Текст книги "Кардинал Ришелье"

Автор книги: Петр Черкасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

По завершении трактата епископ Люсонский занялся хлопотами по его публикации. Первое издание вышло в Пуатье в самом конце 1617 года, а в 1618 году, получив соответствующее разрешение, Ришелье публикует сочинение в Париже.

Успех превзошел все ожидания. Коллеги-прелаты поздравляют счастливого автора. Однако очень скоро Ришелье убеждается, что такое признание далеко не всем пришлось по душе. «Чем больше славы принесет мне это сочинение, тем больше будет у меня врагов», – с грустью констатировал он. Действительно, шум, произведенный сочинением опального епископа, лишь усилил недоверие к нему со стороны де Люиня и его партии. Зачем епископ взялся за перо? Почему не сидит тихо, как ему было предписано? Какую пользу хочет извлечь? Эти и другие вопросы задавал себе правитель и находил лишь один ответ, недалекий от истины. Ришелье явно желал привлечь к себе внимание и постараться выбраться из провинциальной глуши. Люиню показалось подозрительным даже то, что епископ проживает не в Люсоне, а в Куссее, расположенном недалеко от Блуа – местонахождении королевы-матери.

Последовал категорический приказ: епископ должен немедленно вернуться в Люсон и приступить к своим непосредственным обязанностям. Всесильный фаворит заподозрил и родственников епископа. Маркиз Анри де Ришелье, старший брат, и шурин дю Пон Курле получили повеление покинуть двор и выехать из Парижа в свои фамильные владения.

В это время была раскрыта тайная переписка, впрочем, вполне безобидная, между королевой-матерью и несчастным Барбеном, ожидавшим в Бастилии судебного процесса. Хотя Ришелье не имел к ней никакого отношения, его тем не менее обвинили в подготовке заговора. Епископ едва успел перебраться в Люсон, как 16 апреля 1618 г. его настиг новый удар: приказано отправиться в ссылку в Авиньон. Такие же приказы получили маркиз де Ришелье и дю Пон Курле. «Я не был удивлен, получив эту депешу, – вспоминал Ришелье, – так как низость правителей в любой момент могла преподнести мне любую несправедливость, варварство и неразумное отношение».

В тот же день Ришелье написал письмо Людовику XIII, в котором уведомлял его: «Сир, я уезжаю послезавтра в точном соответствии с приказанием, согласно которому Вашему Величеству угодно было отправить меня в Авиньон». Он пытается отвести возводимые на него обвинения, хотя и понимает тщетность усилий: те, кто устроил ему новую ссылку, менее всего будут склонны принимать любые его объяснения. Отъезд из Люсона был столь поспешным, что епископ не отслужил даже пасхальной мессы. Запоздалая весна растянула его путешествие на целых три недели.

* * *

К приезду епископа в Авиньон его секретарь Ле Масль снял для своего господина у каноника местного собора Сен-Пьер-д'Авиньон Жака де Бомона небольшой дом за 700 ливров. В этом доме, расположенном в тихом квартале папского города, и разместились довольно уютно епископ Люсонский, его секретарь, брат, шурин, а также несколько слуг. «Большим утешением было то, – вспоминал Ришелье. – что нас не разлучили, хотя наши враги не сделали этого лишь потому, что хотели наблюдать за нами одновременно».

В те годы Авиньон, расположенный на берегу Роны, все еще находился под папским управлением, под которое попал в начале XIV столетия. От имени папы городом управлял помощник легата. Здесь во всем преобладало итальянское влияние – в языке, архитектуре, торговле, хотя город был многонациональным.

Чуждая среда угнетала ссыльного епископа. Все чаще он впадал в меланхолию, стал мнительным. Одолеваемый мрачными мыслями, Ришелье отводил душу в написании нового сочинения, названного «Апология здравому смыслу». Оно больше напоминало защитительную речь обвиняемого, что вполне соответствовало тогдашним настроениям Ришелье. Каждый день он ожидал вызова на процесс Барбена. Ему было известно, что почти все его письма к Кончини найдены и находятся в распоряжении его врагов.

