Текст книги "Откровения палача с Лубянки. Кровавые тайны 1937 года"

Автор книги: Петр Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В связи с этим рассказывали интересный эпизод. Вскоре после того, как Люшков был переброшен в Токио, начальник восьмого отдела Кояма Ясуо решил использовать этот случай для активизации антисоветской пропаганды. В ноябре 1937 г. было утверждено «распределение обязанностей между управлениями центрального аппарата императорской армии в военное время». В соответствии с этим распределением «ведение пропаганды, организация подрывных действий и контрразведка возлагаются в основном на начальника второго отдела с привлечением в необходимых случаях к выполнению этих функций начальника восьмого отдела, начальника управления информации и других работников». Таким образом, ведение пропаганды возлагалось на Кояма.

Восьмой отдел составил проект пропагандистских мероприятий, а организация их проведения была возложена на управление информации военного министерства. В этом управлении имелся отдел планирования, который также составлял различные планы пропагандистских мероприятий. Однако в случае с Люшковым эти планы были разработаны восьмым отделом, а выполнялись они управлением информации, поскольку Кояма рассчитывал использовать бегство Люшкова в целях развертывания антисоветской пропаганды в международном масштабе.

Отдел планирования управления информации принял предложения Кояма и приступил к их реализации. 1 июля японским корреспондентам, аккредитованным в пресс-клубе военного министерства, была передана информация о бегстве Люшкова. Одновременно эта же информация была распространена иностранными телеграфными агентствами Ассошиэйтед пресс, Юнайтед пресс, агентством Байас, ДНБ, а также опубликована в выходящей в Японии на английском языке газете «Джапан адвертайзер». Сообщения вызвали громадный отклик. Задачей этой пропагандистской акции было показать тоталитарный характер сталинского режима, убедить всех в опасности коммунизма. Цель была достигнута. В американских и немецких газетах также появились статьи, осуждающие сталинский режим произвола и насилия».

Коидзуми Коитиро вторит бывший начальник разведывательного отдела японской Корейской армии генерал Масатака Онуки. Он вспоминал:

«B его (Люшкова. – Прим. авт.) информации было и такое, что явилось для нас серьезным ударом. С одной стороны, советская Дальневосточная армия неуклонно наращивала свою военную мощь, с другой – японская армия из-за японо-китайского инцидента совсем не была готова к военным действиям с Советским Союзом. Если бы нас в какой-то момент атаковала Дальневосточная армия, мы могли бы рухнуть без серьезного сопротивления…» [6]6
  Катунцев В., Коц И. Инцидент. // Родина. 1989 год. № 6–7.


[Закрыть]

Из сказанного выше следует, что Генрих Люшков предупредил Токио о том, что военная операция на советском Дальнем Востоке обречена на поражение. В начале главы Петр Фролов написал, что еще весной 1938 года пограничники начали готовиться к агрессии со стороны Японии.

Отметим еще один странный эпизод в истории с Люшковым. На Дальний Восток он поехал вместе с супругой Ниной Васильевной Люшковой-Письменной (в девичестве Кляузе) [7]7
  Родилась в 1909 году в населенном пункте Ставрополь на Северном Кавказе.


[Закрыть], которую в середине тридцатых годов прошлого века отбил у своего подчиненного – начальника Транспортного отдела НКВД УССР майора госбезопасности Якова Письменного. Последний был осужден и казнен в сентябре 1937 года. В начале июня 1938 года Люшков отправил супругу вместе с ее дочерью – десятилетней Людмилой из Хабаровска в Москву. Арестовали ее только 13 ноября 1938 года, то есть спустя четыре месяца после побега мужа. На момент ареста она вместе с дочерью проживала в Москве по адресу ул. Малая Каретная, дом 6, кв. 2.

Особым совещанием при НКВД СССР 19 января 1939 года Нина Люшкова-Письменная по обвинению «член семьи изменника Родины» приговорена к 8 годам исправительно-трудовых лагерей. В выписке из протокола Особого совещания говорилось, что Люшкова-Письменная «знала о намерениях Люшкова, но не сообщила органам власти». Правда, в деле доказательств того, что она способствовала побегу и знала о намерении мужа бежать за границу, не было.

Распространенная версия о том, что перед своим бегством Люшков отправил супругу в Москву, сообщил ей, что он намерен бежать за границу, и рекомендовал ей уехать в Польшу, опирается только на сообщение агентства Домей – Токио от 1 июля 1938 года. «Другими объективными данными не подтверждено и поэтому не внушает доверие» [8]8
  Безнасюк А., Звягинцев В. Трибунал. Арбат, 37. М., 2006. С. 405–407.


