Текст книги "Тайны Змеиной горы"

Автор книги: Петр Бородкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Приказчик лишь приблизительно писал хозяину о способе отделения серебра и свою неосведомленность оправдывал внезапной смертью Юнганса. В предчувствии хлопот Сидоров в душе отменно ругал себя за непозволительное равнодушие к опытам Юнганса. Стоило в свое время внимательно присмотреться, и смерть Юнганса не принесла бы нежелательных забот.

Тут, как на грех, из Кузнецкой воеводской канцелярии чиновники нагрянули с проверкой списков работных – по свежим следам искали разбойных людишек, а заодно нетчиков, скрывавшихся от уплаты государственных подушных податей. Приказчик поначалу открещивался от напасти указом царя Петра о берг-привилегиях. Придиры-чиновники вежливо дали понять, что настали иные времена. Пришлось уступить. Но пока шла ряда, приказчик втихомолку выправил списки и контракты, прежние фамилии пришлых заменил на новые и через надежных людей строго предупредил о том всех работных. В эти дни жители Колывани не называли друг друга по имени и фамилии – боялись выболтать чиновникам про затею приказчика.

По списку дошла очередь до Соленого, и чиновники враз заерзали на стульях:

– Это что за птица? Неслыханная фамилия! Не иначе, как прозвище, за которым скрывается другой человек! Где сейчас он?

Приказчик все успел предусмотреть. Ткнул пальцем в графу списка «откуда прибыл». Там значилось:

«С уральских заводов действительного статского советника и кавалера Акинфия Демидова».

Обезоружил чиновников и потом с достоинством пояснил:

– Находится тот Соленый в отлучке… за поиском руд.

Чиновники пображничали день-другой и отбыли восвояси. Для порядку о своем приезде наложили резолюцию:

«В сих списках не значится беглых, беспаспортных и в смертоубийствах повинных людей…»

Приказчик облегченно вздохнул. Каждый работник был на счету, потеряй хотя бы несколько, и хозяйская немилость обрушится на голову.

В ожидании распоряжения Демидова о разработке Змеевой горы приказчик весь извелся. Торопил время, как недужный человек, жаждущий исцеления.

Велик соблазн перешагнуть через запретное. Но как только этот соблазн залазил в душу, приказчик начинал усердствовать в молитвах и причетах – отгонял от себя видение страшной демидовской расправы: «Избави мя, господи, от бесовских лукавых помыслов! Награди терпением мученика, не сделай ослушником. Милостиво продли дни мои…» Когда молитвы не помогали, приказчик давал полную волюшку неуемной и нестареющей мужской страсти и тем прогонял опасное искушение.

Однажды душевный покой нарушило неприятное происшествие. Филипп Трегер неожиданно исчез из Колывани. Его соотечественники без достаточных оснований заподозрили убийство и пришли в крайнее смятение. Приказчик посадил несколько человек в лодки. Они долго царапали илистое дно пруда железными кошками, натаскали кучу затонувшего хлама, но Трегера так и не нашли. Затем старики, ребята и все, кто был свободен от работ, с громким ауканьем, прочесали заросли в окрестностях Колывани.

Насмешливо, с издевкой перешептывались чуткие вершинки елей о тщетном старании людей. Люди заглядывали под каждый кустик, шарили на увалах и в оврагах. В путаном петлянии теряли верную дорогу. Тогда остальные принимались искать уже не Трегера, а заплутавших…

Вскоре все прояснилось. С вновь построенного Барнаульского медеплавильного завода возвратились рудовозы. Узнав о происшедшем, в один голос поклялись перед крестом, что видели живым и здоровым Трегера возле деревни Бураново, вблизи Барнаульского завода. Сразу же погасли страсти. Колывань успокоилась. Лишь приказчик не находил места от дурных предчувствий. «Почему Трегер так далеко зашел без моего ведома? Ранее дальше Пихтовского рудника не хаживал…» Сидоров перебрал в мыслях все, что могло объяснить причину тайного ухода Трегера, и не нашел подходящей.

