Текст книги "В прицеле «Бурый медведь»"
Автор книги: Петр Беляков
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Петр Алексеевич Беляков
В прицеле «Бурый медведь»
Юность зовет на фронт
Мы жили вблизи станицы Арчединской, что раскинулась на левом берегу Медведицы, впадающей в Дон. Июнь 1942 года стоял жарким, и, когда выпадало свободное время, мы спешили к реке. А времени у нас было в обрез: в школе приближались выпускные экзамены.
Обстановка на фронте вновь осложнялась. Фашистские войска предприняли наступление на воронежском направлении, нацеливаясь на Сталинград. Над нашей станицей все чаще пролетали вражеские самолеты-разведчики, а на ее окраинах возводились укрепления, рылись окопы.
В школе, в старших классах, усиленно велась военная подготовка. Нас, десятиклассников, военным премудростям обучал старший сержант запаса Александр Павлович Ставропольцев. Он был молод – лет двадцати пяти, – широк в плечах и всегда носил военную форму: гимнастерку, брюки, заправленные в сапоги. И это нам нравилось. От старшего сержанта, участника боев на Карельском перешейке, мы узнали многое, что впоследствии пригодилось. Кстати, от него я впервые услышал слово «снайпер». Оно звучало несколько странно. Привычным в то время было выражение «ворошиловский стрелок».
Старший сержант увлек нас рассказом.
– Снайпер, – говорил он, – сверхметкий стрелок! В боевой обстановке это большая сила. Помнится, наш стрелковый взвод получил задание зайти в тыл противнику. На опушке леса раздался одиночный выстрел – упал командир взвода. Мы залегли в снег. Один из бойцов попытался встать и тоже был убит…
Военрук замолчал. Мы заметили, как его рябоватое лицо слегка побледнело.
– Кто же возглавил взвод? – спросил я. – Помкомвзвода?
– Помкомвзвода был среди бойцов, – глухо произнес военрук. – Это был я, друзья. И я поднял в атаку бойцов. Но тут же упал…
Старший сержант расстегнул гимнастерку, и мы увидели на его теле лиловатый рубец от раны.
– Боевую задачу взвод выполнил, но с потерями, – закончил Александр Павлович. – А стрелял в нас вражеский снайпер – «кукушка».
Рассказ с «наглядным пособием» произвел на нас сильное впечатление. Хотелось научиться стрелять без промаха. И мы ходили в тир, состязались в стрельбе из малокалиберной винтовки.
Занятия в школе продолжались. На переменах мы спрашивали военрука: «Прорвутся ли немцы к Дону, к нашим родным местам, или их остановят и разобьют?»
А враг уже готовился форсировать Дон. Советское командование принимало меры к тому, чтобы остановить противника: через станицу двигались войска. Запыленные, уставшие бойцы и командиры накоротке делали привал, располагаясь на обочинах дороги, и снова шли к Дону.
В станице расположился штаб стрелковой части. Крики «ура!» оглашали окрестные бугры и лощины – здесь день и ночь шли тактические занятия. В тихую безветренную погоду с запада доносилась артиллерийская стрельба, и тогда нас охватывало смутное чувство тревоги. Скоро и нам, безусым юнцам, придется участвовать в боях.
У одного из бойцов с загоревшим лицом и в вылинявшей добела гимнастерке я спросил:
– Есть ли в вашей части винтовка с оптическим прицелом?
– Конечно, есть. А в тех частях, где ее еще нет, будет… Скоро будет! – убежденно сказал он и дружески похлопал меня по плечу.
Красноармеец закинул за спину вещмешок и, широко улыбаясь, шагнул в строй роты, уходившей на передовую. Я же долго смотрел ему вслед.
Через неделю мы снова увидели того бойца. Его, раненного в голову, везли на подводе.
– Снайпер, проклятый, подметил, – улыбнулся он сухими, потрескавшимися губами.
Учителя-мужчины ушли на фронт. Остался лишь военрук. Он вместе с нами ходил в воинскую часть, где мы с мальчишеской настойчивостью выпрашивали боевые патроны.
Стрелять – юношеская страсть. Я не встречал сверстника, который бы не любил этого занятия. Как-то, возвращаясь из школы, мы услышали стрельбу короткими очередями.