Недвусмысленно намекая в «Апологии…» на свое подчиненное Кончини положение, Ришелье задавал риторический вопрос: «Кто и когда сказал, что вежливость – это преступление? Если же это преступление, то кто же его не совершал? Какой дворянин, какой офицер и какой принц не совершал подобной ошибки?» Ришелье пытается оправдать и свою роль при королеве-регентше: «Я повиновался королеве, это правда… Все – частные лица или официальные – руководствовались лишь ее указаниями. Никто и никогда не подвергал сомнению то, что говорила наша государыня, и я клянусь перед Богом, что никогда не сказала она ни слова, которое могло бы вызвать неудовольствие короля». Далее Ришелье, к месту и не к месту, говорит о своей верности королю. Решительно отвергает возводимые на него обвинения в том, что на своем посту он служил интересам Мадрида. Его содействие франко-испанскому союзу было продиктовано исключительно заботой о «благе государства». Заканчивается сочинение клятвенным заверением автора в совершенной лояльности: «Сын своего отца, всегда служившего королю, я и сам, в меру своих возможностей, делал то же самое…»

Завершив очередной труд, Ришелье, по здравом размышлении, упрятал его в потайной шкаф и никогда никому не показывал. Наверное, он понял, что самовосхваление – не лучшее средство защиты от обвинений. Любые, даже самые убедительные ссылки на прежние заслуги – бессмысленны, лишь способны усилить раздражение сильных мира сего.

Чтобы занять свободное время, Ришелье вновь погрузился в теологию. Он редактирует и переписывает «Наставление христианина» – свою старую работу, написанную много лет назад в Люсоне. Кстати, он не теряет связи со своей епархией, ведя переписку с викарием Флавиньи. Постепенно, не сразу епископ налаживает отношения с авиньонским духовенством – в подавляющем большинстве итальянцами. Особо старательно обхаживает помощника папского легата, связывая с ним определенные надежды.

Надежды эти оказались ненапрасными. Папа Павел V, узнав, что епископа Люсонского отстранили от обязанностей и сослали в Авиньон без предварительной договоренности с Римом, выразил неудовольствие послу Людовика XIII де Маркемону. Объяснения, представленные Святому престолу преемником Ришелье на посту государственного секретаря, свидетельствовали о сохранявшемся недоверии к епископу. Его обвиняли в том, что он не только пренебрегал своими пастырскими обязанностями, но еще и «приносил вред на службе королю», чем способствовал «общественным беспорядкам». Когда содержание ответа папе стало известно Ришелье, его душевное состояние еще более ухудшилось.

Вести из Парижа приходили одна другой мрачнее. В сентябре 1618 года умер один из покровителей Ришелье кардинал дю Перрон, на помощь которого опальный епископ возлагал большие надежды. В октябре того же года при родах умерла жена маркиза де Ришелье, разлученная с мужем. Маркиз обратился с просьбой разрешить ему наведаться домой, чтобы забрать новорожденного сына. Пока в Париже рассматривали просьбу, младенец умер, пережив свою мать лишь на месяц с небольшим.

Угнетенное состояние вызвало вспышку давних физических недугов. Страдания Ришелье стали невыносимыми. В начале 1619 года 34-летний епископ составляет завещание. Он просит похоронить его в кафедральном соборе Люсона и даже указывает точное место будущего захоронения. Ришелье завещает собору свое столовое серебро, церковное облачение, три фландрских настенных ковра и кое-что еще из личного имущества. Основанной им семинарии Ришелье завещает всю свою библиотеку и наличность в сумме 1000 ливров. Он даже извиняется, что не имеет возможности передать еще что-либо. Зная характер Ришелье, его тогдашнее состояние можно объяснить только одним – предчувствием смерти. Оно держало его в своей власти более трех месяцев, вплоть до того дня – 7 марта 1619 г., когда перед отчаявшимся Ришелье предстал покрытый снегом человек, в котором епископ с трудом узнал месье дю Трамбле, родного брата отца Жозефа. Преодолев 200 лье, этот посланец судьбы привез Ришелье повеление короля немедленно покинуть Авиньон и прибыть в Ангулем, где его ожидает королева-мать.

