Текст книги "Старый Петербург. Адмиралтейский остров. Сад трудящихся"

Автор книги: Пётр Столпянский

«Признав удобным и с успехом в работах сходственным вывесть Адмиралтейство наше из столицы в Кронштадт, повелеваем адмиралтейской коллегии приступить к надлежащим о том распоряжениям и вследствие того:

1) начать с интендантской экспедиции, учредя строение мастерских и магазинов, для сего департамента потребных, а потом таким же образом поступить и с экспедициями артиллерийскою, коммисариатскою и прочими департаментами, стараяся переводить оные, как скоро для них строение поспеть может;

2) в Петербурге оставить только то, что необходимо нужно для галерного флота;

3) позволяем, по рассмотрению коллегии, построить в Ораниенбауме в местах способных и безопасных, некоторые магазины, принадлежащие до коммисариатской экспедиции, как-то: амбары для соления и хранения мяса, также печи и амбары для печения и хранения сухарей и тому подобное;

4) если занятый ныне дом под морской кадетский корпус по его положению найдется негоднее и нужнее для другого употребления, в таком случае, назнача удобное в Кронштадтском же острове место, построить для кадетского корпуса другой дом;

5) дабы прядильный двор немедленно в Кронштадт выведен быть мог, выбрать место и поспешить сочинением ему плана со сметою;

6) все сие распоряжение коллегии сделать, приглася главного командира Кронштадтского порта, и нам оные представить для утверждения и назначения сумм на таковой вывод адмиралтейства надобных;

7) а поелику строение, занимаемое ныне Адмиралтейством в столице нашей, Мы предполагаем за выводом и самой коллегии обратить на иное употребление, для того починки в оном произвесть только необходимо нужные на краткое время, и именно: покрыть железом, сделать необходимые полы в тех покоях, где разные канцелярские служителя находиться должны, над припасными магазинами сделать железные крышки и над сводами обыкновенный пол, оставить третий этаж без пола и заклав кирпичей окна; мастерские покрыть железною крышкою, над трубами везде сделать железные колпаки; вновь же прядильного двора и мачтового сарая не строить, ибо все то в Кронштадте сделано быть может. Сколько на сии починки потребно будет денег, коллегия долженствует представить Нам немедленно».

Екатерина II очень сильно перепугалась пожара, она вспоминала виденный ею пожар 1761 года, когда горели «переведенские слободки», до нее доходили рассказы еще живших очевидцев пожаров 1736 и 1737 годов, она рисовала себе картину возможности повторения пожара в Адмиралтействе с тою только разницею, что ветер будет дуть на дворец, который и может загореться; словом, Екатерина II рисовала себе разные ужасы, которые подкреплялись и жалобами приближенных лиц – у герцогини Кингстон, только что прибывшей в Петербург, сгорел стоявший в Адмиралтействе корабль с ее коллекциями... словом, Екатерина II хотела себя обеспечить от возможности повторения «злосчастного приключения». Но адмиралтейская коллегия думала совершенно иначе. Покидать Петербург, переезжать на постоянное местожительство в Кронштадт, который представлял из себя в то время невероятное захолустие, – всего этого коллегия вовсе не хотела допустить. А разве было что-либо невозможное для российского чиновничества? И началась волокита, царица требовала вывода некоторых частей Адмиралтейства чуть ли не на другой день после появления ее указа, а адмиралтейская коллегия собралась на первое заседание по вопросу о переводе Адмиралтейства в Кронштадт только 18 июня. Правда, в своем журнале коллегия описывает это заседание чем-то вроде «долгого» парламента, именно[76]76
  Там же, стр. 35.


[Закрыть] – «в присутствие прибыли по утру в 9 часов и имели заседание до 3-х пополудни, потом прибыли в 6, вышли в 10 час. пополудни» – и несмотря на такое длительное заседание «единомыслия» не было достигнуто, адмиралтейств-коллегия с самого первого заседания встала в явную оппозицию адмиралу Грейгу, бывшему главным командором Кронштадта и искренно желавшему перевода Адмиралтейства в Кронштадт. И только ровно через год, 26 мая 1784 года, адмиралтейская коллегия представила Екатерине II проект перевода Адмиралтейства в Кронштадт.

