Текст книги "Записки пленного офицера"

Автор книги: Петр Палий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

В начале июня я предпринял поездку по всей длине строительного участка, от Волынки до Ломжи, с целью организации ремонтных и аварийных бригад на местах. Много интересного я увидел и узнал за время своего короткого путешествия.

В Бресте доты строились по самому краю острова. Новое, по уверению Яши Горобца, русло Буга было узкое, всего 40 метров. По ту сторону реки немцы установили наблюдательные посты с оптикой и фотокамерами. «Вот смотри, Палий, когда мы стали ставить опалубку, то соорудили щиты, чтобы они не могли засечь азимуты обстрела, тогда они поставили эти вышки. Мы подняли шиты повыше, а на другой день они удвоили высоту своих башен… Пришлось совсем закрыть всю эту сторону, как зимние теплицы устроили».

На другой стороне была высокая мачта с большим красным флагом, на белом кругу четко вырисовывалась черная свастика. На площадке у мачты стояло несколько немецких военных и в бинокли рассматривало стройку. «Возьми бинокль, Петр Николаевич, посмотри на них, в особенности на офицеров… вот шикарно одеты, сукины дети», – Яша сунул мне в руки большой артиллерийский бинокль.

Я с интересом рассматривал немцев. Бинокль давал большое приближение, видны были малейшие детали костюма, пуговицы, погоны, даже морщинки на лицах и цвет глаз. Как будто эти люди из совсем другого, незнакомого мира стояли рядом. «Вот этот высокий, в кепи… это майор, погоны витые, серебряные, на шее черный мальтийский крест, это их самый высокий орден, вроде нашей звезды героя Советского Союза… Заслуженный фашист…»

Я стал разглядывать «заслуженного фашиста». Грубоватое, чисто выбритое лицо профессионала-солдата, ловко сидящая голубовато-серая форма с серебряными кантами, сапоги с высокими, как у поляков, задниками, он что-то говорил своему коллеге, показывая рукой то на постройку, то вдоль по реке, и странно было видеть движение губ и не слышать звука речи. «Как в немом кино», – подумал я.

«А что вот там, под брезентом у них?» – «Пулеметная установка, а вон за теми деревьями, там стоят у них минометы… и так по всей границе. И все на нас направлено… хороши приятели. А?» – «А мы им отравляем эшелон за эшелоном и лес, и уголь, и зерно… Через Черемху проходит 5-8 составов каждый день… Странная история». – «Вот поедешь дальше, там не то еще увидишь… еще более странные вещи». – «Что?» – «Не хочу говорить, сам посмотришь, тогда и подумаешь о странностях. Все знают, но все избегают говорить об этом».

Действительно, было чему удивляться! Когда я приехал на следующий день в Семятичи и подошел к границе, к берегу, то сразу увидал эти «странные вещи». На немецкой стороне, на берегу, аккуратными штабелями были уложены все части и детали… понтонного моста! Даже сами понтоны были установлены на катках, и до самой воды были уложены деревянные слеги! «И здесь, и дальше к Дрогичену, и около Гродзинска… Черт его знает, к чему эта демонстрация, – говорил мне начальник участка – На нервах наших играют… Слухи кругом ходят очень неуспокоительные. Сверху нас успокаивают, а здесь эти мутные слухи шепотом передают, с недомолвками и намеками, создают нервность и беспокойство»

И так по всему строительству. По всей линии новой границы ходили слухи о подготовке немцев к чему-то. И все боялись сказать – к чему. Официально это называлось «распускать провокационные слухи», и все предпочитали говорить недомолвками или просто отмалчиваться, пряча беспокойство и озабоченность

