и симпатичное существо, был несомненным гением по части лотерейного счастья. Своим талантом мотылек инстинктивно не злоупотреблял, и лишь только случай удовлетворял его скромные запросы, отлетал от вращающихся стеклянных барабанов прочь, прочь, чтобы порхать по цветущим клумбам со скромной петуньи на ароматную ночную фиалку (не с белоснежного ли лайнера «Александр Пушкин»?), оставляя достославному Филиппу Григорьевичу восторгаться, и завидовать, и строить не лишенные трезвого расчета планы наиболее эффективной эксплуатации чудесных Валдомировых дарований.

Так, например, бывшим учителем математики – да-да, школьным учителем, кумиром октябрят и волооких семиклассниц, – была изобретена система пари по договоренности, жертвой которой как раз и стал осторожный Лаврентий Николаевич.

Сквозь вертящиеся лотерейные барабаны Валдомиро виделся ему каким-то фантастическим существом, совсем не мотыльком, но кентавром, с приятным, вполне человеческим лицом и с телом горячего как огонь орловского рысака, летящего по гравию ипподрома и железными подковами высекающего искры, червонцы и сиреневые четвертные билеты. Он ставил на кентавра вот уже почти год, и на каждый рубль, выигранный Валдомиро, оборотистому и инициативному лотерейщику приходилось два.

Валдомиро вышел из стеклянных дверей и на миг зажмурил глаза. Солнце летело в зенит, и день разгорался. Тени заметно укоротились, асфальт стал зыбок, бензиновая гарь вытеснила свежие утренние ароматы с рыночной площади и прилежащих улочек.

Но ничего этого наш герой заметить не успел: обнимая левой рукой длинные стебли королевских бутонов, обернутые хрустящим целлофаном, а правой удерживая на отлете благоухающий дюшесами и порядочно раздутый портфель, он торопился к набережной, где согласно договоренности у фонтана «Девичий хоровод» его должны были ожидать Георгий Валентинович Листопад и мейстерзингер Витюнчик.

Складный молодой человек спешил по срочнейшим делам. Спешил, поспешал, летел – стремительно! – и на полном скаку вдруг осадил. Валдомиро потоптался на месте и, повинуясь наитию, вернулся несколько назад, к витрине крошечного магазинчика, расположившегося под вывеской «Умелые руки». Ощущая непонятное беспокойство, Валдомиро окинул взглядом выставленную для обозрения кучу инструментального хлама – отвертки, отверточки, драчевый напильник, черный как сажа молоток, какую-то ужасную пружину, щипцы, тоже ужасные (быстрая волна мурашек прокатилась между лопатками Валдомиро при взгляде на эти щипцы), крошечные тисочки, уровень с воздушным пузырем под мутным стеклышком… и сердце нашего героя подпрыгнуло в грудной клетке и запело. Пролетели в голове Валдомиро какие-то слова, обрывки фраз, фразы, и среди них одна, сказанная полным всемерного уважения голосом Георгия Валентиновича Листопада: «Большое дело – иметь художественный вкус!..» Сам собой нафантазировался путаный монолог: о срочных правительственных заказах, резных панно из благородного палисандра. Об авторских гонорарах.

«Какие прекрасные вещицы!..» – восхитился Валдомиро, не в силах оторвать взгляда от сверкающих лезвий, снабженных лакированными ручками с овальным клеймом и красиво разложенных в коробке с надписью: «Набор резцов для художественной работы по дереву».

«Эге, вот это я понимаю!.. Интересно, что теперь скажет Листопад?» – подумал Валдомиро и на остатки выигранной суммы немедленно приобрел чудесный инструментарий. И устремился к фонтану «Девичий хоровод».

Напружинив каменные хребты, вывернув икры и растопырив руки, вокруг пустой чаши фонтана в нелепых позах застыли каменные девы в каменных кокошниках. Их слепые глаза упирались прямо в небо, где в полуденном мареве плавал солнечный шар, неистовый и белый. В тени одного из каменных сарафанов тренькала гитарка Витюнчика, и бывший штурман, примостившись у лапы босоногой великанши, крутил головой и в такт зонгу прихлопывал широченными ладонями.