В спешном порядке пришлось затевать настоящее следствие. Прежде всего приказчик произвел дотошный обыск в квартире Трегера. Там ничего не оказалось, кроме отживших век, никому не нужных пожитков. Не было сомнения, что Трегер покинул Колывань безвозвратно. Потом приказчик допытывал рудовозов:

– Говорил ли что вам Трегер?

Рудовозы ежились, переминались с ноги на ногу.

– Об чем ему с нами говорить… и слова не проронил.

– Что видели у него?

– Нешто приметишь. На возу сидел штейгер… Да, да, – спохватился самый старший по возрасту рудовоз, – как прыгал с возу штейгер, то уронил деревянный ящичек. Раскрылся ентот ящичек, и на землю рудные каменья посыпались…

– Каменья, говоришь?! – переспросил приказчик и почувствовал, как жаркая вспышка догадки больно обожгла мозг. «Неужто донос в Петербург повез! Кому-кому, а мне первому хозяин всыплет. Как же так? Что же делать? Ну, погоди же, продажная немчура! Еще посмотрим, чья возьмет!»

Перо бешено бегало по бумаге. Спотыкаясь, сеяло густым чернильным дождем. Было не до чистописания. Пространное доношение в Невьянск приказчик густо залепил сургучными печатями.

Лучшие в Колывани лошади мчали нарочного и четырех вооруженных солдат по трактовой дороге. Был им строгий наказ от приказчика: схватить Трегера, если догонят, представить Демидову. Но приказчик просчитался. Трегер предвидел запоздалую погоню и не скупился на прогонные деньги ямщикам. От быстрой езды в ушах Трегера только ветер залихватски посвистывал.

С приближением к столице Трегером настойчивее овладевали утешительные до сладости думки: «Скоро, скоро настанет расплата, господин Демидов! Узнаешь, кто таков штейгер Трегер».

От мысли о награде и предстоящей встрече с семьей в укромной, но уютной квартире на Васильевском острове блаженная улыбка озаряла лицо, глаза сами собой смеялись.

* * *

В Колывань к своему родственнику Ивану Белоусову нагрянул крестьянин деревни Калманки Федор Маслов. И неспроста. Когда остались один на один, Маслов извлек из заплечного мешка блестящие камешки, найденные в горе недалеко от речки Ельцовки, притока Калманки.

– Может, драгоценные… Если так, то объявлю Демидову, награду получу…

Белоусов долго вертел в руках камешки и, не дав толку, решил показать приказчику. Тот немедля вызвал Федора.

– Видывал? Сдается, не просто блистание издают, а благородным металлом напоены.

Федор взвесил камни на руке, обшарил глазами по изломам, заключил:

– Без металла. Такие ранее доводилось видывать. Прозываются они яшмами, порфирами, агатами.

Приказчик уперся на своем:

– Ежели в них нет металла, то рядом с ними есть. Такому раскрасавцу-камню под стать соседствовать с золотом либо серебром.

По воле приказчика Федор с Соленым пошли осматривать места, указанные Масловым. Как пришли, Соленый со слов Федора записал в путевом журнале:

«В горе с издале оказывается блистание, и в ней камень видом скрасна, гладкий, грановитной…»

В другом месте, в пятнадцати верстах от деревни Кабаново, нашли камень «видом черный». На правом берегу речки Калманки сыскался камень

«с темна светлый, да по Аную реке под Канкараколом камень гнездышками признаками светел, который знать дает, что разработан чудскими народами».

Федор нашел несколько вещей, сделанных из того камня древними людьми: брошки, кувшин, чашу. Это еще раз подтвердило правоту Федора. Признаков рудного золота не нашлось и рядом.

Рудоискатели шли обратно не прямым путем, отклонились в сторону в надежде встретиться со сведущими людьми, узнать о судьбе обитателей Незаметного. Встречные сочувственно качали головами, вздыхали в ответ на расспросы, но не могли порадовать ничем: не видали такого захолустного поселка, в глаза не видывали его жителей.

Рудоискатели еще раз заглянули в поселок, просмотрели все каменные щелки. Знали, что среди незаметненцев не было ни одного грамотея, но втайне почему-то надеялись найти какую-нибудь письменную весточку. Терялись всякие надежды на успех в поисках. Рудоискатели покинули Незаметный с тяжелым сердцем и невеселыми думами.