– Из пулемета строчат! – догадался Ваня Гуров. Мы пошли к месту стрельбы.
– Стой! – грозно окрикнул нас боец и подбросил в руках винтовку со штыком. – Не видите красные флажки? Сюда нельзя ходить! Нельзя! Назад!
Мы стали уговаривать красноармейца пропустить нас в овраг.
– Назад! – твердил он. – Стрелять буду!
На шум подошел политрук, посмотрел на нас с любопытством.
– Стрелять хотите? – с сочувствием спросил он.
– Очень, – почти хором ответили мы.
– А знаете ли вы какой-нибудь пулемет?
– И «максим» и «дегтярь» знаем, – похвалился Павлик Дронов, называя пулеметы именно так, как это делают фронтовики.
– Пропустить! – приказал политрук часовому и, подойдя к нему ближе, добавил вполголоса: – Они же без пяти минут солдаты.
Мы волновались, стреляли не очень-то метко. Похвалу заслужил лишь Сема Марчуков: его попадания были почти «снайперскими».
Фронт приближался.
По бугру, где проходила грунтовая дорога, соединяющая города Серафимович и Михайловну, вздымая пыль, гремели гусеницами танки.
– К Дону идут, – высказал догадку Павел Дронов. А через каких-нибудь полчаса над нашими головами с ревом пронеслись бомбардировщики, тоже к Дону.
Мы сообща ходили в военкомат – просились добровольцами на фронт. Нам казалось, что время не терпит, иначе война закончится без нашего участия. Но военком отвечал одно:
– Ждите. Ваш черед еще придет.
На полях зрела рожь. Не хватало рабочих рук, и школьники вместе с женщинами охраняли посевы, уничтожали черепашку, которой в тот год расплодилось особенно много.
Закончились экзамены в школе. Прошел выпускной вечер. Мы с грустью расходились по домам. Даже боевая казачья песня «Ой да кони ржут, а пики блещут», которую запел Ваня Гуров с присущим ему азартом, не подняла настроения. Когда же позовут нас на фронт?
Проводы
Крепкая, завидная дружба завязалась между мной, Семой Марчуковым, Павликом Дроновым и Ваней Гуровым. Мы учились в одной школе, трудились в одном колхозе, жили в одном казачьем хуторке, изогнувшемся подковой вдоль сплошной гряды холмов вблизи станицы.
Павлик Дронов – паренек спокойный, неторопливый. У него в кармане всегда имелся табачок – курить он начал рано – и что-нибудь съестное. Вырос Павлик в многодетной семье, и это, видимо, наложило свой отпечаток на его характер.
Ваня Гуров – весельчак и балагур. О таких говорят: за словом в карман не полезет. Любил он пословицы, поговорки. И выражение лица у Вани хитроватое, с усмешкой.
Если Павлик Дронов среди нас был самый тихий, Вапя Гуров – неугомонный, то Сема Марчуков отличался красотой. У него выразительные карие глаза, приятное смугловатое лицо. Рослый, плечистый, он обладал незаурядной силой. В школе никто не мог с ним соперничать в спорте. Не будь войны, Семен мог бы стать отличным спортсменом.
У нас, ребят из казачьего хутора, была склонность к лихости, хотелось быть у всех на виду. Больше всего мы боялись, что нас могут посчитать трусливыми. Свои чувства мы выражали в боевых казачьих песнях. Запевалой был Ваня Гуров. И сейчас, если меня спросят, что я люблю в жизни особенно сильно, я отвечу: «Слушать, как поют казаки».
Тревожное время еще больше сближало нас, укрепляло дружбу.
На наших глазах пустели станицы и хутора. Отцы и старшие братья уходили на фронт. От многих из них давно уже не приходили письма. С замиранием сердца мы вглядывались в черный раструб репродуктора. Как там, на фронте? Что сталось с нашими близкими? Горечь утраты довелось испытать Павлу и мне первыми. Наши семьи почти одновременно получили черные вести о гибели Григория – моего брата и Ильи – брата Павла. Мы услышали причитания своих матерей и сами плакали. Горе все чаще навещало наш хутор.
Мы проклинали немецких оккупантов, но, надо сказать, настоящей солдатской ненависти в нас еще не было. Она пришла позже, пришла через кровь, жестокие бои и гибель друзей.