Прошел год после пожара, непосредственное впечатление от пожара улеглось, страх рассеялся или казался, быть может, смешным, а ко всему этому адмиралтейств-коллегия подсчитала и сумму, нужную для перевода; сумма вышла совсем не маленькая – 8.624.208 руб. 50 коп., правда, адмиралтейская коллегия, прибавила[77]77
  Там же, стр. 53.


[Закрыть]: «и хотя оная, конечно, велика, но, Всемилостивейшая Государыня, коллегия в расположении своем имела в виду и полагала сделать Адмиралтейство города Кронштадта совершенно достаточное с надежнейшею прочностию и достойное славы Воссоздательницы сего знаменитого места и величества Империи».

Конечно, быть «Воссоздательницею знаменитого места» – лестно, но откуда взять 9 миллионов, когда 1 Февраля того же года[78]78
  Лансере, стр. 28.


[Закрыть] – «на перенесение в Кронштадт Адмиралтейства повелели мы отпустить 200.000 руб. из С.-Петербургского для остаточных сумм казначейства в феврале, июне и октябре месяце нонешнего года по ровным частям в каждом» – и 200 т. р. с трудом нашлись, и их можно получить не единовременно, а в три срока по частям... Ясно, что при таком положении вещей думать о переносе Адмиралтейства в Кронштадт и о постройке на месте Адмиралтейства Сената,—значит попросту «мечтать», но не больше. И Екатерина II, несмотря на категорический тон своего первого указа, очень скоро примирилась с действительностью, и Адмиралтейство осталось на своем месте, отпущенные на перенос его в Кронштадт 200.000 рублей пошли на нужный для Адмиралтейства ремонт.

При Павле I был произведен значительный ремонт Адмиралтейства, обсыпавшиеся валы были возвышены, каналы вычищены, все Адмиралтейство было окружено палисадом, гласис засеяли мелким дерном, на угловых к площадям бастионах поставили новые срубы с флагштоками для подъема флагов Мальтийского ордена, наконец, как мы уже и упоминали, выкрасили в военную краску ворота – казалось, адмиралтейская крепость все еще долговечна. Но через очень небольшой промежуток времени, всего через 7 лет после последнего ремонта, 23 мая 1806 года, Александр I утверждает проект архитектора Захарова перестройки Адмиралтейства.

При проекте было приложено следующее его описание, составленное самим же Захаровым[78]78
  Лансере, стр. 28.


[Закрыть]:

«Составляя сей проект, – писал Захаров, – первым правилом поставлял соблюсти сколь возможно выгоды казны, что и побудило меня старые стены и фундамент не расстраивать ломкою, почему и прибавлено голых стен весьма мало, как ясно видно из сего описания:

1-ое. Ворота под спицею подняты выше, для укрепления стен оных прибавлен фундамент, дабы укрепление под спицею было тверже, чрез соединение новых стен со старыми. Спиц самый, не расстраивая нимало его связи, удержит настоящую свою фигуру, но фонарь, равно, как и все прочее строение, находящееся ниже спица, получит совсем другой вид. Церковь остается на прежнем своем месте;

2-ое. По обеим сторонам сих главных ворот под спицею сделаны большие лестницы, ведущие в общий внутренний коридор, в арсеналы для хранения адмиралтейских сокровищ, моделей и редкостей. За сими лестницами по сторонам помещены две гауптвахты, одна с арестантской для караула общего, а другая для артиллерийского, при которой находится большая кладовая для денежной казны;

3-ье. По концам главного фасада к императорскому дворцу и монументу Петра I сделаны большие выступы в три этажа с подъездами и большими парадными лестницами, в средний этаж ведущими. Первой корпус, что к императорскому дворцу, определяется для присутствия адмирал департамент с его библиотекою, музеумом и прочими к нему принадлежностями, второй, что к монументу Петра I, для присутствия адмиралтейств-коллегии с прочими ее отделениями;

4-ое. На Неву реку по обеим сего здания концам шлюпочные сараи соединены с наружными флигелями чрез продолжение оных до берега в один корпус, в средине коего сделаны над внутренним каналом большие ворота для впуску к магазинам барок. Над сими воротами поставлены павильоны вместо тех, кои ныне находятся на бастионах;

5-ое. Весь нижний этаж под всем зданием и в некоторых местах в среднем этаже займутся кладовыми, в нижнем же этаже корпуса к монументу подле павильона сделана большая кузница. Все сии комнаты, магазины и кладовые для безопасности от огня будут со сводами».