В широкой долине густо пахло отцветающими травами. Басовито жужжали пчелы. Сбегавший со склона ручей весело и бойко тренькал в каменном завале. В самой долине он бежал спокойно и бесшумно, узнавался лишь по извилистому провалу в буйной зелени долины, по сочному и густому наливу трав на берегах.

В тени развесистой дикой черемухи рудоискатели пережидали полуденный солнцепек. Покой нарушил гулкий топот конских копыт. «Может, джунгары?..» – мелькнула мысль. Такая встреча не обещала хорошего.

Не успели рудоискатели схорониться, как перед ними появились конные – русский казачий разъезд. Старшой строго спросил:

– Кто такие и откеда будете?

Федор спокойно ответил:

– Демидовские будем… руды ищем, а сейчас в Колывань идем.

Старшой отмяк, когда Федор показал письменный вид, или проходную грамоту, от руднично-заводской канцелярии.

– Редкая встреча! Не попадалось ли вам, служивые, каких-либо тайных поселений, раскольничьих скитов?

Казаки сказали, что посланы Кузнецкой воеводской канцелярией для розыска потаенных убежищ беглых людишек и раскольников. Старшой с достоинством и гордостью пояснил:

– Прошлым летом много нашли таких логовищ. Выселили поселенцев на прежние места жительства.

…До Колывани оставалось добрых пятьдесят верст. После встречи с казаками рудоискатели прошли весь путь за один день.

Наутро приказчик оказался на Воскресенском руднике. Федор, не теряя времени, отправился туда знакомыми дорожками. В пути одолела жажда. Не доходя до рудника, по косогору спустился к речке Локтевке. К самому берегу подбегал густой ельник. Здесь тихо и прохладно. На крутых изгибах речки слышен невнятный шорох воды. Федор облокотился на камень-валун, долго и жадно пил. Оторвался от воды и застыл: недалеко на таком же камне сидела женщина, расчесывала мокрые волосы. Она сидела боком к Федору и, как ему казалось, ничего не видела. Федор бесшумно скользнул с камня в намерении скрыться незамеченным. Как только первая ветка ельника царапнула его по лицу, женщина торопливо повернула голову. Федор узнал смеющееся лукавое лицо Насти, на миг задержался на месте.

– Здравствуй, куда же ты торопишься? – пропела Настя и подалась вперед. В одной исподней рубашке она шла с легкостью русалки и манила смеющимся сверкающим взглядом.

– Не бойся, бирюк! Я одна-одинешенька! Не то что в прошлый раз!

Неприкрытая Настина краса притягивала и страшила. Хотелось сорваться с места, ветром пролететь по ельнику и где-нибудь скрыться, долго-долго лежать с закрытыми глазами, чтобы забыть увиденное. А Настя расцветала в новой жаркой улыбке, без слов двигалась вперед. Вот она, как на пружинах, подпрыгнула, и Федор почувствовал, как ее руки сжали ему шею, мокрые волосы коснулись лица.

– Никуда не уйдешь, пока сама не отпущу… понял или нет? Никуда!..

Из груди Насти вырывалось частое дыхание, в глазах сверкали молнии. Федор ощутил, как им овладевает безволие. И в эту минуту встала перед глазами Феклуша. К рукам вернулась сила, и Федор отстранил Настю.

– Пошто так делаешь, ошалелая? С приказчиком, теперь со мной! Кем тебе Кузьма доводится?

Настя, построжевшая и остывшая, стояла на одном месте. В глазах – обида и горькая насмешка. И вдруг она заговорила зло, отрывисто:

– Люблю тебя, потому и лезу! А Кузьма с приказчиком по мне вот что! – Настя сочно плюнула на камень, начисто растерла босой ногой. Потом круто повернулась и поспешно ушла на прежнее место, где лежал сарафан.

Федор шагал напрямую, через самую гущу ельника. Корявые ветви хлестали по лицу. Вдогонку неслись колючие Настины слова, в уши хлестал обидный смех.

– Мужик называется! Ха-ха! Тебе со святыми монахами по пути! Только и мужского, что имя!..

