Текст книги "Верный друг (сборник)"

Автор книги: Петр Карякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Дозор

Это было в начале 1944 года. Рота лейтенанта Смирнова вела бой на подступах к небольшой белорусской деревеньке. Фашисты в ней сильно укрепились, на чердаках домов наставили пулемётов, а за деревней в оврагах спрятали миномёты. Они вели непрерывный огонь, не давая нашим бойцам подняться в атаку. Темноту ночи прорезали во всех направлениях светящиеся пули. Они летели разноцветными огнями: то красными – трассирующие, то изумрудно-зелёными – зажигательные. На горизонте справа и слева полыхали пожары. Это фашисты, отступая, жгли наши сёла и деревни. А рота лейтенанта Смирнова никак не могла подняться. Но вот подвезли нашу артиллерию – бога войны. После первых же её залпов огонь врага ослабел. Наши бойцы ворвались в деревушку. Фашисты, убегая, всё же успели поджечь некоторые дома.

Из одного дома нёсся страшный крик. Там кто-то горел. Высокий сержант с крупным обветренным лицом, в прожжённой на спине шинели, остановился, услышав этот крик. Он прислонил к забору длинное противотанковое ружьё и, подняв с земли небольшое бревно, стал колотить им в закрытую дверь. Дверь вылетела, и он скрылся в дыму. Весь дом был охвачен пламенем. Казалось, вот-вот рухнет крыша.

Около горящего дома остановилось ещё несколько солдат. Лейтенант, увидев их, спросил:

– В чём дело?

– Крик донёсся, товарищ лейтенант, – пояснил молоденький солдат с белёсыми усиками, – гитлеровцы кого-то закрыли: живьём жгут. Сержант Яшин проник в дом на выручку.

– Правильно, – кивнул лейтенант и, приказав белоусому солдату остаться и помочь сержанту, скрылся с остальными в темноте, где трещали удаляющиеся выстрелы.

А Яшин в это время был в самом пекле пожара. Вскочив в сени, он никого не увидел. Распахнул дверь, ведущую в дом. Но оттуда понесло таким жаром, что сержант невольно попятился. В густом дыму ничего нельзя было разобрать. Закрыв лицо рукавом, он пошёл ощупью. Дым ел глаза, набивался в нос, в рот, Яшин кашлял, но всё шёл вперёд, вытянув перед собой свободную руку и время от времени спрашивая:

– Кто тут живой? Эй, кто тут есть?

Но никто не отзывался. У сержанта от жары начала лопаться кожа на губах, лице.

– Эй! Кто тут? – закричал он громче, глотая едкую гарь. Никакого ответа. «Сгорели, видимо, – решил сержант. – Нужно выбираться, а то крыша обвалится, задавит…» – и повернул к выходу. Но тут где-то сбоку он услышал жалобные стоны.

Белоусый солдат, которого оставил командир роты в помощь сержанту, видя, что тот долго не выходит из дому, забеспокоился и тоже кинулся в дом. Но навстречу ему, окутанный клубами дыма, выскочил Яшин. В руках он держал небольшую собачонку. Волосы и брови у него обгорели. На лице краснели пятна ожогов. Глаза, изъеденные дымом, слезились. Белоусый кинулся к нему и стал тушить тлеющую шинель. В это время стропила крыши подгорели, и она рухнула, подняв в тёмное небо тучи искр и багрового дыма.

– Как раз успели! – крикнул Яшин, глядя на догорающий дом и поглаживая спасённую собачонку.

Прижав её к груди, он взвалил на плечо своё длинное ружьё и направился крупным шагом догонять подразделение. Рота в это время окопалась около хутора, где засели фашисты. Солдаты, увидев Яшина, окружили его, разглядывая собаку.

Это была обыкновенная чёрненькая дворняжка с белыми пятнами на груди и на правом боку. Во многих местах шерсть подпалилась. А пушистый хвост обгорел. Из глаз непрерывно текли слёзы. Скуля и повизгивая, она тыкалась холодным носом в широкую ладонь сержанта.

– Ну, ну! – ласково говорил он. – Поджарили было тебя фашисты. Ладно, мы с ними рассчитаемся. Всё припомним.

– А что мы с собакой будем делать? – спросил кто-то.