В Ломже я снова встретился с киевлянином. Жорж Прозан когда-то работал в одном учреждении со мною, но потом женился на племяннице Затонского, вступил в партию и быстро пошел в гору, одно время даже был главным инженером главных железнодорожных мастерских, потом, после падения Затонского, сам чуть не оказался за решеткой, но как-то уцелел, хотя, конечно, и слетел с высокого места. Из партии, однако, его не вычистили – «Очень трудно понять, что это такое. Я скажу тебе но секрету, что на собрании партийного актива докладчику из политуправления задавали вопросы по этому поводу, и он всячески увиливал от ответов. А когда один летчик сказал, что он сам не раз наблюдал передвижение крупных воинских соединений, то знаешь, что этот балда сказал? Не поверишь! Он сказал, что это совершенно понятно, что немцы готовят решительный удар по Англии и что здесь идет наращивание резервов для этого удара… А? Как тебе нравится? Удар через Ламанш, а резервы под Варшавой… Я, брат, Наташе своей так и сказал, что пусть пока она с детьми будет дома в Киеве, нечего им сюда ехать Подождем с полгода, а там посмотрим…. Резервы! А?» – «Ну, а что ты сам думаешь? Как все это нужно понимать? Ты же член партии, все-таки у тебя должно быть больше информации». – «Ты знаешь, Петя, тебе могу это сказать, мы знаем друг друга еще со времен первой сборной металлистов…. С 1926-го? Я жалею, что в свое время пошел в партию. Обстоятельства, надежды, желание вылезти вперед, ну и, конечно, давление со стороны Наташиной семьи…дорого я заплатил за это. А теперь и уйти нельзя, никак нельзя! И работать инженеру-партийцу вдвое труднее, врать много нужно и тем, кто под тобой, и тем, кто над тобой. Как все это понимать? Я думаю, что немцы в один непрекрасный день откроют второй фронт, вот как я это все понимаю. И когда этот день придет, ох, как плохо придется нам здесь. На границе сейчас нет сил, которые смогли бы принять первый удар и удержаться в течение даже очень короткого времени. От границы до твоей базы сколько? Километров 25? Так вот тебе мой совет: как услышишь первые выстрелы, сматывай удочки и подальше в тыл. Здесь у нас даже этой возможности не будет, через 15 минут они займут все наши участки… Прощай, Петр Николаевич, конечно, наш разговор был сугубо конфиденциального порядка. Возможно, что и не встретимся больше».

Чувство какой-то обреченности и страха было у многих. Немцы, как удав кролика, гипнотизировали работающих на границе своим пристальным взглядом и кольцами своего мощного тела, свернувшегося по ту сторону узкой реки.

Приехав домой в Черемху, я нашел у себя на столе сразу два письма от жены, одно еще из Киева, а другое уже из Москвы. Это второе было очень ласковое и даже скучающее. Она писала, что уже поговорила со своим дядей Толей, генералом, и что тот обещал узнать, что можно сделать, и в случае возможности моего перевода в Киевский округ «нажать на все педали!». Эти письма возродили надежду на возвращение в Киев и упорядочение нашей жизни с женой, которую я сильно любил.

Лифшиц предложил организовать большой «всебазовский» пикник, для «спайки рабочего коллектива». Идея мне понравилась, и мы начали подготовку. Местом пикника была выбрана Беловежская пуща. До станции Гайновка от Черемхи было всего 26 километров , а там и начиналась пуща. Время пикника назначили на 22 июня.

В условиях советской жизни всякое подобное начинание обрастало бесконечным количеством осложнений, трудностей и «особых требований», т. к. политические требования почти всегда шли вразрез со здравым смыслом, а главное – с нормальной человеческой психикой. Грубая ложь официальных установок и догм, к которой уже все давно привыкли там, дома, в СССР, была слишком очевидна для еще неопытных в стиле советской жизни местных жителей. Конечно, так сказать, «идеологической» частью предполагаемого пикника занимался секретарь местного партийного комитета политрук Погорелов. Он был неплохим парнем, спокойным и добродушным, но ортодоксальным партийным начетчиком. У него не было ничего своего, оригинального, человеческого, а только партийные приказы, инструкции, резолюции, и в проведении их в жизнь он проявлял невероятную настойчивость и упорство. Вне этих официальных своих функций он был самым обыкновенным обывателем маленького провинциального городка средней России. Пришлось потратить много труда и времени на уговаривание Погорелова не превращать весь пикник в серию политических лекций и пропагандных собраний, а сохранить основную цель – увеселение и товарищеское сближение разных групп рабочего состава базы. Вопросы транспорта, питания, увеселительной программы и все прочие наконец были успешно разрешены, и в субботу, накануне пикника, я поехал в Высокое получить окончательное утверждение всей программы у начальника управления строительства.