Федор застал приказчика перед самым его отъездом с рудника. В Колывань ехали вдвоем дорогой, потемневшей от рудной пыли. Приказчик был сдержан в разговоре и, видимо, удручен нежелательным соседством. Всю дорогу Федор рассказывал о рудных поисках и только в Колывани отважился на просьбу.

– Отпусти, Мокеич, меня с Соленым ден на десяток. Зимой отробим, где пожелаешь.

– Это для чего еще? – спросил встревоженный приказчик и вдруг заюлил хитрыми глазами, словно прозрел в мыслях. – Не бугровать[6]6
  Бугровать – раскапывать древние могильные курганы и извлекать золотые вещи. Бугрование строго преследовалось законами.


[Закрыть] ли уж? Ай клады заприметили где?

– Не-е… семью Соленого привезти.

– А-а-а! Невесту, стал быть, заодно. Тут подумать надо. От твоего кулака в моей шее и поднесь боль ощутима. Зря поперек дороги становишься, Федор. Ой, зря!

Федор насупился. С минуту молчал, обдумывал и вспыхнул как порох.

– Не пускаешь? Без твоей подмоги невесту привезу. За Настю не кори! Бог свидетель, что заслужил кулака. И наперед от того не зарекайся!

Приказчик таил в душе восхищение: «Ну и характерец! Настоящий кремешок кресальный! А вот хитростью бог обидел. Прямодушен, как малое дитя…» Потом вернул поспешно уходившего Федора.

– Чего вспылил?.Нешто годится такое со старшими? Я ить так сказал… любое дело без думки не вершу. И надумал я сейчас для тебя утеху – ступай за невестой. И лошадьми на этот раз помогу, хотя почти все в работе.

За словами согласия скрывалась надежда: «Авось пооботрется угловатый камешек, кругленьким да податливым станет…»

* * *

Филипп Трегер благополучно добрался до Петербурга. День-другой блаженствовал в кругу домочадцев и друзей-соотечественников. После занялся делом.

Радужные надежды штейгера омрачались непредвиденными проволочками. Не так просто оказалось обратить на себя внимание императрицы или ее приближенных. Во все выезды самодержицы стража не подпускала к ней посторонних людей и на пушечный выстрел. Отчаявшийся Трегер написал тогда обстоятельное доношение на имя главноуправляющего царским кабинетом Ивана Антоновича Черкасова. Доношение застряло где-то в канцелярских приемных.

Шли дни, а Трегер пребывал в томящей душу неизвестности. Порой овладевали им приступы малодушия, невольно думалось: «Ничего не выйдет из моей затеи. Демидов хитер – сумел себя оградить от напасти прежде, чем я появился в Петербурге…»

Черкасов все же получил доношение Трегера и при первой возможности представил на резолюцию императрице Елизавете Первой. Та заинтересовалась доносом и в разговоре с Черкасовым высказала свое недовольство:

– Каково, барон, а? Демидов золото с серебром добывает, а императорская казна впусте! Проверьте. Если тот немец говорит сущую правду – наградить немедля… – Императрица прервала речь, после заминки спокойно пояснила: – За лживый донос сами знаете, как наказать…

По приказанию Черкасова колыванское золото и серебро немедленно апробировали на монетном дворе. Искусные пробирщики подтвердили, что металлы самые натуральные и высоких проб.

Трегер дрожал от счастья. Не раз и не два роскошная придворная карета на глазах у всех соседей увозила его из дому. В заключение всего Черкасов приказал выдать Трегеру двести рублей из кабинетских сумм. Было отчего гордиться перед малопреуспевающими соотечественниками!..

Императрица, решив отвлечься от государственных дел, уехала в Москву и беспечально проводила время в роскошном дворце гостеприимного князя Головина в окружении ближайшей свиты.

Как только стало известно о доносе, Демидов стремглав поскакал в столицу, бросив самые неотложные дела. План у Демидова прост. Личным свиданием с императрицей хотел предварить кляузу саксонца, откровенно признаться в открытии серебра и золота и добиться монаршего покровительства своему Колывано-Воскресенскому заведению. Узнав в пути, что императрица в Москве, Демидов с удовлетворением подумал: «Тем лучше. Ближе конец задуманному…»

Императрица приняла Демидова приветливо:

– Здравствуй, уральский отшельник! Никак присосало тебя к камням, что так долго глаз не явишь! Рада видеть, рада видеть!