– Лечить надо, – ответил Яшин. – Не бросать же теперь животное. Тем более от наших врагов пострадало.

Все согласились:

– Правильно, бросать собаку нельзя.

И стали придумывать ей кличку. В несколько минут придумали их не менее десятка. Но Яшину всё не нравилось.

– Да-а, – пробасил низкорослый пулемётчик Огурцов, собачке имя надо особенное, так как она много пережила. Хозяев, наверно, угнали в плен, а её вот чуть не сожгли. Тут надо особенное имя, – подумав, опять добавил он.

Белоусый солдат глядел куда-то вдаль, что-то шептал губами. Он вспоминал свою далёкую деревню, вечерний лай собак и где-то далеко-далеко еле слышную, радующую сердце, гармонь. Он – семнадцатилетний парень – шагает ночью по деревенской улице навстречу весёлой песне. А рядом с ним бежит вот такая же чёрная собачонка. И от него и от собачонки на снегу длинные голубые тени.

– Придумал! – крикнул он, улыбаясь и потерев кулаком глаза. – Дозор! Назовём пёсика Дозором. У меня дома такая собачка, ох и умница!

Обожжённое лицо Яшина осветила улыбка.

– А и верно, – кивнул он, – пусть будет Дозор!

– Он у нас дозорную службу будет нести, – не унимался солдат, теребя белёсый ус, обрадованный тем, что с ним согласились.

И все бойцы тоже заулыбались:

– Правильно. Имя самое подходящее, – и разошлись по своим окопам.

С тех пор прошло немало времени. Снег на полях стаял. Наступили тёплые дни. Рота провела не один десяток боёв, продвигаясь на запад. Дозор обжился у солдат. Когда они находились на марше, растянувшись по дорого колонной, Дозор бежал впереди. Он поправился. На опалённых мостах отросла новая шерсть. Пушистый хвост завернулся калачиком и лежал на спине. Солдаты, глядя на шуструю собачонку, улыбались. Они любили её. И собака были со всеми ласкова. Но особенно крепкая дружба была у неё с сержантом Яшиным. Он напоминал Дозору его прежнего хозяина, так же от него пахло хлебом и махоркой, и руки у него были такие же мозолистые, грубые и ласковые – руки крестьянина. Когда большая рука Яшина гладила Дозора, собака закрывала глаза и начинала тихо скулить, вспоминая, наверное, прежнего хозяина и те дни, когда было так хорошо и спокойно – нигде не стреляло, не гремело, не горело…

Как-то на рассвете подразделение поспешно заняло оборону на опушке леса. Гитлеровцы по ней вели беглый огонь из миномётов. Яшин лежал в неглубоком окопчике со своим ПТР. Рядом сидел Дозор. Он не боялся обстрела» и только когда мина завывала совсем близко, повизгивал и смотрел на своего друга, как бы предупреждая об опасности. Вскоре пошли в атаку чёрные фашистские танки. По ним открыли артиллерийский огонь. Три танка вспыхнули после первых же выстрелов. Но несколько машин прорвались к самым окопам. Из окопов полетели гранаты, гулко забили противотанковые ружья. На Яшина шёл огромный танк. Он был совсем близко. Уже отчётливо виднелись белые кресты. Сержант, тщательно прицеливаясь, стрелял. Но танк не останавливался.

– Эх, – крякнул Яшин, размазывая на лбу выступивший пот. – Лобовая броня, крепкая, не берёт пуля. И гранаты нет под рукой. Раздавит, окаянный, – говорил он, соображая, что предпринять.

Дозор всё время жался к нему и не спускал глаз с приближающейся чёрной громадины. За своё пребывание с солдатами он видел много разных машин – пушки, тракторы, автомобили, тягачи. Видел и реактивные установки, которые страшно гремели, изрыгая языки пламени и дыма. Но когда они гремели, солдаты были веселы» улыбались. Весел был тогда и Яшин. Видел Дозор и танки, но те были не чёрные: зимой они были белые, а весной стали серыми, и на их башнях были красные звёзды… И никогда те танки не двигались ни на Яшина, ни на других солдат. А этот черный шел прямо на Яшина… Дозор понял, что это – враг. Он зарычал и, вздыбив шерсть, с громким лаем выскочил навстречу стальному чудовищу. Собака видела, что её хозяину грозит опасность, и решила защитить его. Сержант не успел и моргнуть глазом, а Дозор был уже возле танка. Танкисты, видимо, заметили метнувшуюся им навстречу тень. Возможно, они решили, что это человек с гранатами.