В управлении чувствовалось какое-то беспокойство, нервность. Утвердил весь проект пикника заместитель начальника, даже не интересуясь ни деталями, ни суммой расходов, просто написал поверх «утверждаю» – и все. Сам начальник и Ляшкевич были вызваны в Брест к начальнику укрепрайона генералу Пузыреву на срочное совещание.

Я узнал, что, возможно, все учреждения управления строительства будут возвращены обратно в Слуцк и что вызов начальника строительства и главного инженера к генералу Пузыреву и связан с этим вопросом. Мой старый «приятель» Красильников получил повышение и по рангу, и по положению: шпалу в петлицу и утверждение в должности начальника группы оборудования в планово-производственном отделе. Перед отъездом назад в Черемху я, как обычно, когда бывал в Высоком, хотел зайти на часок к Могульским, с которыми все время поддерживал дружеские отношения, но один из моих сослуживцев посоветовал не делать этого. Он рассказал мне: «Погибла семья Могульских. Помните, за Рысей ухаживал такой смазливый молодой лейтенант из 145-й дивизии, называл себя Юра Давыдов? Так вот, пригласил он ее на вечер Первого мая, а потом завел к парк, избил и изнасиловал! Мы как раз сидели у Могульского и играли в преферанс, когда бедная девчушка прибежала домой… Наутро мы все трое участников преферанса пошли с Могульским в штаб дивизии и добились приема у дивизионного комиссара. Ничего из этого не получилось. Комиссар нам сказал, что, во-первых, Юрия Давыдова нет и никогда не было в списках дивизии, ни среди рядовых, ни среди командирского состава, во-вторых, что это не наше дело, и лучше, если мы вернемся к выполнению своих служебных обязанностей немедленно. А Могульскому сделал выговор за то, что он пытается облить грязью образ советского командира! Так и сказал: образ! И кроме того – всем известно, что „если сучка не захочет – кобелек не вскочит“. Это отцу так сказать, а? И что если он, Могульский, хочет поднимать официальное дело, опорочивающее честь представителя рабоче-крестьянской Красной армии, так он должен иметь очень веские, неоспоримые доказательства, например, свидетельские показания и вещественные доказательства, – что этот комиссар подразумевал под этим, не знаю. Рыся и ее мать куда-то уехали, мальчонку Казика арестовали за то, что он бросился с ножом и пытался убить какого-то командира в Бресте на вокзале. Вполне вероятно, что Казик нашел этого „Юру“. Арестовали и увезли в Минск в тюрьму, будто бы там его будут судить. А сам Могульский сейчас в состоянии почти полной невменяемости. Я думаю, что и он на днях будет арестован. Погибла такая милая и прочная семья». Я слушал этот рассказ совершенно ошеломленный, а он добавил: «И знаете, что самое ужасное? Это то, как наши командиры в управлении реагировали, не все, конечно, но основное большинство. Вместо осуждения и негодования – вроде одобрения и даже зависти: „Вот бродяга, полакомился польским мясцом – и концы в воду!“

Больше я слушать не мог, выскочил на улицу, сел в свой газик и приказал шоферу: «Гони в Черемху!»

На базе проверил подготовку всего необходимого к завтрашнему пикнику, отдал последние приказания в гараж, чтобы весь транспорт был готов к 8.30 утра, и через лесок, напрямик, пошел к себе на квартиру. Настроение было такое, что ни работать, ни говорить с людьми я не мог. Лег в лесу и до темноты лежал, глядя прямо вверх, на вершины сосен. Рыся, Рыся, бедная девочка… Первый раз в жизни я почувствовал острое желание убить человека, и не просто убить, а медленно, садистски замучить. Было стыдно за страну, которой я принадлежу, за армию, в которой я служу, за комиссара дивизии и за самого себя, не имеющего ни права, ни смелости встать на защиту такой вот светлой, молоденькой польской девушки.