Мы текстуально переписали пояснительную записку Захарова, и современный читатель едва ли сможет из этого пояснения составить себе должное представление о проекте Захарова. А этот проект является, если не лучшим, то одним из лучших памятников раннего Empirе’а, того Empire’ когда он не потерял всей своей древней красоты линии и вдумчивости, порожденной требованием эпохи.

Расшифруем записку архитектора, объясним ее словами и покажем на этом проекте, на этом здании, что архитектор может вполне ясно и чересчур убедительно говорить не человеческими словами, а архитектурными формами, и этот своеобразный язык архитектурных форм не менее понятен, не менее ясен, чем обыкновенная человеческая речь; разница только в одном – человеческая речь скоро смолкает и забывается, речь архитектурными формами чересчур монументальна и способна пережить века...

Было ли приказано, или это произошло по инициативе художника, в сущности, почти безразлично, важны лишь конечные результаты, но в новом Адмиралтействе сохранен петровский план – построение Адмиралтейства покоем, – но старое содержание влито в новые формы, в формы архитектуры, как будто совсем не подходящей ко времени Петра, в формы архитектуры Empire, и в результате появилось нечто и грандиозное и монументальное.

Бесконечно длинные степы всегда являются при постройке покоем; стены эти при Петре, в Петровском Адмиралтействе, были без проемов, окна и двери выходили на внутренний двор – для стиля Empire оставить пустые стены невозможно, правда, окна будут изящны и просты, они не будут кричать, не будут назойливо выделяться из фасада, своими «empir’ истыми», если так можно выразиться, формами, они сохранят прежнее впечатление однообразной стены. Украшением будут те большие порталы, которые увенчают конечные выступы на углах площади и рассекут боковые фасады: они придадут однообразной длинноте стены законченность, взгляд на них успокоится, и мощные колонны порталов создадут впечатление вполне законченного. И этим устройством, бесконечно простым устройством, Захаров достиг того, что уничтожил впечатление от однообразности длинной стены.

Затем Захаров обратил усиленное внимание на центральную часть Адмиралтейства, на петровский спиц. И здесь заговорили Захаровские камни.

Адмиралтейство – центр морской жизни, это то учреждение, которое дает смысл существования всем морякам. Безусловно оно должно иметь чисто морской характер, специфически морской, так сказать. Но разберемте характер моряка и не забудемте, что дело идет о начале XIX века, когда царило только парусное судно, когда пароходов не было, когда о сверхдредноутах мечтать было невозможно и когда борьба между судами на море происходила на «абордаж»...

Как характеризовать моряка? Пожалуй, лучшую ему характеристику дал Купер в своих романах, назвав своих настоящих моряков – «морским волком».

Да, морской волк. Грубая наружность, присутствие большой физической силы, заметная коренастость, какая-то как будто неуверенная или растерянная походка на земле, сильное расставление ног, чтобы соблюсти больше равновесия, обильная растительность на лице, придающая лицу какой-то особый жестокий вид, отрывистый, лаконический язык (ведь в бурю, в грозу не много поговоришь на море,—приходится коротко кричать), частые жесты – вот характерные черты «морского волка».

Но наружность обманчива. Под этой жестокой, неуклюжей оболочкой бьется нежное, сочувствующее сердце, всегда велика потребность творить добро и вполне осознаны и свой долг и свои права... И слово моряка твердо так же, как те скалы морского берега, которые в бесконечной ярости в течение тысячелетий хочет сокрушить морской буран, но терпит фиаско в своих попытках и разбивает о скалы свои могучие волны в легкую зыбь... Затем у моряка – не забудем, мы опять подчеркиваем, что речь идет не о современном моряке, который только в микроскопической дозе сохранил черты былого «морского волка», речь идет о моряке XVIII века, о моряке паруса – бесконечно сильно развито стремление итти вперед. Покинув берег, отдав себя в распоряжение коварной стихии, моряк – истинный моряк, повторяю, моряк—идеал, если так можно выразиться – стремится ехать все вперед и вперед в бесконечно туманную даль, открывать новые земли, неведомые острова, находить ту таинственную птичку, которой шкурки под названием «райской птицы» доставляли в Европу голландцы, но шкурка постоянно была без ножек, и выросло убеждение, что бог не даровал райской птичке ног, что она на может присесть на землю, а живет свой короткий век в воздухе, в вечном порхании, в вечной игре переливов своего радужного наряда; находить тех «дивих людей», о которых сохранились такие причудливые рассказы... И зыбь спокойного моря надоедает моряку; попутный ветер иногда делается скучным, и моряк – вспомним нашего поэта Лермонтова с его дивным восьмистишием, в котором как в зеркале отразилась психология моряка:

 
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом...
Что ищет он в стране далекой,
Что кинул он в краю родном?