Раиса Андреевна прохаживалась неподалеку от трапа и бросала взгляды: внимательные – на многоярусную нарядную лестницу набережной, рассеянные и косвенные – на серебряные часики, украшавшие ее запястье. Она припоминала события минувшего вечера и досадливо закусывала краешек губы. Ей было неловко. И причины для этой неловкости имелись. Среди них приступ смешливости, такой несолидный, такой несоответствующий… несоответствующий?.. короче, тот самый, вызванный пагубным фужерчиком; танец с «милым мальчиком», «белое» танго, совершенно недопустимое танго, закончившееся в центре танцевального пятачка, в желтом прожекторном пятне, каким-то двусмысленным полуобъятием; приглашение разудалой компании на борт белоснежного красавца; а также игра в прятки… или в жмурки?.. во всяком случае, какая-то совершенно неприемлемая затея в крохотной, прокуренной насквозь мерзким табачищем каютке; а также сомнительный коктейль, смешанный ее собственной рукой из полувыдохшейся теплой водки и закисающего мутного рислинга. И еще: воркование «милого мальчика», его нежные поцелуи, ответные поцелуи ее, Раисы Андреевны, поцелуи, напрочь лишенные какой-либо сдержанности, торопливые и до неприличия жадные…

Раиса Андреевна прикрыла глаза, средними пальцами помассировала виски под локонами и… снова прикусила губку: она вспомнила Карину, норовистую, чудовищно бестактную, сыплющую заезженными прибаутками, так некрасиво и быстро захмелевшую от мерзопакостной смеси.

И опять прикусила смятенная Раиса пухлую губку, и снова, прикрыв глаза, терла виски; впрочем, пусть будет так, что на этот раз причина ее смятений останется для нас тайной.

Валдомиро возник на верхней ступеньке лестницы, огляделся вокруг и полетел вниз, размахивая бутонами, стремительный и легкий, словно юный Гермес, и Раиса Андреевна сразу же «милого мальчика» узнала и сразу же за него испугалась: след в след за «милым мальчиком», блистая белыми зубами, решительно пер здоровенный детина в каких-то совершенно невозможных латаных штанах. «Ай-яй-яй… – пролетело в голове Раисы Андреевны и совсем уж беспомощное: – Как же так?.. Что же будет?.. Бедненький…» И вдруг молодая женщина различила, что крепкие эти зубы обнажены в добродушной и приветственной улыбке и «милому мальчику» ничем не угрожают. Неловкость, мучавшая ее с самого пробуждения, отступила куда-то на задний план, показалась надуманной и смехотворной. И женское сердце наполнилось неожиданной благодарностью к этим людям, и навстречу им Раиса Андреевна послала грациозный привет: помахала белой своей рукой. И увидела, что вслед за добродушным детиной, семеня короткими ножками и с гитарой через плечо, по лестнице катился третий некто.

«Вот как? – подумала Раиса Андреевна. – Очень мило…»

– Это вам, – сказал Валдомиро, заглядывая в глаза Раисе Андреевне, и протянул полураскрывшиеся от дневного тепла бутоны. Раиса Андреевна приняла букет, признательно «милому мальчику» улыбнулась (милый, милый… совсем, однако ж, молоденький!..) и задорно сказала, обращаясь в большей степени к Листопаду и в меньшей к припотевшему от быстрого движения менестрелю:

– Что ж, давайте знакомиться, меня зовут Рая.

– Георгий, – Листопад склонил ухоженный бобрик и галантно подышал на фаланги Раисиных пальцев.

Раиса от удовольствия покраснела. Листопад распрямился и тоже покраснел, однако спохватился и, слегка запинаясь, представил коротышку:

– Прошу любить и жаловать: Виктор… наш, так сказать, э-э…

Витюнчик в знак привета издал короткий носовой свист и поинтересовался:

– Ну, что там насчет салона? Очень бы все-таки хотелось…

Раиса принужденно рассмеялась.

– Ах, если очень, милости просим дорогих гостей.

