Текст книги "Чернушка"
Автор книги: Петр Сигунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Чернушка не выносила одиночества. В деревянный теремок ее закрывали только от Найды; когда никого не оставалось в палатке. А так все к ней привязались, точно к забавному домашнему зверьку. И правда, в нашей серой, однообразной жизни она была чем-то вроде веселого, игривого котенка. Да и вела себя частенько, словно котенок, – опрокидывалась на спину, шустро ловила быстрыми лапками пальцы рук, хватала их зубами и кусала, но просто так, ради забавы.
Однажды мы с Сашкой ушли в многодневный маршрут. Ночевали прямо в тайге.
Ничего интересного нам не попадалось: только мох, травы, кусты и деревья.
Перед нами вздыбились чахлые лиственницы. Но странно, на многих из них темнели старые, покинутые гнезда белок. Вероятно, когда-то здесь расплодившиеся зверьки пировали богатым урожаем лиственничных шишек.
Я скинул сапоги. Влез на дерево. Там я тщательно осмотрел гайно. Обследовал и другие деревья, где были беличьи гнезда. Удивленный моими необычными занятиями, Волынов спросил:
– Мы что, не по азимуту идем? Заблудились? Или вы коренные обнажения ищите таким способом?
– Нет, Саша! Все в порядке! Мы идем правильно, не сбились с маршрута. Я просто воспользовался случаем, чтобы узнать, как белки устраивают свои жилища.
– Зачем?
– Да ведь ты, наверное, обратил внимание, что Чернушка боится деревянного домика больше, чем Найды. Может быть, мы сделаем его более естественным и удобным. Спальный мешок ей, конечно, нравится. Но я все еще побаиваюсь, как бы случайно во сне не придавил Чернушку. Всякое бывает...
Однако мои "исследования" ничего нового не дали. Бахтинские белки предпочитают строить гнезда не на качающихся суках, а прижимают их к стволам, чтоб не сбило ветром, чтобы не очень-то были заметны для хищных зверей и птиц. Делают они гнезда-шары из подручного материала: веток, травы, мха, лишайника и даже из размельченной коры. Каждое гайно обязательно имеет два лаза – вход и выход. Серединка – спаленка выстлана шерстью, перьями, пухом, тончайшими, как папиросная бумага, берестинками.
Попадались и совсем примитивные, грубо свитые гнезда, без "перин" и "одеялок". Вероятно, и среди белок, как и среди людей, есть хозяйственные, трудолюбивые, а есть лентяйки, которым лень набрать перышек для постели.
Наша Чернушка возненавидела свой теремок, вероятно, потому, что он имел только один вход, который мы всегда закрывали на крючок. Совершенно ясно, она хотела жить свободно, как все белки. Что ж, подросла, возмужала, пусть живет теперь самостоятельно. Надо непременно отпустить ее на свободу. Иначе попадет в зубы Найды.
Мы вернулись в лагерь через несколько дней. У костра кашеварил Павел, остальные были еще в тайге.
– Ну, что новенького, Павлуша?
– Да ничего особенного. Все по-старому. Кони целы, сыты, здоровы. И люди покамест не болеют.
– Ну, а Чернушка, жива ли?
– Чернушка у нас молодчина, носится как угорелая. Когда я в лагере, Найда за версту палатку обходит. Ну, а стоит мне отлучиться к лошадям, она тут как тут – так и норовит к белочке пробраться. Поэтому я не оставляю Чернушку без надзора, брал с собой или запирал в домике. Не хочет спокойно сидеть в домике, бьется, как рябчик в силке. Даже волосы на макушке вытерла о доски, лысой теперь стала. Когда вы ушли в маршрут, я взял ее к себе. Но она вскоре сбежала к вам в мешок. И чем вы ее приворожили? Интересно, узнает ли вас? Давайте войдем одновременно в палатку все вместе, она там сейчас мячик тряпочный гоняет, футболисткой сделалась. Войдем и всем хором начнем звать ее. Любопытно все-таки: к кому первому бросится?
Мы втроем приоткрыли полог и стали кричать:
– Чернушка! Чернушка! Чернушка!
Белочка встрепенулась, вытянула головку, навострила кисточки. "Ко-ко-ко!.." – заквохтала она наседкой и мигом очутилась на моем плече. Замурлыкала и заворковала, забившись под бороду, юркнула через расстегнутый воротник за пазуху, проверяя, какие подарки у меня в кармане. А принес я рябиновые ягоды и кедровые орехи. Чернушка выносила во рту кедровые орехи, каждый раз всего лишь по одному орешку, и, усевшись на плечо, проворно щелкала. И так сновала она без устали. Все улыбались. И я улыбался. Что там ни говори, очень приятно, когда тебя кто-то ждет в тайге, когда ты кому-то нужен. В тот день белочка стала для меня еще ближе, еще дороже. У меня появилась к ней какая-то необъяснимая, прямо-таки необыкновенно нежная привязанность. Я готов был ее целовать и, признаюсь, целовал, когда никто этого не видел. Не правда ли, смешно? Я твердо решил привезти белочку в Ленинград: ведь она сделалась совсем ручной.
Павел сказал, что теперь каждый вечер он носит Чернушку в тайгу, сажает на дерево, чтоб она привыкла к дикой жизни. Белочка далеко не убегает, она еще не умеет прыгать с ветки на ветку, боится высоты, колючих еловых иголок и мокрой осиновой листвы.
До ужина оставалось много времени, поэтому я решил заняться воспитанием Чернушки. Выбрал одинокую лиственницу с сухой хвоей и пустил на нее белочку. Зверюшка с радостью принялась кружиться по стволу, качаться на ветках, лакомиться смолистыми почками, откусывать и бросать на землю пустые шишки. Когда я звал ее и протягивал орех, она послушно спускалась вниз, вытянув голову, повисала на задних лапах и в такой неудобной позе, видимо, дурачась, грызла орехи. Постепенно я добился того, что она стала бегать за орехами на концы качающихся сучков. Белочка оказалась способной ученицей. Она так осмелела, что стала прыгать на меня с веток лиственницы, и, судя по восторженному квохтанью, по блеску глазенок, эта новая игра ей очень понравилась.
"Нет худа без добра"
Как только я возвращался из маршрута, первым делом заглядывал в Чернушкин теремок. Я всегда очень скучал по ней и, что греха таить, боялся, как бы она не убежала, не затерялась в тайге. Но однажды белочки в домике не оказалось, а дверка была открыта. Павел всполошился. Он только что играл с нею. Куда же она запропастилась? Неужели ее все-таки сцапала Найда? Едва ли! Собака бегала со мной в тайгу, помогала нам охотиться на глухарей и тетеревов.
А может, утащил соболь? Хищник этот, хоть и ночной, осторожный, но очень дерзкий, от него можно ожидать всего.
Нет, скорей всего удрала в тайгу: ведь Павел забыл закрыть дверку теремка. А может, на наше счастье, спряталась в палатке? Такие сюрпризы уже случались.
Мы вывернули наизнанку карманы во всех ватниках и спецовках, вытрясли все спальные мешки и рюкзаки, прощупали каждую тряпку – белочка как сквозь землю провалилась. Все очень огорчились, жалко было так неожиданно с ней расстаться...
Павел позвал на помощь Найду.
– Ищи! – сердито приказал он.
Собака обнюхала все вещи, но не поняв, кого надо искать, зевнула. Тогда поднесли к ней Чернушкин теремок и тоже заставили обнюхать.
Найда вопросительно посмотрела на Павла.
– Да, да, ищи Чернушку! – произнес он.
Собака неторопливо обошла вокруг палатки, потянула носом воздух и быстрыми прыжками с заливистым лаем бросилась к островку мелких приземистых елок.
"Пиик!" – точно ножом полоснуло мне по сердцу.
– Готова! – с жалостью промолвил Сашка.
– Загрызла! – сказал Николай Панкратович.
Вскоре Найда неторопливо подбежала к нам. В ее крепко стиснутой пасти судорожно дергался беспомощный, смоляной хвостик...
Сашка замахнулся на лайку тяжелой палкой, но Павел сердито, властно его остановил:
– Не бей напрасно собаку! На то она и лайка охотничья, чтобы белок хватать. Чернушку уже не воскресить.
Найда бережно положила добычу к ногам помрачневшего Павла. Зверюшка не шевелилась. Найда громко, отрывисто залаяла, Чернушка вдруг встрепенулась и прыгнула на Павла, с Павла – на Сашку, с Сашки – на меня. Юркнула ко мне за пазуху и мелко дрожала от испуга. Ни одной царапины не было на ней. Так осторожно схватила ее собака, так бережно держала в зубах.
Павел бросился тискать, обнимать лайку:
– Ай да Найда! Ай да молодчина!
В этот вечер все угощали собаку пшеничными лепешками. Она дурачилась, с веселым гавканьем скакала вокруг нас, а беглянка, выглядывая из-за пазухи, возмущенно цурюкала.
Хищный грызун
Составив геологическую карту, набрав нужное количество металлометрических и шлиховых проб, мы прибыли на метеостанцию, где наш отряд ожидал начальник партии Шустряков. Мои помощники хорошо отдохнули, попарились в баньке и пошли с караваном лошадей по берегу Бахты – на этот раз в рыбацкий поселок. На прощанье я поблагодарил их за добросовестную работу.
Курдюков и я остались временно на метеостанции готовить полевые материалы для приемной комиссии экспедиции. К ближайшей енисейской пристани мы отправимся на понтоне по Бахте.
Чернушка быстро приспособилась к новой обстановке: догадалась, что попасть из комнаты в другую можно только через дверь, и потому, словно кошка, дежурила у порога.
Белка одолевала нас игрой в "колы", которая запомнилась ей с тех пор, когда мы жили в палатке, и она кружилась по стоячным подпоркам. Но в бревенчатой избе не было ни колов, ни столбов.
Проказница нашла выход из такого положения. Забравшись на подоконник, она терпеливо дожидалась, когда начнут вылезать из спальных мешков геологи.
Первым вставал начальник партии, снимал майку и делал зарядку. Чернушка мгновенно прыгала на него. Раздавался крик.
Бедный "кол" не знал, как избавиться от белки. Коготки у нее, что колючки татарника: так и вонзаются в тело. Шустряков пытался схватить дерзкую шалунью, но она увертывалась с неуловимостью ртутного шарика, перескакивала на спину и выделывала там такие замысловатые крендели, только хвост мелькал.
– Снимите, пожалуйста! – умолял начальник партии, а сам извивался, как танцор.
Чернушка от удовольствия ворковала и кружилась еще быстрей. На помощь начальнику из спального мешка выползал Курдюков. Белка мигом перепрыгивала на прораба.
– О-ой! – раздавался новый истошный крик.
Вечером Чернушка забиралась в мою шапку и требовала, чтоб я щекотал ее, проказницу. Она вертелась, отбивалась лапками. Белка походила тогда на котенка, только не мяукала, а как-то смешно кряхтела. Потом, утомленная, крепко засыпала прямо в шапке.
А утро снова начиналось веселыми играми да забавами. И все было бы хорошо, если бы...
Как-то мы оставили ее одну в комнате. И вот что увидели, когда вернулись: Чернушка неизвестно куда затащила канцелярские резинки, обкорнала пробковую ручку у спиннинга, искромсала на мелкие кусочки цветные карандаши, не тронув почему-то один синий. Она гордо сидела среди груды карандашных огрызков и крошек. Но что с ней стало?! Она была не черная, а вся белая, точно вывалялась в муке. На полу лежала опрокинутая банка с сухими сливками.
– Ух ты, хищник, грызун двурезцовый! – не на шутку рассердился начальник партии, собирая уцелевшие огрызки карандашей. – Чем же мы теперь будем красить геологическую карту?
Любовь к свободе
Метеостанция располагалась на вершине холма. Кругом расстилалась необозримая осенняя тайга. Это был громадный ковер, сотканный из оранжевых лиственниц, зеленых елей, золотых берез, синих пихт, малиновых осин, сизых кедров.
Чернушка с утра до вечера металась на широком подоконнике, глядя на радужные переливы таежных красок. Она перестала играть, сделалась нелюдимкой, сварливой, на всех дерзко бросалась.
