Текст книги "Письма к матери. 1921 — 1926"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Annotation
Письма к матери. 1921 – 1926
Предисловие
Лондон, 2 июня 1921 г.
Лондон, 10 июня 1921 г.
Лондон, 24 июня 1921 г.
Лондон, 13 июля 1921 г.
Лондон, 15 июля 1921 г.
Лондон, 24 июля 1921 г.
Кембридж, 29 июля 1921 г.
Кембридж, 6 августа 1921 г.
Кембридж, 12 августа 1921 г.
Кембридж, 20 августа 1921 г.
Глазго, 26 августа 1921 г.
Сент-Филланс, 30 августа 1921 г.
Сент-Филланс, 2 сентября 1921 г.
Сент-Филланс, 6 сентября 1921 г.
Лондон, 19 сентября 1921 г.
Кембридж, 12 октября 1921 г.
Кембридж, 25 октября 1921 г.
Кембридж, 1 ноября 1921 г.
Кембридж, 21 ноября 1921 г.
Кембридж, 16 декабря 1921 г.
Кембридж, 22 декабря 1921 г.
Кембридж, 17 января 1922 г.
Кембридж, 3 февраля 1922 г.
Кембридж, 5 февраля 1922 г.
Кембридж, 16 февраля 1922 г.
Кембридж, 6 марта 1922 г.
Кембридж, 28 марта 1922 г.
Кембридж, 7 апреля 1922 г.
Маргет, 14 апреля 1922 г.
Кембридж, 24 апреля 1922 г.
Кембридж, 2 мая 1922 г.
Кембридж, 15 июня 1922 г.
Кембридж, 19 июня 1922 г.
Кембридж, 6 июля 1922 г.
Кембридж, 30 июля 1922 г.
Кембридж, 17 августа 1922 г.
Франция, 2 сентября 1922 г.
Ницца, 14 сентября 1922 г.
Кембридж, 10 октября 1922 г.
Кембридж, 22 октября 1922 г.
Кембридж, 3 ноября 1922 г.
Кембридж, 29 ноября 1922 г.
Кембридж, 4 декабря 1922 г.
Лейден, Голландия, 13 декабря 1922 г.
Кембридж, 27 января 1923 г.
Кембридж, 1 февраля 1923 г.
Кембридж, 9 марта 1923 г.
Кембридж, 18 марта 1923– г.
Кембридж, 1 мая 1923 г.
Кембридж, 15 мая 1923 г.
Кембридж, 15 июня 1923 г.
Париж, 7 июля 1923 г.
Лейден, 18 июля 1923 г.
Кембридж, 23 июля 1923 г.
Кембридж, 30 августа 1923 г.
Париж, 11 сентября 1923 г.
Аннеси, 15 сентября 1923 г.
Кембридж, 4 октября 1923 г.
Кембридж, 21 октября 1923 г.
Кембридж, 3 ноября 1923 г.
Кембридж, 15 ноября 1923 г.
Кембридж, 25 ноября 1923 г.
Кембридж, 18 декабря 1923 г.
Хайндхед, 26 декабря 1923 г.
Лейден, 9 января 1924 г.
Кембридж, 30 января 1924 г.
Кембридж, 9 марта 1924 г.
Кембридж, 10 марта 1924 г.
Кембридж, 9 апреля 1924 г.
Кембридж, 25 апреля 1924 г.
Кембридж, 18 мая 1924 г.
Лондон, 4 июня 1924 г.
Париж, 12 апреля 1925 г.
Кембридж, 27 апреля 1925 г.
Кембридж. 5 мая 1925 г.
Кембридж, 9 июня 1925 г.
Кембридж, 17 июня 1925 г.
Кембридж, 26 июня 1925 г.
Геттинген, 6 июля 1925 г.
Лондон, 19 июля 1925 г.
Ливерпуль, 10 августа 1925 г.
Кембридж, 25 августа 1925 г.
Кембридж, 26 октября 1925 г.
Кембридж, Тринити-колледж, 14 ноября 1925 г.
Кембридж, 16 декабря 1925 г.
Кембридж, 26 декабря 1925 г.
