Текст книги "Севастопольская хроника (Часть 2)"
Автор книги: Петр Сажин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Настала очередь прощаться с комиссаром. Всего около трех месяцев служили вместе, но так сдружились, будто годы прошли. Как же, вместе строили и формировали батарею и вместе, по выражению комиссара, «держали экзамен на воинскую зрелость»…
Обнялись, похлопали друг друга по спине и расстались. Чуть не заплакал Заика – так тоскливо стало, когда ушел комиссар.
Оставшись одни, Валентина и Иван все же попытались пройти в Севастополь, но и на этот раз им не удалось, тогда решили подаваться в район Карасубазара – там родители Валентины, а Заику никто не знает.
В пути, пока добирались до Карасубазара, много встретилось разных людей – плохих и хороших. Хорошие посоветовали Заике выдавать себя за сбежавшего из заключения, а Валентине говорить, что она беженка с Украины.
С этой легендой прошли. Но жить Заике с ярлыком беглого заключенного было несладко – он искал связи с партизанами, а его сторонились, как прокаженного. С большим трудом ему удалось завоевать доверие патриотов, и он вместе с группой ушел в леса Крыма к партизанам. Валентина не могла уйти с мужем – она была беременна.
Так и не попал Иван Заика в Севастополь ни в сорок первом, ни в сорок втором.
Артиллеристы, которые эвакуировались с 54-й батареи 2 ноября 1941 года на катерах, по прибытии в Севастополь в сообщении командованию о боевых действиях батареи писали: «Возможно, он жив и продолжает упорную борьбу с врагом за родину, за погибших товарищей, а если погиб, мы всегда будем чтить светлую память о тебе, лейтенант Заика!»
Так и посчитали его погибшим. И эта версия попала даже в книги, вышедшие спустя много лет после войны. А Иван Иванович, человек на редкость скромный и цельный, придя к партизанам, сначала сражался как рядовой боец, затем был выдвинут на должность начальника штаба отряда. За отличие в одной из операций был назначен командиром 10-го отряда 2-й бригады восточного соединения партизан Крыма.
Между прочим, в этом отряде воевали и тесть его и младший брат жены. А мать и еще две сестры Валентины (к тому времени ставшей матерью) были схвачены гестаповцами за связь с партизанами. Валентине по пути на вокзал удалось не только отдать ребенка одной из женщин, что толпились на улице, провожая арестантов, но еще и… сбежать при посадке в поезд.
Мать и сестры просидели в севастопольской тюрьме до мая сорок четвертого года – пришла наша армия и освободила их, а Валентина… Партизанские разведчики нашли ее и провели в лес, в отряд мужа, где она, как и на 54-й батарее, стала партизанским лекарем. Так Заики, муж и жена, вместе начали воину и вместе кончали ее.
Из партизанского войска Иван Иванович Заика снова вернулся на флот, командовал батареей, а в 1947 году, после одиннадцати лет службы, из-за плохого здоровья демобилизовался и вернулся в Кременчуг.
Вот и все – кончилась глава. Предчувствую вопросы: «А как же дальше сложилась судьба Заики? Нашелся ли сын? Что делает Валентина Заика?»
Сына Алика они отыскали летом 1944 года. В 1968 году он окончил Харьковский политехнический институт.
Валентина Герасимовна работает по своей специальности, на том же Кременчугском заводе автодорожных машин, где до флотской службы начинал свою рабочую карьеру ее муж. А сам Иван Иванович после демобилизации без отрыва от производства окончил среднюю вечернюю школу, получил аттестат и поступил на заочное отделение Харьковского автодорожного института.
Шесть лет мастер в цехе и студент-заочник в институте. Еще и теперь он меняется в лице, когда вспоминает о том времени. Тяжело было: ни денег, ни свободного часа, работа – учеба, учеба – работа. На зачетные сессии приходилось ездить в Харьков.
Ну, а если б не выдержал, то не был бы инженером и начальником отдела конструкторского бюро завода!
А как сложилась судьба комиссара батареи Саввы Павловича Муляра?
Комиссар настойчиво, терпеливо перенося все лишения и неудобства жизни скитальца, всю осень и начало зимы предпринимал несколько попыток пробраться в осажденный Севастополь, но ему не удалось осуществить свое желание.