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой,
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой...
 

Вот тот портрет моряка, который рисовался нашим предкам, который идеализировался писателями того времени, после того как Христофор Колумб открыл Америку, после того, как стали открываться – иногда ценою жизни – новые и новые острова, после того как отважный Беринг погиб в своем стремлении из Азии перейти в Америку...

Но если можно достаточно ярко характеризовать психологию моряка словами, если выдающиеся поэты умели дивными созвучьями своих стихов рисовать нам психологию моряка, то как должен поступить архитектор, имея в руках грубый вещественный материал...

Идите к Адмиралтейской башне, встаньте перед ней и постарайтесь проникнуть в замысел большого мастера.

«Моряк по внешности груб», «моряк обладает физической силой», «моряк способен бороться с ураганами, бурею» —и вот, как выражение этой физической силы, этой мощи – перед вами возвышается дорический сплошной монолит с грубыми, громадными воротами. Да, этот монолит может быть основанием, он много может снести, на нем можно смело возводить постройку– и появляется второй этаж башни. Дорический стиль здесь заменен ионическим; мощность, фундаментальность уступают место изяществу, грации, красиво белеет эта колоннада ионических колонн на дорическом фундаменте, и глубоким по замыслу является дополнение к этим колоннам в виде ряда статуй. Здесь уже говорится о человеческом созидающем духе... Но эта вторая часть башни должна быть только переходом к самой существенной, самой выразительной части постройки – к Адмиралтейскому «спицу», как писал сам творец, к той «Адмиралтейской игле», которую так поэтически воспел Пушкин. И – посмотрите еще раз на рисунок, на фотографию, хотя не забудьте, что никакой рисунок, а тем паче фотография, не смогут передать всей прелести воздушной перспективы, – и вы увидите, что трудно найти более подходящий рисунок линий, рисунок перехода одних частей в другие, купола в лантернер (в фонарик), а последнего в сверкающий золотой шпиц, как это удалось Захарову: стремление к бесконечному, стремление все вперед и вперед рельефно отражается на этом удивительном шпице...

И идея моряка, морская идея нашла полное отражение в Адмиралтейской башне...

Может быть, наше объяснение слишком субъективно, но нельзя никогда забывать, что все произведения искусства субъективны, что впечатление от того или другого произведения искусства на человека зависит от массы превходящих причин, и выразить это впечатление какой-либо сухой, математической формулой невозможно... Здесь именно возможен ответ: все это так, все ваши возражения вполне правильны и законны, но... но я так чувствую... И с чувством этого вашего «я» не может бороться никакая логика, и самое логическое объяснение должно уступить место творческому навеванию... Повторяем, таково наше впечатление от Захаровской постройки, и нам хочется верить, что в своем проекте Захаров хотел именно выразить эту идею...

И с какими трудностями приходилось бороться художнику. Царь «аппробывал» проект, аппробывал, т.-е. утвердил, конечно, не понимая, не разумея, а лишь потому, что он, будучи русским царем, должен был все знать, все понимать, все уметь ценить. Началась работа – воздвигается сторона Адмиралтейства против дворца, архитектор, кажется, днем и ночью на работе, он отдает себя всего этому делу, эта постройка становится целью, смыслом его существования; и постройка почти готова, нужно снять только леса – и на сцену опять появляется царская воля, ах, эта царская воля! Александр I нашел, что этот боковой флигель слишком далеко выступает к берегу Невы и тем закрывает вид из «собственных» комнат на Галерную Гавань и устье Невы. Царь недоволен, он, в редкие мгновения своего пребывания в Петербурге, вдруг захочет полюбоваться из окошка видом Невы, и, оказывается, этот вид сокрыт Адмиралтейством. Но ведь проект Адмиралтейства был утвержден царем, ведь царь, утверждая проект, если бы он хоть сколько-нибудь смыслил в архитектуре, должен был понять, что здание закроет вид... Но сознаться в своем невежестве не входило в обязанность российских царей, и... и после того, как здание почти готово, следует приказание: «отступить строением в такой пропорции, чтобы оное не отнимало упомянутых видов».