Во все время в Москве хорошее настроение не покидало императрицу. Князь Головин считал, что в том первая заслуга – его. Ведь не кто-нибудь, а именно он создавал все условия для безмятежного времяпрепровождения царствующей особы. За обильным столом, за игрой в карты, при осмотрах достопримечательностей древней столицы разговоры о серьезном растворялись в остроумных шутках кудесника-хозяина. Даже самые прожженные придворные в эти дни оглашали головинские покои, против обыкновения, откровенным смехом. На всем, что предлагалось вниманию императрицы, лежала печать беззаботности и веселья.

В тот день императрица облачилась в светло-вишневое платье из китайского шелка с малиновыми разводьями. Шурша бесчисленными складками и длинным шлейфом, она проследовала к карточному столику. В числе приглашенных на игру оказался и Демидов. Он играл с предосудительным азартом юноши, делал высокие ставки на никудышную карту и, конечно, проигрывал. И, проигрывая, бросал сверлящие, вопрошающие взгляды на императрицу. Та отвечала невинной благосклонной улыбкой. Порой даже смеялась. «Вроде императрица ничего еще не знает», – успокаивал себя Демидов и все смелее шел на риск в игре на утеху высокопоставленной компании.

Под конец игры императрица сквозь смех и совсем непринужденно заметила:

– Ох, Акинфиевич, так легко, без сожаления проигрывает в карты тот, кто подвалы денег имеет. Слухом пользовалась, будто свои серебренники чеканишь. Так ли это?

Взгляд у императрицы стал испытующе-насмешливым. Демидов понял, что ошибся в своем тайном предположении. Прогнав минутное смущение, заюлил:

– Где нам, пресветлейшая повелительница, твоим нижайшим подданным, такими делами заниматься. Ума, силенок нехватка. Да и воли твоей на то нет…

После обеда фрейлины повели императрицу на отдых. К дверям спальни метнулся Демидов и в поклоне прилип лбом к полу. Императрица спросила коснеющим, тяжелым языком:

– О чем просишь, Акинфиевич?

Демидов рассказал про историю с открытием серебра в колыванских рудах, но умолчал про Змееву гору.

– Прошу единственно, повелительница: возьми под свое высокое начало те рудники и заводишки, дабы не последовало мне каких утеснений со стороны разных канцелярий. Истинную правду рассказал и в подтверждение тот слиток серебра, добытый через искусство немца Юнганса, к твоим стопам верноподданнически преподношу…

Императрица разверзла полусонные веки. В глазах затеплились приветливые огоньки.

– Спасибо за подарок, Акинфиевич. О просьбе твоей обещаю подумать.

…Императрица провела в Москве не один месяц. После встречи с Демидовым здесь ее удерживали не одни развлечения. На глазах свиты она сохраняла прежнюю беззаботность и веселое настроение, в кругу же близких сановников без лишнего шума вершила государственные дела. Дважды вызывала она специалиста-металлурга бригадира Беэра. Разговор велся в строгой тайне.

Второго июля 1744 года Елизавета издала секретный именной Указ. Во главе специальной комиссии Беэру предстоял далекий путь на Алтай, чтобы проверить сообщение Трегера. В дорожном ларце из узорного сафьяна бригадир вез царский Указ:

«…на Колывано-Воскресенских заводах как серебряную, так и золотую руду, так и протчие минералы, какие тамо найтица могут, надлежащим порядком осмотреть…и как в тех, так и в протчих местах, где разведать можете о каких минералах, чего еще на свете не произошло, потому уж учинить свидетельства, и пробы и обстоятельные описи по Вашему искусству и благорассуждению с собою привезть и объявить нам».

В дороге бригадир истомился. Невеселые мысли бродили в его голове. От них зябко ежилось тяжелое, не привыкшее к таким утомительным переездам тело. «Хитер Акинфий Демидов. Просто не ухватишь. Словно рыбьей чешуей одет. Императрица – повелительница, а влиятельные сановники – вершители человеческих судеб. Без мала с ними всеми Демидов накоротке».