Долго он переходил с одного места на другое в тылу у врага и лишь в 1942 году, совершенно измученный, больной, в холодный январский день одолел, наконец, роковое препятствие – линию фронта и под Ростовом-на-Дону очутился на своей стороне.
Лишь в сорок третьем году он снова вернулся на флот, на один из кораблей Каспийской военной флотилии. Затем, после настойчивых рапортов, ему удалось перебраться на Дунайскую военную флотилию, где он начинал военную службу. На Дунае, в городке Вилково, который не без основания называют Дунайской Венецией, комиссар Савва Павлович Муляр скончался от язвенной болезни в 1947 году.
А летчик Борисов Алексей Федорович?
Борисов прошел в осажденный Севастополь, получил новый самолет, войну закончил Героем Советского Союза.
Он приезжал в мае 1969 года на празднование двадцатипятилетия освобождения Севастополя, виделся с Заикой, и я, кстати, там же познакомился с ним.
Небываемое бывает…
После окончания войны с германским фашизмом прошло уже более тридцати лет, а мы не знаем и малой доли о взбудоражившей под новый, 1942-й год не только нашу страну, но и всю Европу знаменитой Керченско-Феодосийской десантной операции, осуществленной под руководством капитана 1 ранга Николая Ефремовича Басистого.
Я не имею возможности рассказывать о всей операции, предпринятой для облегчения положения гарнизона осажденного Севастополя, а расскажу лишь об одном корабле, который вместе с другими военными судами Черноморского флота ворвался в занятый фашистами Феодосийский порт, под обстрелом врага ошвартовался у «стенки» и, невзирая на ливневый огонь артиллерии, минометов и удары с воздуха, высадил десантные войска и выгрузил оружие. Я хочу рассказать о крейсере «Красный Кавказ», на котором имел счастье участвовать в его первом боевом походе, в начале сентября 1941 года, к берегам осажденной Одессы. Встречался и впоследствии с его экипажем и доблестным командиром Алексеем Матвеевичем Гущиным (ныне контр-адмиралом в отставке).
…Сначала в порт влетели катера МО и высадили десантников первого броска, а через восемь минут вошли корабли эскадры, миноносцы «Незаможник», «Шаумян», «Железняков» и крейсер «Красный Кавказ». Крейсеру «Красный Крым» было предписано высаживать десант на рейде, на баркасы, в трех кабельтовых от порта.
«Красный Кавказ» должен был швартоваться у стенки мола. Это оказалось нелегким делом, мешал сильный отжимный ветер. Долго работал крейсер машинами, менял хода, осторожничал из-за боязни навалиться на мол.
Оказалось, что в шторм завести швартовый конец за береговую тумбу ничуть не легче, чем накинуть аркан на шею бешено мчащегося дикого оленя.
Не успел крейсер ошвартоваться, – как попал под минометный огонь Казалось, что могли сделать полевые минометы крейсеру? Да ничего! Если б крейсер не отдавал якоря и не накидывал на причальные тумбы швартовые концы, а имел бы свободу маневра. К тому же на его палубе настоящий муравейник: на берег торопливо, пытаясь соблюдать порядок, сходили солдаты.
Густо было и там, где велась разгрузка: на берег спускались пушки, грузовые машины, ящики со снарядами и много других грузов, которые следуют за армией, как ложка за солдатом. Теснота Гул. Выкрики команд Тут куда бы ни упала мина – везде цель.
Еще сложней и тяжелей стало на крейсере, когда в дело вступила крупнокалиберная вражеская батарея с Лысой горы. Вскоре к ней присоединилась батарея с мыса Ильи. Страшен был этот дуэт! Корабельные артиллеристы отдали все: знания, навыки, ярость, но подавить, заставить замолчать этот проклятый дуэт вражеских батарей никак не удавалось – уж очень хорошо укрыты были они и предельно обнажен корабль.
Снаряды в начале обстрела рвались под бортом, а затем стали падать и на корабль. Один из них неожиданно (снаряды и бомбы всегда кажутся неожиданными, когда они попадают в цель) попадает во вторую орудийную башню, пробивает броню и взрывается внутри боевого отделения.
В башне вспыхивает пожар – загораются провода и краска, но некому взять в руки огнетушители – взрыв сбил с ног всех. Одним уже никогда не встать, другим срочно требуются носилки и корабельный хирург, а третьим, хотя они и не ранены, надо прийти в сознание – они отравлены газами.