Удивительное дело, но уже через несколько дней этого высохшего, пожелтевшего, похожего на старика человека было не узнать. Он вновь полон сил и энергии. Лишь бледность выдавала перенесенные страдания. Самочувствие Ришелье всегда зависело от душевного состояния. Авиньон стал для него, пожалуй, самым серьезным испытанием.

* * *

Подарок судьбы, доставленный месье дю Трамбле, объяснялся просто. Довольно быстро все понял и тот, кому он предназначался.

После бегства Ришелье из Блуа Мария Медичи, которая не могла обходиться без наставника, приблизила к себе некоего флорентийца Рюццелаи, давно подбиравшего ключи к королеве и умело воспользовавшегося отсутствием епископа Люсонского. Именно Рюццелаи внушил Марии Медичи мысль, что она должна возглавить оппозицию новому фавориту и, добившись его устранения, занять достойное ее место рядом с «горячо любимым сыном» Людовиком XIII.

Все более откровенный диктат выскочки де Люиня встречал сопротивление старой аристократии. Многие в знак протеста оставили двор и укрылись в своих владениях. Флорентиец задумал объединить всех недовольных под руководством королевы-матери. С этой целью он завязал тайные отношения с герцогами Буильонским и д'Эперноном. Первый, сославшись на старость, отклонил сделанное ему предложение. Зато 65-летний д'Эпернон – генерал-полковник пехоты, губернатор Меца и наместник Анжу – проявил самый живой интерес к заговору, в который он вовлек и двух своих сыновей – маркиза де Ла Валетта и архиепископа Тулузского. Герцог, оскорбленный тем, что его фактически отстранили от дел, жаждал восстановить «справедливость», то есть вернуться к кормилу власти.

Рюццелаи договорился с д'Эперноном. что Мария Медичи бежит из Блуа под защиту герцога, вместе с которым начнет собирать армию для военного выступления. Первая часть плана была осуществлена 22 февраля 1619 г., о чем сразу же стало известно двору. На чрезвычайном заседании Королевского совета встал вопрос о вооруженном выступлении против новоявленных мятежников, но старый Жаннен, поддержанный противниками де Люиня, сумел убедить короля не спешить с этим. Он сослался на возможность вмешательства Испании на стороне Марии Медичи в случае гражданской войны. К тому же, по его мнению, не исключено было и выступление гугенотов, которые не упустили бы удобного момента для укрепления своих позиций. Тем не менее вопрос о военных действиях против мятежников не был снят, его лишь отсрочили.

Именно в это время при дворе осознали ошибку, допущенную в отношении епископа Люсонского. Кто знает, возможно, мятеж не вспыхнул бы, если бы Ришелье по-прежнему находился при Марии Медичи. Мысль эта была умело подсказана отцом Жозефом и придворным каноником де Ла Кошером самому Людовику XIII, который и распорядился вернуть королеве-матери ее любимца. Ришелье с самого начала понял истинные мотивы снятия опалы и еще раз имел случай убедиться в великой силе терпения и выдержки. По выражению одного из биографов Ришелье, он «выиграл партию в тот самый момент, когда она казалась ему безнадежной».

«Тотчас же по получении депеши от Его Величества, несмотря на плохую погоду – ужасный холод и глубокий снег, – вспоминал Ришелье, – я выехал из Авиньона, готовый повиноваться тому, что мне предписано».