[Закрыть].

20 мая 1939 года Нина Люшкова-Письменная по этапу прибыла в Карлаг. Освобождена 15 июня 1946 года.

Мать Люшкова и его две сестры 5 октября 1939 года были приговорены как «члены семьи изменника Родины» к пятилетней ссылке в Казахстан, а младший брат отправлен в лагерь в Свердловск, где скончался 9 мая 1943 года. Мать Люшкова умерла в пересыльной тюрьме 23 декабря 1939 года. Сестра Анна после окончания следствия оказалась на принудительном лечении в психиатрической больнице в Харькове и была убита гитлеровцами со всеми больными в 1943 году. Из ссылки на Украину вернулась лишь сестра Люшкова Елизавета.

И последний штрих в деле Люшкова. В октябре 1962 года в военном трибунале Московского военного округа было пересмотрено дело Нины Люшковой – Письменной. Согласно Определению № н-786/ос:

«Уголовное дело на Люшкова Г. С., бывшего начальника УНКВД по Дальневосточному краю, не заводилось. Однако из имеющихся в деле материалов видно, что он в ночь с 12 на 13 июня 1938 года действительно бежал за границу, где выдал государственную тайну, а затем, находясь в Японии, занимался враждебной деятельностью против Советского Союза, в августе 1945 года был направлен в Маньчжурию, где в том же месяце был убит японцами, с целью предотвращения его захвата советскими войсками» [9]9
  Там же. С. 406.


[Закрыть].

Странно все это. Высокопоставленный офицер НКВД сбежал за границу, а уголовное дело не было возбуждено».

Глава 2
Из камеры смертников в палачи

Из Хабаровска меня на поезде отправили в Москву. Отдельное купе в мягком спальном вагоне. В сопровождении двух конвоиров ехал я дней пятнадцать – все это время прикованный наручниками к ножке столика. Три раза в сутки меня выводили в туалет. Питались мы выданным в Хабаровске стражникам сухпайком.

Мои спутники всю дорогу молчали, ограничиваясь лишь короткими фразами-командами. Они строго следили за тем, чтобы я не общался с другими пассажирами. Радио в купе было выключено. Газеты в купе отсутствовали. Поэтому я ничего не знал о боях в районе озера Хасан. Видел я идущие на Дальний Восток эшелоны с военной техникой и красноармейцами, но не обратил на это внимание.

Несмотря на всю специфику своего положения и не зная, что ждет меня впереди, я ощущал себя королем. Впервые в жизни я ехал в спальном мягком вагоне! Проводник в черной форменной тужурке три раза в день приносил ароматный свежезаваренный чай. Стаканы в мельхиоровых подстаканниках. Блюдечко с колотыми кусочками сахара. И неторопливое чаепитие под стук колес. А что еще делать, кроме как любоваться мелькавшими за окном пейзажами. В училище и на заставе я быстро выпивал чай из алюминиевой кружки, а потом куда-то убегал. Времени на чайную церемонию у меня не было.

В столице на привокзальной площади меня усадили в черную легковую автомашину – я с удивлением осмотрел салон этого транспортного средства. Мне еще ни разу в жизни не приходилось ездить на легковушке. В кузове или кабине грузовика – несколько раз. В городе, где я родился и вырос, было не больше пятнадцати легковых машин. И всеми пользовались местные большие начальники. Еще больше удивился я, когда узнал, что любой москвич может заказать такси по телефону, сесть на кожаное сиденье и наслаждаться поездкой по городу.

Когда мы ехали по улицам столицы, я удивленно вертел головой. Мысль о том, что, может быть, это моя первая и последняя поездка – впереди короткое следствие и смертный приговор за то, что дал возможность уйти врагу за границу, – временно отступила и уступила месту радости от встречи с Москвой.

Меня доставили в здание Главного управления госбезопасности НКВД СССР на площади Дзержинского. Через несколько часов я попал в одиночную камеру Внутренней тюрьмы, которая на много месяцев стала моим жилищем.

Встреча с Берией

Потянулись дни, похожие один на другой. Два раза в день кормежка. Раз в две недели водили в баню. Даже беседы со следователями (мое дело по очереди вели четыре человека) ничем не отличались друг от друга. Стандартный набор вопросов и привычные ответы на них. И снова в камеру.