Выпив чай, принесенный моей хозяйкой, тетей Настей, я лег спать.

Приснился отец, первый раз он приснился после его смерти в ноябре. Приснился как-то неясно, расплывчато. Стоял тут рядом и что-то силился сказать, как тогда, когда умирал. Только одно слово было понятно: «сынок… сынок…» Я на минуту проснулся, довольно низко над домом пролетел самолет, на часах было несколько минут третьего.

И снова отец… он идет по росной траве, оставляя темные следы. Луг такой зеленый, зеленый, и огромные белые ромашки на опушке леса. Отец босой, в серой старенькой рубашке без пояса, брюки подкатаны под колени, а в руке у него удочка. Он идет, хитровато улыбается, почесывая свободной рукой свою рыжую бородку. Его улыбка и выражение зеленоватых глаз – непривычно мягкое и ласковое, он подходит к ручью и ступает на дощатые кладни, и вдруг доски у него под ногами ломаются с оглушительным треском и грохотом…

2. Бегство-отступление

От этого треска и грохота я мгновенно проснулся. С потолка падала штукатурка, звенели осколки вдребезги разбитого окна, что-то истерически кричала тетя Настя, за окном багровело уже чуть светлевшее предутреннее небо. Раз за разом были слышны близкие, сильные взрывы, и при каждом новом взрыве, яркими вспышками, небо все светлело и светлело. Взрыв!., пожар!.. На базе или на станции… Это немцы… удар!.. Я лихорадочно одевался, натянул сапоги, схватил в руки портупею и пояс с пистолетом и через окно выпрыгнул в сад. «Германы идут, ейные летаки, глянь-ка, начальник», – хозяин стоял в саду и руками показывал на скользящие тени самолетов на фоне оранжево-красных облаков, поднимающихся над станцией.

Я стоял как завороженный и смотрел на быстро разрастающийся пожар. Вот и открыли второй фронт, Жорка Прозан был прав. Война! Ох и горят же нефтесклады, шпалопропиточный… О, что же я, в самом деле, ведь мое место на базе, что-то делать нужно, немедленно, там уже ждут начальника… И я, не возвращаясь в комнату, побежал через лесок на базу.

Весь лес был фантастически освещен заревом пожара на станции, в стороне базы тоже светлело небо, но там начиналась заря, заря первого дня войны. Чем ближе я подбегал к базе, тем чаще среди деревьев мелькали фигуры бегущих людей. Я нагнал какого-то рабочего, и тот, увидя меня, на бегу нелепо поднял руку к козырьку и прокричал: «Товарищ… товарищ, а куда детей и бабу девать-то… какое приказание будет?»

Задыхаясь от бега, я остановился около ворот базы. Дежурный по базе уже ввел в действие особый специальный план обороны. У ворот стоял пулемет и с десяток красноармейцев, в полном боевом вооружении, с противогазами и в касках. В стороне собиралась кучка прибежавших раньше меня рабочих и служащих, их на базу не пускали, это тоже было предусмотрено особым планом, и в согласии с этим же планом дежурный лейтенант спросил пароль, я ответил и побежал в свой кабинет к телефону звонить в Высокое.

Ночной дежурный по конторе, младший воентехник, почти мальчик, сильно перепуганный, сбиваясь и путаясь, доложил, что почти одновременно с первым налетом позвонили из Высокого и дежурный по управлению передал: «Особый план обороны, приказ 212 в действие!» А потом сказал: «Немцы переходят границу, война! Пусть начальник базы немедленно позвонит по аварийному проводу». Это было в 4.38, первый налет на Черемху был в 4.22. Весь персонал охраны базы в полной боевой готовности, вся база оцеплена усиленной охраной, пожарные и особые отряды будут готовы, фельдшер и две сестры уже на медпункте…

Я глянул на часы, было 5. 10 утра. – «Вызывайте по аварийному управление».

Я взял трубку. В телефоне были слышны разговоры, крики, стандартная матерщина. Кто-то кричал настойчиво: «Ящики, зеленые ящики! Грузите их в первую очередь… Зеленые!» Наконец к кто-то спросил: «Кого тебе?» – и я получил соединение с Ляшкевичем. – «Война, Палий! Немцы перешли границу… Бомбят все подряд. Как у вас? Колонна УР'а и мы, управление, с ней, будем проходить мимо базы около 9.00. Готовьте своих присоединиться… Все! Действуйте по приказу 212! Посылаю связных с деталями! Все!»

Один за другим прибежали Дудин, Лифшиц, Погорелов и старший лейтенант Борисов, начальник охраны базы. Мы начали экстренное заседание, но не успел я открыть его словом «товарищи», как завыли сирены противовоздушной обороны. Мы выскочили из конторы. Солнце уже взошло, и в его низких лучах, ярко освещенные, розово блестящие, были видны четыре самолета, летящие цепью со стороны границы.

Самолеты развернулись и все сразу строем пошли на базу, стремительно снижаясь. Я прижался к стволу большой сосны, самолеты пронеслись над базой низко, стреляя из пулеметов и бросая легкие зажигательные бомбы. Вся база сразу покрылась пылью и дымом, в нескольких местах начались пожары, одна бомба попала в здание механических мастерских, и я видел, как большой токарный станок вылетел из мастерских и повис в воздухе, заклиненный между стеной здания и сосной, растущей рядом.

Едва самолеты пронеслись, начальник пожарной охраны хотел бежать к пожарному депо. «Назад, под укрытия! Они сейчас будут опять здесь!» – остановил его я, следя за маневром самолетов.

Вся четверка в точности повторила маневр. Теперь они вылетели со стороны Высокого и под прямым углом к направлению первой атаки снова все четыре ринулись на базу. Одна бомба разорвалась рядом с конторой, я полетел кубарем на землю, но сразу вскочил на ноги. Нервная дрожь била меня, как лихорадка, даже зубы стучали мелко и дробно, и я не мог говорить. На базе был полный хаос, пожары начались сразу в десятке мест, большая половина построек была разрушена, взорвалась цистерна с бензином… Человеческих потерь почти не было, т. к. на базе были только охрана и пожарные команды. Был убит один красноармеец и другой ранен. Несчастного, как-то тоненько визжавшего, солдата пронесли на носилках в медпункт. Передний из несущих, с окаменевшим от страха лицом, поравнявшись со мной, сказал: «Сей минут помрет… сей минут…по грудях его… помрет».

Самолеты исчезли, тушить пожары было невозможно и бессмысленно. Один-два очага можно было бы потушить, но десяток… Не было ни оборудования, ни людей… А главное, не было воды! Водокачка была разбита бомбой, а запаса в чудом уцелевшей водонапорной башне было недостаточно и на один пожар…

Все постройки на базе были барачного типа и стояли каждая отдельно, довольно далеко друг от друга, поэтому огонь не перебрасывался с одной постройки на другую. Сгорело больше половины базы, к счастью, главный склад продуктов, обмундирования и мелкого оборудования остался нетронутым, также склад взрывчатки и боеприпасов, стоявший совсем особняком. Связи с Высоко-Литовском не было, ни по общей линии, ни по аварийной. Я, после нервного шока, чисто физического испуга и паники, пришел в себя, смог побороть дрожь, приобрел способность говорить, соображать и действовать. – «Все! Математически точно! Крест-накрест – и базы нет… хорошо еще, что людей на работе не было, а то бы трупов было больше, чем живых», – с глубоким вздохом как бы облегчения сказал Лифшиц.

Связи с управлением не было, наконец нашли, где провода были порваны, и я снова вызвал Высокое. Ответил дежурный и передал приказ начальника управления: «Имеющимися силами держать оборону базы до подхода колонны УР'а. Подготовить все средства для борьбы с возможным пожарами в случае воздушного нападения. Подготовить базу к возможной срочной эвакуации Местное население на базу не допускать В непредвиденных случаях руководствоваться приказом № 212». Потом дежурный добавил «Колонна УР'а уже вышла из Высокого на Черемху, у нас была атака на штаб 145-и, Брест еще не взят… Я снимаю оборудование и буду догонять колонну, это все желаю всего хорошего, товарищ инженер!»

«Ну и приказ! – подумал я – 52 красноармейца, два старых „максима“ и пятизарядные винтовки… будем защищать базу! Готовить оборудование против „возможных пожаров“, конечно, нечего… погорело со всей базой. А вот подготовить полную эвакуацию – это дельно!»

И я отдал соответствующие распоряжения: всех с женщинами и детьми собрать в лесопосадках на северном краю базы. Имеющийся автотранспорт – 14 автомашин, по одной подгонять к складу, грузить продуктами наполовину, и потом туда же, в посадки, дополняя груз людьми. Пожарников вооружить по возможности и присоединить к охранной команде и распоряжение Борисова. Все оставшиеся здания, включая склад взрывчатки, подготовить к уничтожению.

После семи часов утра снова пролетели над базой три немецких самолета, один отделился от стайки и, описав в воздухе широкую дугу, пронесся над базой, сбросив три бомбы и обстреляв базу из пулеметов. Две бомбы упали на пустое место, а третья опрокинула водонапорную башенку.

К восьми часам нагрузили все наличные машины, отвели их в лес и замаскировали, собрали почти весь персонал с женами и детьми. Вся база была оцеплена, кроме того, я выслал в лес и по дорогам в направлении к границе несколько патрулей.

Было тихо и спокойно, ясное солнечное утро, почти безветренная погода. Скромными кострами догорали постройки базы. Было ясно, что опасности новых налетов уже нет, изредка, издали были видны немецкие самолеты, пролетавшие мимо. Со стороны Бреста иногда были слышны не то взрывы, не то орудийные выстрелы.

Я сидел у ворот базы и все смотрел на лесную дорогу в сторону Высокого, не зная, что я увижу – колонну УР'а или…немецких солдат. Несколько красноармейцев под командой старшины-сверхсрочника Шуляка, охраняющие ворота, видно, тоже думали об этих возможностях. На дороге вдруг появилась группа красноармейцев, а впереди них почти бежал Красильников. Я встал и пошел навстречу. Красильников остановился и закричал «Военинженер Палий, ко мне! Бегом!»

Я остановился, тогда Красильников истерически стал просто вопить: «Ко мне, бегом, я вам приказываю, инженер Палий! Бегом!". Вид у него был больше чем странный: гимнастерка выбилась из-под пояса, фуражка сбилась набок, ворот расстегнут. „Вы что, Красильников? Выпили с утра для храбрости?'' – негромко спросил я. В ответ Красильников снова закричал, срываясь на фальцет «Без разговоров! Выполнять приказ! Бегом!“ – и вдруг вынул из кобуры наган.

Я на мгновение растерялся, вспомнив, как недавно на командирском собрании в управлении Красильников делал доклад о изменениях в дисциплинарном уставе и особенно смаковал пункты о праве командира во время военных действий требовать безусловного и немедленного подчинения приказу, вплоть до применения физической силы (легализация мордобоя) и оружия (легализация убийства). «Этот идиот и впрямь может пулю пустить», – подумал я и, повернувшись к воротам, крикнул «Старшина, ко мне!».

Увидав подбегающих ко мне солдат, Красильников, очевидно, пришел в себя. Что с ним было, что вызвало такое экстравагантное его поведение, я так и не понял. Он вложил свой наган в кобуру и сказал уже довольно спокойно. «Я начальник авангарда колонны укрепрайона, моя машина отказала… забираю вашу… Колонна будет здесь через полчаса. Снабдите машину резервом горючего. Выполняйте приказ, товарищ Палий». Я посмотрел на него: «Приказ будет выполнен, товарищ начальник авангарда, но о вашем истерическом поведении я доложу начальству! А вам советую привести себя в порядок и выпить холодной воды'» – я повернулся и пошел обратно к воротам базы.

Красильникову дали полуторатонный газик, и он уехал со своим «авангардом» в кузове грузовичка.

Было уже полдесятого, когда на дороге показалась колонна УР'а. Машины шли медленно, с большими интервалами, много людей шло пешком. Колонна проползла мимо базы не останавливаясь. Я увидел в одной из легковых генерала Пузырева. Главный инженер управления Ляшкевич на минуту остановился и сказал мне: «Весь ваш народ присоединяйте к колонне. Сами с охраной оставайтесь на базе, пока не увидите, что заслоны пехоты с границы начнут отходить. Тогда взрывайте базу и догоняйте нас, мы идем на Клещели, оставлю для вас маяков. В ваше распоряжение оставляю два взвода пульбатчиков, капитан Палий … Инженерного мало осталось», – усмехнулся он, пожимая мне руку.

Один из командиров взвода, оставленных мне, рассказал, что в колонне почти нет никого из самого управления укрепрайона, только генерал Пузырев и с десяток командиров, остальные не успели на машины. Сам он, Константин Суворов, со своим взводом был на полевых занятиях недалеко от Высокого. Пузырев, по дороге от Бреста к Высокому, забирал с собой все части, с которыми встречался. «Мне кажется, что генерал в состоянии паники», – сказал высокий молодой младший лейтенант, командующий взводом только потому, что «комвзвод» потерялся в пути…

Снова пролетело звено самолетов, сделали круг над базой и улетели дальше, не стреляя и не бросая бомб. «Кончили работу… чисто сработали, ничего не оставили, – сказал один из пришедших с колонной лейтенантов. – А где наши? Еще ни одного не видел в воздухе, а много их было на аэродромах… неужели все уничтожены?»

Из леса прибежали запыхавшиеся разведчики, старшина их залпом выпалил: «Идут! идут немцы, товарищ капитан, собственными глазами видели… Через мост бронепоезд прошел, на вагонах белые польские орлы, а поверх их фашистские черные свастики накрашены… Пехота по обе стороны путей гуськом. Много идет их, по дороге и прямо по лесу. Заслон пехотный отходит, сейчас здесь будут».

И, словно в подтверждение его слов, в лесу, по ту сторону дороги, сразу во многих местах показались фигуры быстро идущих красноармейцев. Я дал приказ собраться всем своим «войскам» у ворот базы.

Подошел пожилой старший лейтенант, командир заслона, и на мой вопрос о немцах ответил: «Да что там говорить долго, капитан, тикать нужно и нам, и вам тоже. За нами идут, через полчаса будут здесь. Трудно оценить, сколько их идет, много… Медленно цепями лес прочесывают, боятся неожиданностей. Я ни одного выстрела не сделал, очень уж смешно. Армия с одной стороны, а с другой…» – и он махнул рукой на своих бойцов. Человек 50 мелкорослых узбеков с испуганными лицами жались к кустам у дороги, с надеждой и страхом поглядывая то на своего командира, то в лес. «Ну их к такой-то матери, пусть идут… мы сматываемся подальше, туда, где хоть видимость обороны будет. Пока, товарищ капитан, рекомендую поспешить и вам, если не хотите по-немецки поговорить… Пока». – И, махнув рукой своим солдатам, быстро пошел вдоль забора, в лес. – «Борисов! Зажигайте фейерверк! Отходим. Двумя цепями, гуськом, с интервалом в десять шагов. Пойдем прямо через лес, это даст хорошую экономию времени. За мной», – приказал я.

На базе загремели взрывы, несколько мелких, а потом, покрывая все грохотом, ахнул главный, это взорвался склад амуниции и взрывчатых веществ, остаток, который нельзя было вывезти с колонной.

«Ух! этот и в Бресте услышат! Чего доброго немцы испугаются и домой побегут… – Вот и победа за нами»… – раздались шутки среди солдат.

Уже совсем стемнело, когда мы через лес, напрямик, вышли к местечку Клещели, где нас ожидали маяки-связные, и уже в полной темноте мы присоединились к колонне УР'а. Доложив обо всем, что произошло, Ляшкевичу, я поел и уютно устроился на ночлег на одной из базовских машин, по указанию Лифшица. Там оказались и все мои вещи, наскоро засунутые в чемоданы, тоже стараниями того же Лифшица.

Меня разбудили, когда еще было совсем темно, на востоке чуть-чуть светлело небо. «Генерал Пузырев созывает весь командный состав, приказано всех поднимать, скоро выступаем», – сказал какой-то солдат, нашедший меня.

Генерал-майор Пузырев был маленького роста очень толстенький человечек с круглым бабьим лицом, его назначили командовать укрепрайоном сравнительно недавно. Говорили, что он неплохой начальник и администратор, но страшно гордится своим званием и требует от всех особого почитания его положения. Он сидел на каком-то ящике, сонный, насупленный, и курил папиросу за папиросой. Когда собрались все командиры, наверно, человек до 150-ти, он, не вставая с места, сказал: «Товарищи командиры, до настоящего момента я не имею ни приказов от командования, ни связи… Мы пока сами по себе, и наша задача – оторваться от немцев и как можно скорее войти в контакт с вышестоящими командирами фронта или района. У военинженера 1-го ранга товарища Ляшкевича есть план, который я в основном утвердил. Расскажите, Ляшкевич, ваш план командирам».

Ляшкевич очень коротко и деловито сказал, что хотя у него нет никаких фактических данных о продвижении немецких сил, но логика говорит за то, что есть довольно безопасная дорога для отступления колонны УР'а. «Сейчас мы находимся у юго-западного угла Пинских болот. Весь треугольник Брест – Барановичи – Мозырь – это сплошные болота, немцы сюда не пойдут. Вдоль этих болот, больше чем на сто километров, в северо-восточном направлении тянется Беловежская пуща. В этот лес немцы тоже не рискнут пускать свои войска, и дорог там нет, и очень уж уязвимы они будут там. Я думаю, что немцы в этих районах будут продвигаться на северо-восток в направлении Вильно – Витебск, это слева от нас, и еще на восток – в направлении на Киев, это справа от нас, по другую сторону Пинских болот. Вот на основании этого я предложил, а товарищ генерал одобрил следующий план: через час, в 5.00, колонна выступает тремя отрядами. Первый отряд: два взвода пульбата и 15 автомашин, командует отрядом полковник Сафронов. Второй отряд: все семьи, женщины, дети, штатские и нестроевые с 25-ю автомашинами. Командует вторым отрядом майор Юзенич. Третий отряд, два пульбата, охранная часть базы, 6 автомашин и все конные подводы, командир – капитан Красильников. Между отрядами держать расстояние в полкилометра. Впереди колонны, по сторонам ее и в арьергарде – заслоны и разведка. Командиром колонны является генерал Пузырев, назначивший меня его оперативным заместителем. Командиры отрядов, прошу ко мне, остальные по своим местам. Повторяю, выступаем в 5.00, направление: Беловежа, Тиховоля, Волковыск».

План Ляшкевича был, конечно, очень хороший. Я вернулся к своему отряду. Я оказался в отряде, которым командовал мой «приятель» Красильников, это было крайне неприятно, но не успел он перетащить свои вещи, как снова вызвали к Ляшкевичу. – «Палий, вы и старший лейтенант Борисов по моей рекомендации назначены личными адъютантами генерала, будете все время при нем для связи и передачи оперативных приказов, немедленно явитесь к генералу».

Сумрачно оглядев нас с Борисовым, генерал приказал: «Будете все время около меня, никуда не отлучаться без моего приказа. Садитесь, один около шофера, другой сюда, ко мне, и не разговаривать, курить тоже поменьше.. « Колонна вышла в назначенное время и через полчаса полностью втянулась в лес под защиту вековых деревьев пущи. Генерал находился в каком-то полусонном состоянии. Он сидел в своей эмке рядом с Борисовым и довольно часто глотал какие-то пилюльки Очевидно, способствующие тому, что он время от времени останавливал машину и выходил для отправления малой нужды, причем, делал это абсолютно не стесняясь, на виду у всех.