В те времена редкое путешествие обходилось без приключений. Не избежал их и Ришелье. На него напали солдаты губернатора Лиона д'Аленкура. Лишь письмо, подписанное самим королем, спасло Ришелье от ареста по обвинению в государственной измене. Тем не менее епископа держали под стражей до тех пор, пока сам губернатор не опознал его. «Он принес мне глубокие извинения, – писал впоследствии Ришелье, – я их принял, и после совместного с ним обеда я продолжил свой путь».

Дороги Оверни, по которым следовала карета епископа Люсонского, были покрыты мокрым снегом, что крайне затрудняло продвижение. В пути Ришелье написал письмо Марии Медичи. Он сообщил о своем приезде, а также о своей миссии – примирении матери и сына ради «блага всех добрых французов». Он посоветовал королеве отказаться от сомнительных услуг «заинтересованных» в конфликте лиц и «спасти короля и родину от катастрофы». Любопытно, что Ришелье использовал слово «la patrie» («родина»), не употреблявшееся в тогдашнем политическом лексиконе. Он посылает письмо с верховым курьером, а сам неспешно продолжает свой путь.

* * *

27 марта 1619 г., год спустя после начала авиньонской ссылки, Ришелье прибыл в Ангулем. В тот день шло заседание Совета королевы-матери. Узнав о приезде Ришелье, она приказала немедленно пригласить епископа. Войдя в зал и встретившись глазами с Марией Медичи, Ришелье понял, что не забыт. Сказав несколько приветственных слов, епископ откланялся, сославшись на усталость и необходимость привести себя в порядок после длительного пути. Едва за ним закрылись двери, как среди членов Совета разгорелся спор, следует ли допускать епископа к работе Совета и можно ли ему после всего доверять. Мария Медичи поспешила прекратить дебаты, объявив заседание закрытым. В тот же день она беседовала с Ришелье наедине. Как вспоминает сам Ришелье, он заявил королеве, что «не имеет ни малейшего желания вмешиваться в текущие дела, ибо мне кажется разумным, чтобы их успешно завершили те, кто начинал».

Таким образом, с самого начала Ришелье обеспечил себе свободу действий: не войдя в Совет, оставил за собой право критиковать его решения. Более того, действуя через королеву, он имел возможность влиять на решения Совета. И при этом никакой ответственности. Ближайшее окружение королевы недоумевало: епископ Люсонский присутствовал на заседаниях Совета, но брал слово в исключительных случаях, когда его настойчиво просили высказаться, причем делал это как бы нехотя, уступая обстоятельствам. «Я был намеренно немногословен», – признавался впоследствии Ришелье. Правда, ложная скромность была отброшена, когда поинтересовались его мнением о дальнейшей линии действий. Ришелье поспешил довольно твердо заявить, что поскольку сил у королевы-матери явно недостаточно, то самым лучшим решением было бы «заключить соглашение с двором, а не раздражать его». Мария Медичи поддержала епископа. Всем стало ясно, что партия Рюццелаи проиграна бесповоротно. Это понял и сам флорентиец, поспешивший под благовидным предлогом покинуть двор своей недавней благодетельницы.

Тем временем король намеревался двинуть на Ангулем армию во главе с Шомбергом, который был не только умелым дипломатом, но и способным военачальником. Сделав последний шаг к примирению, Людовик XIII направил к матери двух своих представителей – де Бетюна, брата Сюлли, и де Берюля. Чуть позже к ним присоединился кардинал де Ларошфуко.

Ришелье употребил все свое влияние на королеву-мать, чтобы склонить ее к окончательному примирению с сыном при условии предоставления соответствующих гарантий уважения ее королевского достоинства. В конце концов ему удалось убедить Марию Медичи. Оставалось решить ряд вопросов, в том числе и вопрос о возвращении королевы в Париж.

К 11 июня 1619 г. участники переговоров достигли соглашения. Мария Медичи получила в управление провинцию Анжу с замками по берегам Луары; герцог д'Эпернон, объявленный ранее изменником, был подтвержден во всех своих титулах и званиях. Не забыли и активного участника переговоров епископа Люсонского: он мог выбирать между главенством в Совете королевы-матери и возвращением в свою епархию. Брат епископа маркиз де Ришелье был назначен военным губернатором Анжера, где должен был временно разместиться двор королевы-матери.

Ришелье мог быть удовлетворен: о нем не только вспомнили, о нем вновь заговорили – он сумел отличиться на важных переговорах. Иностранные послы поспешили сообщить в свои столицы о новом возвышении епископа Люсонского.

И вдруг неожиданный удар. 8 июля 1619 г. на дуэли с де Темином, капитаном гвардейцев королевы, убит маркиз де Ришелье. Он был сражен ударом шпаги в самое сердце, успев лишь воскликнуть: «Господи, прости меня!» Со смертью бездетного маркиза угасла и надежда на прямое продолжение рода.

Ришелье тяжело перенес утрату. «Никогда не испытывал я большей скорби, чем при известии о смерти моего любимого брата», – писал он в дневнике. В письме к отцу Коттону он доверительно сообщал: «Скорбь владеет мною до такой степени, что я не могу ни разговаривать, ни переписываться с моими друзьями».

Маркиз де Ришелье не оставил брату ничего, кроме долгов. На ставший вакантным пост военного губернатора Анжера Ришелье сумел провести другого своего родственника – дядюшку де Ла Порта, командора Мальтийского ордена. Епископу удалось назначить своих людей во все крепости и замки, отошедшие к Марии Медичи. Казалось бы, Ришелье мог быть доволен той ролью, которую сыграл в примирении королевы-матери и Людовика XIII. Он был отмечен всеобщим вниманием. Однако не сбылась самая заветная мечта, которую он давно лелеял, – кардинальство. На переговорах с сыном как одно из условий примирения Мария Медичи ставила вопрос о кардинальском сане для своего любимца. Представителям короля, действовавшим по строгим указаниям де Люиня, удалось отделаться уклончивыми обещаниями.

5 сентября 1619 г. в замке Кузьер, близ Тура, состоялась встреча Людовика XIII и Марии Медичи. Сын и мать обнимаются, королева вытирает скупые слезы. В тот же день они вместе едут в Тур. Обеды, пиры, охота – одни развлечения сменяют другие. Епископ Люсонский среди почетных гостей. Сам де Люинь выказывает ему расположение, истинную цену которого Ришелье прекрасно знает. «Свет не видал большего обманщика, чем месье де Люинь, – вспоминал Ришелье. – Он давал обещания, не только зная, что не будет их выполнять, но и заранее зная, чем это оправдает».

На следующий день после «исторической встречи» де Люинь публично объявил, что король намерен просить Святой престол о возведении в кардинальский сан архиепископа Тулузского, сына герцога д'Эпернона. Самолюбию Ришелье нанесен второй удар: именно ему поручили составить текст королевского обращения к папе римскому.

Вскоре Ришелье узнает еще одну озадачившую его новость: из Венсеннского замка освобожден принц Конде, посаженный туда не без участия епископа Люсонского. Ришелье приобретал нового опасного врага.

16 октября 1619 г. Мария Медичи в сопровождении 10-тысячного эскорта, руководимого де Ла Портом, торжественно въехала в Анжер. Ей был отведен один из самых красивых дворцов в городе. Ришелье на правах ее первого советника разместился в непосредственной близости от покоев королевы.

Между тем новости, поступавшие из Парижа, не радовали анжерский двор. Освобождение Конде, усиление позиций де Люиня, отклонение кандидатов королевы на награждение орденом Ca Духа… Особое недовольство Марии Медичи вызвало известие о том. что к ее младшему сыну Гастону был приставлен новый воспитатель д'Орнано – человек де Люиня. С королевой не посчитали нужным даже посоветоваться. В окружении Марии Meдичи начали поговаривать об обмане, а губернатор замка Шинон де Шантелуб едва не поднял мятеж. Ришелье приложил немало усилий, чтобы предотвратить новую вспышку. Поначалу епископ отстаивал линию на примирение. Но спустя некоторое время он уже выступал за конфронтацию с правительством де Люиня. Впоследствии в «Мемуарах» Ришелье попытается объяснить свою позицию как вынужденную и чуть ли не единственно возможную в сложившихся обстоятельствах. Однако есть все основания усомниться в предлагаемой им версии. «Причины, побудившие королеву взяться за оружие, были очевидны, и они были одобрены, – писал Ришелье. – Ее поддержали знать, надеявшаяся извлечь выгоду из политических раздоров, и мои враги, которые рассчитывали лишить меня доверия королевы. Таким образом, я был вынужден из осторожности встать на их позиции и, следуя мудрому совету, не противиться буре. Как часто мы… вынуждены присоединяться к мнениям, которых не разделяем».

В действительности можно предполагать, что Ришелье лично был заинтересован в новом обострении конфликта, чтобы вновь, но уже с большей пользой для себя выступить в роли миротворца-посредника. Не потому ли он старался держаться в тени, предоставив действовать откровенным сторонникам столкновения, втайне поощряя их? Пожалуй, это был единственный эпизод в жизни Ришелье, когда интересы карьеры разошлись с интересами государственными. Двусмысленность позиции Ришелье со всей очевидностью обнаружилась в момент, когда двор попытался уладить возникшие трения с Марией Медичи и пригласил ее в Париж. Епископ удержал королеву от ответного шага, укрепив ее в недоверии к «коварному» Люиню. Люинь встревожен. Все более настойчиво он уговаривает королеву вернуться ко двору. Даже намекает епископу, что готов исхлопотать ему кардинальство, лишь бы Мария Медичи вернулась в Париж. Не получив ответа, Люинь перешел к угрозам.

Епископ тем временем укрепляет свои позиции при королеве и добивается удаления тех, кого подозревает в нелояльности по отношению к себе. На их место назначены его доверенные люди: аббат Бутилье де Ла Кошер, де Марильяк и др. Гораздо меньше расположения Ришелье выказал своему бывшему патрону и коллеге Барбену, которому с большим трудом удалось выбраться из Бастилии. Барбен, приговоренный к изгнанию за пределы Франции, попытался было найти пристанище в Анжере под защитой старого друга, который столь многим был ему обязан. Однако Ришелье редко испытывал чувство благодарности. На обращение Барбена он ответил отказом. Барбен шлет отчаянные письма епископу с мольбой о помощи. Ришелье высылает ему небольшую сумму и ясно дает понять, что их отношения отныне прерваны навсегда. Ни разу впоследствии Ришелье не вспомнит того, кого прежде считал другом и благодетелем. Мотивы его тогдашнего поведения ясны: он явно опасался соперничества Барбена, его возможного влияния на Марию Медичи, потому-то и постарался предотвратить его появление в Анжере.

* * *

Весной 1620 года Франция жила предчувствием новых столкновений. Принцы Лонгвиль, Суассон, д'Эпернон, Майенский в знак протеста против откровенного диктата Люиня в очередной раз демонстративно покинули двор. В окружении королевы-матери все чаще звучат призывы взяться за оружие. Ришелье определил свою позицию следующим образом: «Вооружить королеву и ее друзей, продемонстрировав тем самым их силу; поразить врагов страхом…» Это было рождение принципа «демонстрации силы» или политики «с позиции силы», которые впоследствии будут охотно использовать многие государства и правительства. Прежде считалось, что армия и флот приводятся в боевую готовность исключительно для ведения военных действий. Ришелье пришел к выводу, что в определенных ситуациях можно достичь желанной цели, не прибегая к оружию; достаточно показать возможному противнику свою мощь и решимость сражаться. «Продемонстрировать свою силу, чтобы не быть вынужденным прибегнуть к ней» – такова была идея, впервые выдвинутая Ришелье.

Эта идея показалась настолько необычной, что даже Мария Медичи, привыкшая во всем полагаться на епископа, всерьез засомневалась. Совет королевы также не был готов воспринять смелое предложение Ришелье. В конечном счете, к явному неудовольствию епископа, было решено начать войну. Сработало привычное мышление: раз армия собрана – она должна воевать. Оставалось лишь разработать план предстоящей кампании, согласовав его с оппозиционно настроенными принцами.

Большинство высказывалось за то, чтобы оставить долину Луары и сосредоточить главные силы южнее, где можно было рассчитывать на поддержку гугенотов. Ришелье предлагал закрепиться в Анжу, превратив эту провинцию в главный очаг восстания, опереться на поддержку герцога де Лонгвиля – губернатора Руана, маркиза де Виллара – губернатора Гавра и герцога Вандомского – наместника Бретани. Таким образом, Ришелье делал ставку на север. Южному направлению он отводил вспомогательную роль, не отвергая возможности получения помощи от гугенотов, возглавляемых герцогами Буильонским, де Роаном и де Ледипойером. Не забыл он и о восточном направлении, где главная роль отводилась герцогам д'Эпернону и Немурскому. Они должны были набрать нужное количество фламандских и германских наемников.

В конечном счете был принят план Ришелье. Ему удалось настоять и на том, чтобы главнокомандующим армией королевы назначили близкого к нему в то время де Марильяка.

При всей кажущейся внушительности силы мятежников были не столь уж значительными. Самыми уязвимыми были разобщенность, отсутствие единого руководства и сильного, общепризнанного лидера. Королева-мать явно не подходила на эту роль. Что касается принцев, то свою независимость они ставили превыше общих интересов. Между ними возникали непрерывные конфликты и всевозможные недоразумения. Закулисному режиссеру мятежной партии, каковым стал Ришелье, приходилось нелегко, так как его влияние было явно недостаточным для того, чтобы навязывать свою волю аристократам.

Пестрой и разобщенной партии мятежников противостояла единая сила, предводительствуемая королем, получившим поддержку всех противников войны и раздоров. Большое значение имело выступление на стороне короля и закона принца Конде, питавшего глубокую ненависть к Марии Медичи. В отличие от Люиня, опасавшегося возобновления войны, Конде настаивал на ней, горя желанием устремиться в бой.

В первых числах июля 1620 года пришло известие о начавшихся волнениях в Нормандии. Собравшийся по этому поводу Королевский совет колебался в принятии решения, выступать или нет. Опасались, что мятежники захватят Париж, если король с армией отправится в Нормандию. Колеблется и Люинь. Заседание затянулось. И вдруг неожиданно для всех слово берет 19-летний Людовик XIII. Этот тихий, даже застенчивый юноша, обычно молчавший на подобных заседаниях, откровенно предпочитавший государственным делам соколиную охоту, вдруг заговорил тоном суверенного монарха. Твердым голосом он объявил, что не намерен пассивно дожидаться, пока все королевство будет охвачено мятежом. Интересы «моего государства» и «моих подданных», заявил король, требуют скорейшего вмешательства. Тоном, не терпящим возражений, Людовик XIII объявил, что лично возглавит подавление мятежа в Нормандии. Не часто в слабовольном Людовике XIII просыпался сын Генриха Великого. То был один из редких у него подъемов духа.

Сказано – сделано. Уже через три дня, на рассвете 7 июля 1620 г., король в сопровождении младшего брата Гастона и принца Конде покинул Париж. За каретой короля следовали 400 конных мушкетеров и 6-тысячный корпус, предводительствуемый сразу тремя маршалами: Шомбергом, Прасленом и Креки. 10 июля Людовик XIII торжественно въехал в столицу Нормандии Руан. Герцог де Лонгвиль накануне покинул город, даже не попытавшись организовать оборону. С ним бежали и все его сторонники. Так же легко, без единого выстрела, был очищен от мятежников и другой город Нормандии – Кан, вотчина герцога Вандомского.