А они знали, каков русский человек в бою! А может быть, и видели собаку. Но бывают ведь собаки-подрывники, которые со специальной миной бросаются под танки и рвут их.

Неизвестно, что подумали вражеские танкисты, но только они резко повернули в сторону. Этим воспользовался сержант и быстро всадил несколько пуль в бок танка – туда, где броня значительно тоньше. Подбитая машина повернула обратно и, дымя, стала удирать. Дозор долго преследовал его торжествующим победным лаем. Метров через сто танк остановился. Кругом горели такие же чёрные машины со свастикой. Остальные, беспорядочно отстреливаясь, торопились скрыться.

Когда Дозор с довольным видом вернулся к Яшину, тот лежал на спине, запрокинув голову. На груди его расползалось красное пятно. Пёс жалобно заскулил, обежал вокруг и стал теребить друга за гимнастёрку. Потом принялся лизать лицо и руки.

От прикосновения тёплого мягкого языка Яшин очнулся. Увидев над собой острую мордочку, он с трудом поднял руку и погладил собаку.

– Подбили танк-то. Молодец ты, выручил, – тихо проговорил он, морщась от боли.

После боя раненых отправили в тыл. Яшин простился с Дозором, строго-настрого наказав белоусому солдату беречь его.

– Это не простая собака, – говорил он, – это геройское животное. Да, геройское! Если бы не она, мне бы – конец. Жаль расставаться, да в госпиталь не пустят с собакой.

Погладив на прощанье Дозора, Яшин пошёл, поддерживаемый санитарами.

Дозор, привязанный на ремешок, тихо скулил, глядя вслед своему другу. А сержант долго оглядывался, пока не скрылся за поворотом убегающей в лес тропинки. Не знали ни Яшин, ни Дозор, что больше им не увидеться.

Вскоре из госпиталя пришло письмо. Сержант писал о своём здоровье, обещал скоро вернуться и просил беречь собаку.

Белоусый солдат ответил, что они здорово бьют фашистов, что о Дозоре он заботится сам, а внизу приписал: «Приезжай быстрее, а то скоро перейдём границу и без тебя дойдём до Берлина. Пока всего хорошего. Желаем полного выздоровления. С гвардейским приветом, твои друзья Иван Вершинин, Семён Огурцов и Дозор».

Наступила осень. Потянулись серые дождливые дни. А потом пошел снег. Наши войска, двигаясь на запад, целыми сутками не выходили из боёв. Бойцы, обвешанные гранатами, коробками с пулемётными лентами, с трудом вытаскивали из размокшей земли натруженные ноги. Лица солдат посерели, обросли. Побриться было некогда. Только Дозор был неутомим. Он по-прежнему бежал впереди, обнюхивая землю. Но иногда и он переставал резвиться. Может быть, вспоминал своего далёкого раненого друга. Тогда Дозор жался к молодому солдату Ивану Вершинину, который теперь нёс на плече ружьё сержанта. Как-то вечером роте приказали занять высоту. Солдаты отрыли глубокие траншеи и, поужинав, повалились усталые, скованные крепким сном. До этого не спали почти трое суток.

Только на флангах взводов дежурили сторожевые посты.

Шёл мокрый снег. Он ложился толстым слоем на шинели, таял, попадая за воротник, и бежал по спине ледяными струйками. Из-за падающего снега нельзя было различить высокого дерева, стоящего в десяти метрах от окопов. Кругом тихо.

Посты сменились несколько раз. И несколько раз лейтенант сам проверял часовых.

– Ночка мне не нравится, – говорил он, – будьте начеку. Могут подойти незаметно.

Пришла очередь и молодому солдату Вершинину заступать на пост. Он проверил автомат, прицепил к ремню две гранаты и пошёл на дежурство. Дозор был с ним. Прошло около часа. Небо стало проясняться, но снег валил по-прежнему.