Кембридж, 20 января 1926 г.
Кембридж, 12 февраля 1926 г.
Кембридж, 22 февраля 1926 г.
Кембридж, 11 марта 1926 г.
comments
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
Письма к матери. 1921 – 1926
Опубликовано в журнале Новый Мир за 1986 г. в 5 и 6 номере.
Публикация и примечания П. Е. Рубинина.
П. Л. Капица
Предисловие
Среди читателей Писем к матери П. Л. Капицы несомненно будет немало тех, кто знал Петра Леонидовича лично или по его замечательным популярным статьям о развитии науки, о крупных ученых, статьям о глобальных научных проблемах и о будущем науки, о философских и социальных вопросах. Круг его знакомых был очень велик и разнообразен – инженеры и ученые самых различных специальностей, деятели литературы и искусства. Его всегда интересовали не только творческая деятельность людей, но и люди как таковые. Так вот для тех, кто в той или иной мере знал Петра Леонидовича, самыми неожиданными, как мне кажется, будут те страницы публикуемых писем, где он пишет о своих трудностях. Например, в письме от 19 сентября 1921 года: «Но вот что меня мучает сейчас – сумею ли я выполнить те работы, которые я задумал тут, в Кавендишской лаборатории? Я задумал крупные вещи, а, может быть, опять все сведется к нулю...» Или в письме из Ниццы от 14 сентября 1922 года так не соответствуют привычному образу Капицы слова: «Мне жутко и страшно. Справлюсь ли я? Может быть, это просто повезло?». Как это не похоже на Капицу, которого мы знали. Но нельзя забывать, что эти непривычные для него слова содержатся в письмах к матери – единственному человеку, которому он позволял себе доверять свои мечтания и переживания. А для всех остальных он и в те далекие времена оставался таким же твердым и уверенным в себе, каким мы его знали.
...Весной 1921 года группа советских ученых – академики А. Ф. Иоффе и А. Н. Крылов и профессор Д. С. Рождественский – выехала за границу. Наиболее важной задачей поездки было размещение заказов на оборудование для организующихся в Петрограде институтов. Стояли также задачи восстановления научных связей с западноевропейскими учеными, пополнения фонда научной литературы и обеспечения дальнейшей подписки на физико-математическую литературу. За время первой мировой и гражданской войн поступления иностранной научной литературы в нашу страну практически прекратились.
Вместе с А. Ф. Иоффе выехал и его молодой сотрудник П. Л. Капица.
В 1919 году Капица окончил электромеханический факультет Петроградского политехнического института и остался на преподавательской работе. К этому времени он уже опубликовал несколько статей. Глубокое знание и понимание физики, хорошее владение математикой, яркость и быстрота мышления -все это давало основание видеть в нем очень перспективного ученого. Капица прекрасно разбирался в физической аппаратуре, владел тремя языками – это делало его ценным помощником в поездке. По-видимому, Иоффе считал также, что необходимо как можно скорее дать ему возможность вести научную работу в хороших условиях (сам он начинал в лаборатории Рентгена), а во время поездки можно будет найти подходящее место и выхлопотать соответствующую командировку. Физико-технический институт, организованный Иоффе в 1918 году, находился еще в начальной стадии формирования. Значительная часть многосторонней организационной работы легла на плечи друга Капицы и соавтора одной из первых работ – Николая Николаевича Семенова. В письмах Капица обычно называет его просто Колькой.
Думаю, что Иоффе, взяв с собой в поездку Капицу, учитывал и то, что на его молодого товарища недавно обрушился ряд тяжелых ударов судьбы. В ноябре 1919 года скончался отец Капицы, а месяц спустя умер его двухлетний сын. В начале января 1920 года родилась дочь, но вскоре после родов умерла жена Надежда Кирилловна, а вслед за ней и новорожденная дочь. Это было время, когда в голодном Петрограде свирепствовали грипп (знаменитая испанка) и другие инфекционные болезни. Капица был глубоко потрясен этими страшными утратами. Я уверен, что Иоффе считал смену обстановки существенной для смягчения его тяжелого состояния, отзвуки которого прорываются в отдельных строках писем.
Иоффе выехал сначала в Германию, куда вслед за ним должен был приехать Капица. Однако германскую визу Капице получить не удалось и после полуторамесячного ожидания в Ревеле (ныне Таллии), он выехал в Англию.
Из Ревеля в начале апреля 1921 года уходит в Петроград первое письмо Капицы к матери Ольге Иеронимовне. Она была не только любимой матерью, но и очень интересным человеком. Окончила словесное отделение Бестужевских курсов (одного из первых высших учебных заведений для женщин в России). Интенсивно занималась педагогической деятельностью в созданном после Октябрьской революции Педагогическом институте дошкольного образования и в других вузах. Основала в своем институте показательную библиотеку детской литературы, организовала студию детских писателей...
Вскоре после Капицы в Лондон приехал Иоффе.
12 июля Иоффе и Капица были у Резерфорда в Кембридже. Договорились о том, что Капица проведет год в Кавендишской лаборатории. По этому поводу в Англии и у нас ходит такая легенда. Сначала Резерфорд якобы отказал в приеме Капице, сославшись на то, что все 30 мест заняты. Тогда Капица неожиданно спросил, с какой примерно точностью ведутся работы в лаборатории. Удивленный Резерфорд ответил; что примерно 3 процента. «Но ведь один человек от тридцати составляет всего три процента, так что вы просто не заметите моего присутствия», – сказал Капица. Согласно легенде Резерфорд, очень ценивший юмор и быстроту реакции, был сражен такой аргументацией и дал согласие. За достоверность не ручаюсь.
Как все начинающие, Капица должен был начать работу на garret – чердачном, но вполне приличном помещении. Здесь каждый претендующий на работу в лаборатории должен был под наблюдением Чедвика, молодого, но уже известного ученого, главного помощника Резерфорда по Кавендишской лаборатории, показать, что он собственноручно может изготовить простейшие приборы и провести заданные измерения. Для многих это испытание длилось несколько месяцев.
Капице было достаточно месяца, чтобы продемонстрировать, что он является зрелым экспериментатором. Ему предоставили место в основном помещении лаборатории. Стиль его работы произвел на Резерфорда сильное впечатление.
Резерфорд предложил Капице продолжить работу по измерению потери энергии альфа-частицами при прохождении через газ, которой он и его ученик Гейгер занимались десять лет назад. Пронзительный ум Резерфорда, которым так восхищается Капица в своих письмах, позволил ему увидеть в этом молодом русском ученом того человека, который может побить рекорды чувствительности соответствующей аппаратуры, поставленные в свое время им самим и Гейгером. И действительно, Капица, проявив большую изобретательность и тонкий анализ, сумел сделать прибор в 50 раз более чувствительный, чем применявшийся его достойными предшественниками. В результате он смог проследить за потерей энергии альфа-частицами, пока у них оставались лишь десятые доли процента от начальной энергии, в то время как именитые предшественники не могли спуститься ниже 16 процентов.
Когда вышла из печати статья Капицы по измерению потерь энергии альфа-частицами, он позволил себе маленькую месть-шутку. (Он рассказал об этом в 1966 году в своем докладе о Резерфорде в лондонском королевском обществе{1}.) Дело в том, что в первый день его работы в Кавендишской лаборатории Резерфорд неожиданно заявил ему, что он ни в коем случае не потерпит в лаборатории коммунистической пропаганды. Это удивило и расстроило Капицу. В дальнейшем он понял, что на Резерфорда повлияла политическая обстановка в Англии и на континенте. Напомним, что в то время Советская Россия не имела дипломатических отношений ни с одной из западных стран. Получив оттиски статьи, Капица преподнес ее Резерфорду с надписью: эта статья свидетельствует о занятиях наукой, а не коммунистической пропагандой. Резерфорд страшно рассердился и вернул оттиск Капице, который немедленно преподнес Резерфорду второй оттиск с подобающей дарственной надписью. Резерфорд сразу успокоился. Капица отметил, что он был очень вспыльчив, но столь же быстро остывал.
Один из советских обычаев Капица все же перенес на британскую почву. Он организовал семинар, чего не было ни в одном из 17 колледжей Кембриджского университета. Заседания проходили у него на квартире. Начало далось нелегко. Из первых 14 докладов половину сделал сам Петр Леонидович. Но затем все пошло нормально. Примерно 30 заседаний в год. В семинаре принимали участие в основном старшие сотрудники Кавендишской лаборатории. Семинар стал модным. Он назывался в просторечии Kapitza Club. На нем делали доклады такие ученые с мировым именем, как Эренфест, Гейзенберг, Дж. Франк, и многие другие. Сохранился журнал заседаний за много лет. В течение долгого времени постоянным участником семинара был Сноу, сменивший затем, как мы знаем, физику на литературу.
Резерфорд со вниманием отнесся к предложению Капицы о дальнейшей работе. А предложение было крайне смелым. Капица хотел сделать батарею аккумуляторов специальной конструкции. В течение двух сотых секунды аккумулятор должен был разряжаться через катушку, внутри которой должно было создаваться магнитное поле значительно более сильное, чем в сильнейших электромагнитах. Внутри катушки помещается камера Вильсона, и в нее в нужный момент с точностью в одну тысячную секунды впускалось несколько альфа-частиц. Траектории альфа-частиц в сильном магнитном поле должны были сильно изгибаться. Исследование этих траекторий обещало дать интересные результаты.
Резерфорда не смутила смелость проекта и сравнительно большая стоимость выполнения работы. Он уже верил в Капицу и выхлопотал необходимую субсидию.
Опять было много собственноручной ювелирной работы. Результат оказался блестящим. В Кембриджском университете и вне его Капица после года работы был призван экспериментатором-рекордсменом.
После этих успехов Капицы Резерфорд предложил ему расширить объем работы и взять нескольких молодых сотрудников в качестве помощников. В числе этих помощников был Кокрофт, ставший в дальнейшем главой Британской атомной комиссии.
Между Резерфордом и Капицей установились очень хорошие отношения. Они основывались не только на глубоком взаимном уважении, но также и на том, что Капица менее, чем остальные сотрудники Кавендишской лаборатории, подчеркивал разницу в положениях. По-видимому, Резерфорду, человеку с очень живым характером, несколько надоело пребывание в положении некоего сверхчеловека, к которому многие обращались не иначе как сэр. (Резерфорд, как известно, получил титул лорда – Lord Rutherford of Nelson). А Капица, не переставая восхищаться Резерфордом и не скрывая этого, позволял себе даже подшучивать над ним.
Однажды, когда Капица по рекомендации Резерфорда уже стал членом Тринити-колледжа, за профессорским обеденным столом в четырехсотлетней трапезной колледжа несколько человек обсуждали книгу Ч. Ломброзо «Гений и безумство». Капица сказал соседу по столу, что каждый действительно крупный ученый должен быть в какой-то степени сумасшедшим. Сидевший неподалеку Резерфорд услышал эти слова и своим громовым голосом (когда Резерфорд начинал подниматься по лестнице Кавендишской лаборатории и разговаривал при этом с кем-нибудь, его голос был слышен в комнатах третьего этажа) сказал Капице: «Так вы меня тоже считаете сумасшедшим?». «Безусловно, – ответил Капица, —и я вам сейчас это докажу. Недавно вы рассказывали, что какая-то американская фирма, кажется «Дженерал электрик», предлагала вам перейти к ним, построить для вас огромную лабораторию и назначить сказочную оплату. А вы только посмеялись и не стали даже рассматривать это уникальное предложение. Я думаю, многие скажут, что вы действовали как «сумасшедший».
Вернемся, однако, к дальнейшим работам Капицы. Успешно получив с помощью своего аккумулятора магнитные поля, достаточные для значительного изгиба траекторий альфа-частиц, он захотел новым путем пойти дальше, в область еще более сильных полей, чтобы провести в них широкий круг исследованиий. Аккумуляторы перестали удовлетворять его по ряду причин. Капица предложил разработать и построить мощный (2-3 тысячи киловатт) и особо прочный электрический генератор. Его надо было замыкать на мощную медную катушку на одну сотую секунды, получая сверхсильное магнитное поле. Сотая секунды – небольшое время, но тому, кто умеет распорядиться им как следует, это не так уж и мало, говорил Капица.
Предложение Капицы было чрезвычайно смелым, а многим могло показаться безрассудно смелым. В самом деле, ведь за эту сотую секунды быстро вращающийся ротор генератора весом 2,5 тонны должен превратить 20 процентов своей энергии вращения в многотысячеамперный электрический импульс тока. Между ротором и статором возникали гигантские электромагнитные силы. Медная катушка за сотую секунды должна была нагреться на 100 градусов, а замыкатель тока надо было разомкнуть за тысячные доли секунды, чтобы не возник дуговой разряд... Но Резерфорд уже верил Капице, своим быстрым умом он сразу схватил сущность его идей и, не входя в детали, пришел к заключению, что все это очень трудно, но для Капицы достижимо. А перспектива иметь в Кавендишской лаборатории магнитные поля в сотни раз более сильные, чем в любой лаборатории мира, была очень соблазнительной.
И Резерфорд со свойственной ему энергией добился от Департамента научно-технических исследований солидной субсидии на финансирование работ Капицы.
В 1926 году, когда я по рекомендации Капицы был командирован в Кембридж, генератор, изготовленный на заводе фирмы «Метрополитен-Виккерс», был уже водружен на специально амортизированный мощный фундамент и монтировалась измерительная аппаратура. А сам Капица, хотя у него был прекрасный механик, день за днем проводил за токарным станком, приспособленным для изготовления медных катушек. Эти катушки долго не удавалось заставить выдержать в течение сотой доли секунды гигантские силы, развивавшиеся при взаимодействии огромных токов с небывалыми магнитными полями. Это был один из тех случаев, когда Капица считал, что самое трудное он сделает лучше, чем кто-нибудь другой. По существу же, все эти четыре года он работал, объединяя тончайший физический анализ и высочайшее инженерное искусство.
Позволю себе здесь небольшое отступление. Как-то, примерно в 1944 или 1945 году, я зашел к Петру Леонидовичу – уже в Москве, после возвращения Института физических проблем из эвакуации в Казань-и застал его за чертежной доской. Я спросил, что он делает. Он ответил: «Чертеж газовой задвижки». (Это было время его интенсивной работы над реализацией нового метода получения кислорода из воздуха, принесшего впоследствии сотни миллионов рублей экономии.) «Зачем же тратите свое время на такую работу? – спросил я.—Ведь ее может сделать любой грамотный инженер». «Сделать-то он сделает, – ответил Капица, – но я сделаю лучше»...
Вернемся опять в Кембридж. В конце концов трудности, о которых шла речь, были преодолены, и началась систематическая работа, давшая много нового. Затраты себя оправдали. Не будем останавливаться на результатах. Физикам они известны, а неспециалистам неинтересны.
Комбинация блестящего русского ученого-инженера и мощи английской техники дала превосходный результат. Идея Иоффе оправдала себя. В то время выполнить работу такого масштаба в Ленинградском физико-техническом институте было практически нереально. И хотя Капице, как мы видим из писем, было тяжело проводить столько времени вдали от горячо любимой матери, остальных членов семьи и друзей, уникальные результаты, получившие широкий резонанс во всем научном мире, принесли ему некоторое успокоение. А с 1926 года Капица стал систематически приезжать на родину.
В 1927 году Петр Леонидович женился на Анне Алексеевне Крыловой и переехал из колледжа в отдельный дом. Бывая у них в доме, я мог видеть, насколько спокойнее и счастливее жил в ту пору Петр Леонидович.
Кембриджская лаборатория сверхсильных магнитных полей стала модным местом. Многие крупные физики приезжали, чтобы познакомиться с ведущимися здесь работами и уникальным оборудованием. Энтузиасты называли ее восьмым чудом света.
После того как Капица реформировал методику получения сильных магнитах полей, его увлекла идея преобразования другого раздела экспериментальной физики – методики получения сверхнизких температур. Лидером в этой области была лаборатория Камерлкнг-Оннеса в Лейдене. Для охлаждения газов использовался классический метод многократного расширения сжатого до высокого давления газа в пространство с низким давлением... Неоднократно высказывались мысли, что более выгодно расширять газ не просто в объем низкого давления, а в каком-либо цилиндре, производя работу над перемещением поршня, подобно тому как это делается в двигателях внутреннего сгорания, на пример автомобильных. Но никто не решался действовать таким образом.
Были многочисленные трудности и в этом деле. Но Капица блестяще справился с поставленной задачей.
Резерфорд поддержал и это новое начинание Капицы. Вскоре стало ясно: для объединения работ со сверхсильными магнитными полями с работами со сверхнизкими температурами необходимо строительство нового здания. И опять Резерфорд добился крупных субсидий от Департамента научно-технических исследований и от Королевского общества в размере 15 тысяч фунтов (150 тысяч золотых рублей по курсу того времени) на строительство и 10 тысяч фунтов на оборудование. Здание было построено и оборудовано, Капица был назначен директором этой новой лаборатории Кембриджского университета.
После переезда Капицы в Москву оборудование лаборатории было закуплено для его института Советским правительством.
Впоследствии, уже работая в созданном для него в Москве Институте физических проблем АН СССР и проведя дальнейшее усовершенствование методики получения жидкого гелия, Петр Леонидович мог сказать: «Теперь мы можем производить больше жидкого гелия, чем лаборатории всего мира, вместе взятые».
Академик Ю. Б. Харитон.
Лондон, 2 июня 1921 г.
Дорогая Мама!
Вот уже неделю я в Лондоне и. слава богу, наладил свою жизнь тут. Поселился не в гостинице, где очень шумно, а в маленькой квартирке, которую снимаю с услугами и где могу столоваться...
Я обмундировался и теперь имею приличный вид. Что я имею приличный вид, об этом я сужу по следующему. Когда я подходил к bobby (так называют тут в шутку полицейских) и спрашивал их дорогу, то в моем прежнем костюме они брали меня фамильярно под руку и говорили, куда идти. Теперь они больше не берут меня под руку и обращаются ко мне sir. Тут англичане очень строги с костюмами по-прежнему. Так, пока я ходил и искал себе квартиру в кепке, то все говорили, что у них нету квартир. Надев хороший костюм, я снял себе квартиру в том же доме. где мне накануне сказали, что квартир нету, а оказалось сразу две, из которых я одну и снял.
Вчера был в King's College{2}, видел профессора Ричардсона{3}, члена Королевского общества. Европейский ученый. Так увлекся, что проболтал с ним 1 1/2 часа. Умный парень, но я, кажется, хватил через край, вел себя не с должным почтением и пустился нахально в спор. В следующий раз буду посдержаннее. Потом только я за метил, что ассистент этой знаменитости пялил на меня глаза. Но, во всяком случае, профессор Ричардсон был очень любезен, дал мне необходимые сведения, и завтра мы с ним условились опять свидеться. Он выглядит совсем молодым.
Завтра вечером приезжает в Лондон Абрам Федорович [Иоффе]{4}. Я получил от него телеграмму и пойду его встретить...
Лондон, 10 июня 1921 г.
Дорогая Мама!
Вот две с лишком недели я в Лондоне. Завтра еду в Оксфорд проведать мистера Френча. Помнишь того священника, которого я встречал в Питере? Воспользуюсь случаем и посмотрю Оксфорд. Говорят, забавный городок.
Что касается меня, то у меня почти не проходящее скверное настроение. Не знаю, чем его объяснить. Должно быть, отсутствием работы. Физическое самочувствие пока что хорошее. Давно не получал от вас писем, это меня очень огорчает.
Абрам Федорович сегодня ровно неделя как в Лондоне. Работа по закупке, вероятно, вся ляжет на меня, а работать с Абрамом Федоровичем очень трудно. Он не дает свободы инициативе, что ни сделаешь, он на все морщится, а в то же время точных директив не дает. Наши закупки в Англии, конечно, должны идти согласованно с закупками, произведенными в Германии. Что он закупил в Берлине, я не знаю, никаких записей он не имеет. Говорит, что это так много, что он не мог привезти?!
Скоро должны приехать Крылов{5} и Рождественский{6}. Буду им рад. Как-то в особенности к Крылову у меня душа лежит. Это другой стиль...
Завтра идем слушать лекцию Эйнштейна, он читает о теории относительности в King's College. Здесь его очень почитают и называют вторым Ньютоном. Сейчас отправлюсь в город смотреть картинную галерею...
Да, купил себе фотографический аппарат и много снимаю. Постараюсь послать вам фотографии моего путешествия. Может быть, это вас развлечет…
Лондон, 24 июня 1921 г.
Дорогая моя Мамочка!
Ну, как ваши дела? Я все думаю о вас.
Сегодня был у профессора русского языка, директора Лондонской библиотеки Ч. Хегбери Райта. Он очень мил и хорошо говорит по-русски. Я его просил дать список детских книг и книг по вопросу детского чтения. Конечно, для тебя. Он все это обещал мне сделать. Но он просил меня раздобыть книги об иконах и лубочных картинках. Если это есть или каким-либо образом ты можешь достать, то вышли их мне через Народный комиссариат иностранных дел так же, как ты пересылаешь письма. Если попросить, то они это сделают.
Теперь я очень занят. Много беготни и других хлопот. Списался с моими шотландскими друзьями Милларами{7}, зовут меня погостить в Шотландии на недельку-другую.
Чувствую себя хорошо, только толстею да, кажется (только не говори Кольке{8}), плешивею...
Лондон, 13 июля 1921 г.
Дорогая Мамочка!
...Было много работы и потому не писал. Был у Уэллса на рауте, был также на чае у Райта. Познакомился там с Бернардом Шоу. Содди{9}, лордом Холденом{10} и пр. Можно сказать, здорово! Но не буду останавливаться на этом всем, так как есть более важное, о чем тебе надо писать. Дело в том, что, по всей вероятности, я останусь тут на зиму и буду жить в Кембридже и работать у проф. Резерфорда{11}. Он дал свое согласие, мы были у него вчера. Наше представительство тоже согласно оставить меня тут. Не знаю, радоваться мне или нет. Уж очень душа моя болит за вас, мои дорогие. Что вы там будете делать без меня? Но, с другой стороны, [эту] зиму я [бы] работать не мог. А у меня теперь в жизни все, что есть, – это работа да вы все, мои дорогие.
Я вас постараюсь поддержать. Конечно, я сделаю все, что от меня зависит. Но если я не использую этого счастливого стечения обстоятельств, то, конечно, долго придется ждать. А время идет, и много уже потеряно. Боюсь также за себя, что соскучусь очень среди англичан. Поеду в Кембридж через две недели– и за работу. Тороплюсь кончать закупки тут...
Лондон, 15 июля 1921 г.
Дорогая моя Мама!
Вчера получил ваши письма. Всегда бываю рад и взволнован.
В особенности меня волнует твое здоровье. Тебе нужно отдохнуть... Потом меня волнует зима. Как вы будете там без меня?
Я тут собираюсь вам подсобить, и, кажется, кое-что будет возможно предпринять. Посылаю с Абрамом Федоровичем, который уезжает завтра в Берлин, Голландию и Швецию, 12 пар хороших английских шерстяных носков – 6 штук Лёне{12}, а 6 штук Николаю Николаевичу. Потом кое-что еще я просил передать вам Абрама Федоровича.
Ты, дорогая, не скучай без меня. Мне, конечно, без тебя тут будет тяжко, но надо же работать. Уйдет молодость в два счета, и ее не вернешь. Я сейчас нахожусь в волнении, как это пойдет у меня работа в Кембридже, как это я столкуюсь с Резерфордом с моим английским языком и с моими непочтительными манерами. Еду к нему 21 июля.
Посылаю тебе фотографические карточки, может быть, они тебя позабавят и дадут представление о том, что я тут вижу.
Если вы будете жить на Каменноостровском, то запаситесь дровами как только можно больше, чтобы вам было зимой тепло. В кабинете следует постелить ковры и вообще в других комнатах тоже, так как под ними холодное помещение и с полу может быть холодно. В особенности Леньчик маленький находится очень близко от пола.
Напиши, какой номер твоих очков.
Насчет детских книг я не забыл. Директор Лондонской библиотеки д-р Райт составил мне список. Я зайду на днях к нему, возьму этот список и пошлю тебе. Ты выберешь подходящие книги, и я тебе их пошлю.»
Лондон, 24 июля 1921 г.
Дорогая моя Мама!
Сегодня день твоих именин, я помню это и посему поздравляю тебя и желаю тебе всего хорошего.
Это время я [был] очень занят, перебрался из Лондона в Кембридж и начал работать в лаборатории. 22 и 23 числа работал усердно. Но сегодня приехал в Лондон, так как в Кембридже скучно и, кроме того, завтра, в понедельник, у меня кое-какие дела по закупкам.
Что касается моей работы в Кембридже, то пока еще мало ясного. Пока что знакомлюсь с радиоактивными измерениями и делаю просто практикум. Что будет дальше, я не знаю. Ничего не задумываю, ничего не загадываю. Поживем, увидим.
Очень меня беспокоят ваши дела, как это вы проведете зиму без меня. Я уж буду стараться что-либо сделать для вас, если возможно...
Кембридж, 29 июля 1921 г.
Дорогая моя Мамочка!
Получил ваши письма, примерно от середины июля, где ты, как и Ленька, меня упрекаете в том, что я мало пишу. Правда, это время я писал мало, но не реже одного письма в неделю. Писал я мало потому, что был очень занят, н сейчас много работаю. с утра до вечера сижу в лаборатории, прихожу домой в 6 часов вечера, надо писать и считать. Усталый и утомленный, думаю, как бы лечь в постель. Когда налажу дела, буду писать больше...
Дорогая моя, если я тут и остался на зиму, то только для того, чтобы работать. Ты сама знаешь, что, кроме вас и работы, у меня ничего на свете нет. О вас я думаю все время и делаю все, чтобы вам подсобить. Ваши письма меня волнуют, когда я получаю их, то сердце бьется усиленнее.
Все эти упреки совершенно не заслужены. Теперь, может быть, удастся вам переправлять кое-что отсюда. Послал тебе очки и лорнет. Пенсне тебе не к лицу и только изуродует нос. Очки я послал самые модные. Говорят, в них очень удобно читать. Послать очки другим не смогу – дорого и пересылка вещь хлопотливая.
Не забывай, дорогая моя, что я тут один среди англичан, целый день ни слова по-русски, не с кем душу отвести, ни поострить, ни поспорить. Только возможность работать заставляет' меня быть тут ...
Работать тут хорошо, хотя я еще пока не делаю самостоятельной работы, а провожу практикум. Отношение со стороны работающих хорошее, хотя плохое знание языка мне мешает изъяснять свои мысли. Я и по-русски-то плохо выражаю свои мысли.
Все думаю о вас, как-то вы зиму будете без меня. Никогда мы с тобой, дорогая моя, не разлучались на такой долгий срок. Пишите как можно больше и чаще. Ваши письма для меня половина моего существования. Я тут боюсь этого одиночества страшно. Целую всех крепко. Всегда с вами душой.
Кембридж, 6 августа 1921 г.
Дорогая Мама!
Получил от вас вчера письма и был очень рад. Вот уже больше 2 недель я в Кембридже работаю в лаборатории. Теперь настает самый рискованный момент – это выбрать тему для работы. Дело нелегкое и довольно-таки серьезное. Когда у меня такие моменты, то я не люблю много говорить, и потому мне трудно написать что-либо определенное о моем положении и о моей работе. Когда добьюсь чего-либо, то напишу тебе ...
Сейчас вместе с неким Мюллером, работающим тоже в Кавендишской лаборатории, я отправлюсь в Лондон. Надо повидать Алексея Николаевича Крылова и Анну Богдановну Ферингер{13} перед отъездом. Едем в Лондон на мотоциклетке. Если все будет благополучно, это возьмет 2—2 1/2 часа.