Сын тульского кузнеца Акинфий Демидов, богатейший заводчик России, он же князь Сан-Донато, никогда не отдал бы своего без жестокого боя. Знал про это бригадир, и потому предстоящее рождало боязливый трепет в душе. Но повеление императрицы – жесткий закон. Выполнишь его – жди милостей, нет – уступи место другому, останься вечно неприметным и жалким.

В своих опасениях бригадир зашел слишком далеко. На самом деле все свершилось намного проще: царский указ возымел непреодолимую силу…

* * *

После встречи с Федором на речке Настя сникла как-то сразу. С людьми разговаривала неохотно, отвечала на вопросы сбивчиво и невпопад. Померк озорной блеск в глазах. Теперь в их глубине – бесконечная грусть и тихая задумчивость. От уголков глаз на виски и лицо убегали прямые, еле приметные морщинки – ни дать ни взять трещинки на молодом льду от удара чем-то легким. Похудела и осунулась Настя.

У вершины горы Синюхи, в каменной чаще, покоилось небольшое озерко. Вода в нем холодная и безжизненная, иссиня-черного цвета. Жители Колывани и окрестных поселений считали воду горного озера святой. По крутым каменистым тропам сюда карабкались больные для исцелительных омовений. Некоторые после того поднимались на ноги. И, конечно, не от водицы – просто-напросто потому, что болезнь иногда сама отступала от человека. После каждого такого случая росли толпы больных на берегах безвестного озерка.

Старик Белоусов с затаенной тревогой глядел на дочь, понимающе вздыхал. Настя вышла замуж не против своей воли, но и не по велению сердца, а из легкомысленного желания досадить Федору.

Отец советовал:

– Сходила бы на Синюху к святому озерку, искупалась.

– Ох, никакая водица не поможет!..

В первое время Насте казалось, что Федор удручен ее замужеством. Чтобы убедиться, так или это, Настя решилась на отчаянный поступок – на свидание с приказчиком. Она хорошо знала дорогу через лес, по которой Федор ходил с рудника домой. И знала, когда он возвращался с работы. Устроила так, что Федор стал свидетелем свидания. Противны были липкие объятия постылого человека. Задержись случайно Федор на руднике дольше обычного, неизвестно, чем кончилась бы затея Насти.

Тогда думалось Насте, что Федор начнет укорять и стыдить ее, а приказчика оставит в покое. Но получилось совсем наоборот. Федор выступил в защиту чести Кузьмы, а до Насти – ровно никакого касательства. Опять-таки обидное до слез равнодушие. Хотелось тогда Насте выскочить из кустов и больно ударить палкой Федора. Не за приказчика, конечно, а за себя. Еле удержалась от искушения.

И все-таки позже обрадовалась случайной встрече на глухом берегу Локтевки. В тот памятный час на стороне Насти были явные преимущества. И тем горше было отчаяние, что Федор не для нее: будь она чуточку желанней – не убежал бы прочь, как испуганный зверь.

Прошла обида на Федора. В душе – одна пустота. Она тяготила, пригибала к земле. Чтобы разогнать тоску, Настя в свободные от работы дни ходила за грибами.

Лес хранил задумчивое молчание. Далеко лишь уносился веселый перестук неутомимых тружеников дятлов.

Стояла самая грибная пора. Большая охотница Настя до грибов. Бывало, больше всех набирала. Доверху наполнит корзины разноцветными шляпками, а не уймется – сыщет новые грибные поляны и ну ножом, как серпом, с новой силой работать до приятного, легкого покалывания в спине и ногах от частого нагибания. И не для себя резала Настя грибы, а для менее удачливых подруг.

Увлекшись, Настя незаметно ушла совсем не в ту сторону. И ушла бы еще дальше. Сквозь мелколесье неожиданно ударил ослепительный блеск. Минута, и Настя оказалась у озера Белого. С низких берегов в воду убегал густой лентой сочно-зеленый камыш. Озеро большое, но по красоте несравнимо с Колыванским – плоское, как лист стекла, и потому неприметное и грустное.