«Скоро смена, – подумал Вершинин, поёживаясь от холода. – Эх, покурить бы, дымком согреться», – мелькнула у него мысль, и он привалился спиной к мокрой стенке окопа. Но на посту курить не положено, и солдат отогнал эту мысль. Чтобы не задремать, стал прохаживаться по окопу. Дозор ходил за ним по пятам.

Вдруг он навострил уши. Зарычал.

– Ты что? – спросил Вершинин, прислушиваясь. Ни малейшего звука. Только тихо падает снег. Он хотел уже поругать собаку, но та вдруг вскочила на бруствер и, заливаясь пронзительным лаем, исчезла в летящем снегу. И сразу белую пелену разрезали языки огня. Лай прекратился.

– Тревога! – громко закричал Вершинин и, отстегнув с пояса гранаты, швырнул их одну за другой. Потом дал длинную очередь из автомата. Хотя вся рота крепко спала, но чуткое ухо солдат услышало тревогу. Все мигом вскочили и открыли огонь по врагам.

Бой длился недолго, но Огурцов успел расстрелять две пулемётные ленты. Фашисты под прикрытием снега и темноты хотели подкрасться незамеченными, но, получив дружный отпор, откатились, бросив на склоне своих раненых. Скоро рассвело. Вершинин заволновался, не видя около себя собаки.

– Ребята! Дозора нет! Пошли на поиски.

Несколько человек вылезли за ним из окопов. Но искать долго не пришлось. Дозор лежал, простреленный пулями. Он ещё был жив. Когда фашисты срезали его из автоматов, то он отполз в ямку. Здесь его и нашли. Вершинин поднял его на руки и отнёс в окоп.

Их окружили солдаты. Пришёл лейтенант.

– Подстрелили собаку! – тихо проговорил он. – Помогла она в тёмную ночь. – Лейтенант склонился и погладил Дозора по голове.

А Дозор лежал на коленях у Вершинина. Он не скулил, а только смотрел на людей понимающими, грустными глазами, как бы прощаясь с ними.

– Дозорушка, милый, – говорил Вершинин, склоняясь к собаке. – Что я теперь скажу Яшину?

Дозор пошевелил хвостом и тяжело вздохнул в последний раз.

Рассказ пограничника

Ночью границу перешёл враг. Мой товарищ, ефрейтор Вторушин, на рассвете обходя свой участок, заметил на поседевшей от росы траве тёмную полосу. Полоса уходила в глубь нашей территории и пропадала в низкорослом кустарнике. Вторушин сигнализировал на заставу.

Я на заставе был проводником служебной собаки Сильвы.

Капитан Тесленко приказал мне:

– Младший сержант Баширев, задержать нарушителя и доставить на заставу.

Я ответил, как положено по уставу, проверил оружие и, прихватив Сильву на поводок, вышел к месту нарушения.

Сильва обнюхала всё ещё тёмную полосу в траве и взяла след. Она очень умная собака. Понимает меня с полуслова. И даже когда я ничего не говорю, а только подаю знак рукой, знает, что ей делать. С Сильвой на заставу мы прибыли почти одновременно: я – из колхоза, а она – из Ленинграда. Её вырастили пионеры одной школы, а затем передали в клуб служебного собаководства, откуда она и попала на границу.

Так с ней миновали мы кустарник, который растянулся почти на полкилометра. Вышли к небольшому болоту. Здесь след терялся. Нарушитель путал, стараясь скрыть свои следы от собак, поэтому и побрёл по воде. Но мне знакома повадка врага: сообразив, что он выйдет где-нибудь в стороне, я взял вправо. И вот мы уже на противоположном берегу. Тщательно осмотрел кочки, траву, но ничего подозрительного не заметил. Сильва тоже не нашла следа. Пришлось свернуть по краю болота влево. В поисках потеряли около часа. Солнце, выглянув из-за леса, пригревало. Роса испарилась, и обсохшая трава везде была одинакова.

Теперь след не заметишь, вся надежда на собаку. Однако она тоже ничего не находила.

– Сильва, ищи, ищи, – показал я на землю.

Сильва поняла меня и, махнув хвостом, стала обнюхивать траву. Не знаю, сколько прошло времени, но только мне казалось, что оно бежит очень уж быстро, а мы топчемся на одном месте безо всякого результата. Нарушитель-то ведь не ждёт. Так обогнули почти всё болото. До того места, где мы впервые вошли в воду, осталось метров триста. И вот, когда уже казалось, что наши поиски ни к чему не приведут, я заметил недалеко от берега на кочке маленький кустик. Кустик самый обыкновенный, только одна веточка у него надломлена и примята к траве, а неподалёку след, уже наполненный водой. Через несколько метров след вывел на берег.