«Отступить», уменьшить длину, по ведь этим отступлением нарушается вся пропорция частей, нужно опять таки отыскивать эту раз найденную гармонию, нужно проделать всю эту бесконечно тяжелую работу, воплощение геометрических отношений в впечатление изящного; а затем – постройка почти готова, и ее перестраивают, кто виноват? Вот будет всеобщий вопрос, и виноватым, конечно, окажется художник... А как оправдаться?.. Правда, Захаров в своем рапорте о перестройке части здания просил «оправдать его в виду могущего возникнуть в публике противного мнения, что государь или недоволен прежним утвержденным проектом или же строение в прочности его подало какое-либо сомнение». Но, конечно, эта просьба Захарова так и осталась на бумаге, пока ее через сто лет после создания Адмиралтейства не раскопал в архиве трудолюбивый историк[79]79
  Там же, стр. 29.


[Закрыть]... И надо думать, сколько таких же открытий будет сделано впереди, сколько еще раз мы столкнемся с таким тлетворным влиянием Романовых на творчество...

«Ценители искусства», «знатоки его», «объективные историки» могут обвинить меня за эти строчки, они – эти строчки – этими ценителями и знатоками будут признаны несоответственными общему характеру «историко-художественного очерка», как названа мною моя работа. Пожалуй, и так! Но... но я человек, но я испытал на своей собственной шкуре владычество Романовых, – и быть «спокойно-объективным» не могу...

Но, кроме царя, архитектору пришлось иметь дело с бесконечным чиновничеством, заседавшим в адмиралтейств-коллегии и смотревшим на жизнь с исключительной точки зрения входящих и исходящих нумеров. Малообразованные, а в вопросах искусства прямо безграмотные, они, конечно, также считали, что все знают, все понимают, и стремились с своей стороны, как можно сильнее урезать самостоятельность архитектора, и чуть архитектор хотел проявить свою самостоятельность, даже в мелочах, сейчас же российский чиновник вытягивался во весь рост, вспоминая российское: «не пущать», и архитектору делалось внушение... Пусть он «всероссийский» гений, но рапорт надо писать с соблюдением всех правил субординации... А затем—тоже специфическая черта российской действительности – недостаток денег: или забыли выписать ассигновку или средства истрачены на более серьезный расход или... словом, находилось тысячи тысяч причин, чтобы так или иначе, а задержать уплату...

И вот в такой-то обстановке должен был жить и творить художник! Должен был стремиться к осуществлению своего проекта... И, видимо, сердце художника не выдержало. 27 августа 1811 года он умер, биограф его не указывает на причину смерти.

Создание Захарова – Адмиралтейство оставалось далеко не оконченным и вследствие ряда политических причин: наступил 1812 год с его нашествием Наполеона, потянулись бесконечные войны за освобождение Европы, понятно, что трудно было найти деньги на строительство, и только в 1823 году было признано, что постройка Адмиралтейства закончена, и был подбит итог расходам: за 17 лет постройки было израсходовано 2¹/₂ миллиона рублей...

Главные даты постройки Адмиралтейства следующие: 23 мая 1806 года утверждение проекта Адмиралтейства, а 25 мая того же года приступлено к срытию части валов против Зимнего дворца, 3 июня 1808 года Захаровым был представлен проект перестройки уже выстроенного фаса против Зимнего дворца; в 1808 году работы велись на обоих боковых фасах, а в 1809 году приступили к работам по главному фасаду, выходящему на Невский проспект, в следующем 1810 году, между прочим, решался вопрос о художественных работах внутри здания: после временного затишья в 1812—1813 годах работы возобновились, в 1814 году: павильон на углу к Сенату и на заворот по реке до среднего выступа был окончен кирпичной кладкой вчерне, к исходу 1815 года главные строительные работы кончились, оставались только отделка и скульптурные работы, которые были произведены далеко не в том размере, как проектировал Захаров.