Веяло освежающей прохладой. Настя подошла к кромке камыша. В воздух винтом взвилась перепуганная дикая утка, разразилась истошным, громким криком. В просвете камыша чернел нос лодки-дощаника. «Сесть в лодку, уплыть на середину озера… прыгнуть в воду и конец…»

Настя вздрогнула.

По дороге, которая огибала берег, покатился стук тележных колес. «Не иначе, как углежоги», – подумала Настя и села отдохнуть на выворотень, занесенный сюда ветром по вешней воде.

От набежавшего ветерка в камышах захлюпала вода. По кустам и камышу пробежал тревожный шум. По озеру, не защищенному от ветра, покатились частые и мелкие волны с тонкими белыми гребешками. «Потому и Белым, видно, называется», – не совсем верно заключила Настя и обернулась. Стук колес затих рядом, за камышовой излучинкой. Настя пошла туда – надеялась встретить попутную подводу, чтобы доехать до дому.

Почти лбом с Настей стукнулся человек, вынырнувший из-за камыша.

– Настенька! Вот не чаял-то!

Перед Настей стоял приказчик, улыбающийся, окрыленный неожиданной встречей. Он смотрел в одну точку и медленно двигался вперед, будто приготовился ловить пугливую сказочную жар-птицу.

На миг Насте показалось, что идет к ней оживший выворотень. И руки раскинул, как посохшие, хрупкие корневища. Хотелось ударить по ним, чтобы осыпались на землю мелкой крошкой. Настя даже в стороны поглядела. Но в густой траве не видать палки.

– Настенька! – простонал приказчик. – Чего же ты? Одни ведь мы, как есть одни! Кузьма на куренях, Федьки тю-тю! Иди же ко мне, ягодка наливная, перепелочка луговая!

И вдруг в ушах приказчика затарахтел раскатистый гром. Плетями упали руки.

– Если ты, старый пес, ко мне притронешься пальцем, душу к чертям в ад пошлю! За тебя в ста грехах отпущение получу!

Не ожидал такого опешивший приказчик. По дикому выражению лица понял, что Настя не собирается шутить. Тогда решил действовать по-иному.

– Скаженная, пошто орешь во всю глотку! Здесь тебя никто не услышит. В долгу ты у меня, как в шелку, пора и поплатиться! По воле не даешься – силушкой возьму! Чай, знаешь, не изболелся и работой не извелся еще Мокеич!

От угрозы Настя только передернула бровями. Потом засмеялась громко и раскатисто – так, что камыши вздрогнули.

– А ну попробуй, трухлявый пень, догнать меня! От издыху падешь на землю, с душой простишься! Ха-ха-ха!

Настя метнулась в сторону, потом резко повернула к озеру, где стояла раньше. Приказчик не по годам легко гнался следом. Настя долго кружилась вокруг выворотня, пока приказчик не запнулся о корневища и не плюхнулся в жидкую прибрежную тину. Тогда Настя прыгнула в лодку и сердито пригрозила:

– Спробуй погнаться. Под корень снесу голову веслом! Понял?

Зашуршала по камышам лодка. Птичьими крыльями захлопали по воде лопашные весла. Буровить бы Насте воду до другого берега. Так нет ведь! Отъехала самую малость, стала на дно лодки и принялась насмешливо подтрунивать:

– Бывайте здоровы, Харлампий Мокеич! Да, забыла! Чуть левее возьми. Там прокос в камыше. До исподнего разденься. Одежду-то от грязи как следно прополощи. Отожми по порядку да обсохни! Не то хворь простудную зацепишь, сляжешь и, не дай бог, не подымешься. На кого меня, сиротину, оставишь-то?

– Настенька! Вернись!

Слова прозвучали глухо, фальшиво. Совсем не так хотел произнести их приказчик. Просьбу истую, душевную хотел вложить в них. Не вышло. Душила приказчика злоба на свою оплошность, на дерзкую выходку Насти.

От быстрого хода у носа лодки пенились белоснежные, шумливые бурунчики. Настя причалила к противоположному берегу, отыскала малоприметную пешеходную тропку. По ней через лесок, срезая замысловатые петли, поспешила в Колывань.

Случай у озера встряхнул Настю. Смеющаяся и возбужденная, предстала она перед отцом.