Нарушитель, пройдя немного по воде, вернулся обратно. Он решил, что пограничники кинутся на противоположный берег и потеряют след, и в этом, к сожалению, не ошибся, сумев выиграть время. Видно, опытный диверсант. Но уйти ему всё-таки не удалось.

Сильва снова взяла след. Моё волнение, должно быть, передалось и ей. Она шла быстро – торопить не приходилось. Повернув туда, откуда мы пришли, след уходил немного в сторону от болота. И вот мы снова обогнули болото, только значительно дальше от берега. Прошли километра три. Почти бегом пересекли открытое поле и углубились в лес. Я еле успевал за собакой, держась за натянутый поводок.

В лесу, ещё попетляв немало, нарушитель пошёл напрямик.

Сильва рвалась всё сильнее. Я понял, что враг близко, и стал постепенно подбирать поводок, уменьшая бег собаки. Наган держу наготове. Вдруг – выстрел, чувствую, как с головы слетела фуражка.

«Вот он», – мелькнула мысль.

Быстро падаю за дерево. Но тут меня будто палкой ударили по плечу. Правая рука повисла, как плеть. Всё-таки я успел отстегнуть поводок и перехватить наган в левую руку. Сильва кинулась вперёд. Я даже не успел скомандовать. Но собака сама знала, что делать. Щёлкнули ещё два выстрела. Это нарушитель пытался попасть в собаку.

«Не убил ли?» – думаю.

Осторожно выглядываю из-за дерева, выставив вперёд руку с наганом. Вижу, ноги торчат из-за куста, согнутые в коленях.

Я мигом туда. Подбегаю, а Сильва рвёт его.

Кричу:

Фу! – что значит – назад, – оставь его живого!

А он горло руками загораживает и только ногами брыкает. Сильва, хотя и разъярилась, но меня, конечно, послушалась. Отпустила. Подобрал я с земли пистолет, прижал врага к земле коленом, обыскал. Оружия больше нет.

– Вставай! – приказываю.

А он побелел весь, как снег, и бормочет:

– Уберите вашего зверя.

Я говорю:

– Сам ты зверь. Границу переходить не боишься, а теперь дрожишь, как овечий хвост. Вставай!

С врагами много говорить не положено. И я больше ни слова, только наган навёл в переносицу. Он на наган не смотрит, лишь на Сильву косится и трясётся да губами дёргает. Повели мы его. Он впереди – «руки сушит», то есть кверху поднял, Сильва за ним следом, а я сзади. Иду, а кровь у меня из плеча всё сильнее течёт.

Вышли из леса. Тут солнце припекать стало. Жарко. В глазах у меня какие-то круги появляются, то тёмные, то оранжевые. Плечо заныло. Вначале я боли не чувствовал. Приложу холодный наган барабаном ко лбу – так легче. Кругов в глазах меньше, но кровь сильнее течёт. Весь рукав намок, и на груди тёмное пятно расходится. А впереди – то один человек, то двое идут – двоит в глазах. Крови много вышло. И жарко очень. Голова гудит. Что делать? Не дойду… Если упаду, Сильва со мной может остаться, нарушитель уйдёт. Выстрелить ему в спину, пока не поздно. Но нельзя. Приказано живым доставить на заставу. А мне всё хуже и хуже. Тогда я снял с головы фуражку, дал её собаке, скомандовал:

– Домой, Сильва.

Она поняла, но посмотрела на меня, а потом на задержанного, мол, как с ним быть? Я ей кивнул головой, дескать, всё будет в порядке, и ещё раз сказал: «Домой!».

Она махнула хвостом и понеслась к заставе.

Думаю: «Увидят её там одну, да ещё с моей фуражкой, поймут, что случилась какая-то беда».

Когда Сильва скрылась, нарушитель осмелел, опустил руки и оглянулся через плечо. Но я так посмотрел, что он сразу же понял меня без слов и опять задрал руки. А меня тошнить начало и ноги совсем ослабли. Наган стал тяжёлым, словно целый пулемёт в руке. Так и тянет вниз руку. Вижу я, что точка, силы кончаются.