В первых числах августа фашистские летчики бомбили железнодорожный мост через Медведицу, а затем и районный центр – Михайловку.
На хутора из города потянулись со скарбом на телегах и тачках местные жители. В сторону Дона продолжал двигаться поток машин с техникой и бойцами. Войска передвигались теперь, как правило, ночью. Над дорогами висели вражеские самолеты-разведчики. Все чаще раздавались близкие разрывы бомб. Война вплотную подходила к нашим станицам и хуторам.
22 августа… Вот и мы получили повестки явиться на призывной пункт. Наконец-то! Проводить нас собрались близкие и знакомые. Девушки, понимая, что расстаются с парнями надолго, а то и навсегда, целовали их, не стесняясь своих матерей. И тогда можно было слышать:
– А Ванятка-то мой с твоей Аней целуется, погляди-ка!..
Август – месяц щедрый на фрукты и овощи. Нам, призывникам, совали в карманы и сидоры груши, яблоки, сливы, терн. Женщины – и пожилые, и молодые, – забегая вперед, переходили пыльную дорогу с полными ведрами воды: по казачьей примете, жизнь наша от этого будет полной, как ведра на коромыслах.
Ни одна мать не хотела думать, что сын ее может не вернуться с войны. Отец Павлика Дронова, старый казак Агап, напутствовал нас:
– Друг за друга стойте горой. Исстари повелось у нас, казаков, в станицу не возвращаться с позором. Струсишь в бою – позор! Не меньший позор – оставить друга в беде. Словом, попал друг в беду – умри, но спаси его от той беды. Не кладите грех на душу. Помните, сынки, мой совет…
Мы шли на Камышин, куда нас вел командир из военкомата, шли с вещмешками, набитыми продуктами, с думами о семьях и своем близком будущем.
По пути к нам присоединились юноши из станицы Етеревской, оплаканные, как и мы, матерями. До Камышина дошагали бодро. На ночлег остановились в поле у скирды. Ночью нас разбудили мощные взрывы. Камышин бомбили. На рассвете мы вступили на улицы города, засыпанные битым стеклом, черепками посуды и шифера. Через Волгу переправились благополучно. Пешком и поездом добрались до станции Баскунчак, которая тоже подверглась жестокой бомбардировке. За Эльтоном сели на открытые платформы с углем. Через час почернели от угольной пыли и стали походить на негров.
Вот и Астрахань! Рукава Волги… Вода и вода! На углах улиц ребятишки продают рыбные котлеты, малосольную сельдь и лещей. Совсем близко золотятся купола церкви астраханского кремля, Что ты сулишь нам, славный волжский город?
Лейтенант Туз
Вскоре мы узнали, что зачислены в состав формируемой 159-й отдельной стрелковой бригады, что командиром ее назначен подполковник Александр Иванович Булгаков, в прошлом донецкий шахтер, и что бригада входит в 28-ю армию Сталинградского фронта.
У армии сложная боевая задача: прикрыть астраханское направление, не допустить осуществления черных замыслов врага, рассчитывавшего нанести удар вдоль Волги, выйти к Астрахани, парализовать судоходство по реке.
Личный состав бригады почти поголовно состоял из уроженцев Сталинградской, Астраханской областей и Калмыцкой АССР. Старшины приступили к экипировке бойцов своих подразделений.
Сема Марчуков попал в пулеметчики и вскоре был назначен командиром расчета станкового пулемета «максим». Ваню Гурова зачислили в разведку, а Павла Дронова – писарем в четвертую стрелковую роту. В ту же роту направили и меня – стрелком второго взвода. Многие изъявили желание стать истребителями танков, минометчиками, артиллеристами.
Когда бригада была сформирована, на Казачьем бугре состоялся митинг. В новеньком обмундировании, вооруженные, мы стояли в шеренгах и слушали военного комиссара Максима Никифоровича Михеева.
– Фашисты поставили перед собой задачу – захватить пашу землю и превратить наш народ в рабов. Но на это мы ответим фашистам словами великого революционера-демократа Чернышевского: «Для нас нелепа даже мысль о возможности иноземного ига». Наше дело правое – мы победим!