С этими скульптурными украшениями уже почти в наши дни совершилась очень характерная история: конечно, скульптурные украшения в большинстве случаев были мифологические – тут должно было быть – положение стран света или четыре главных ветра: восток, север, запад, юг, затем изида, египетская богиня, разумнейшая и храбрая героиня, выдумавшая строение кораблей; Урания, муза и богиня астрономии, затем Европа, Африка, Азия, Америка, Волга, Дон, Нева, Днепр, фигуры летних месяцев и т. д. Один из таких барельефов колоритно описывал Свиньин в своих «Отечественных Записках»: «Вы видите Нептуна, вручающего Петру Великому трезубец в знак владычества его над морями; подле основателя Российской Империи стоит Минерва и смотрит на берег Невы, где в отдалении Тритоны производят различные корабельные работы; на самой середине барельефа возвышается скала, на которой под тенью лаврового дерева сидит Россия в виде женщины, украшенной венцом; в правой руке ее палица Геркулесова, признак силы, в левой рог изобилия, к коему Меркурий прикасается своим жезлом, изъявляя тем, что избыток естественных произведений только посредством торговли получает высшую ценность; с другой стороны Вулкан повергает к ногам России перуны и оружие в ознаменование всех оборонительных средств, устроенных Петром Великим, например, пушечного лития и т. п. Лицо России с любовью обращено к сему Отцу Отечества. Минерва, близ него стоящая, имеет при себе истукана Победы в знак того, что успех всякой битвы принадлежит уму, и что Петр I собственному гению обязан всеми счастливыми следствиями своих предприятий. Летящая Слава несет флаг Российской в даль океана, на котором уже виден новый флот, окруженный великим хороводом вымышленных морских божеств»[80]80
  Отечественные Записки, 1825 г., октябрь, стр. 23.


[Закрыть].

Эти статуи, эти барельефы делались выдающимися скульпторами того времени: Щедриным, Пименовым, Теребеневым, Демут-Малиновским, которые считаются бесспорно лучшим украшением русского искусства. И вот в то время, как постройка Адмиралтейства была закончена, приступили к перестройке Исаакиевского собора; богослужение в нем прекратилось надолго, оно продолжалось в особо устроенной пристройке, но и там было признано неудобным. Духовенство перестраивающегося Исаакиевского собора, конечно, не желало лишиться всех доходов, связанных с церковными службами, и пыталось обосноваться в церкви Сената, но духовенству этой последней церкви было вовсе не по нутру такое совместительство и конкуренция, и сенатское начальство воспротивилось служению Исаакиевского причта. Тогда было решено отправлять временное богослужение в здании Адмиралтейства, где и устроили церковь[81]81
  Ставровский. История и описание С.-Петербургского Адмиралтейского Собора. СПБ. 1906 г.


[Закрыть]. И в левом углу главного фасада была устроена церковь, строилась она поспешно, и главный алтарь во имя святого Спиридона Тримифунтского, память его падала на день рождения императора, была освящена 12 декабря 1821 года. Вплоть до освящения Исаакиевского собора, до 30 мая 1858 года, причт этого собора служил в этой адмиралтейской церкви[82]82
  Н. А. Тихомиров. Путеводитель по церквам С.-Петербурга, стр. 57.


[Закрыть], которая затем была поставлена во главу образованного специально для этой церкви прихода морских чинов в С.-Петербурге[83]83
  Морской Сборник, 1858 г. № 12.


[Закрыть]. Когда церковь только что устроилась, поднялся вопрос, как же быть с мифологическими статуями – ведь они оскорбляют православную церковь. Адмиралтейский архитектор того времени, Гомзин, предложил вместо статуй Марта, Апреля и Мая поставить Веру (с крестом по средине фронтона), Надежду и Любовь; вместо мужской и женской статуй рек – святого Иону и Марию Магдалину, вместо барельефа во фронтоне – сюжет из священной истории или всевидящее око – но, к счастью, этот проект не удостоился утверждения, и статуи месяцев продолжали украшать христианскую церковь. Прошло 37 лет, церковь из временно заменяющей Исаакиевский собор превратилась в постоянную церковь морского прихода, а языческие статуи, полинявшие, оббитые от времени, непогоды, все еще стояли на фронтоне, и главный морской священник Василий Кутневич вошел со всеподданнейшим ходатайством об уничтожении соблазна для православных христиан. Царь согласился на это ходатайство, и соответствующее морское начальство утвердило расход в 45 р. 30 к. на снятие 12 статуй месяцев над четырьмя фронтонами, 6 у подъездов и 4 у павильонов со стороны Невы. Статуи сняли, разбили, и «оставшийся от статуй материал – железные скобы, пироны, пудожский камень – продали за 24р. 35 коп. Таким образом, собственно говоря, на снятие статуй истратили всего-навсего 20 р. 95 коп, Конечно, это было экономнее, чем затрата в 12.000 р. – такую сумму пришлось бы употребить, если бы вздумали ремонтировать эти 22 статуи; ну, а то, что исчезли шедевры русского искусства, то стоило ли об этом думать, особливо когда дело шло «о благолепии церкви»... Эти ревнители благолепия покушались на большую порчу Адмиралтейства, в 1894 году предполагалось соорудить металлический купол над церковью, – к счастью, все-таки нашлось столько здравого смысла, чтобы в здание чистого Empire не внести луковицу будто бы «русско-византийского» стиля... Но если на такой вандализм en gros не решались, то в мелочах испорчено много: кроме уничтожения статуй, надо отметить позолоту украшений на гранитных наличниках при входе в церковь – золотить гранит, до этого действительно нужно додуматься!..

