Текст книги "Степное солнце"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
5
Отряд городских пионеров прибыл вместе с бригадой артистов. Колхозная молодежь встретила их у околицы села. Бабенчиков сказал речь и преподнес букет цветов высокой, дородной женщине в украинском костюме, с венком на голове. Та поклонилась ему, а потом – Сергей похолодел – привлекла к себе сильной рукой и несколько раз звучно поцеловала в щеку. Пятнышки от губной помады закраснели на лице Бабенчикова, как ссадины. Зинка Чумакова радостно хихикнула, колхозные ребята зашептались, но Сергей, заметив, что Бабенчиков сжал кулаки, вовремя удержался от смеха.
Решено было сейчас же всем ехать на уборку и там, в поле, дать концерт, но, как на грех, подвернулся председатель, с утра выехавший в МТС, и порешил по-своему. Артисты направлялись в полевые бригады, а городские пионеры вместе с колхозными – на уборку ранних груш.
– Я уж один пример имею, – твердил председатель, ища глазами Сережу, – я уж научен, слава те… На груши! Бабенчиков, Емельянов!.. Берите по бригаде, живо!
Сергей не успел оглянуться, как ему выделили семь нарядных, голосистых и очень деловитых девочек в светлых платьицах, с бантами в косичках. Какая-то Анка оказалась у них агитатором, она выстроила своих и доложила Сергею, что бригада готова. Сергей так никогда и не придумал бы, что ей ответить, если бы председатель в этот момент не крикнул:
– Все за мной!
Сережа еще никогда никем не командовал, особенно девочками, и чувствовал себя очень неловко. А девочки, как назло, только и смотрели ему в рот и все время спрашивали, что делать.
Бригаду Сережи поставили на укладку груш в корзины и разгрузку их в колхозном складе после взвешивания, а бригада Бабенчикова работала у деревьев вместе с колхозницами. Тетя Нюся, выпятив губы, молча курила.
– Тетя Нюся, – зашептал ей доверительно Сергей, оторвавшись от своей бригады, – а как укладывать, чего делать?.. Честное ленинское, я неопытный…
– Как «чего делать»? Укладывайте потихоньку, да грузите на двуколку, да там, у складчика, подайте на весы, да с весов снимите, ссыпьте, куда скажут. Главное, чтоб не цокать, не мять.
Девочки вработались сразу и некоторое время не обращали внимания на своего бригадира, но вскоре одна из них – рыжая, веснушчатая, до того веснушчатая, что казалось, лицо у нее в нашлепках, – прокричала нахально:
– Товарищ бригадир, а когда перекурка?
Другая, работавшая до сих пор тише всех, подхватила:
– Товарищ бригадир, не заботитесь насчет воды…
– Товарищ бригадир, почему не ведется запись, сколько мы отгрузили? Что за обезличка!
Сначала Сергей не удостаивал озорниц ответом, но они не отставали и все больше повышали голос и, хохоча и перемигиваясь, то и дело звали его и требовали указаний и советов.
Все они были очень веселые, но оттого еще более неприятные, и Сергей старался не глядеть на них и не разговаривать с ними как можно дольше.
Вдруг тетя Нюся позвала его к себе.
– Дай-ка им отдохнуть минут на пять, – устали твои барышни. И по грушке разреши, пусть их… Только смотри, чтоб не много, а то животами разболеются.
Сама тетя Нюся давно уже отложила в сторону берданку и, сняв синюю тужурку, в одной майке грузила корзины на двуколку.
Сергей скомандовал отдых и разрешил взять по груше. Тетя Нюся, только как бы и ожидавшая его сигнала, тоже присела и закурила.
Девочки были все так одинаково нарядны и все с бантами, все в фартучках, что Сергей долгое время никак не мог запомнить их в лицо и делал вид, что он человек строгий и ему решительно все равно, как их зовут. Но после третьего отдыха он уже знал их имена, а они, не смея звать его Сережей, ласково кричали ему:
– Бригадирчик, а бригадирчик, командуй отдых, пора!
Работа шла теперь так быстро, что тетя Нюся ворчала: «Не перетомить бы девчат!» – но уж никто не хотел останавливаться. Во время четвертой передышки тетя Нюся предложила выкупаться в пруду. Сергей растерялся. Он совсем уж не знал, что ему тут делать и как вести, себя с этими крикливыми и беспокойными существами, но та же тетя Нюся подсказала:
– А ты сбегай узнай насчет обеда-то. Нашему Анисиму сто раз напомнить надо…
И, обрадованный этим замечательным предложением, Сергей побежал искать председателя.
Утро незаметно перешло в полдень. Воздух как бы засахарился, загустел, бежать было трудно. Сережа выскочил из сада на косогор и зажмурился – его сразу обдало сухим, колючим жаром раскаленной степи. Неясно колыхаясь, воздух медленно закипал. Так в кастрюле с горячей водой бродят маленькие течения, вздрагивания и колыхания, перед тем как всей воде тронуться, забурлить и покрыться сплошной кипенью.
В воздухе жестко зудели цикады, будто пилили его со всех сторон крохотными напильничками, и от этого непрерывного зуда воздух тоже казался твердым.
Председателя не было ни в правлении, ни на току, ни на огороде, ни на пшеничном клину.
Муся Чиляева, которую он застал на ее участке, в синей вылинявшей робе, пыльная, потная и сегодня совсем некрасивая, сказала, облизывая сухие губы:
– Какие там обеды! До вечера уж… – и повернулась к Сергею спиной с таким оскорбительным равнодушием, что мальчик был донельзя удивлен. Давно ли она сама подбрасывала его в воздух и прижимала к себе на виду у всех!
«Наверное, у нее сегодня опять центнеры уменьшаются», – сообразил Сережа, и на минуту ему даже захотелось, чтобы у нее произошла какая-нибудь неприятность.
Муся стояла с комбайнером Гончаруком, смазывавшим комбайн, и виновато слушала, что он говорил ей.
Речь шла уже не об уборке, а о подъеме зяби, и Гончарук утверждал, что надо пахать как можно скорее, что земля, как он понимает, тут слабая, дождей не предвидится. Муся же, вздыхая, отвечала, что в земле она твердо уверена, а что с пахотой еще вполне можно обождать.
– Разве мы с вами, Алексей Иванович, мало от нее взяли? – спрашивала она. – Во всем районе первые, не правда, что ли?
– Первые-то первые, а выводов никаких не получим, – стоял на своем Гончарук, и было видно по его лицу: уверен, что его подведут, и потому Мусины уговоры на него плохо действовали. – Колхозный фонд у нас с тобой не тот, вот что.
– Сама я не хочу, что ли, в люди выйти, Алексей Иванович? – успокаивала его Муся. – Я сегодня со всей бригадой в косовице помогу. Расшибусь, а план выполним. Вы только себя твердо держите, Алексей Иванович, я на вас надеюсь…
Гончарук недовольно жевал губами.
– Да я третий день на одном нарзане. При чем тут «надеюсь, не надеюсь»… На одном нарзане, будто при смерти.
Сергей убежал, не дослушав.
И вдруг – вот он, председатель, едет на своей двуколке, что-то записывает.
– Анисим Петрович! Обедать когда?
– Это городским-то? – Председатель почесал карандашиком нос. – А сколько отправили на склад?
– Сорок корзин.
– Ишь ты! Вот они, городские, какие! Через час веди их в огородную бригаду, вот записка. Я уж сказал там… Погоди, Емельянов! Как полсотни отправите, только тогда веди, слышишь?
На половине дороги между селом и садом встретился Вольтановский. Он с ходу стал на тормоза так, что в машине все завизжало, и сделал рукой знак садиться.
– Где тебя носит? Ищем, ищем. Садись быстрей!
– Ехать?
– Перебрасывают в соседний колхоз. Сел?
– Да у меня, дядя Петя, бригада в саду осталась…
– Подумаешь! Нынче-то хоть кормили?
– Меня кормили, а их нет. Папа там уже, в новом колхозе?
– Надо быть, там. Громадную, понимаешь, задачу дали. Тут хоть колхоз на шоссе, а там, брат, из глубинок возить, по степи. Запорем резинку, ей-богу запорем!
– Эх, дядя Петя, я же с поста убежал!
Вольтановский только махнул рукой.
– Антон Антонович нам что говорил? – продолжал Сергей. – «Не срамите, говорит, себя». А я? Взял да и осрамил. Семенов узнает, в газете как шлепнет…
– Эх, свалился ты на мою голову!.. – Вольтановский затормозил перед пешеходом, устало шедшим по краю дороги. – Не в колхоз, случайно?
– В колхоз.
– Будь такой добрый, тут со мной начальник молодежный сидит, надо распоряжение насчет кормежки приезжих передать. Вот тебе, папаша, записочка. Передай, я тебя прошу, а то спасу нет. Заел меня!
Машина тронулась. Вольтановский скосил правый глаз на Сергея:
– Вылитая Зотова, ей-богу. Получится из тебя ходячая директива.
Сергей не обиделся. Он знал, что прав.
Верхушки сада, где работала Сережина бригада, пробежали за гранью холма и исчезли…
Странная пошла жизнь. В ее быстрых водоворотах мелькали с какой-то сказочной быстротой события и люди. Он даже не простился с Зиной, не отчитался перед Бабенчиковым. Пусть бы они приехали в город – лучше, конечно, без тети Нюси, – и он показал бы им море и тот парк, что недавно устроили, и улицу, где он, Сережа, живет.
Еще раз пробежали перед его глазами люди первых его степных дней и исчезли – может быть, на всю жизнь.
6
Степь задымилась сумерками, но розовый дым заката еще долго полз над землей. Потом, когда стемнело, взошли крупные, яркие звезды, и след бледно-розоватых облаков нехотя растаял в ночи.
Тетя Саша, вдова, с дочерью Олей, двенадцатилетней девочкой, у которых поселили водителей, разостлала под деревьями два рядна, набросала подушек, поставила возле ведро с медовым квасом и, предупредив, что рядом пасека, ушла в свою крохотную, из двух комнатенок, мазанку. Все – и отец, и Еремушкин, и Сергей, и Зотова – легли вповалку, как на пляже. Чудесный запах свежего сена веял над ними. Одно было неприятно – что рядом пасека. Впрочем, тетя Саша, которой Сергей высказал свои опасения, улыбаясь в темноте одними зубами, заверила, что ее пчелы смирные.
Наскоро поели и легли спать. Это была первая ночь, когда все водители собрались вместе, и каждому хотелось рассказать о своих впечатлениях.
– Я тебе очень много должен рассказать, папа, – прижавшись к отцу, сказал Сережа. – Я чего только не делал! Я даже бригадиром был, знаешь! Дали мне семь девчонок…
– Интересно, кто ж тебя, дьяволенка, в пруду выкупал, – забурчала засыпающая Зотова, которая, как всегда, все знала.
Прижавшись лицом к щеке отца, Сергей тихонечко засмеялся.
– Я тебе завтра одному расскажу, ладно, пап?
– Ладно, сынок. А я по тебе, знаешь, соскучился. Кого ни спрошу: «Где мой?» – «Да, говорят, где-то шастает, командует чем-то».
И уже закачало первою дремой и, как бы легонько приподняв, мягко и нежно забаюкало. Но тут он услышал голос тети Саши:
– Кто из вас старшой? Вставайте! Полевод просит.
Отец поднялся. Сон отогнало и от Сергея. Низенький, коренастый старик с густой и круглой, как баранья шапка, бородой виновато обратился к отцу:
– Емельянов? Вы уж извиняйте, за ради бога, что потревожил, да, знаете, какое дело: комбайн остановился. Решили было всю ночь сегодня убирать, а чего-то случилось, никак сами не разберутся. Не поможете, а? А то пока до МТС доберемся…
Отец разбудил Вольтановского. Сергей тоже вскочил и оделся.
– Я, папа, с тобой еще нигде не был, все без тебя да без тебя.
– Да ведь устанешь, смотри…
– С тобой, папа, я никогда не устану.
Полевод погладил Сережу по голове.
– А ничего, пускай едет, там у нас ребятишки дежурят – не заскучает.
Тачанка уже ждала. Двинулись в самую гущу ночной темноты, как в пропасть. Ночь посырела, замерла.
– А что, ваши комбайнеры и при росе убирают? – спросил отец.
– У нас отчаянные, – ласково сказал невидимый полевод. – Им роса не препятствует. Только вот сегодня что-то подкачали… Ну, да и то сказать: труд ведь ответственный – не спят, не едят, перекурить спокойно некогда. Урожай-то какой! Такой только во сне и видели до нынешнего лета.
Поеживаясь от прохватывающей его сырости, Сергей в полудремоте слушал рассказ об урожае. Ночь овладевала им, как никогда не слышанная сказка. Она была какой-то гулкой, и вместе с тем тишайшей. Звуки впивались в тишину, как москиты.
Наконец где-то далеко впереди, как огонь корабля в море, блеснул костер.
– Стоят, – вздохнул и сплюнул полевод. – Стоят, окаянные! Верите или нет, не за себя страдаю – за колхозников, – сказал он отцу. – Такое, знаете, в этом году увлечение урожаем, такая доблесть, зерна нельзя просыпать – убьют! Вот сейчас полсела не спит, думает: в чем дело, почему комбайн остановился? Меня третьего дня молодежь чуть не бить собралась. «Давай, кричат, косы, будем вручную убирать!» Ну, косы еще туда-сюда, а косарей ведь нет, это теперь все равно что блоху ковать… И что же вы думаете, Светлана наша, помощник комбайнера, где-то на сдаточном подхватила старика со старухой. Косари! Любители!! Где-то он счетоводом в артели, не знаю точно, но старый, видно, знаток. Приехали они как раз перед вами, – и старик сейчас же семинар открыл. Косу отбил, показал, как и что. С утра высылаю, участок им персональный выделил. Пусть, пусть! Тут и голыми руками готов убирать… В чем дело, герои? – крикнул он, вглядываясь в темноту, опламеняемую костром.
От комбайна еще дышало жаром, как от паровоза.
Тракторист и комбайнер копошились где-то внутри комбайна. Несколько сельских ребят безмолвно наблюдали за их работой.
Полевод бросил вожжи ближайшему мальчугану.
– А у горючего сторож есть? – сразу спросил он.
– Есть, есть, Курочкин стоит, – ответили ему.
– Эй, хозяева невезучие! Вылезайте кто-либо для переговоров! – насмешливо сказал старик, подходя к костру и устало присаживаясь на чью-то разостланную одежонку. – Кони в порядке? – спросил он у ребят.
– В порядке, Александр Васильевич, – ответили ему хором.
– Ну, спасибо вам от души… Вот, смотрите, – обернулся он к Вольтановскому, дремавшему всю дорогу и, наверное, ничего не слышавшему из его рассказов. – Вот, смотрите: невелики человечки, а ведь какая от них богатая помощь делу! Я любого из них на самого себя не сменяю. Послал я их в ночное с конями, а они контрпроект вносят: «Мы, говорят, заодно и горючее будем охранять и машины, когда комбайнеры уснут». А ведь оно и в самом же деле – не оставишь.
Оно как бы и ничего, а с другой стороны, нежелательно… Вылезай, вылезай, Светланушка, рассказывай! – закончил он, похлопывая рукой по траве рядом с собою.
Смуглая спокойная девушка, отряхиваясь, подошла к костру.
За нею следом, буркнув себе что-то под нос, появился тракторист.
– А Яков Николаевич где же? – сразу встревожился полевод.
– А Якова на медпункт увезли, приступ язвы, – сказала Светлана с таким виноватым видом, будто она-то и была виновницей его болезни. – Я, Александр Васильевич, полдня в МТС протолклась: кое-чего нужно было привезти, горючее на завтра заказала, сводки наши сдала. А он все один да один. Я приехала – он прямо зеленый, едва стоит. Мучился, мучился, а час назад с водовозкой и уехал.
– Тут, значит, вы и остановились? – догадался Вольтановский, только сейчас окончательно проснувшийся.
– Тут, значит, мы и остановились, – в тон ему ответила девушка, скользнув по лицу Вольтановского гордым взглядом своих огромных, ярко сияющих глаз.
– Что сами определяете? – спросил Светлану отец.
Взяв в рот соломинку, она недоуменно пожала плечами.
– А ну, дайте-ка свет, – строго сказал тогда отец, как говорят врачи, когда приступают к осмотру больного.
Комбайн красиво, загадочно светился, похожий на маленький корабль.
– Ты, Петро, обследуй очистку, – сказал отец, – а я режущий аппарат посмотрю.
– Мадам, с вас сто грамм! – ни с того ни с сего подмигнул Вольтановский Светлане и, кряхтя, полез на комбайн.
Светлана виновато последовала за ним.
Полевод сидел у костра, всем туловищем повернувшись к машине, и лицо его выражало радостное недоумение. Когда Емельянов и Вольтановский, осмотрев машину, вернулись к костру, он ни о чем не спросил их – он только следил за ними, молча шевеля губами.
– Режущий аппарат не зарывался в землю? – поинтересовался отец. – Очень уж на низкий срез поставили. Ну, а полотна отказали из-за сырости. Вы что, в первый раз сами ведете?
Светлана смутилась, и соломинка снова появилась у нее на губах.
– Да нет, она с весны работает! – загалдели мальчишки. – Она наша вожатая была, она все здорово понимает… устала просто…
– А загонку свою хорошо знаете? Ночью-то на свет полагаться нельзя, на память надо вести. Полотно-то сменили?
– Сменила.
– Сырое положите просушить, часа через два снова смените… У тебя что, Петро?
– Передние и задние подвески первой очистки надо было подогнать, – небрежно ответил Вольтановский, и Сергею показалось, что все это он сейчас выдумал, а что на самом деле никаких оплошностей он не нашел. Очень не хотелось, чтобы Вольтановский торжествовал над нею, такой тихой и спокойной.
– Пройди с ней разок, – сказал отец.
Затарахтел трактор, дым и пыль хлынули на огонь костра, взметнув его. И Вольтановский запел с мостика:
Про-ща-ай, люби-и-мый го-род,
Ухо-о-дим но-чью в мо-ре…
Привстав на колени, полевод долго следил за комбайном.
– Волнующая машина, – сказал он, блестя глазами. – Я, товарищ Емельянов, в основном городской человек, но повлекло меня в деревню не что иное, как машина. Тогда еще только-только трактора появились. Увидел я их в работе – и все в городе бросил. Это, думаю, что ж такое, это ж переворот истории! Какое ж это земледелие, а? Это ж индустрия! И какие тут могут быть мужики? Разве вот они – мужики? – показал он на ребят, слушавших его затаив дыхание. – Вот возьмите хоть этого, Ваську Крутикова. Если он через три года на комбайн за помощника не станет, я его из колхоза выгоню. – И полевод погрозил пальцем парнишке такого могучего сложения, что трудно было угадать, сколько ему лет. – Так, считаете, обошлось? – вдруг спросил он, ища вдали огненный след комбайна.
– Думаю, обошлось, – сказал отец, тоже глядя вслед комбайну. – Вы поезжайте, мы тут с сынишкой поспим у костра.
– Вот и прекрасно, – охотно согласился старик и сейчас же заторопился. – А это мы засчитаем особо, починку-то, вы не беспокойтесь. Поеду, Наталью Ивановну, председателя нашего, успокою. Да и зерновозки надо подослать.
Отец нахлобучил на голову куртку и придвинулся к огню.
– Спи, сынок, завтра у нас с тобой трудный день…
Но как же спать, когда так сладостно-приятно горит костер, а ночь темным-темна, и в глубине ее, как в отдаленной пещере, движется огненное видение комбайна, и пахнет простором, мазутом, травами, и как-то свежо-свежо на сердце, точно оно впервые бьется ради своего удовольствия.
Только взрослые люди способны спать в такие ночи.
Едва Андрей Емельянов заснул, как ребята вполголоса заговорили. Их было трое: могучий, с энергичным лицом Вася Крутиков, носатенький, похожий на вороненка Алеша и пухлый, с лукавым и смешливым личиком Женька. В темноте, у бочек с горючим, дежурил еще Алик Курочкин.
Алеша и Женька только что сменились с ночной пастьбы, Крутиков же и Курочкин состояли связными при комбайне.
– А у нас ночью не пасут скот, – для начала сказал Сергей, давая понять, что он не новичок в хозяйственных делах.
– А ты сам откуда? – спросил его Крутиков.
– С Южного берега…
– Да у вас и скота настоящего-то нету, – презрительно заметил Женька. – Возили нас на экскурсию, видал я. А у нас жара – дуреют от нее коровы, удой падает. Вот Наталья Ивановна, председатель, и придумала на ночь скот в степь выгонять. Сразу дело пошло… Ну, а у вас что? Корова не корова, коза не коза – так себе, существо какое-то…
Женька был неправ, но спорить с ним, еще как следует не познакомившись, Сергею казалось неуместным, и он промолчал.
– Отец-то механик? – немного погодя спросил Крутиков.
– Механик.
– Здорово, видно, дело знает: сразу нашел, в чем беда. Вы не из «Заветов Ильича» прибыли?
– Из «Заветов». Там у них Муся Чиляева на весь район первой вышла. – Сергей намеревался сейчас показать, что он бывал в местах и почище здешнего. – В газетах о ней напечатали, снимали…
– Подумаешь, в газетах напечатали! – опять наскочил на него Женька. – О нашем Драгунском в прошлом году как печатали, как печатали, а завалился – и не найдешь.
– А что, она много взяла? – спросил молчавший до сих пор Алеша.
– Сто тридцать пять, что ли… – более или менее равнодушно сказал Сергей.
Алеша привстал на коленях, уронив с плеч старый отцовский ватник. Лицо его сделалось тревожным и грустным.
– Ох, ребята, если сто тридцать пять, тогда наши никак не догонят, – сказал он, беспокойно поглядывая на товарищей и как бы ожидая их поддержки, но они не успокоили его.
– Если наш колхоз в этом году вперед не вылезет, тогда весь план у нас, ребята, пропал, – добавил Алеша с тревогой в голосе.
Женька подбросил в костер сушняка и недружелюбно, почти враждебно взглянул на Сергея.
– Да ну, слушай ты их! Придет Семенов, у него все достоверно узнаем.
Послышались шаги. К огню, зябко кутаясь в брезентовый балахон, приблизился Алик Курочкин.
– Засырело здорово, а ваш парень гонит да гонит комбайн. Гляди, до утра и проработает. Орденов у него, медалей – полная грудь. Не танкист?
– Танкист. Берлин брал, от Сталина восемь благодарностей получил, – радуясь переходу к другой теме, сообщил Сергей.
– У нас и Светланка две благодарности имеет, – с прежней, ничем не объяснимой враждебностью опять вмешался Женька. – Вот уж разведчица была так разведчица! В позапрошлом году, помните, в «Рассвете» трех коров угнали, так она их разыскала…
Сигнал с комбайна – несколько длинных, протяжных гудков один за другим – прервал его рассказ. Мальчики замолчали, прислушиваясь и соображая, что бы это могло значить.
– Полотно требует, – догадался Крутиков и, вскочив, стал быстро скатывать просохший брезент.
– А-э!! Сей-час! – по-степному резко крикнул он в темноту и, вынув из огня длинную головешку, помахал ею в воздухе, следя, чтобы искры от нее не разлетались, а падали обратно в костер.
– Женька, ты бы Алика сменил, – между делом распорядился он, взваливая полотно на спину, – а ты, Алеша, пастухов проведай. Заснут еще, как в прошлый раз, будет нам тогда от Натальи Ивановны. Пусть от пшеницы подальше держатся.
Не переча Крутикову, Женька молча напялил на себя ватник и, не взглянув на Сергея и никому ничего не сказав, скрылся в темноте.
Подошедший Алик деловито поставил на огонь медный чайник.
– Механики наши озябнут, хоть чаем их угостить. А ты, Алеш, сиди: у пастухов порядок, я их проведывал. Стадо далеко от пшеницы.
Алеша, уже собравшийся было идти, остановился в нерешительности. В руках у него была книга. Ему, видно, не хотелось уходить от огня. В это время комбайн снова дал несколько быстрых, тревожных сигналов.
– А знаешь что? Это они возчиков вызывают, – сообразил Алик. – Беги за возчиками!
Алеша бросил книгу Алику.
– Читай пока. Приду – отдашь. – И побежал в сторону села.
Алик потянулся за книжкой.
– Ага, «Повесть о настоящем человеке». По второму разу читаем, – и, довольно улыбаясь, стал перелистывать книгу, мимоходом останавливаясь на знакомых местах.
Это был очень складный, красивый мальчуган лет десяти, с умным, сообразительным личиком, бледноватым для степняка, и с узкой, костлявой, какой-то птичьей грудью.
– Замечательная какая книжка! – повторил он, прищелкивая языком. – Мы ее на громких читках, брат, почти наизусть выучили. А что ж, – объясняя свое увлечение, добавил он, откладывая книгу и берясь за чайник, – каждому героем охота быть, верно? У нас есть один дядька, Мищенко по фамилии, без ног с фронта вернулся. Хоть в гроб его клади да на кладбище. «Не хочу, говорит, жить – и все». Ну, мы ему и давай ту книжку о Мересьеве вбивать в голову. И что ж ты думаешь – вбили! Гончарук, комбайнер, и Семенов из райкома – знаешь его? – где-то заказали ему протезы, а мы давай его тренировать на ходьбу. Сейчас сторожем на пасеке. Такой агитатор – куда нам до него!
Повозившись с костром и чайником, он смущенно взглянул на Сергея и, кашлянув, спросил:
– А у вас, откуда вы прибыли, тоже Герои есть?
– Есть, – нерешительно ответил Сергей, не зная, так ли это.
– А твой отец – не Герой, нет?
– Шоферам не дают.
– Почему? Всем дают, кто заслуживает. У нас вот в нынешнем году надежда была на трех Героев: на Женькина отца, бригадира, на одну колхозницу да на эту нашу Светлану. Но только никто не дотянется. Председатель Наталья Ивановна обещала нам, ребятам, экскурсию в Москву, если колхоз на первое место выйдет. «Свезу, говорит, на неделю». Ну, мы было уж и план составили, куда пойти, что посмотреть, и так, знаешь, с душой в уборку вошли, – а не выходит. Женька оттого и злой. Жалко, ей-богу! Ты небось в Москве был?
– Нет. Отец был, а я нет, – ответил Сергей.
– Эх, я бы с удовольствием съездил! Охота мне самому везде побывать. Может, и Сталина где-либо встречу. А что? Вполне же может быть. Как считаешь? Я его сразу узнал бы.
– Я тоже узнал бы, только где его встретишь! – Сергей никак не мог представить, каким образом он мог бы встретиться со Сталиным, и развел руками, потому что ничего не приходило в голову.
– Ну-у, мне бы только в Москву… да чтоб наш колхоз передовым был… я б все организовал, – не унимался Алик.
Где-то по темной дороге прогромыхала подвода.
– Алешка возчиков погнал. Заснули, должно.
Подводы промчались, но кто-то, тяжело дыша, подходил к огню со стороны степи.
– Кто там? – крикнул Алик, морща лоб и делая лицо строгим и враждебным. – Ты, Алеш?
– Это я, – раздался в ответ голос Крутикова; он сбросил у огня сырое полотно и отдышался.
– Там тебя ваш механик требует, – сказал Крутиков Сергею. – Сбегай к нему. А ты ложись, спи! – приказал он Алику. – Этот танкист, видать, здоров работать. «До самого утра, говорит, смолить буду, всех вас, говорит, замотаю, никому покою не дам».
Сергей понял, что ему придется идти одному, и невольно замешкался.
– А как идти? Прямо так? – спросил он в тайной надежде, что Алик все-таки проводит его, но никто из мальчиков даже не догадался, что ему страшновато.
– Возьми курс на комбайн и сыпь прямиком, – сказал Крутиков, расстилая полотно и не глядя на Сергея.
В двух шагах от костра стало так темно, что хотелось вытянуть руки и идти, как слепому. В черном омуте ночи чудились опасности, неожиданные препятствия, ужасы.
Когда глаза Сергея привыкли к темноте, он стал различать край неба над степью и черные – чернее, чем ночь – пятна соломенных скирд, прицепных вагончиков, где, должно быть, жили тракторные бригады. Встревоженная птица вылетела из-под самых ног Сергея. Он испуганно отскочил в сторону. Шуршали соломой полевые мыши. Кто-то невидимый сладко и безмятежно храпел.
– Не воду несете? – спросили сиплым шепотом. – Ходют, ходют, покоя нет! – Будто дело происходило в укромной спальне, а не в открытой степи.
Потом услышал он звук отбиваемой косы и у самого комбайна наткнулся грудью на грузовик Еремушкина. Старик сладко спал, какая-то немолодая женщина с рыже-седыми волосами, выбивающимися из-под темного в крапинках шелкового платочка, при свете электрического фонаря принимала рапорты бригадиров. Это была Наталья Ивановна, председатель колхоза, как сразу же догадался Сергей. Решительные движения ее полных рук, громкий, командирский голос с низкими, мужскими нотами и багровое, темное на электрическом свету, жесткое и плотное лицо – все выражало сильный характер и непреклонность.
– Третья бригада у нас нынче отстала, – говорила она, взглядывая то на сводку, то на стоящих перед нею людей. – Если завтра не выравняешься, возьмем тебя, Крутиков, на буксир, так и знай.
Крутиков-отец молча развел руками.
– Воду кто сегодня доставлял в поле?
– Я доставлял, – осторожно выступил вперед крохотный худенький старичок с бородкой хвостиком.
– Скощу наполовину твои трудодни, Иван Данилыч. Люди неумытые, чаю скипятить нельзя, ужинали всухую. Что за пустыню Сахару развел?
– При чем тут, Наталья Ивановна, пустыня Сахара, если Крутиков у меня последнюю кобыленку забрал! Не на себе ж носить, как вы считаете?
– А хоть бы и на себе, – спокойно ответила Наталья Ивановна, что-то отмечая в бумажке. – Мог бы на зерновозках подбросить, попутные машины использовать. Не болеешь ты душой за воду, вот что!
Сергей не слышал, что ответил Иван Данилович: грохот комбайна заглушил все на свете.
Светлана стояла у штурвала, а Вольтановский следил за выгрузкой бункера в зерновозки. Жестом руки он велел Сергею подняться на мостик. Растопырив руки и осторожно оглядываясь, Сергей кое-как вскарабкался наверх. Ох, и трясло же!
– Отец где? – крикнул в самое ухо Вольтановский и, узнав, что спит, недовольно крякнул. – Пойди разбуди его, скажи, что я тут до утра проканителюсь, пусть на первую ездку меня не планирует.
– А вы тут останетесь?
– Не бросать же! Видишь, как дело пошло.
Держась за сырые поручни, Сергей осторожно прошел к штурвалу. Трактор и комбайн, трясясь и покачиваясь, валили в глубину мрака, лишь, с самого края скупо освещенного лампами. Стоять на мостике было замечательно. Дрожь неясного восторга заставила Сергея поежиться. Ах, как тут было интересно, жутко и удивительно!
Проходили небольшой склон. Светлана тревожно спросила Вольтановского:
– Петя, убавить ход, как думаешь?
Вольтановский, нахмурясь, поглядел вперед.
– Не надо. Я еще скорость ножа, пожалуй, увеличу – хлеб сыроват.
Комбайн, занося вверх левый бок, покачнулся, как на волне.
Никогда еще не испытывал Сергей такого головокружительного волнения. Ухватившись обеими руками за поручни и для устойчивости немного расставив ноги, он вдыхал дым трактора, как самый праздничный запах. Бот так бы и стоять сутками и, не отрываясь, по-хозяйски оглядывать степь.
«Попрошу Вольтановского взять до утра в связные», – мелькнуло у него.
– Дядя Петечка, – сказал он как можно ласковее, – ну, пожалуйста, ну, возьмите меня до утра связным!
– А чего связывать? – словно не поняв его, спросил Вольтановский. – Нечего тут болтаться. Беги к отцу.
– Может, чаю принести, а? У нас целый чайник сейчас закипит, – вспомнил Сергей.
На одно мгновение лицо Вольтановского подобрело.
– Чаю? – переспросил он, соглашаясь, но потом быстро взглянул на Светлану и, вспомнив или сообразив что-то, отмахнулся: – Беги скорей, какой там еще чай! Беги!
Сергей заморгал и, посапывая носом, спрыгнул с комбайна и побежал. Он бежал, не разбирая пути: ему думалось, что он обязательно выскочит на огонь костра, куда б ни бежал; и в самом деле, какой-то свет скоро оказался на его пути. Но странно, это был совсем не костер. Человек десять женщин, одетых просто, но явно по-городскому, сидя и лежа вокруг грузовика с зажженными фарами, готовились ужинать. Они вынимали из рюкзаков и плетенок вяленую воблу, огурцы, яйца, помидоры и все это вкусно раскладывали на газетах. Они, должно быть, недавно приехали и наперебой обменивались впечатлениями.
– Мальчик, ты не из молодежной бригады?
– А что? – растерянно сказал Сергей.
– А то, что вы с газетами нас не забудьте, вот что. Скажи – на втором полевом стане городские, пусть там выделят чего почитать.
– Ладно, – сказал Сергей и побежал дальше.
Удивительное дело: куда бы он теперь ни взглянул, всюду мерцали огни. Как он не замечал их раньше!