Командую:

– Ложись!..

Тот помялся немного, но лёг. Я сел неподалёку. Жаль, что не придётся доставить врага на заставу, но делать было нечего. Через минуту он бы ушёл. Я стал ловить на расплывающуюся мушку его бритый затылок. В это время послышался лай Сильвы.

Я опустил наган. Скоро Сильва подлетела и лизнула меня в закрывающиеся глаза.

Капитан, обеспокоенный долгим нашим отсутствием, послал помощь – троих пограничников. Сильва встретила их около болота и привела прямо ко мне.

Двое солдат подхватили меня под руки, а один повёл нарушителя. Он оказался крупным шпионом той страны, которая больше всех точит на нас зубы.

Налёт

Если вам, ребята, придётся побывать в селе Вагай, там, где колхоз имени Павлика Морозова, и вы спросите, где живёт Вася Макаров, у которого собака по кличке Налёт, вам укажут точный адрес. Укажет и самая древняя старуха, бабка Маланья (а ей, говорят, на прошлой неделе уже сто двадцать лет исполнилось); укажет и любой сельский карапуз.

Вы, может быть, удивитесь, и спросите, что это за известность у Васи и его собаки? Или, возможно, в этом селе только у одного Васи есть собака?

Нет, в Вагае, как и в любом другом селе, в каждом дворе, конечно, есть собаки, разные там шавки, шарики, тузики, бобики и другие дворняжки. Есть и много охотничьих. Однако они не мешают Налёту быть единственным в своём роде. Он – чистокровная русская борзая.

Вагай – сибирское село, и борзых здесь никогда не держали. Налёта привёз Васин отец, когда ездил на курорт в Крым. Возвращаясь обратно, он купил совсем ещё маленького, длинноногого щенка где-то в Пензенской области. Через год из этого неуклюжего щенка вырос красавец-пёс, с вытянутой длинной мордой, широкой грудью, глядя на которую, можно представить, какие в ней объёмистые лёгкие. Не лёгкие, а кузнечные мехи. Живот поджарый, подтянутый, ноги длинные, стройные. Люди, которые никогда не видели борзых, нередко спрашивали Васиного отца:

– Фёдор Осипович, вы что же плохо кормите свою собаку? Живот-то у ней подвело.

Фёдор Осипович щурился, отчего от уголков глаз на виски разбегались веером тоненькие морщинки и всё лицо становилось весёлым, с затаённой где-то в глубине глаз хитрецой, и отвечал:

– Совсем не кормлю. Она же охотничья. Вот и пусть охотится, если есть хочет.

– Да ну! Не может быть, – не верили ему. – Вы так любите животных, привезли щенка чуть ли не за тридевять земель, да чтобы не кормить! Не поверим.

Фёдор Осипович сгонял с лица лукавую улыбку и серьёзно отвечал:

– Такое у собаки сложение. Её хоть закорми, она толще не будет. А я кормлю её нормально.

С осени Фёдор Осипович натравлял Налёта на охоте, приучал его брать зайцев, лисиц. Налёт скоро постиг то, что от него требовалось, и зимой с ним стали ходить на охоту. Но и на охоту ходили не как с другими собаками. С ним охотились без ружья. Знакомые, видя, что Фёдор Осипович пошёл с Налётом за село, спрашивали:

– Далеко направились?

– На охоту, – отвечал Васин отец.

– На охоту? – удивлялись его ответу. – Это как же вы охотиться будете, где же ружьё?

И опять Фёдор Осипович хитро улыбался и, показывая на собаку, говорил:

– А вот оно. Русская борзая.

Люди удивлённо смотрели ему вслед, недоуменно пожимали плечами.

– Интересно, как ты из такого ружья стрелять будешь? – насмешливо говорили некоторые.