Внезапно вызовы на допросы прекратились. Это наводило на грустные мысли. Возможно, что мое дело передано в суд и теперь осталось только дождаться вынесения приговора. Я не сомневался, что он будет очень суровым, возможно, что даже и высшая мера наказания. Ведь я не только помог сбежать за рубеж высокопоставленному «врагу народа», но и способствовал ослаблению обороноспособности нашей страны. Ведь начальник УНКВД и пограничными войсками Дальнего Востока в силу своего служебного положения знал множество секретов. В том, что война между СССР и Японией неизбежна, я не сомневался. На границе это ощущалось особенно остро. Может быть, мои товарищи по погранотряду уже сражаются с проклятыми самураями, а я тут сижу на нарах. И от этого становилось еще тоскливее.

О том, что японцы напали на нашу погранзаставу, а ее начальнику посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, я узнал только через год, когда вышел на свободу.

Находясь в заточении, я старался поддерживать физическую форму: приседал, отжимался от пола, часами ходил (мысленно при этом представляя, что нахожусь на границе). Иногда ощущения были такими яркими и отчетливыми, что я испытывал сильный шок, когда возвращался в замкнутое пространство камеры. В первый месяц я пытался считать дни, а потом сбился со счета и отказался от этой идеи. Постепенно я привык к новой жизни. Служба на Дальнем Востоке мне казалась всего лишь сном, красивым и иллюзорным. Я мог часами неподвижно сидеть, расфокусировав взгляд и ни о чем не думая. В голове вместо бурного потока мыслей – неподвижная чернота безмолвия. В такие моменты не знал – я жив или мертв. Когда возвращался в реальность, например во время мытья в бане, то понимал, что долго не смогу балансировать на грани между жизнью и смертью. В какой-то момент я сойду с ума, навсегда погрузившись в черноту безмолвия, или умру. Будет тело продолжать существовать в качестве биологического объекта или начнет разлагаться в сырой земле – разуму будет все равно. Он навсегда обретет покой, погрузившись в вечную черноту безмолвия. Рай и ад, куда якобы попадают души умерших, – сказки попов. Нет загробной жизни, и всех, вне зависимости от их земных дел, ожидает один финал. Когда я впервые осознал это, что-то сломалось во мне. Воспоминания о прошлом резко потускнели, а мечты о будущем куда-то исчезли. Острым и ярким был лишь миг жизни, который я проживал в тот момент. После этого я перестал испытывать дискомфорт от нахождения в заточении. Наоборот, я обрел ощущение внутренней свободы. Больше я не цеплялся за свою жизнь. Зачем ею дорожить, если финал заранее известен и неизбежен. После этого я стал равнодушно относиться к своей и чужой жизни.

Однажды утром в камеру ко мне пришел тюремный брадобрей с бидоном горячей воды, тазиком, полотенцем, кружкой с мыльной пеной, опасной бритвой и машинкой для стрижки волос. Он ловко превратил меня из длинноволосого попа в призывника. После бритья и стрижки меня отвели в баню. Затем мне выдали свежее белье, гимнастерку со споротыми знаками различия, галифе и сапоги.

В таком виде я предстал перед наркомом внутренних дел Берией.

Одетый в скромный костюм, без галстука, в пенсне Берия был больше похож на школьного учителя, чем наркома внутренних дел. Говорил он тихо, с едва заметным грузинским акцентом:

– Как же вы упустили такого матерого врага, лейтенант Фролов? Почему в нарушение всех инструкций позволили ему пройти в погранполосу? Я читал ваши показания. Что там на самом деле случилось? – спросил нарком. Чувствовалось, что он хотел лично разобраться в произошедших на погранзаставе событиях.

Я лаконично рассказал о появлении Люшкова и о своих подозрениях о наличии у беглого чекиста сообщника в руководстве УНКВД Дальневосточного края. Просто ничем другим я не мог объяснить тот факт, что начальник краевого управления мог в одиночку посещать погранзаставы и встречаться с ценными агентами из числа граждан сопредельных стран.

– С этим мы уже разобрались. Хотя за сигнал благодарю. Побольше бы нам таких бдительных сотрудников, а не тех ротозеев и подхалимов, которые привыкли беспрекословно выполнять любой, даже преступный приказ начальства. Ничего, сейчас мы почистим гадюшник, который после себя оставил Ежов и его сообщники. Вот только людей не хватает. Инициативных и честных, таких, как вы. Хотя за то, что вы Люшкова упустили, вас расстрелять надо. – Произнося эти слова, Берия внимательно наблюдал за моей реакцией. – Расстрелять вас мы всегда успеем. А пока я вам даю шанс реабилитировать себя. Есть один человек, который подозрительно активно общался с многочисленными «врагами народа». Может, кто-то из них завербовал его или посвятил в свои преступные планы. А мы об этом не знаем, или враги народа Ягода с Ежовым скрыли от товарища Сталина и партии этот факт.

Я пытался понять, куда клонит нарком и за кем мне предстояло следить. Куда меня теперь могут направить служить – с клеймом «враг народа». Если только в тюрьму или лагерь в качестве «стукача». И словно прочтя мои мысли, Берия заявил:

– Служить вы теперь будете в Москве. Личным помощником коменданта НКВД СССР Блохина. Он как раз просил прислать нового сотрудника. Вот вы им и будете. Нюх на «врагов народа» у вас есть. Характеристики и анкета хорошие. В партию еще не успели вступить, но это из-за вашего юного возраста. А чтобы не повторилась истории с Люшковым, обо всем будете лично мне докладывать. Теперь ваши рапорты никто не сможет в сейфе мариновать. Я их сам лично буду читать. А в моем сейфе ваше следственное дело будет храниться. Если редко или скучно писать будете, я его читать начну. Ясно?..

– Да, – глухо произнес я, осознав, в какую я попал передрягу. Личный агент наркома внутренних дел в среде чекистов, которые научились разоблачать любых «врагов народа». А если кто-то из них на самом деле противник советской власти? Так он меня не только мгновенно разоблачит как стукача, но и сделает все, чтобы меня отправили в камеру смертников – откуда меня и нарком не сможет вытащить. Смерти я не боялся, просто обидно второй раз не суметь разоблачить «врага народа». Ведь сколько вреда может такой человек нанести стране!

– Вот и хорошо, будешь служить в спецкоманде, – произнес собеседник, переходя на «ты». – Она врагов народа расстреливает. Правда, ты будешь не за ними присматривать – к ним претензий нет, а за их начальником – комендантом Блохиным. Засиделся он на своей должности – уже восемь лет, и уходить не собирается. Вопросы есть?

– Никак нет! – машинально отрапортовал я, пытаясь сообразить, что это за такое странное подразделение – «спецкоманда». То, что кто-то приводит в исполнение смертные приговоры в отношении «врагов народа», было понятно. Правда, до сих я не задумывался о том, что занимаются этим обычные люди – сотрудники НКВД. Застрелить человека во время задержания на границе – это понятно. Там выбора нет – ты убьешь или тебя застрелят. А в Москве, где нет войны и враги разгуливают по улицам не с пистолетами, а с портфелями, – не укладывалось это в моей голове. Интересно, кто эти люди, готовые стрелять в затылок преступникам. Отец, прошедший дорогами Гражданской войны, однажды признался, что самое трудное для него было расстреливать белогвардейцев. Когда стоят они перед строем красноармейцев, презрительно смотрят на своих врагов и хором исполняют «Боже, царя храни» или молитву.

– Зато у меня есть, – назидательно произнес Берия. – Сразу видно, что не был на подпольной работе. Я ею в Гражданскую войну занимался. Знаешь, на чем чаще всего попадаются агенты? На странных деталях своей биографии. Вот что мы имеем у тебя? Службу на границе на заставе, которая участвовала в боях с японцами. Потом твое нахождение под следствием. Освобождение и назначение в центральный аппарат наркомата. Что это значит? Кто-то хочет тебя внедрить сюда. Что бы ты сделал, узнай об этом?

– Немедленно доложил бы вам, – бодро отрапортовал я, еще не понимая, куда клонит собеседник.

– Правильно, а как можно было бы тебя обмануть? – задал провокационный вопрос Берия.

– Ну, наверно, я бы не обратил внимания на сотрудника, которого просто перевели с Дальнего Востока в Москву, например на повышение. Обычная история, и никаких «темных пятен» в биографии.

– Правильно мыслишь, Фролов. Жаль, что ты Люшкова упустил, а то бы взял к себе в аппарат, – искренне восхитился нарком. – А если бы тебе нужно было человека с твоей биографией устроить в центральный аппарат, что бы ты сделал?

– Я бы оформил ему документы на офицера Красной Армии, который до своего назначения в Москве служил где-нибудь на Дальнем Востоке, – предложил я.

– Интересно, – Берия внимательно поглядел на меня. – А ведь ты не так прост. Хотя у вас у всех пограничников мозги специфично работают. Почему в Красной Армии, а не в НКВД, на Дальнем Востоке, а не в Средней Азии?