Мы уже указали на главные особенности адмиралтейского здания, на его центральную часть, на умение сохранить план покоем и изящно разработать стены, но в самом Адмиралтействе, внутри его, является такая масса деталей, что для изучения их нужна не одна особенная монография. Считаем уместным здесь обратить внимание на главную лестницу Адмиралтейства с колоссальнейшими статуями при входе: Афины-Паллады и Геркулеса – впечатление, которое производит эта лестница, более чем колоссальное – масса света, широта входа, легкий подъем вполне соответствует парадному входу в Адмиралтейскую залу, в которой должен был заседать высший морской орган. Точно так же хороша и красива и эта зала Адмиралтейского совета: ее устройство, украшения, колонны, плафон, барельефы, все, конечно, в стиле Empire, но когда вы не рассматриваете каждую деталь отдельно, когда вы не обращаете внимания, что капитель колонны коринфского ордена, что украшение на де сю де портах вполне Александровскою времени, так вот, когда вы просто входите в эту торжественную, роскошную залу, то вполне способны пережить те моменты, когда в Адмиралтейском совете председательствовал сам Петр, а рядом с ним сидел «великий адмиралтеец» граф Апраксин. И зала эта, несмотря на стиль совсем иной эпохи, сохраняет впечатление Петровской эпохи.

Из других деталей обратить внимание нужно на распланировку и украшение окон – это пример типического, строго продуманного окна стиля Empire: выделение окон второго этажа, устройство у них довольно большого наличника и балюстрады и совершенно простые окна первого этажа, украшением их служат лишь головки в замке и несколько более широкие, чем высокие, обведенные особой рамкою окна третьего этажа. Нельзя найти лучшего примера образца, как устроить окна в стиле Empire.

Если от здания, от его внешнего вида, от его архитектуры мы перешли или, вернее, пожелали бы перейти к истории учреждения, обитавшего в этом здании, то мы сейчас не смогли бы удовлетворить любопытство, ответить на ряд вопросов, естественно возникающих в уме. Невозможность ответа вполне понятна: ведь до сих пор вся наша история и в частности история наших учреждений рассматривалась лишь с одной точки зрения, – с точки зрения, которой наиболее приличествует наименование «патриотической». Все у нас обстояло великолепно и чем дальше, тем это великолепие увеличивалось и увеличивалось. Темные стороны нашей действительности скрывались, критика не разрешалась, и в результате мы не обращали внимания на нашу «патриотическую» историю и пробавлялись рядом более или менее пикантных анекдотов. Теперь только наступает пора разработки архивов, является возможность высказываться свободно, не эзоповским языком, отбросить анекдоты и перейти к фактам...

А этих фактов в прошлом нашего Адмиралтейства, нашего управления флотом будет безусловно гораздо больше мрачных, чем светлых[84]84
  Имеется книжка. С. Ф. Огородников. Исторический обзор развития и деятельности морского министерства за 100 лет его существования. Составлен по поручению Министерства, последняя фраза указывает характер этой работы.


[Закрыть].

Положим, в Адмиралтействе помещается одно из таких учреждений, к которому, по его просветительному значению, могло бы не касаться только что приведенное замечание – мы подразумеваем «Морской музей»[85]85
  Того же автора и того же духа: Модель Камера, впоследствии Морской Музей имени императора Петра Великого. Исторический очерк. Хороши в нем иллюстрации, рисующие многие подробности музея.


[Закрыть], – но и он не мог избегнуть общего влияния, он точно так же рисовал картину нашего благополучия, он старался выставить на первый план все яркое, все блестящее... Но, конечно, коллекции, собранные этим учреждением, имеют громадное значение и должны изучаться каждым, кто интересуется морским делом России.