Но стрелять Васиному отцу незачем. Подняв в чистом поле зайца, который за ночь обгрыз десятка два стволов прибрежного тальника и осинника и теперь отлёживался, хоронясь где-нибудь в меже, Васин отец спускал с поводка Налёта. Заяц, заметив погоню, удирал изо всех заячьих сил. А кто не знает, что зайцы бегают очень быстро. Но ещё быстрее бегает Налёт. Ведь недаром у него такая широкая грудь, такие стройные длинные ноги и весь он такой поджарый. Заметив своими зоркими глазами удирающего зайца, он срывался с места и… начиналась погоня. Налёт не бежал, нет, он, как стальная пружина, сжимался и разжимался, то вытягиваясь в одну прямую линию, то собираясь и выгибая дугой белую в рыжих пятнах спину. А Васин отец бежит по следам, оставленным зайцем и Налётом, которые уже во-он где – на краю поля.

И вот минут через двадцать заяц лежит у ног Фёдора Осиповича, а Налёт как ни в чем не бывало сидит рядом и даже не смотрит на добычу, лишь облизывает морду длинным розовым языком.

Когда Фёдор Осипович проходит по селу с зайцем за спиной, люди, увидев его, смотрят вслед уже без недоверчивых улыбок и не пожимают плечами, а только молча переглядываются, да иногда кто-нибудь скажет: «Вот тебе и без ружья! Что значит русская борзая! Всем собакам сто очков вперёд даст».

Несколько раз Налёт брал лисиц. Лисица не заяц, она хищник и имеет большие острые клыки, но куда ей тягаться с Налётом! У него мёртвая хватка. Он знает, как брать лисиц и как брать другого зверя. Лису, например, он хватает сзади ушей. Клыки у него такие, что Васе, когда он захотел посмотреть их и поднял у собаки губы, сделалось страшно. Мальчик знал, конечно, что Налёт не укусит его, а всё-таки он поскорее отошёл от собаки и даже зажмурился. Ведь недаром крупная русская борзая в одиночку берёт волка. Налёту, правда, не приходилось ещё встречаться с волком, но, надо думать, и он не подкачает. Вот какой Налёт! Но не только этим он заслужил уважение и известность. А чем же? Сейчас вы узнаете.

Летом на реке стали строить плотину. Река около села была неширокая, к осени её перегородили, а к середине зимы закончили монтаж колхозной электростанции.

Фёдор Осипович работал на монтаже, и дела у него много было. На гидростанцию привезли из города новенькое упакованное в ящики оборудование.

Вася часто спрашивал отца: скоро ли он пойдёт на охоту.

– Скоро, скоро, – отвечал тот, – вот монтаж закончим и пойдём.

Но когда к середине зимы закончился монтаж, работы не убавилось. Стали проводить в дома свет, а потом потянули линию в соседний колхоз, и Фёдор Осипович целыми днями не бывал дома.

Налёт жил без дела, каждый день провожал тоскливым взглядом хозяина, когда он уходил из дома и не брал его.

Вася после уроков частенько бегал на реку. Многие ребята там катались на собаках. Васе тоже хотелось покататься на Налёте, но отец говорил, что охотничью собаку это портит. Он посоветовал сходить на охоту. Вася очень обрадовался. Проходили они с Налётом долго – до самого вечера. Но или Вася не знал мест, где водятся зайцы, или просто не удалась его первая вылазка, только вернулись они домой с пустыми руками. И решив, что носиться за собакой на коньках куда интереснее и приятнее, чем бродить с ней по полям, засыпанным глубоким снегом, Вася ослушался отца.

В первый же день зимних каникул он взял с собой на реку Налёта, привязал за ремешок и до самого вечера с увлечением носился за ним на коньках. Вася даже не заметил, как постепенно разошлись по домам товарищи. Быстро сгущались зимние сумерки. «Ещё прокачусь вон до той чёрной точки на льду и тогда домой», – решил он.

Он крикнул Налёту: – Ату! Ату! Вперёд! – и помчался к намеченному месту. Налёт полетел, казалось, совсем не касаясь лапами льда. Длинный хвост развевался по ветру. Вася низко пригнулся: по сторонам мелькали берега. От скорости рябило в глазах. У-у-у! – выл в ушах ветер. Радостно замирало сердце. Не в силах сдержать своего восторга, мальчик торжествующе кричал:

– Вперёд, вперёд! Ура!

Вдруг Вася потерял опору под ногами. Ничего ещё не успев понять, он почувствовал, как обожгло всё тело. Захлёбываясь, он понял, что это вода. Вынырнув, уцепился за кромку льда. Тёмное пятно, которое он видел издалека, оказалось прорубью. Собака проскочила мимо неё. Вася же, не успев свернуть, сорвался в воду. Бултыхая ногами, он чувствовал, как вода с силой сгибает их и подтягивает под лёд, стараясь унести его. Руки скользили, обдираясь в кровь об острые края проруби. Нестерпимый холод сковал всё тело. «Утону», – мелькнула у Васи мысль. И тут он увидел Налёта.

Собака не могла отбежать от проруби, ремешок, надетый на руку мальчика, не пускал её. Да она и не думала оставлять в беде своего маленького друга. Видя, как мальчик отчаянно барахтается в воде, Налёт скулил и метался по краю проруби. Собрав остатки сил, Вася крикнул:

– Налёт, вперёд, вперёд… – и голова его скрылась.

Поняв, что нужно делать, собака рванулась и, царапая когтями гладкий лёд, натянула ремешок. Голова мальчика, теперь уже без шапки, вынырнула на поверхность. И опять Вася, отплёвывая воду, стал карабкаться, повторяя еле слышно:

– Вперёд, вперёд, Налётка!

Собака напрягала все силы, но лапы её скользили, не находя опоры, – сделав несколько шагов вперёд, она катилась обратно. Скоро совсем стемнело. Вася продолжал бороться со смертью. Подняв голову, он увидел, что в небе заблестели первые далёкие звёзды, а в стороне над рекой вспыхнули огни гидростанции.

– Папа! – отчаянно крикнул мальчик, глядя на знакомые огоньки. Но его слабый голос чуть слышно прозвучал в морозном воздухе.

Налёт, изогнув шею, оглядываясь, смотрел на мальчика. Потом, видимо, сообразив что-то, быстро метнулся к проруби, схватил Васю за воротник и лёг у самой кромки льда. Так, не выпуская воротника из зубов, Налёт стал медленно пятиться назад. Теперь Вася уже не мог своей тяжестью стянуть за собой огромную собаку, распластавшуюся на льду, и Налёт, отползая от проруби, уже не скользил обратно, как это было вначале.

Вася, помогая собаке, опять ухватился за кромку льда, потом опёрся о него локтями и начал подтягиваться. Наконец ему удалось забросить ногу на гладкий, как стекло, лёд. Тяжело переводя дыхание, он несколько секунд полежал неподвижно, собираясь с силами, не выпуская из руки судорожно зажатого поводка. Затем вытянул другую ногу и сел около проруби. Налёт отряхнулся, стал прыгать и лизать Васе лицо, теребя его за рукав.

Но Вася совсем обессилел. Он просидел, не шевелясь, несколько минут, а Налёт стоял рядом и весело помахивал хвостом. Но видя, что его молодой хозяин не двигается, Налёт сел рядом, подняв кверху голову, и протяжно завыл.

Отец Васи только что пришёл с работы. Хлопнув дверью, в дом вбежал Васин товарищ Коля.

– Тётя Нюра! – крикнул он Васиной матери. – Васьки под лёд провалился!

– Ой! – мать испуганно всплеснула руками.

– Вы не бойтесь. Он живой. Вытащили, – торопливо говорил Коля. – Его дядя Максим спас.

Отец без шапки побежал на улицу.

В дверях показался колхозник Максим Петрович с Васей на руках. Услышав, что сказал Коля, он возразил:

– Собака спасла. Если бы не она, так и я не увидел бы Ваську. Она голос с реки подала.

Мать, не зная, что ей делать, металась по комнате и всё приговаривала: Ой… ой… да как же это?

Отец быстро раздел мальчика, принялся растирать его спиртом.

– Ремешок бы… не оборвался… – еле слышно прошептал Вася.

– Ничего, – сказал отец, – теперь не оборвётся.

А через полчаса отец и Максим Петрович в горячей бане нещадно хлестали Васю вениками.

– Вот так тебе, вот тебе, – приговаривал отец. – Не катайся, где не следует, тем более один. Да слушайся отца.

Барахтаясь в проруби, Вася простудился. На другой день он лежал в постели, укрытый ватными одеялами, с компрессом на горле. А Налёт, растянувшись на полу, внимательно смотрел на него умными глазами.

Вот с тех пор в селе Вагай все знают Налёта.