Военком рассказывал о чудовищных зверствах, чинимых гитлеровцами на советской земле. Он привел, в частности, сообщение партизан из Крыма: фашисты там расстреляли военнопленных, а также мирных жителей, среди которых были старики, женщины и дети. Раненых зарыли вместе с мертвыми в одной могиле. Голосом, потрясшим наши души, комиссар заключил:
– И три дня эта могила шевелилась!
– Сволочи! Зверье! – послышались возмущенные голоса.
А вверху нарастал гул вражеских бомбардировщиков, летевших на Астрахань. Подняв к небу руки, сжатые в кулаки, комиссар заговорил с еще большим гневом:
– Вот они, пираты! Они летят убивать людей, матерей и сестер наших. Уничтожать наше добро. Смерть немецким оккупантам! Смерть!
Забили зенитки. В небе появились пятна снарядных разрывов. Митинг закончился, и нам было приказано рассредоточиться по укрытиям.
Фашисты на этот раз достигли своей цели: от сброшенных бомб в городе вспыхнули пожары. В небо взметнулся зловещий жгут черного дыма. Это загорелась нефть.
Второй батальон расположился в местечке Старая Кочергановка, что на западной стороне Астрахани. Под казармы заняли помещение молочнотоварной фермы.
Началась напряженнейшая подготовка к боям. Утром, еще затемно, уходили мы в степь. Рыли окопы, бросали гранаты, выскакивали из укрытий и с криками «ура!» бросались в атаку на воображаемого противника. До изнеможения ползали по-пластунски. В казармы возвращались полумертвые от усталости. А назавтра снова тактические занятия в поле. И так каждый день.
Как-то вечером в казарму забежал Павлик Дронов.
– Лейтенант Туз тебя вызывает, – сообщил он и загадочно улыбнулся.
Иосиф Калинович Туз – командир роты. Он выделялся высоченным ростом и носил большие очки в черной роговой оправе. Мы знали, что лейтенант уже побывал на фронте. В бою, в рукопашной схватке, фашисты выбили ему зубы, и теперь он носил протез, который, однако, мешал говорить. Вместо одного «р» ротный командир порой произносил три. Но это придавало его командам какую-то особую силу. Лейтенант имел высшее военное образование. Тактичный, внимательный к людям, он вместе с тем был очень строг, всячески поддерживал воинский порядок. Мы ценили эти качества командира. Строгость не отталкивала, а, напротив, сближала нас с ним. По душе нам были и всегда бодрый его настрой, и опрятный вид. Никто никогда не встречал лейтенанта в распахнутой шинели, с расстегнутым воротником гимнастерки или в фуражке, надетой лихо, набекрень. Уже один внешний вид командира внушал к нему уважение.
Одновременно со мной к командиру роты прибыл еще один боец, среднего роста, с внимательными серыми главами.
Причину вызова лейтенант Туз объявил без лишних слов:
– Нам известно, что оба вы, Беляков и Спесивцев, – ворошиловские стрелки. Будете учиться в снайперской школе. Надеюсь, из вас выйдут добрые стрелки.
«Снайпер»! Это слово я впервые услышал в десятом классе от военрука, знал, что от снайпера требуются высокое искусство точно поражать цель и особая ответственность за каждый выстрел. Но ни я, ни Спесивцев не видели снайперской винтовки. Поэтому мы в нерешительности переглянулись. Лейтенант, заметив наше замешательство, заключил:
– Будете плохо учиться, другими заменю. Учтите, быть снайпером – высокая честь.
Мы не обиделись на сухой наказ командира. Действительно, искусству метко стрелять надо учиться в полную меру сил.
Посвящение в снайперы
Прямо с тактических занятий мы со Спесивцевым пошли в город. На одной из улиц, где размещался штаб бригады, нас встретил невысокого роста, коренастый лейтенант Штанов. Это и был начальник снайперской школы. Мы представились.
Лейтенант Василий Штанов нам понравился с первого взгляда. Движения у него были энергичные, уверенные, голос внушительный, а взгляд теплый, приветливый. На гимнастерке лейтенанта поблескивали медаль «За отвагу» и значки за отличную стрельбу.
На занятиях мы слушали командира внимательно, ловили каждое его слово.
– Без дисциплины не может быть снайпера, – говорил нам начальник школы, и мы видели уже не теплый, а очень строгий взгляд лейтенанта. – Кто не хочет безупречно повиноваться, того не держу.
Тренировались мы с обыкновенной винтовкой, к которой был прикреплен диоптрический прицел. Занимались до седьмого пота, как и требовал начальник. Через каких-то три-четыре дня каждый ив нас уже наводил точка в точку. Однако упражнения с одной наводкой, без выстрелов, стали уже порядком надоедать. Это заметил и лейтенант.
– Не вешать носа! Скоро настоящие «снайперки» получим.
– Скорей бы, – с грустью сказал Володя Спесивцев. – А то как играем…
Лейтенант возразил:
– Помните, друзья: не научитесь наводке на простой винтовке – не стрелять вам и из «снайперки».
И мы продолжали тренироваться. На десятый день у подножия холма состоялись боевые стрельбы. Лейтенант отстрелялся первым. Все его пули легли в черный круг, три из пяти поразили десятку.
Так бы научиться попадать! – завидовали мы.
Но и наши попадания оказались неплохими. Не выполнил упражнения лишь красноармеец Мороз. Помню, как он тщательно осматривал мишень. Но следов двух пуль на ней вообще не оказалось.
– За молоком пошли, – подтрунивали друзья. Но Морозу было не до смеха.
– Не надо торопиться, – сказал лейтенант. – Спешка делу вредит. Есть терпение – будет и умение.
Эти слова мне запомнились на всю жизнь.
На тактических занятиях лейтенант Штанов требовал от нас отличной маскировки. Он никому не делал скидок.
– Немец не дурак. У него опыта не меньше нашего – три года воюет. Если спрячешься в бурьян, что погуще, скорее себя выдашь. Фашист поймет, что тут советский снайпер засел. Установит наблюдение. А там, гляди, и пулю влепит. Ничто не должно резко отличать позицию снайпера на местности…
Расширились наши знания и по истории снайперского искусства. Оказывается, слово «снайпер» происходит от английского слова «snipe», что означает «стрелять из укрытия». Есть и другое объяснение: от слова «snipe» – «бекас», охотиться на которого может только натренированный, профессиональный стрелок. Лучшие стрелки использовались в боях еще с давних времен и были известны при Суворове и Кутузове. Суворов, например, использовал отборных стрелков во время штурма Измаила (1790 год). Меткие стрелки помогали русским воинам взбираться по лестницам на стены крепости, выбивая турецких стрелков. А в 1914 году во время первой мировой войны по указанию генерала Брусилова были созданы целые команды снайперов. Снайпер одной из этих команд рядовой Пензенского полка Бекетов за короткий срок уничтожил четырех вражеских солдат и одного офицера.
– Так что есть с кого брать пример, – говорил лейтенант. – И мы должны бить врага метко и без пощады.
Вечером привезли снайперские винтовки. Это была для нас настоящая радость. Мы с трепетом осматривали оружие. Деревянные части винтовок были тщательно отполированы, покрыты лаком, а металлические – жирно смазаны. Окуляры зачехлены. На оптику надеты кожаные колпачки.
Видно было, что винтовки изготовлены умелыми и заботливыми руками. Это породило в нас чувство гордости за тех, кто с такой любовью делал оружие, необходимое для победы над врагом.
На вручение винтовок приехал комиссар бригады Михеев. Каждому, кто получал «снайперку», он крепко жал руку.
– Береги. Пуще глаза береги свое оружие, – напутствовал меня комиссар. – Это твоя жизнь. Твоя честь, Твоя будущая слава…
В степи
Мы стреляли почти каждый день. Одно плохо – стрельбище было не оборудовано, и всякий раз, отстреляв пятью патронами, приходилось бегать к мишеням, чтобы проверить попадания. Зато снайперские винтовки били точно. Видно, их отлично пристреляли еще в заводском тире. Лидировали в стрельбе я и Спесивцев. Мне казалось: пуля, словно натренированная, летит по моей воле именно туда, куда я желаю.
Лейтенант Штанов заметил:
– Это хорошо. Снайпер должен верить в свой выстрел.
Как-то мы возвращались с очередных стрельб. На пути показались высокие вербы, росшие на берегах затона. На сучок одной из них кто-то повесил пустую консервную банку. Ветерок слегка покачивал ее. Лейтенант остановился: впереди отличная цель.
– Кто сумеет с одного выстрела поразить банку? – спросил командир. И, не дожидаясь ответа, объявил: – Проведем состязательные стрельбы.
Я вызвался первым. Положил винтовку на плечо Володи Спесивцева, прицелился. Но вот подул легкий ветерок. Банку еще больше закачало. «Неужели промахнусь?» Банка на какое-то мгновение оказалась в перекрестье прицела. Плавно нажал на крючок. Грянул выстрел, и банка полетела вниз.
– Ура! – закричали друзья.
За шумным разговором никто не заметил, как к вербам подъехал «виллис». В открытой машине рядом с шофером сидел комбриг Булгаков, а сзади него – комиссар Михеев. Мы замерли в ожидании чего-то недоброго.
– Значит, по банкам стреляете? – строго спросил комбриг, вылезая из кабины. – Боевые патроны тратите не по назначению?
– Вырабатываю у бойцов меткий глаз, – спокойно доложил лейтенант.
– Кто в банку попадет, тот и в фашиста не промахнется, – бойко заметил Володя Спесивцев.
Комбриг хотел еще что-то сказать, но тут в разговор вступил комиссар Михеев:
– У вас что, просто стрельба или…
– Состязательная стрельба, товарищ комиссар, – доложил лейтенант. – Условие такое: попасть в банку с первого выстрела.
– Это другое дело, – снова заговорил комбриг, и в его глазах запрыгали веселые огоньки, – Лучших стрелков поощрить!
Комбриг, пригласив нас в круг, поинтересовался, как мы учимся.
– Вижу, что снайперы созрели для экзамена, – сказал он в заключение. – Через три дня назначаю итоговые стрельбы. Вы, оказывается, любители условий. Вот вам, лейтенант, основное условие: не выполнят снайперы упражнений – в бой не пущу. Будете в обозе. – И, уже закрывая дверцу машины, добавил с напускной угрозой: – Это я вам говорю – комбриг! Ясно?
«Виллис» скрылся из виду. Мы знали: командир бригады слов на ветер не бросает. К стрельбам начали готовиться старательно.
* * *
По приказанию комбрига группа бойцов приводила в порядок стрельбище. Отрывались траншеи, из которых должны показываться мишени-цели. Стрельбище нужно было не только для снайперов, но и для стрелковых подразделений. Никто из нас не знал, какое упражнение будем выполнять на экзаменах. Но между собой говорили: наверняка придется стрелять по бегущей мишени. Наши догадки подтвердились: из штаба поступило приказание делать фанерных «фашистов» в полный рост. Мишени сооружали бойцы из четвертой стрелковой роты, а нас, снайперов, лейтенант Штанов увел в степь.
Стояла безветренная солнечная погода. Над головой тихо плыли серебристые нити паутины. Хорошо осенью в астраханской степи! Воздух густо напоен ароматом разнотравья. Сильнее всего ощущаешь терпкий запах трав – тонконога и белой полыни. Дышишь – не надышишься. Степного простора хоть отбавляй – ни конца ни края! А где-то там, за далью, в калмыцкой степи, наши войска сдерживают напор врага, рвущегося к Астрахани. Скоро на помощь героям-фронтовикам придем и мы, юноши нижневолжского края, Дона и Калмыкии.
– Приступить к тренировкам! – командует лейтенант.
Нелегко высчитывать в уме «с быстротою молнии», как любил выражаться Штанов, боковые поправки на ветер, тем более если цель перемещается со скоростью 50, а то и 80 метров в минуту. Но мы уяснили, как быстро и плавно поворачивать маховичок боковых поправок. Познали и многие другие секреты «снайперки». Лейтенант настойчиво учил нас быстрому перезаряжанию, почти мгновенному прицеливанию и более всего тренировал в стрельбе по бегущей мишени.
– Враг ждать не будет, когда ты по нему пальнешь. Важно научиться стрелять по бегущему. А тут нужно учитывать все: и скорость ветра, и скорость движения цели. И все делать четко, сноровисто, быстро…
К вечеру, когда мы порядком устали, лейтенант подозвал нас к себе, загадочно улыбнулся. «Опять что-то придумал наш командир. Верно, какое-то новое условие. Ну, точно».
Лейтенант прикрепил к концу палки медный пятак.
– Кто собьет пятак с первого выстрела, тому первому стрелять на итоговых стрельбах.
Задумка лейтенанта нам по душе.
– А если промахнешься? – интересуется кто-то.
– Пеняй на себя…
Первым вызвался Мороз. Раздался выстрел, а монета осталась нетронутой.
– Мазила! – послышался возглас.
– Вильгельм Телль нашелся, – огрызнулся Мороз, – попробуй попади!
Неудача постигла и второго бойца. Тут наш пыл заметно охладел. Неужто вся учеба впустую?
– Разрешите мне, – поднимаю руку.
Ложусь на землю. Прижимаюсь к прикладу. В окуляре поле обозрения чистое и полное. Замираю. На память приходят слова лейтенанта: «Пулю шли сердцем… Верь в свой выстрел. И не торопись, когда есть возможность хорошо прицелиться». Цель действительно ничтожно мала. Пятак то и дело исчезает из перекрестья прицела. Правда, время не ограничено. Но я уже по опыту знаю, что это к худшему. От излишнего напряжения устают мышцы рук, начинает слезиться глаз. А сбоку стоят друзья, лейтенант. Их волнение вольно или невольно ощущаешь. Но вот медный кружок находит на перекрестье, и я плавно жму на спусковой крючок.
– Попал! – воскликнул Спесивцев.
На монете испытали себя и все мои боевые друзья.
Мы с Володей Спесивцевым были включены в первую пару на предстоящих стрельбах.
Быть может, иным такой метод обучения покажется несколько упрощенным, но он развивал у нас интерес к тренировкам, вносил в нашу учебу элемент соревнования. И если мне и моим товарищам удалось овладеть искусством снайперской стрельбы, то этим мы обязаны прежде всего лейтенанту Штанову, превосходному стрелку-снайперу, умелому наставнику и воспитателю.
Из степи мы возвращались с песней:
Пусть ярость благородная Вскипает, как волна…
Навстречу двигалась колонна. В строю шли красноармейцы с голубыми петлицами, все в новом обмундировании, отягощенные оружием. Это уходил на фронт батальон 34-й гвардейской стрелковой дивизии, передовые части которой уже вели бои на рубеже Красный Худук, Халхута. Мы знали, что дивизия сформирована в основном из десантников, и с уважением смотрели на бойцов.
В первой шеренге шагал рослый гвардеец, плотно прижимая к плечу ремень снайперской винтовки. Поравнявшись с нами, он широко улыбнулся, приветливо помахал рукой.
– Эгей!.. Коллеги! Удачного выстрела вам!
– Ни пуха ни пера! – ответили мы.
Лицо снайпера мне хорошо запомнилось: продолговатое, с крупным широким носом. Не знал я тогда, что именно этот парень станет известным снайпером Сталинградского, а затем Южного фронтов и судьба свяжет меня с ним.
Первая благодарность
День выдался пасмурный. Со стороны калмыцкой степи подул холодный ветер, неся с собой терпкий запах застоявшейся полыни.
– Портится погодка, – замечает лейтенант Штанов и, обращаясь к нам, продолжает: – Смотрите не осрамитесь перед комбригом. Главное – спокойствие, выдержка. Действовать так, как учились. Пулю шлите сердцем, с верой в попадание. Цель разите с первого выстрела. Но и не торопитесь.
Подъезжает легковая машина. Комбриг Булгаков проворно ступает на землю, снимает с плеч бурку и передает шоферу. К машине направляется лейтенант Штанов, но комбриг машет рукой:
– Начинать! – И берет в руки бинокль.
Я и Спесивцев ложимся в заранее вырытые неглубокие окопчики и припадаем к окулярам. «Попади! Попади!» – подбадривает сигнальная труба.
Мишени комбинированные. Вначале – бегущая, затем где-то впереди с правой или левой стороны должна появиться грудная.
Первым по договоренности стреляю я, затем Спесивцев.
Проходит пять, десять минут, а цели не появляются.
– Что случилось? – спрашивает комбриг.
– Связь прервалась, – поясняет хрипловатым голосом капитан, ответственный за стрельбы. Он, наверное, переживает больше всех. Но вот повторно играет труба: «Попади!»
А мишеней по-прежнему не видно. Устает от напряжения рука. От встречного ветра слезятся глаза. Плохо! «Неужели промажу?» – сверлит голову мысль.
– Что случилось? – снова спрашивает комбриг.
– Веревки от тележки в кустах запутались, – виновато докладывает капитан.
– Тьфу! – выругался комбриг.
Но в это время в пятистах метрах задвигались черные фигуры.
Произвожу три выстрела подряд. Слева неожиданно выглядывает грудная мишень. Неторопливо переношу на нее прицел, стреляю. А мысль неотступно контролирует: «Все ли сделал как надо? Кажется, все!»
И вот уже к ногам Булгакова кладут щитки.
– Попадания отличные, – довольно произносит комбриг. – Снайперу Белякову объявляю благодарность.
Так я получил первую благодарность за успехи в службе.
Стрельбы закончились. Это был первый в истории бригады выпуск снайперов. К вечеру мы вернулись в свои роты. Лейтенант Туз зачислил меня и Спесивцева в так называемую ячейку управления роты, куда кроме нас входили старшина, связной и ординарец.
В полдень 19 ноября состоялся митинг. Нам объявили о том, что войска Красной Армии под Сталинградом перешли в решительное наступление, прорвав оборону противника.
Долго не смолкало «ура!».
20 ноября перешла в наступление и наша 28-я армия под командованием генерал-лейтенанта В. Ф. Герасименко. В районе Халхуты по фашистам нанесли удар гвардейцы 34-й стрелковой дивизии генерал-майора И. И. Губаревича, бойцы 152-й стрелковой бригады полковника В. И. Рогаткина.
Теперь дело за нами.
Марш на Халхуту
Третий день, делая лишь короткие привалы, шагают батальоны. Двигаются туда, где враг, – в широкую калмыцкую степь. Перед Халхутой марш был особенно изнурительным. Холодный ветер бросал в лицо перемешанную с песком снежную крупу. Серая, неприглядная, томящая человека степь уходила за горизонт. Что-то неведомое крылось за этой далью. Под порывами ветра таинственно посвистывал ковыль, будто поторапливая нас, а может, предупреждая о близком жестоком сражении. Попробуй узнай! Думалось о былинных русских богатырях, которые вот так, как и мы, шли Диким полем на битву с кочевниками. Шли либо победить, либо умереть со славой за свою родную землю.
Форсированный марш дает о себе знать. Усталый, я охотно принимаю предложение сержанта – сажусь на подводу, запряженную быками. Ездовой, пожилой уже боец, смотрит на мою винтовку, тяжело вздыхая, спрашивает:
– Снайперская?
– Да, – отвечаю.
– Это хорошо. Бить их надо умеючи, с понятием. Фашист – он коварный, хуже зверя.
Ездовой располагает к себе, хотя и не весел, то и дело вздыхает. Должно быть, нелегко на сердце у солдата перед боем! Хочется сказать ему что-то теплое, ласковое.
– На быках не с руки воевать, – замечаю сочувственно.
– Ничего, – откликается ездовой и даже шутит: – Телега развалится – дрова будут, бык свалится – мясо.
Я спрыгиваю с подводы, догоняю свою роту. Теперь шагается бодрее, легче. Вспоминается брат Григорий. Я часто думаю о нем. Как он погиб? Какой немец убил его? Доведется стрелять в фашиста – не промахнусь!
Уже на марше к нам прибыл Тимофей Селютин – только что призванный в армию политработник. Он заменил политрука, который заболел и лег в госпиталь, побыв в роте всего две недели. Селютин – человек образованный, начитанный. Он сумел сразу же завоевать авторитет у личного состава. Из его бесед на привалах мы узнавали о ходе боев под Сталинградом. У бойцов накопилась уйма вопросов, и политрук охотно на них отвечал. От Селютина мы узнали, что нам придется сражаться с 16-й немецкой моторизованной дивизией, имеющей звериную кличку «Бурый медведь»; этой кличкой окрестили сами себя солдаты дивизии – отпетые фашистские головорезы, – а командует ими гитлеровский генерал Шверин.