– Чего так? Ай какая радость выпала? – спросил тот.

– Не-е, отец! Поозоровала малость, на душе светлее стало!

Белоусов повернул в разговоре. И не хотел этого сказать, а как-то само собой вырвалось:

– Новости объявились. Федор Лелеснов невесту привез.

Настя не смутилась в лице и, как могла, безучастно сказала:

– Каждому свое: одному – радость, другому – тоска…

* * *

С тех пор как Филиппа Трегера видали рудовозы, не было о нем ни слуху ни духу. И вдруг грозное письмо Демидова. Притих Мокеич от предчувствия неминуемой расправы. С него одного взыщется вина за донос. Не усмотрел, не перехватил вовремя кляузника.

Февраль выдался на редкость погожим, безветренным. Над землей лениво порхали крупные снежинки, косматые, как девичьи ресницы. Безмятежная дремота сковала горные хребты. От многоснежья обмелели долины, убавились в росте леса.

Однажды цепенящую тишину разорвали, разметали бойкие перезвоны ямских колокольчиков, густые всхрапывания троек. В Колывань явились нежданные гости – комиссия знатоков горного дела.

Завертелся волчком озадаченный приказчик: от хозяина не было не только какой-либо инструкции на этот счет, но и простой весточки. Дивовались все в Колывани: никогда не скапливалось такого большого числа высокопоставленных чиновников.

Бригадир Беэр на первое время успокоил приказчика мягким заверением:

– Наехали мы сюда по велению самой матушки императрицы единственно ознакомиться с дикими краями да промежду протчим и с заводскими устройствами…

Демидов не баловал своих приказчиков добрым обхождением и милостями. Приказчик Сидоров растаял в улыбке от манеры обхождения Беэра, но все же послал нарочного в Невьянск – боялся, как бы не натворить неугодного хозяину.

Членом комиссии оказался и Трегер. От этого важничал немало. При встречах с колыванцами вместо приветствия молча и неопределенно пожимал плечами, как бы говоря: «Видел где-то вас, но припомнить не могу».

Несколько дней комиссия исподволь присматривалась к заводским делам, для видимости вела кое-какие записи. Беэр на выбор вызывал к себе работных от плавильных печей и горнов, подробно, с дотошностью расспрашивал о рудных плавках. В конце беседы с каждого работного отбирал клятвенное обещание не разглашать того, о чем говорили.

Неожиданно для приказчика Беэр изменился: стал неприступно важным сообразно своему чину, сдержан и строг в разговоре. Вызвал как-то Сидорова, зашелестел добротной гербовой бумагой. Сидя за столом в парадной форме, начальственным тоном пояснил:

– Именем ея императорского величества с сего часу запрещаю плавить руды впредь до особого указания. Ранее выплавленное серебро немедля сдай по ведомости комиссии.

В голове приказчика закружилось, завертелось страшное: «Истинный конец приходит… Я, старый пестерь, уши развесил от сладких речей. Хозяин запорет насмерть, на растерзание поганым псам тело вышвырнет».

Беэр, после короткой паузы, строго приказал:

– Завтра поутру приготовь лошадей. Поедем осматривать рудные места. Без опозданий чтобы у меня. Понял?

Приказчика будто горным обвалом придушило. Широко разинутым ртом жадно и без пользы хватал воздух. «Как есть про все прознал… и про Змееву гору. Подлинно конец…»

– Без заминки и полностью исполню волю вашу, высокородный господин, – сказал Мокеич неподатливым языком и устрашился своего голоса – погребального жужжания мухи, безнадежно застрявшей в цепкой паутине.

Беэр не раз выезжал с комиссией на Змееву гору. Знатоки горного дела подолгу копались там, где Федор сыскал самородное золото с серебром.

От стен разноса неохотно, с сухим скрежетом откалывались куски синевидного и рыже-бурого роговика. Люди до слез всматривались в причудливые изломы. И напрасно. Бездушный камень безмолвно и ревниво охранял тайну Змеевой горы, упорно не хотел обрадовать человека блеском серебряных или золотых прожилок. Порядочно поизмаялись знатоки от бесплодных поисков. Дружно, в один голос заявили: