Текст книги "Записки"

Автор книги: Петр Врангель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

«Некомплект в полках достиг угрожающих размеров. Настоятельно прошу принять самые срочные меры присылки конных пополнений в противном случае сведение всех Кубанцев в один корпус неминуемо. Царицын 20 июля 1919 года Нр 01613. Врангель».

20 июля противник перешел в контратаку, 4-й конный корпус был атакован большими силами красной конницы «товарища» Думенко. После упорного боя, понеся большие потери в людях и конском составе и потеряв часть своей артиллерии (3 орудия), генерал Топорков вынужден был отойти назад в район Пановка – Гнилушка. На следующий день генерал Топорков снова перешел в наступление и, хотя и отбросил противника, но сам вновь понес большие потери. 22 июля я телеграфировал Главнокомандующему и Кубанскому войсковому атаману:

«Вчера генерал Топорков в районе Гнилушки принял удар обеих дивизий конницы Думенко. Генерал Топорков доносит что хотя неизменной доблестью Кубанских частей противник отражен, получив жестокий урок, но и кубанцы вновь понесли тягчайшие потери. Во избежание перехода всей армии вследствие истощения к обороне не использовав успеха, необходим ряд самых срочных мер для высылки немедленно Кубанью конных пополнений. Царицын 22 июля 1919 года Нр 01664. Врангель».

Группа генерала Покровского, занявшая Красный Яр и выдвинувшаяся к 22-го июля на линию деревень Тетеревятка – Грязнуха – В. Дорбинка, также столкнулась с превосходными силами красной конницы. В течение трехдневных (с 22 по 24 июля) упорных боев генерал Покровский разбил конницу Буденного. К вечеру 24-го июля части армии вышли на линию Ниже-банное – Французская – Карамышевка– Верховье – Помедная – Добринка. Этот новый успех стоил нам очень дорого. Части понесли большие потери, и особенно большие потери были среди командного состава. Силы армии были надломлены.

1-й донской корпус продолжал вести борьбу с красными за обладание железной дорогой на участке Самойловка – Красный Яр. Борьба эта велась с переменным успехом. Однако, 22-25-го июля на донском фронте обозначилось значительное усиление противника. Последний перешел в наступление и, обрушившись 22-го июля на 3-ю донскую пластунскую бригаду, оттеснил ее от железной дороги и отбросил ее затем на долину реки Бузулук. 25-го июля красные, наступая долиною реки Медведицы, атаковали 14-ю конную бригаду полковника Голубинцева, овладевшую около 20-го июля участком железной дороги ст. Медведица – ст. Ильменская и действующую весьма успешно севернее дороги.

На фронте адмирала Колчака противник продолжал одерживать крупные успехи, преследуя отступавшие по всему фронту войска Верховного Правителя. Учитывая опасность, в случае занятия нами Саратова, противник, используя свои успехи на востоке, снимал с Сибирского фронта ряд дивизий, спешно перебрасывая их к Саратову. Из внутренних городов России беспрерывно подходили свежие пополнения. Спешно производилась мобилизация в прифронтовой полосе.

Напрягая крайнюю энергию, красные в середине июля успели сосредоточить в Саратове большую часть своей 2-й армии. Силы, коими располагал противник, достигали 40 000, превосходя численностью мою армию во много раз. Результаты ошибочной стратегии главного командования начинали сказываться. Предложенный мною по освобождению Северного Кавказа план – освободившиеся по завершению Кавказской операции наши силы использовать на Царицынском направлении, дабы соединиться с силами адмирала Колчака – был Главнокомандующим отвергнут. Вместо этого Кавказская армия была переброшена в Донецкий бассейн. Сложившаяся независимо от нас общая обстановка вынудила нас в конце апреля сосредоточить значительные силы на Царицынском направлении, но драгоценное время было уже потеряно, противник получил возможность, действуя по внутренним операционным линиям, сосредоточить свои силы на Восточном фронте, разбить армии Верховного Правителя и освободившимися силами обратиться на нас.

25-го июля я на автомобиле с начальником штаба выехал в Камышин. Чем далее продвигались мы на север от Царицына, тем более местность представляла собой характерные черты средней полосы России. Вид деревенских построек, характерный великорусский говор крестьян, все это резко отличалось от Кавказа и Задонья.

26-го вечером мы выехали из Камышина по железной дороге до станции Неткачево, откуда проехали в деревню Грязнуха, где находился штаб генерала Покровского. Осмотрев расположенные в резерве части, мы проехали с генералом Покровским в Каменный овраг к генералу Топоркову. Я хотел совместно с начальником штаба и командирами корпусов обсудить общее положение. Последнее складывалось для нас весьма неблагоприятно. Значительно усилившийся, превосходящий нас во много раз численностью противник должен был ежечасно перейти в наступление, и наши части должны были неминуемо быть отброшены к югу. Единственный наш коммуникационный путь – Волга – был под ударами врага. Наша транспортная флотилия состояла всего из двух захваченных нами в Царицыне буксиров, весьма слабой силы. На своевременный подход подкреплений рассчитывать было нельзя. При значительном удалении от базы и отсутствии путей подвоза артиллерийское снабжение пришло в расстройство. Вплоть до Царицына подготовленных узлов сопротивления не было. Войска, отброшенные к югу, неминуемо должны были сотни верст катиться назад. Имей мы силы продолжать наступление и атаковать противника в Саратове, не дав ему закончить сосредоточение, обстановка могла бы круто измениться в нашу пользу. Однако, в настоящих условиях об этом нечего было и думать. Не только продолжать наступление, но и рассчитывать продолжительное время удержаться на настоящих позициях мы не могли. Надо было думать лишь о том, чтобы сберечь армию впредь до прибытия подкреплений и возможности с помощью их перейти в контрнаступление.

На военном совещании 27-го июля было принято решение в случае перехода противника в общее наступление избегать решительных боев и медленно отходить, задерживаясь на каждом рубеже, лишь нанося короткие удары врагу, с целью выигрыша времени.

27-го июля я вернулся в Камышин, откуда телеграфировал Главнокомандующему:

«Противник продолжает спешно сосредотачивать части к Саратову: с Уральского фронта переброшена 22-я стрелковая дивизия, из Нижнего Новгорода отряд волжских матросов, из Казани и Самары 16 легких и тяжелых батарей, прибыло из внутренних губерний шесть тысяч пополнения, за счет которых восстановлены вторая бригада второй дивизии и полностью 38-я дивизия, сформированы в саратовском районе 2-я бригада 34-й дивизии, 5-я отдельная стрелковая бригада и Николаевский батальон.

Обстановка повелительно требует полного использования камышинской победы и неустанного продвижения на Саратов дабы не дать красным закончить сосредоточение и вырвать у нас инициативу. Однако, полное расстройство снабжения вследствие невозможности иметь впредь до падения Астрахани водный транспорт, крайнее истощение частей Кавармии, сделавшей за три месяца с непрерывными боями более тысячи верст и огромный некомплект в единственно боеспособных кубанских частях исключает возможность дальнейшего продвижения Кавармии на Саратов. На военном совете комкоров, собранном мною вчера в Каменном Овраге, дальнейшее продвижение на север единогласно признано невозможным. С болью в сердце вынужден отказаться от дальнейшего наступления Кавармии и отдать директиву Нр 01226. На поддержку северной группы Кавармии выдвигаю три полка 6-й дивизии прибытие которых на фронт могу ожидать не ранее 15-го августа – части с тяжестями следуют походом. Камышин 28 июля 1919 года Нр 193/ш.

Врангель».

Горькое чувство овладело мною. Я ясно отдавал себе отчет, что ошибочная стратегия Главнокомандующего неминуемо сведет на нет все наши военные успехи, достигнутые такой дорогой ценой. Второй уже раз успехи моей армии сводились на нет тем, что легшие в основу оперативного плана обещания Главнокомандующего передачи мне сил, необходимых для успешного завершения операции, не выполнялись. Сосредоточив все внимание на казавшемся ему главнейшим «Московском» направлении, главное командование уделяло Добровольческой армии все свои заботы. Нелады между Главнокомандующим и Кубанским правительством тяжело отражались на снабжении моих частей. Низшие органы штаба Главнокомандующего проявляли в отношении нужд далекой сердцу генерала Деникина Кавказской армии полную невнимательность.

29-го июля я обратился к Главнокомандующему с официальным письмом:

«Командующий

Кавказской Армией

29 июля 1919 года

№ 3.Милостивый Государь

г. Камышин Антон Иванович.

В минуту казавшейся неизбежной гибели Великой России, когда Армия развалилась, общество трусливо попряталось по углам и обезумевший народ грабил и жег Родную Землю, Вы подняли выпавшее из рук генерала Корнилова знамя «спасения Родины». Под сень этого знамени стекались те, кто не потерял еще веры в спасение России, кто, веря в Вас, шел за Вами на служение Родной Земле.

В числе них был и я. Скоро год, как я в рядах Армии иду за Вами, страдая душой при виде потоков русской крови, пролитых братской рукой, при виде мерзости запустения Родной Земли, но незыблемо веря в светлое будущее России. Служа с Вами одному великому делу, являясь ныне одним из Ваших ближайших помощников и прожив целый год в рядах водимых Вами войск, я связан с Вами как солдат. Как человек, я обязан Вам тем неизменно сердечным отношением, которое особенно чувствовалось во время перенесенной мною смертельной болезни.

Всю жизнь свою я честно и прямо высказывал свои убеждения и, будучи связан с Вами, и как служивший под Вашим начальством солдат, и как человек искренне Вам преданный, почитал бы бесчестным ныне затаить «камень за пазухой» и не высказать Вам все, что наболело у меня на душе.

6-го мая моя армия разбила противника под Великокняжеской и погнала его к Царицыну. Учитывая значение последнего, красные делали отчаянные усилия зацепиться за один из многочисленных естественных рубежей, спешно укрепляя их и одновременно лихорадочно перебрасывая к Царицыну подкрепления. Отходя, противник портил железную дорогу, взрывая железнодорожные сооружения и мосты, унося стрелки и т. д. Местность, и без того скудная средствами, противником при уходе опустошалась, скот угонялся и запасы сена сжигались. Перед мною стояла задача: или продвигаться по мере исправления железнодорожного пути и налаживания своего тыла, последовательно сбивая противника с ряда рубежей, или, полностью использовать успех, гнать врага безостановочно моей конницей с тем, чтобы под Царицыном свежими силами нанести ему сокрушительный удар.

Я принял последнее решение, 8-го мая, докладывая Вам в Торговой мои соображения о предстоящей операции, я просил своевременно усилить меня техническими средствами, артиллерией и пехотой, что и было мне обещано. Трехнедельный поход с беспрерывными тяжелыми боями армия совершила по безлюдной и местами безводной степи. Так как я был переброшен на Великокняжеское направление накануне операции лишь с несколькими лицами оперативного отделения штаба Кавказской Добровольческой армии, весь же штаб этой армии, во главе коей я ранее стоял, и, в частности, отдел снабжения были переданы генералу Май-Маевскому, – снабжение войск, действовавших на Царицынском направлении, особенно страдало. Сплошь и рядом батареи в разгаре боя прекращали огонь за неимением снарядов; первая колонна генерала Улагая десять дней наступала, не имея ни одного сухаря; раненые отправлялись в тыл за триста верст воловьими подводами… Не взирая на лишения и тяжелые потери, войска шли бестрепетно вперед. По мере продвижения моих войск я неустанно просил ускорить присылку обещанных мне подкреплений, болея душой за каждый утерянный день.

Мы овладели укрепленной позицией противника на реке Есауловский Аксай и, донося Вам о новом успехе и вновь прося о подкреплениях, я писал: «то, что ныне может быть достигнуто ценою малой крови, в будущем потребует потоков ее и источник ее может иссякнуть», «сегодняшний успех может обратиться в Пиррову победу».

На следующий день я вновь телеграфировал: «за всю Северокавказскую операцию я не просил у Вас ни одного человека, ныне решаюся на это в сознании полной необходимости…». Я получил уклончивый ответ, что подкрепления мне могут быть даны лишь за счет войск, действовавших на Астраханском направлении, что приостановит «успешно развивающуюся операцию», а вскоре генерал Романовский уведомил меня телеграфно, что мне высылаются танки, на артиллерию же и пехоту я рассчитывать не могу.

Железная дорога не была еще восстановлена, танки к походу армии к Царицыну поспеть не могли, да и одной конницей, при отсутствии пехоты в армии, хотя бы с помощью танков, овладеть Царицыном я рассчитывать не мог. Весь поход к Царицыну я шел со своими частями, живя с ними одной жизнью и сплошь и рядом ночуя в поле среди войск. Я ясно видел, что лишь надежда на скорый конец страданий, лишь близость богатого Приволжья дает им силу, пренебрегая лишениями, бить врага… Сзади нас стояла 200-верстная пустыня, 75 верст впереди был обещанный войскам Царицын. Выхода не было – я с неизъяснимой болью в сердце продолжал вести мои войска через пустыню к могиле, остановиться у края которой уже не мог…

Ободранные, изголодавшиеся и обескровленные войска подошли к Царицыну. Двухдневные упорнейшие атаки разбились о сильнейшую технику и подавляющую численность врага, и армия, как ломовая лошадь, стала, с трудом переводя дыхание… Ударная группа генерала Шатилова из 4-го конного корпуса и двух дивизий 1-го и 2-го Кубанских корпусов потеряла за первый лишь день 1000 человек. К вечеру второго дня боя в 4-м конном корпусе оставалось четыре снаряда. Полки рядом тяжелых боев превратились в сотни, большая часть офицеров выбыла из строя. За трехнедельный поход армия потеряла убитыми и ранеными 6 начальников дивизий, 2 командира бригад и 11 командиров полков… Только тогда, после кровавого урока, армия получила помощь: танки, 7-я пехотная дивизия, шесть батарей тяжелой и легкой артиллерии были направлены ко мне, и с помощью всех этих средств после двухдневного кровопролитнейшего боя Царицын пал.

На следующий день Вы приехали поздравить войска с победой и, выслушав мой доклад о состоянии армии, отдали директиву, коей донцам предписывалось протянуть правый фланг до Волги, Кавказской же армии – составить Ваш резерв. Уже через сутки, отбыв в Ростов, Вы отменили свое решение, приказав армии продолжать неустанное преследование противника правым берегом Волги, Одна дивизия по Вашему приказанию переброшена на левый берег реки, имея задачей прервать сообщение Астрахани с Саратовым. Вместе с тем, из состава Кавказской армии приказано направить в Добровольческую: 7-ю пехотную дивизию, 2-ю терскую пластунскую бригаду, осетинские конные полки и осетинский батальон; взамен 7-й пехотной дивизии мне обещана 2-я пластунская бригада, но и последняя не выслана, оставшись по просьбе генерала Май-Маевского у него для участия в Полтавской операции… Обещанный войскам армии отдых был отменен и наступление возобновилось.

Противник решил во что бы то ни стало удерживать Камышин, объявленный красными «крепостным районом» и усиленно укрепленный. Войскам 10-й советской армии удалось на некоторое время задержать наше наступление на Балыклейских позициях – ряд наших атак успехом не увенчался. Новые потери еще более ослабили наши полки, многие из коих насчитывали 200–150 шашек. Весь состав 4-го конного, 1-го и 2-го кубанских корпусов, казаков и пластунов (6-я пехотная дивизия, босая и необученная, в счет принята быть не могла) составляли 5000 шашек и 4000 штыков. Численность многочисленных штабов равнялась почти численности войск. При этих условиях ни правильного управления, ни правильной организации быть не могло, и я прибыл в Екатеринодар лично просить Вас о сведении трех Кубанских корпусов в один и о расформировании армии. Мой доклад сочувствия не встретил. Генералом Романовским, по соглашению с Атаманом, был намечен ряд мер по усилению частей. С тех пор прошел месяц, армия в ряде упорнейших боев понесла новые потери и не усилилась ни одним человеком.

Безмерной доблестью и последним напряжением сил армия в решительном бою разбила противника у Балыклеи, на плечах его овладела Камышинской позицией и блестящим маневром, прижав красных к Волге, уничтожила почти полностью Камышинскую группу противника. Не взирая на новые кровавые потери, все части армии были брошены для преследования врага. Последний, учитывая угрозу Саратову, сосредоточил против моей армии всю конницу 9-й и 10-й своих армий и, спешно снимая части с Уральского и Астраханского фронтов, перебрасывает их к Саратову. Полки дошли до 60-100 шашек, материальная часть в полном расстройстве. Наступление армии захлебнулось, и противник сам перешел на всем фронте в наступление, с величайшим трудом пока сдерживаемое обескровленными войсками. Вместе с тем, из состава Кавказской армии перебрасывается в Добровольческую новая часть – Терская казачья дивизия.

Представленные мною Вам соображения о необходимости скорейшего завершения Астраханской операции, дабы обеспечить тыл армии при движении ее на север, одобрения не получили, и генералом Романовским мне было телеграммою указано, что Астраханское направление имеет второстепенное значение. Между тем, невозможность иметь впредь до падения Астрахани водный транспорт и необеспеченность единственной коммуникационной линии – Волги – ставит войска, действующие на северном направлении, в самое тяжелое положение. После боя 28-го июля в 4-м конном корпусе осталось 12 снарядов, а в головном артиллерийском армейском парке – ни одного. Кроме почти полного отсутствия транспорта есть и другие причины расстройства снабжения, причины, которые в достаточной степени видны из следующих трех телеграмм, полученных мною от начальников снабжения и артиллерии:

1) «ежедневно телеграфирую главначснаб и члену войскового правительства Верещака крайней нужде армии хлебе, доходящей до катастрофического положения. Последний день приказал выдать по фунту хлеба. Несмотря на это, не только нет подвоза, но даже не отвечают на запросы»,

2) «несмотря на неоднократные мои телеграммы главначснаб, интенюг и главному казначею об открытии кредита и о снабжении полевого казначейства Кавказской армии денежными знаками, не получаю никакого ответа. Для удовлетворения 1-го и 2-го корпусов по их требованиям даже пришлось за счет перечня расходов предписать полевому контролеру выдать на основании 592 статьи положения о полевом управлении войск бескредитный расход»,

3) «несмотря на мои телеграммы начартснаб о высылке трехдюймовых снарядов, ни высылки, ни ответа нет…», «армия более месяца не получает снарядов, расходуя трофейные».

Вот горькая и неприкрашенная правда. Кавказская армия надорвана непосильной работой. Обескровленная, нищая и голодная, она сильна лишь своей доблестью, но и доблесть имеет свой предел – испытывать ее бесконечно нельзя.

До назначения меня командующим Кавказской армией я командовал теми войсками, которые ныне составляют Добровольческую, числящую в своих рядах бессмертных корниловцев, марковцев, дроздовцев. Борьба этих славных частей в Каменноугольном районе – блестящая страница настоящей великой войны. Безмерными подвигами своими они стяжали себе заслуженную славу… Вместе со славой они приобрели любовь Вождя, связанного с ними первым «ледяным походом». Эта любовь перенеслась и на армию, носящую название «Добровольческой», название, близкое Вашему сердцу, название, с которым связаны Ваши первые шаги на Великом Крестном пути… Заботы Ваши и Ваших ближайших помощников отданы полностью родным Вам частям, которым принадлежит Ваше сердце.

Для других ничего не осталось.

Разве это не так? В то время, как Добровольческая армия, почти не встречая сопротивления в своем победоносном шествии к сердцу России, беспрерывно увеличивается потоком добровольно становящихся в его ряды опамятовших русских людей, Кавказская армия, прошедшая за три последних месяца с непрерывными боями более тысячи верст и взявшая число пленных, в десять раз больше нежели она сама, истекая кровью в неравной борьбе и умирая от истощения, посылает на Добровольческий фронт последние свои силы. В то время, как в рядах Добровольческой армии сражаются части, имеющие в своих рядах 70 % офицеров (7-я пехотная дивизия), полки Кавказской армии ведут в бой есаулы, а сотни и роты – урядники и приказные. В то время, как там, у Харькова, Екатеринослава и Полтавы войска одеты, обуты и сыты, в безводных калмыцких степях их братья сражаются за счастье одной Родины – оборванные, босые, простоволосые и голодные. Чем виновны они? Неужели тем, что кучка негодяев одного с ними края, укрывшись в тылу, отреклась от общей матери – России?! Неужели ответственны за них те, кто кровью своей оросил путь от Черного моря до Каспия и от Маныча до Волги?!

Быть может, я ошибаюсь. Быть может, причина несчастий моей армии кроется в том, что я, а не другой, стою во главе ее. Благополучие части, к сожалению, сплошь и рядом зависит от того, насколько командир ее пользуется любовью старшего начальника. Расположения начальства я никогда не искал, служа Родине, а не начальникам. С Вами пошел и готов идти, пока не потеряю веры в возможность спасти Родину. Все силы и способности свои отдал ей и с Вашей стороны, как Ваш помощник, упрека заслужить не мог. В этом, полагаю, сомнения быть не может.

Мысля Россию также как и Вы Единой, Великой и Неделимой, несколько мог, боролся с «самостийными» течениями Кубани, твердо ограждая армию свою от попыток самостийников сделать из нее орудие политической борьбы. В конце апреля под влиянием наших неудач вопрос о создании «Кубанской армии» приобрел особенно острый характер. Генерал Романовский письмом от 24-го апреля уведомил меня, что «мечты кубанцев иметь свою армию могут быть осуществлены. Это Главнокомандующий и наметил исполнить. Науменко, конечно, очень обрадовался». Учитывая всю опасность подобной меры, я сделал все возможное и во время пребывания Войскового Атамана и генерала Науменко у меня в Ростове убедил их отказаться от создания Кубанской армии, о чем генерал Филимонов и сообщил Вам телеграммой. Наконец, когда в последний мой приезд в Екатеринодар на совещании у генерала Романовского по вопросу о создании Кубанской армии Атаман предложил мне таковую, я в присутствии генералов Романовского, Плющевского, Науменко и Филимонова заявил последнему, что «пока я командующий Кавказской армией, я не ответствен за политику Кубани; с той минуты как я явлюсь командующим Кубанской армией, армией отдельного государственного образования, – я буду ответствен за его политику, а при том направлении, которое взято ныне Кубанью, мне, ставши во главе Кубанской армии, останется одно: скомандовать „взводами налево кругом“ и разогнать Законодательную Раду.

Безмерно любя свою Родину, я не могу не принимать близко к сердцу все вопросы ее бытия; подчас как человек я могу не сочувствовать тому или иному Вашему требованию, но как солдат, раз пойдя за Вами, я первый подам пример беспрекословного повиновения. Моя жизнь на глазах у всех, я действую прямо и открыто, и мои сотрудники свидетели того, как пресекал я в корне малейшую попытку к интриге. Моя совесть чиста и упрекнуть мне себя не в чем; но мысль, что я, оставаясь во главе моей армии, могу невольно явиться палачом ее, не дает мне покоя…

С открытым сердцем, не допуская недомолвок, я пишу Вам, рассчитывая на Ваш такой же откровенный ответ.

Уважающий Вас и сердечно преданный П. Врангель».

Я собирался выехать в Царицын 30 июля, однако, в ночь с 29-го на 30-ое флотилия красных, прорвавшись с севера, на рассвете стала бомбардировать Камышин. В городе поднялась паника. Противник, выпустив несколько десятков снарядов, отошел на север. Потери от бомбардировки оказались незначительны. В городе было убито два и ранено несколько человек и повреждено несколько домов. Население вскоре успокоилось, однако, я не счел возможным во избежание толков уехать в этот день и выехал лишь на следующий.

Немедленно по прибытии в Царицын я вновь телеграфировал походному атаману генералу Науменко:

«Полки растаяли. Из предназначенных нам за июнь 131 вагонов интендантских грузов не прибыло ни одного. Полученный нами на Кубани взамен леса (Царицынскими лесопромышленниками было пожертвовано армии большое количество леса. В последнем Кубань очень нуждалась. Я заключил договоры с несколькими станицами о поставке мне взамен леса муки. Договоры были заключены с ведома кубанского правительства.) груз муки задержан Вашими заставами (Кубань вела с главным командованием таможенную войну.) на границе. Ежели так будет продолжаться, то не только войска откажутся воевать, но и повернут в тыл против тех, кто заставляет их голодать».

Вместе с тем, я решил проехать сам в Екатеринодар, дабы путем личных переговоров добиться у кубанского правительства срочной высылки мне подкреплений и наметить меры упорядочения снабжения.

Я отдал распоряжение, чтобы 6-я пехотная дивизия генерала Писарева была направлена в Царицын с целью выдвижения на поддержку 1-го корпуса. В связи с ожидаемым подходом 6-й пехотной дивизии, а в дальнейшем обещанной мне 2-й Кубанской пластунской бригады и малой численности конных частей, на совещании 27-го июля была намечена некоторая перегруппировка: пехота, 6-я пехотная дивизия, Сводная дивизия стрелковых полков конных дивизий, 3-я пластунская бригада и имевшая прибыть 2-я Кубанская пластунская бригада – должны были войти в состав 1-го корпуса. Как корпусная конница в корпусе оставалась 4-я Кубанская дивизия. Во главе корпуса оставался генерал Покровский. Вся конница сосредоточивалась на левом фланге. Во главе конной группы должен был стоять генерал Топорков.

Я приказал принять все меры для ускорения работ по укреплению Царицынской позиции.

1-го августа с рассветом противник на всем фронте перешел в решительное наступление, нанося главный удар по обе стороны Саратовского тракта левофланговым частям 4-го корпуса и частям 3-й пластунской бригады, расположенной между деревнями Французская – Макаровка. После сильной артиллерийской подготовки красные настойчивыми атаками прорвали фронт пластунов и вынудили их к быстрому отходу, чем обнажился левый фланг 4-го корпуса; последний, будучи тесним с фронта и глубоко обойден с фланга, вынужден был также начать отход. Вследствие прорыва фронта группы на участке 3-й пластунской бригады генерал Покровский приказал войскам отойти на линию Меловое – Ельшанка – Копенка – Грязнуха – В. Добринка – Добринский. Дабы поддержать части генерала Покровского, Астраханский полк 6-й дивизии из состава отряда полковника Львова, находившегося все еще в слободе Николаевской, был переправлен в Камышин. Остальные части 6-й дивизии должны были спешно двигаться туда же. Донской корпус к 1-го августа располагался: 3-я пластунская бригада в районе село Тростянка; 4-я пластунская бригада в районе хуторов Марьевский – Никаноровский – Уваровский; 14-я конная бригада, оттесненная за реку Терса, – в районе Терсинка, Разливка, Сосновка.

Одновременно с переходом в наступление против частей Кавказской армии обнаружилось и давление противника на фронте всего Донского корпуса. Положение последнего становилось тяжелым, 10-я донская конная бригада, все время доблестной действовавшая на левом фланге нашей конной группы, поспешила на поддержку родного корпуса, отойдя за реку Медведицу. Между правым флангом донцов и группой генерала Покровского образовался разрыв, которым поспешили воспользоваться красные, быстро заняв Красный Яр и поведя оттуда наступление на Неткачево и вдоль реки Медведицы. Ввиду глубокого обхода своего левого фланга, генерал Покровский приказал войскам группы начать отход. Весьма тяжелый бой пришлось выдержать нашим войскам 6 августа. Ввиду громадного превосходства сил противника (около четырех дивизий пехоты при четырнадцати полках коннццы, насчитывающих свыше 15000 штыков, 7000 шашек при 70 орудиях), в ц^лях сокращения фронта и дабы не подвергать правофланговые свои части риску быть отрезанными, генерал Покровский 5-го августа приказал войскам группы с утра 6-го августа начать отход на линию Н. Добринка – Новые Норки – Кунцово.

Между тем, противник предупредил наш отход и сам перешел в наступление, направляя главный удар на деревню Семеновку. В упорном бою, разыгравшемся здесь. Астраханский пехотный полк и пластуны 3-й бригады были сбиты со своих позиций и окружены конницей красных, 4-я Кубанская казачья дивизия под начальством полковника Скворцова бросилась на выручку своей пехоты, однако, будучи сама атакована, понесла большие потери и отошла в район Смородинное. Остатки пехоты (Астраханский полк, сплошь укомплектованный из пленных, почти полностью сдался в плен) были отведены в Дворянское, где и стали приводиться в порядок. В то же время противник, наступая вдоль железной дороги, продолжал теснить наши части, отходящие на Ременниково.

Продолжая отход на передовые позиции Камышина, войска одновременно перегруппировались – пехота сосредоточивалась к правому флангу, конница к левому, где объединялась генералом Топорковым.

Глубокое продвижение противника во фланг всей группы (разъезды противника по реке Иловле доходили до села Гусевки) и неудачные контратаки генерала Топоркова против наступавшей со стороны Коростино красной конницы вызвали необходимость оставления Камышина без боя и отхода на рубеж: река Сестренка Белые Горки-Таловка-Саломатино.

Одновременно с оставлением нами Камышина начал отход из слободы Николаевской вдоль левого берега Волги отряд полковника Львова, все время отбивавшийся от наседавшего на него со всех сторон противника.

Несмотря на тяжелые бои на фронте армии, я решил проехать в Екатеринодар. Встреченный на вокзале генералом Науменко и чинами войскового штаба и приняв почетный караул Гвардейского дивизиона, я проехал к атаману. Обрисовав общее положение, я заявил, что, если срочно мне не будут высланы необходимые пополнения и армия не будет обеспечена продовольствием, я Царицына не удержу, войска будут отброшены в безводную степь, где неминуемо погибнут, и путь на Кубань будет противнику открыт. В тот же вечер я присутствовал на заседании кубанского правительства, где я повторил то же самое. Мои слова произвели желаемое впечатление. Члены правительства единодушно обещали мне полную помощь. Атаман просил меня на следующий день посетить Законодательную Раду и там повторить мой доклад. Я изъявил согласие. Мы условились, что я прибуду в раду к 11 – та часам. Соответствующее приглашение от председателя рады должно быть доставлено мне утром. Отъезд в Царицын я назначил в 1 час дня.