Однажды она юркнула в открытую дверь, стрелой взлетела на первую ближайшую лиственницу, перемахнула на березу. Никогда прежде я не видел ее такой прыткой, проворной и непослушной. Белку охватил какой-то безумный порыв. Я бежал за ней и звал: "Чернушка! Чернушка!" Но она точно оглохла, как будто сразу одичала. И вскоре пушистый чернявый комочек совсем затерялся в яркой осенней пестроте.
Растерянный, медленно бродил я между высокими деревьями и повторял без умолку, точно заведенный:
– Чернушка! Чернушка! Чернушка!
В ответ мне печально, надрывно кричали серые гуси, летящие стройными косяками на юг.
"Как жаль, что нет Найды! Она непременно помогла бы найти беглянку! – думал я. И ругал себя: – Ах, какой же все-таки я плохой, бездушный человек! Ну что из того, что мы вспоили, вскормили осиротевшего зверька? Неужели за это "благодеяние" я должен лишить Чернушку самого главного в жизни – свободы?! Очень даже хорошо, что нет Найды. Пускай белочка резвится в лесу, как все ее дикие подруги! Пускай живет так, как ей положено".
Грустный, вернулся я поздно вечером в избушку. Мы уже собрались тушить керосиновую лампу, как вдруг кто-то начал царапать стекло. Я выскочил на улицу, с радостью снял любимую зверюшку с деревянной рамы. Холодная, облезлая белочка забилась мне под бороду и сразу же уснула.
Утром густыми крупными хлопьями повалил снег. Оставить беззащитную Чернушку в суровой тайге я не мог. Ведь она еще не подготовилась к лютым сибирским морозам, не успела отрастить пушистую зимнюю шубку и, конечно, погибла бы.
Конкурент Дурова
И вот мы в рыбацком поселке.
К временной переносной пристани пришвартовался долгожданный старенький пароход "Спартак".
Мы разместились в небольшой каюте вчетвером: Повеликин, Волынов, Рыжов, я, ну и, конечно, Чернушка. Запыхавшись, на палубу поднялся Павел. Он торопливо раскрыл громадную корзину и, вытащив оттуда берестяные туески с затейливыми узорами, смущенно положил перед каждым из нас по штуке.
– Возьмите на добрую память, – сказал он. – Не обессудьте, сам в прошлом году мастерил. Я ведь сызмальства люблю возиться с лозой да с березовым корьем. Это вам харчи на дорогу, стерлядки копченые, в рыболовной артели заработал, – и подал тяжелый сверток. – А это Чернушке на пропитание! – Улыбаясь, он протянул мне ивовое лукошко с кедровыми шишками и орехами.
Мы горячо поблагодарили нашего заботливого друга.
Растроганный Сашка порывисто размотал роскошный красный шарф, протянул Павлу:
– Возьми на память!
Но Павел наотрез отказался принять подарок.
Долго, пока пароход не скрылся за изгибом реки, он стоял на берегу Енисея, размахивая рукой.
Монотонно похлюпывали колеса, за бортами плескались холодные белогривые волны. По нашей каюте резво бегала Чернушка. В последнее время она подурнела: облысела головка, облезла спинка, оголились лапки. Ее таежные подруги уже давно нарядились в теплые шубки, а у нашей воспитанницы линька слишком затянулась.
Но вот на ее затылке появились темно-синие разводы. Такие пятна бывают осенью у всех белок, когда они "цветут". Зверьков с синими головками охотники-промысловики называют "синеголовками", а с синими лапками – "синеручками".
И все же, несмотря на то что Чернушка была некрасивой – и лысой, и неряшливо клокастой, – любопытные пассажиры заполонили нашу каюту. Особенно все восторгались, как белка, словно маленький сказочный человечек, стояла на задних лапках и, обхватив пипетку, пила молоко.
– Вот это номер! – хохотали зрители.
Капитан парохода шутя предупредил, чтобы я убрал "артистку" с глаз долой, иначе от скопления людей на одном борту судно может перевернуться.
А что творилось с ребятишками! Они шумно наблюдали за Чернушкой.
Однажды в каюту явился мальчуган, с лицом, испачканным брусничным вареньем. Белка в это время сидела на корточках и усердно терла лапками заспанную мордочку.
– Что она делает? – спросил я детишек.
– Умывается! – хором ответили они.
– Вот видишь, – обратился я к чумазому. – Чернушка умывается каждый день, а ты ленишься. Она не любит грязнуль. Она сейчас же тебя прогонит, как Мойдодыр.
Наутро мальчишки наперебой хвастались: "Дяденька! Я чистый! А белочка меня не прогонит?"
И еще такой забавный случай произошел. Любопытная, шустрая девчонка поинтересовалась:
– А почему Чернушка не поет?
– Эти зверьки не умеют петь, – ответил я серьезным тоном.
– Нет, неправда! – возразила девочка и бойко продекламировала: "Белка песенки поет и орешки все грызет..."
– Наша еще не училась в музыкальной школе, – сказал я. – Зато она отлично гадает, например, может узнать, как тебя зовут.
– Ой, пусть отгадает! – загалдели ребята.
Я нарезал несколько чистых бумажных квадратиков и на каждом крупными буквами написал разные имена. Во все бумажки-фантики, словно конфеты, завернул пустые орехи, а в тот, где было указано имя девочки (ее имя я слышал ранее), – полный.
Чернушка послушно, как дрессированная морская свинка, вытаскивала из шляпы "гадальные" пакетики, перекладывала с лапки на лапку и тут же, не разворачивая, откидывала прочь. Так она забраковала несколько штук. Наконец попался орех, который ее заинтересовал. Она проворно развернула бумажку и защелкала скорлупой.
– Читайте, – сказал я, подав девочке последний "фантик".
– На-та-ша! – воскликнула она и захлопала в ладоши. Белка правильно отгадала ее имя.
Я, конечно, не стал раскрывать секрета "знаменитой гадалки". Чернушка просто "взвешивала", тяжелый орех или нет, то есть пустой или ядреный.
У белок, утверждают бывалые охотники, вдобавок еще такое тонкое чутье, что они способны через мощный покров снега безошибочно найти, где лежит еловая шишка, и определить, зрелые ли семена.
"Кто в тереме живет?"
Наконец-то, наконец-то я в Ленинграде!
– Здравствуй, таежный Берендей! Ишь ты, какую бородищу отпустил! Сбрей, сбрей ее, не идет тебе! – сказала жена.
Родные и знакомые обступили и принялись обо всем расспрашивать, как путешествовал, что интересного видел, какие месторождения открыл, каких зверей повстречал.
...В моем рюкзаке Чернушка раздраженно скребется и возмущенно ворчит. Все умолкают, прислушиваются.
– Кого ты привез? – спрашивает жена.
– Угадай!
– Сибирского кота! – уверенно произнесла теща, которая прямо-таки без ума была от кошек.
– Соболя! – предположила соседка.
Я вытащил из рюкзака деревянный домик, любовно сделанный в бахтинском поселке Павлом, – из желто-золотистых, чисто выструганных кедровых планок с красной трубой, зеленой крышей, с застекленными окошками в синих резных наличниках, с кружевным крылечком, на котором сидел петушок, выточенный из березовой коры. Шутливо запел: "Терем-терем-теремок! Кто в тереме живет?"
– Бурундук! – восклицает жена.
Неторопливо открыл за бронзовую цепочку синюю дверку домика.
Перед изумленными зрителями по всей своей величавой красе появилась Чернушка. Серо-дымчатая с голубым отливом спинка; белоснежная кофточка-манишка; черные, лоснящиеся, как лак, сапожки с коричневыми чулочками-налапниками; атласная, песочного цвета шапочка. На ушах высокие смоляные кисточки с плавным серповидным загибом назад. А какой у нее стал шикарный хвост! Снизу он напоминал серый шелковый шлейф, окаймленный темной бахромой с бледно-желтыми полосками, с оранжевым пучком на конце; сверху весь был черный, блестящий, как Енисей осенней ночью, и такой пышный.
– Белочка! – послышались голоса.
Я позвал:
– Чернушка! На-ка, на-ка!
И малая зверюшка, на удивление всем, послушно прыгнула ко мне, уселась на ладони и весело, словно в сказке Пушкина, стала грызть орешки. Я показал зрелую кедровую шишку. Она быстро вырвала ее из рук, с лихой проворностью затормошила зубами, катая по столу, – только шелуха полетела во все стороны. Вытащив орех, крепко зажала его ручками, на которых вместо прежних точеных коготков выросло по короткому пальчику с мизерными ноготками.
Кто-то угостил таежницу яблоком. Она смело схватила незнакомый круглый плод, вонзила в него длинные, острые, как иголки, нижние резцы. Действуя ими, точно рычагом, вырвала большой ломоть и аппетитно захрустела – понравилось.
Когда же я начал дразнить Чернушку кедровым орехом, она снова припрыгала ко мне и бесцеремонно, под веселый смех публики, стала отнимать самое любимое лакомство.
После пиршества Чернушка принялась умываться да прихорашиваться. Я теребил ей кисточки, тихонько щекотал по спинке, расчесывал гребешком хвост, изогнутый серпом, – белка сидела не шелохнувшись.
– Ах какая умница! – послышался комплимент.
Соседка тоже решила погладить ее, потрепать кисточки, но добрая, ласковая с виду зверюшка неожиданно хватила ее за палец.
– Ух ты, насквозь палец прокусила, – заохала соседка.
– Не трогайте ее, пожалуйста, руками, – предупредил я. – Она своенравная, не любит чужих, но ко мне привыкла. Я могу делать с ней все, что хочу, – и не укусит.
В подтверждение моих слов я нарочито грубовато взял Чернушку за лапы, легонько щелкнул по носу и понес из кухни в комнату, чтобы не мешала хозяйкам готовить тайменью солянку.
– А ко мне привыкнет? – спросила жена.
– Конечно, если будешь относиться к ней ласково.
Прослышав, что я привез из экспедиции потешную таежницу, к нам стали наведываться не только ребятишки, но и взрослые. Пришел и мой институтский приятель. Он поинтересовался, что белка ест. Я сказал, ест все: соленые огурцы, сыр, мясо, дыни, яйца, макароны, хлеб, капусту, творог, конфеты, мел, селедку, особенно любит лесные орехи.
– А сливочное масло?
– Давай попробуем.
Чернушка схватила кусок, но тут же отскочила и принялась облизывать измазанные пальчики. Незнакомая пища явно понравилась ей, хоть и была чересчур липкой. Она плясала вокруг масла, намереваясь полакомиться, и в то же время боясь испачкаться. Наконец изловчилась, брезгливо оттопырила передние лапки и так, не дотрагиваясь, заработала одним языком. Потом прыгнула на приятеля, тщательно вытерла мордочку о его новый выходной костюм.
– Чистюля ты этакая! – проворчал тот.
Вездесущая хозяйка
Если раньше в нашей маленькой, тесной комнате была одна законная хозяйка – моя жена Аленка, то теперь появилась самозванная конкурентка Чернушка. Она почти все переделывала по-своему.
Взять, к примеру, хотя бы простой будильник. Жена наивно считала, что будильник непременно должен стоять на тумбочке, у кровати, а белка прямо-таки из шкуры лезла вон, упрямо доказывая, что ему самое подходящее место под столом. Она никак не могла допустить, чтоб тишина домашнего уюта нарушалась бы нудным надоедливым тиканьем и неожиданными резкими звонками.
В этом принципиальном поединке победил настойчивый сибирский характер таежницы. Будильник навсегда умолк, и жена стала опаздывать на работу.
Ни одного светлого закоулка, ни одного темного уголка не было в коммунальной квартире, куда бы не успела заглянуть днем вездесущая проказница.
Как-то вечером, вернувшись из института, я решил угостить Чернушку кедровыми орехами, которые специально для нее привез из бахтинской тайги. Но рюкзак, где они хранились, оказался совершенно пустым. Неужели у кого-то хватило наглости ограбить маленького зверька? Сердито допросил всех квартирных ребятишек. Они клялись, что ничего не брали.
Добрейший дед Гаврил сочувственно покачивал седой головой – жалел белку. Вдруг вездесущая проныра бесцеремонно юркнула к нему за пазуху и вылезла с орехом во рту. Сконфуженный сосед вывернул все карманы своего пиджака – оттуда градом посыпались отборные кедровые орехи.
– Это вы, бесенята, подстроили? – обрушился дед на ребятишек. Посмеяться решили над беззубым? Ух, этакие шкодники! Я вам покажу!
Затем орехи были найдены почти во всех костюмах, брюках и пальто, которые висели в коридоре, но больше всего в пустых бутылках.
Оказывается Чернушке не понравился почему-то рюкзак, и она перенесла запасы в потайные "кладовые".
С той поры белка стала прятать и перепрятывать по темным углам все, что могла поднять и унести: крышки от чайников, ложки, вилки, карандаши, ручки. Но особенно ей нравились блестящие украшения. У женщин то и дело исчезали бусы, брошки, кольца, шпильки. Она умудрилась стянуть у соседки заграничные клипсы, которыми та очень гордилась. Одну клипсу засунула в энциклопедию, а куда дела вторую – никто не знал.
Все пострадавшие женщины потребовали, чтоб я немедленно убрал "воровку" с глаз долой – отнес бы в лес или в зоопарк. Но я не обращал внимания на их претензии.
Мирное доброе существование между двумя хозяйками, проживающими в одной комнате, явление недолговечное и противоестественное, тем более что обе они смотрели на вещи по-разному. Отношения жены и Чернушки с каждым днем ухудшались.
Жена купила где-то с величайшими трудностями потешного нарядного Буратино из разноцветной пластмассы. Она радостно посадила его перед зеркалом, среди флакончиков с духами, и воскликнула:
– Правда, какой симпатичный! Как хорошо сделали его мастера детских игрушек!
Чернушка и на этот раз не согласилась с женой. Когда мы ушли на работу, она усердно принялась переделывать "симпатичного" Буратино на свой художественный вкус: прежде всего начисто отгрызла половину слишком длинного острого носа и обкорнала концы слишком загнутых башмаков. Мы застали белку в тот момент, когда она сосредоточенно обтачивала своими оранжевыми резцами Буратинин колпак.
Жена схватила веник. И началась суматошная возня. Задрав хвост, Чернушка носилась по комнате с такой быстротой и проворностью, что жена не успевала поворачиваться, как шаловливая проказница оказывалась то под кроватью, то на голове у преследовательницы. Не добившись победы, жена устало повалилась на диван. А Чернушка с квохтаньем юркнула ко мне за пазуху.
С той поры веник стал для белки самым страшным предметом на свете. Стоило только показать ей веник, как она мчалась ко мне за пазуху.
С точки зрения Чернушки
С точки зрения Чернушки, я был не только добродушным человеком, который всегда прощал ей любые проделки, даже далеко не безобидные (например, она обгрызла праздничные лакированные туфли жены и мне пришлось купить замену), не только могучей крепостью, где можно спастись от страшного веника, но и... надежной кладовой для ее запасов. Часто она запихивала мне за шиворот то холодные огрызки яблок, то шершавые куски сухарей, то янтарные бусины от растерзанного ожерелья, то безносого Буратино, которого по-прежнему продолжала "прихорашивать".
С точки зрения Чернушки, я был еще... неисправимый растяпа. Бывало, сижу за столом, пишу о таежных путешествиях. Только задумаешься, замечтаешься, она тут как тут. Схватит авторучку зубами и давай скакать по комнате. Я за ней – да разве угонишься, разве поймаешь? Глядишь, снова прыгнула на стол, но уже без авторучки – куда-то успела спрятать. Начинаю долго елозить по полу, ползать с фонариком под кроватью, под диваном, пока не найду. А белка как ни в чем не бывало с копалухиным квохтаньем кружится на мне. Но разве можно на нее сердиться?..
С точки зрения Чернушки, я был также... безнадежный, закоренелый грязнуля. Каждое утро она садилась ко мне на плечо и, нежно воркуя, тщательно вылизывала небритые колючие щеки шершавым язычком.
Знаю, найдутся ехидные скептики, которые скажут, что я преувеличиваю. Но так было.
Все ли нам известно о скрытной жизни диких зверей и зверюшек? Ведь многие из нас всегда стремились и стремятся лишь к одному – убить, ободрать, съесть.
Вы теперь, возможно, поняли, почему я не могу молчать. Я хочу, чтобы все полюбили Чернушку, чтобы все наконец-то уяснили, что белка не только "предмет охотничье-пушного промысла", а прежде всего частичка живой природы, нечто более важное и ценное, чем женская шуба. В наш нейлоново-синтетический век легко можно сшить любую теплую меховую одежду, не снимая с "меньших братьев" шкур.
Каждый вечер, вернувшись из института, я писал до глубокой ночи про Чернушку. Мне хотелось подарить читателям простую, правдивую книгу. Писал и вспоминал непуганую, пока еще не тронутую человеком бахтинскую тайгу, вспоминал друзей, с которыми там работал. Сколько я с ними исходил километров! Сколько хвороста сожгли мы в геологических кострах! Сколько крови подарили комарам!
Я восторгался проделками белочки. Жена сердилась на меня. В конце концов не выдержала.
– Или я, или Чернушка! – сказала решительно. – Выбирай!
Только теперь я понял, как ей надоела моя любимица. Белочка пробуждалась очень рано и, не считаясь с тем, что мы еще спим, носилась по комнате. Она так громко шлепала лапками по паркету, так назойливо теребила нас за волосы и кусала за пятки, требуя, чтобы с ней играли, что волей-неволей приходилось вставать.
Этот маленький зверек из-за своей неугомонной резвости все в комнате перевертывал. Этажерка, на которой стояли всевозможные безделушки и статуэтки, исковеркана.
Нередко пронырливая резвушка забиралась в банку с вареньем, и тогда жена чуть не плакала, видя, как она старательно вытирает о простыни измазанную вареньем мордочку.
В общем, ультиматум был обоснован. Но я ни за что бы не разлучился с белочкой, если бы не уловил голоса тоски.
Голос тоски
Это было в теплые февральские дни. Во дворе стучали капели, хорохорились воробьи, ворковали голуби. Чернушка с утра до вечера просиживала у окна. Вид у нее был встревоженный, озабоченный. Она перестала играть, плохо ела, часами исступленно прыгала по раме, пытаясь протиснуться через непонятную прозрачную преграду на улицу. Когда мимо проезжали трескучие мотоциклы, которых белка почему-то боялась сильнее Найды, она с паническим цоканьем отскакивала. Но, преодолев страх, снова взбиралась на подоконник и снова билась о стекла. Чернушка стала сердиться и даже на меня бросалась с "кулачками".
Тайком от нас она носила за шкаф тряпки, бумагу, прутья от ненавистного веника и строила гнездо, опутывая прутья разноцветными шелковыми нитками, которые стянула у жены из шкатулки для рукоделья.
Вскоре мы услышали странные призывные звуки. Они походили на тягучий, стонущий свист. В нем звучала тоска.
На следующий день я уже был далеко от Ленинграда, в глухом лесу. Под лыжами скрипел снег. В рюкзаке барахталась Чернушка. Разлапистые ели, засыпанные сугробами, стояли безмолвно, точно уснули. В их ветвях таились волшебные звери из снега. Сиротливо желтели на осинах редкие зимующие листья. Лес казался безжизненным, застывшим.
Но вот я увидел следы взрослого беляка. А под сосной совсем недавно прошмыгнул маленький зайчонок. Задев куст, он выронил несколько буровато-дымчатых шерстинок с лиловым оттенком. Постой! Да где же это видано, чтобы у косоглазых была такого цвета шерсть? Конечно, здесь проходила куница. Ведь след у нее точь-в-точь как у молодого зайчонка.
"Ох, Чернушка, не на веселую волю я тебя отпускаю! Еще не нашлась такая белка, которая могла бы спастись от быстрой куницы. Пойдем подальше от этого страшного места!"
Над лыжами взлетает мягкая, еще не схваченная морозом пороша. Передо мной новые следы, неровные и четкие: впереди побольше, сзади поменьше.
Что это за неведомый зверек с такими разными лапами?
Гадать не приходится. У Чернушки тоже разные лапы. На снегу зеленеют разбросанные ветки с обкусанными почками. Сразу видно, что белкам в этом лесу несладко: только в голодные зимы питаются они еловыми почками.
"Чернушка ты, моя Чернушка, ты еще вспомнишь про банки с вареньем, которые любила вылизывать, про печенье, которое прятала в книгах!.. Ну что же, иди! Зови подруг в гости, они непременно придут к тебе!"