Победный марш короля вызвал в Анжере, как свидетельствует Ришелье, настоящую панику. Принцы оспаривали друг у друга право на лидерство. «Они воспротивились прибытию герцога Майенского, авторитету которого были бы вынуждены подчиниться. Все требовали денег, претендуя на то, что сотворят чудеса; они умоляли одного, изменяли другому…» От д'Эпернона, Роана, Монморанси, укрепившегося в Лангедоке, известий не поступало. Они не спешили действовать, игнорируя призьшы о помощи, обращенные к ним из Анжера. Вместо 30-тысячной армии, которую предполагалось собрать, Мария Медичи и главнокомандующий де Марильяк располагали лишь несколькими тысячами солдат. С такими силами нечего было и думать об успешном продолжении борьбы.

На заседании у королевы Ришелье призвал ее «отказаться от химер, которые Вам навязывают те, кто стремится к Вашему падению». Ришелье заявил, что долг побуждает его сказать горькую правду: «Ни оружие, ни какая другая сила не способны одержать победу над королем, которого хранят Божьи ангелы». Он высказался за подлинное примирение с королем и «обоюдное согласие» матери и сына во имя блага государства.

К мирному урегулированию конфликта склонялся и Люинь, опасавшийся, что продолжение войны может возвысить Конде и ослабить его, Люиня, влияние на короля. Фаворит прибегнул к посредничеству папского нунция для установления контакта с Марией Медичи. Он хорошо знал, как чутка королева к советам из Рима. Одновременно де Люинь направил в Анжер своих эмиссаров – старика Жаннена, герцога де Бельгарда и архиепископа Санского – с предложением о мирных переговорах.

А Людовик XIII, окруженный военными, находил все больше удовольствия в походной жизни и войне. Успехи поддерживали воинственный пыл короля. По существу, это была не война, а настоящее триумфальное шествие: города и крепости без единого выстрела открывали перед Людовиком XIII ворота и встречали его как своего бесспорного господина – с подобающим смирением и почестями. Армия короля, увеличившаяся до 12 тысяч пехотинцев и 1200 кавалеристов, приближалась к Анжеру. Ришелье настоял на переговорах с эмиссарами де Люиня. По существу, главным, если не единственным, требованием королевы на этих переговорах была амнистия для всех ее сторонников. Правда, она отказывалась вести переговоры о капитуляции; она настаивала только на равноправном мирном соглашении. По-видимому, Ришелье почувствовал заинтересованность Люиня в прекращении конфликта и умело использовал это в интересах королевы. Между тем в стане мятежников усиливались раздоры. С Марильяком никто не желал считаться. Численность его армии не превышала б тысяч человек и сокращалась с каждым днем. Обещанных подкреплений не поступало.

6 июля 1620 г. 14 батальонов королевской армии переправились через Луару в окрестностях Пон-де-Се, к западу от Анжера. Защищавший переправу крупный отряд мятежников во главе с герцогом де Рецем отступил на противоположный берег и попытался остановить наступление, но к концу дня вынужден был сдать позиции, после чего мятежники в беспорядке разбежались. Потери королевской армии составили примерно 600 человек убитыми и ранеными. Пожалуй, это был первый бой, участником которою стал Людовик XIII. Весь день он провел в седле, выслушивая доклады командиров, и чувствовал себя на вершине славы– В распоряжении королевской армии было всего четыре пушки, но их выстрелы вызвали настоящую панику в Анжере, усиленную бежавшими в город с поля боя солдатами де Реца. «Лучше б я погиб!» – воскликнул герцог Вандомский, слезая с коня и отряхивая дорожную пыль. Одна из дочерей королевы язвительно заметила ему, что для исполнения своего желания герцогу следовало бы оставаться на поле битвы.