– Если НКВД, то он может случайно встретить «сослуживца» из того же управления. И тут он проколется. Поэтому лучше армейский офицер. Дальний Восток – маловероятно, что в Москве он встретит сослуживцев по армейской службе. С другой стороны, он знает специфику региона и если встретит кого-то, кто родился и вырос там, то сможет поговорить о погоде. Еще одна причина – когда служишь в медвежьем углу, не важно – пограничником или кавалеристом, ты оторван от культурной жизни и всех новшеств. – И, осмелев, я добавил: – Вот, например, окажись я сейчас один на улице, так я буду стоять как столб и растерянно крутить головой. Не знаю, как жить в городе. На заставе или в казарме в отдаленном гарнизоне – там все по-другому. Там и денег не нужно – нечего покупать: до ближайшего магазина десятки километров, а еда и одежда – казенные. – Я умолк, пытаясь понять, не сказал ли я чего лишнего, и на всякий случай поспешил добавить: – Нам об этом еще в училище говорили. Что нарушитель обычно прокалывается на незнании реалий современной жизни. Если он еще в Гражданскую войну из Советской России сбежал, а спустя пятнадцать лет решил вернуться в качестве диверсанта. Там местные жители нам помогали чужаков отлавливать. Тех, кто из Маньчжурии к нам проник.

– Интересно, – задумчиво произнес нарком и после нескольких минут размышлений сообщил мне свое решение: – Будешь ты офицером Красной Армии с Дальнего Востока. Где служил – это попозже определишь. Неделю назад тебя перевели в Москву, в распоряжение наркомата. Теперь жилье. Оформим тебе комнату в коммуналке. Сосед – наш негласный сотрудник, он тебе поможет в городе освоиться и «легенду» отточить. В ближайшие дни тебя переаттестуют – у нас другие звания. А через неделю начнешь служить у Блохина. Все остальные вопросы решишь в рабочем порядке. Все, свободен.

Дела московские

Через час после встречи с наркомом я сидел в кабинете у «соседа по коммуналке» – офицера военной контрразведки Волкова Михаила и внимательно слушал его инструктаж.

– Часть, где ты служил до перевода в Москву, я к завтрашнему дню тебе подберу. Служить будешь в пехоте. У кавалеристов своя специфика, можешь на мелочах проколоться…

– Так на заставе… – возразил я.

– На лошади ездил, – прервал собеседник. – Все равно этого мало, чтобы на равных общаться с бывшими кавалеристами. Лучше подумай, какое военное училище в Саратове окончил. Понятно, что твое пограничное не подходит. После окончания училища тебя сразу на Дальний Восток отправили. Специфику службы ты лучше меня знаешь. В смысле зимой холодно, летом жарко. Много китайцев и мало женщин, – пошутил он и добавил серьезно: – Вот поэтому и не женился.

– А там их действительно мало? – искренне удивился я. – У нас-то на погранзаставах понятно. А по соседству раньше корейцы жили, русских почти не было.

– Да, край малонаселенный. Гражданского населения очень мало. Когда там начали части и соединения Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии размещать, то возникла серьезная проблема. Холостые офицеры не могли семьи создать. Так что этот пункт твоей биографии вопросов не вызывает. Осталось только решить жилищную проблему.

– Так мне комнату… – начал я.

– Не в том смысле. Жилье есть, правда, казенное. Стол, стул, кровать – все с инвентарными номерами. Когда будут выселять, все это нужно будет сдать. Этот порядок одинаков для обоих наркоматов – внутренних дел и обороны. С посудой и продуктами помогу. Клава – это моя супруга, покажет, что в каких магазинах можно будет купить. Бытовые вопросы обсудили. Теперь о задании. Для начала тебе нужно Москву изучить. Научиться пользоваться метро и наземным транспортом. В городе не теряться. Ведь тебе нужно будет с подозреваемыми общаться не только на рабочем месте, но и во время отдыха. Это у вас на заставе все круглые сутки как на ладони. А в Москве человек после окончания работы может пойти в ресторан, где будет пьянствовать с иностранцами, или на конспиративную квартиру, где с другими троцкистами будет обсуждать планы свержения советской власти. И если будет необходимо, то самому пить вместе с ними или поддакивать врагам народа. Тебе нужно втереться к ним в доверие. Ты должен стать для них своим человеком, которому можно доверять. Без этого мы не сможем узнать об их коварных планах и ликвидировать противников советской власти.

Неделя пролетела быстро. Днем я гулял по столице, а по вечерам изучал подготовленные Волковым материалы и слушал его рассказы об особенностях армейской службы. Разумеется, этого было мало для «превращения» меня в настоящего офицера Красной Армии – я бы прокололся во время беседы с военным чекистом, но мои будущие сослуживцы в последние лет десять не служили в РККА, и поэтому вероятность моего провала была минимальной. Единственное, что смущало меня, – Блохин знал о моем прошлом и поэтому мог догадаться, что меня прислали следить за ним. И как он среагирует на появление «стукача» – предсказать невозможно.