Выше мы уже указали на причины возникновения Адмиралтейской площади – это был гласис устроенной Адмиралтейской крепости, но гласис крепостей по инженерным законам простирался на 300 сажен, на это расстояние около крепости не разрешалось возводить построек; гласис Адмиралтейской крепости разрешили несколько меньше, он равнялся всего-навсего 80 саженям, в чем можно легко убедиться, смерив расстояние от Адмиралтейства до линии домов по современному плану. Уменьшение расстояния гласиса понятно: на серьезное стратегическое значение Адмиралтейской крепости не обращали внимания даже в первые дни ее существования, в этой крепости все видели одну только декорацию, и понятно поэтому, что не слишком строго придерживались требований военных законов. Обыватель, как и должно было ожидать, делал попытки захватить себе местечко и построиться, но крутые меры, предпринятые Петром Великим с самого начала, удержали обывателя от построек, и Адмиралтейская площадь сохраняла свой вид громадной обширной площади. Конечно, она была не мощена, и весною и осенью это было непролазное болото, зимой никто на пей не чистил снега, проезд был тяжел от сугробов, а летом эта площадь кое-где зарастала травою, но на большей части своего пространства представляла, как любил выражаться петербуржец, «Петербургскую Сахару», по которой порывы ветра поднимали целые облака пыли. К 16 апреля 1721 года относится первое мероприятие по урегулированию площади, состоялось повеление «рассадить деревья по большой перспективной дороге, идущей от Адмиралтейства»[86]86
  Архив Морск. Министерства, д. Адм. Кол. 4 (III), л. 136.


[Закрыть]. Большая перспективная дорога это – современный Невский проспект, который вовсе не был все время главной улицею столицы, а просто-напросто дорогой, соединяющей Адмиралтейство со старою Новгородской дорогой, чтобы было удобнее перевозить доставляемые к Адмиралтейству грузы из центра России. Так вот в 1721 году определилось современное положение Невского проспекта, но это была не улица, обстроенная домами, а дорога, обсаженная березами. Ниже мы скажем более подробно о метаморфозе, происшедшей с перспективной дорогой, превратившей ее в лучшую улицу, и приведем план того времени, пока удовлетворимся указанием, что в 1721 году Адмиралтейская площадь разделилась на две неравные величины. Эго проведение аллеи послужило к очередному очищению Адмиралтейской площади от строений, обыватель снова застроился, и 24 октября 1721 года[87]87
  М. И. Р. Ф., ч. IV, стр. 477.


[Закрыть] последовало повеление «о очистке луга около Адмиралтейства от всякого строения». Затем последовало еще одно новое распоряжение, которое, как нам кажется, никогда не было приведено в исполнение, оставалось только в виде сенатского указа[88]88
  О. Б., № 1570.


[Закрыть]: «объявленное генерал-полицмейстером Девиером высочайшее повеление о вырытии пруда на Адмиралтейском острове на лугу»; пруд этот хотели выкопать для пожарных предосторожностей, во время пожара должно было брать из него воду, но об этом пруде в дальнейшем нет никаких указаний, и он не сохранился ни на одном из планов Петербурга. Затем, наконец, была узаконена и самая граница площади: 3 августа 1726 года последовало опять таки сообщение из кабинета Иваном Черкесовым генерал-полицмейстеру Девиеру «высочайшаго повеления о дозволении строить каменные дома на Адмиралтейском острову кругом луга и площади»[89]89
  П. С. 3., № 4943.


[Закрыть]. Конечно, не нужно думать, что постройка домов около площади началась после 3 августа 1726 года, конечно, нет, обыватель начал строиться гораздо раньше, и высочайшим повелением было узаконено только то, что существовало de facto. Эта линия домов долгое время носила название Большой Луговой улицы. Она начиналась там, где Миллионная улица выходила на нынешнюю Дворцовую площадь, т.-е. там, где теперь здание архива бывшего Государственного Совета, и шла вдоль берега Мойки к нынешней арке Главного Штаба, приблизительно по левой стороне домов нынешней улицы Герцена в части между аркою и Невским проспектом, правой стороны Морской улицы, не существовало в то время, она застроилась позднее, не было и левой, солнечной, стороны Невского проспекта, существовала только правая сторона, которая и звалась Большой Луговой, она и обходила Адмиралтейскую площадь вплоть до нынешней Вознесенской улицы.