Дежурный матрос, дремавший на ящике с пробковыми жилетами, беспрепятственно пропустил на борт Витюнчика с его подозрительной гитаркой, Валдомиро, которому раздутый портфель сильно мешал оказывать знаки внимания своей очаровательной спутнице, однако штурманский бобрик вызвал у него подозрение.

– Эй, дядя, – хрипло обратился он к благонамеренному Листопаду, замыкавшему процессию, – ты не наш. Я своих всех по пальцам знаю. Куда это ты собрался?

– В салон… – в замешательстве ответил тот.

– А… понятное дело… – рассеянно протянул матрос и обратил пустой и смутный взгляд куда-то вниз, где в узком пространстве между бортом чудо-корабля и обшарпанной балкой причала в желтой воде дрейфовала безобразно раскисшая папиросина.

Музыкальный салон, выдержанный в респектабельном эдвардианском стиле – безукоризненные складки вискозного шелка на чистых окнах, дубовые панели тут и там, кабинетный «Рёниш» на низкой эстраде, канапе и креслица, обитые голубым велюром, – был насквозь пропитан ароматом дорогой гостиницы, в котором смешались лучшие запахи на свете: чемоданов из натуральной кожи, тонких духов, бразильского кофе, трубочного табака, почек соте и т. п. И это казалось странным, потому что ни сверкающего кофейного агрегата, ни тем более блюда с дымящимися почками в музыкальном салоне не было. Зато в уголке на козетке с лебедиными подлокотниками уютно возлежал небритый Дима Карагодин, покуривал скрюченную «Приму», кривенько же ухмылялся и потягивал из стаканчика. Он был в носках. Чета карагодинских туфель виновато жалась к плинтусу.

– Дмитрос! – с душевным волнением в голосе воскликнул Листопад. – Дмитрос, дружище! Слава богу! Слава богу! Жив?! Здоров?! Дмитрос, мы же места себе не находили!..

– Голуби вы мои, голуби, – Карагодин легко поднялся со своего ложа, театрально простер длинные руки, пошел навстречу Листопаду и нежно обнял добросердечного авиатора.

– Дмитрос, – не мог успокоиться тот, тряся Карагодина за плечи. – Дмитрос, дружище!.. А ходили слухи, что ты куда-то спрятался и потерялся… исчез?..

– Все врут календари, – неопределенно сказал Карагодин, освобождаясь от участливых объятий. – Вот, прилег на минутку… Впрочем, ужасно рад всех вас видеть, друзья. А это кто же будет?

– А это Витюнчик будет, – пискнул гомункул, и послышался добродушный смех.

Хлопнула пробка, зазвенели неизвестно откуда взявшиеся бокальчики, прозвучал почтительный тост, и еще один – полный добрых пожеланий, и еще – полный восхищения. Раиса Андреевна от всеобщего внимания зарумянилась, расцвела, похорошела невероятно… Приплыла заспанная Карина с черными кругами на пол-лица, поздоровалась со всеми за руку, выпила бокальчик – пятна побледнели и растаяли.

Карина нырнула глазами в сторону мужественного бобрика раз, нырнула другой, увлекла в сторонку Валдомиро, пошепталась с ним, приблизилась к Листопаду вплотную и с вызовом сказала:

– Любят женщины военных, а военные актрис.

Витюнчик без предупреждения рванул звонкие струны и зарычал:

 
Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю…
 

Все обратились в слух. Листопад стоял смущенный, добропорядочный, красный как рак.

Где-то между вторым и третьим куплетом в голове размякшего Валдомиро пролетела быстрым зигзагом простая и даже вполне ординарная мысль: все суета сует и всяческая суета, но вот что верно: хорошо жить на белом свете, дышать свежим речным воздухом, дурачиться в музыкальном салоне, целовать Раисино плечо, попивать «Помпадур россо» и дружить с такими приятными людьми, как Георгий Валентинович, Дима Карагодин… Катрин!..

«Катрин! – внутренне вскричал Валдомиро. – Катрин сидит заброшенная и одинокая, а мы, ее ближайшие друзья, распиваем «помпадуры», как самые отъявленные эгоисты, резвимся, а о ней ни сном ни духом… А ей, может быть, как раз нечего делать. И, может быть, ей одиноко».