Между тем огонь почувствовал себя неограниченным хозяином, побежал по стенам и проводам к элеватору с зарядами. Тем, кто знает устройство корабельной артиллерийской башни, ясно, какая страшная опасность нависла над крейсером… Стоит огню подобраться к элеватору, как загорятся картузы – шелковые мешки, набитые пластинчатым порохом, и дальше огонь уже не по бежит, а как на крыльях полетит от картуза к картузу, доберется до погреба, и от тяжелого, огромного корабля, весящего много тысяч тонн, едва ли что останется кроме облака дыма…
Огонь нужно остановить чего бы это ни стоило – иначе о крейсере действительно будут говорить в прошедшем времени!
Командир крейсера задумался: прибегать ли к крайней мере, то есть затоплять погреб, или подождать? Может быть, в башне остались люди, способные бороться с огнем? Но на телефонные звонки оттуда никто не отвечает.
Пока командир мешкал с решением, очнулся комендор, краснофлотец Василий Покутный и сквозь пелену дыма увидел горящий картуз. От мысли, что огонь от этого картуза перекинется к следующему, а от следующего к очередному и, таким образом, доберется до погреба, он быстро вскочил на ноги и кинулся к элеватору. Горящий картуз очутился в его руках. А что дальше? Ни одного огнетушителя на месте нет – все выброшены из гнезд взрывной волной. В башне все время чадило, дым и газы перехватывали дыхание. Дым ел глаза.
Погасить горящий порох можно, но для этого надо сотворить чудо! Скажем сразу – чуда не было.
Василий Покутный лег на картуз и пытался своим телом задушить пламя. С обуглившимися руками, с покрытым волдырями лицом, впавшего в беспамятство отважного комендора унесли в госпиталь, а огонь был задушен уже другими. При этом было проявлено столько мужества, что командир крейсера не сделал бы ошибки, если б представил комендоров второй башни к званию Героя Советского Союза.
…Обожженных кого увели, а кого и снесли в госпиталь. А высадка, несмотря на усиливавшийся обстрел и пожары, ни на минуту не прекращалась.
Но вот наступил долгожданный момент – с борта крейсера сошел последний десантник, а выгрузка боевого снаряжения армии задержалась – осталось несколько орудий. Меж тем стало светло, и батареи с мыса Ильи и Лысой горы начали просто избивать крейсер.
Перед командиром встала дилемма, оставаться на растерзание – заканчивать выгрузку – или уйти? Корабль – богатырь, когда имеет маневр, а у стенки с отданным якорем и заведенными швартовыми…
Гущин каждый снаряд противника встречал с ужасом – потопят, черти!
Наконец последовало распоряжение от командующего высадкой капитана 1 ранга Николая Ефремовича Басистого:
– Отходите!
Быстро убраны швартовы, а якорь выбирать – риск: отдается команда расклепать цепь, и она с грохотом уходит на дно.
Без телеграфа и переговорных труб (приказание с мостика в машину идет по цепочке краснофлотцев), с пробоинами в корпусе, словно смертельно раненный, но оставшийся в строю солдат, крейсер вышел на артиллерийскую позицию.
Нелегко придется ему, если нападет авиация, – подавать по живой цепочке команды, когда грохочет артиллерия и по ушам бьют адские звуки рвущихся авиационных бомб! Авиация напала. И действовала она не одна, а с артиллерией. Даже сейчас, в семидесятые годы, ветераны не могут ответить, как они справились тогда с этой задачей Откуда взяли силы?
Отстрелявшись, крейсер ушел в Туапсе. Здесь собирались заделать пробоины в корпусе, исправить повреждения и хоть немного отдохнуть.
В Феодосии крейсер пробыл всего лишь два часа. Но чего стоили они!
По пути в Туапсе израненный корабль хоронил своих героев. Их было двадцать три. Тела героев были отданы морю. Штурман поставил на карте знак.
Когда крейсер подходил к туапсинскому причалу, его, кроме швартовых команд, встретили еще и любопытные: в корпусе корабля около десятка пробоин. Одни из них заделаны штатными пластырями, а другие матрацами и краснофлотскими шинелями и бушлатами. С этими заплатами крейсер вышел из Феодосии, вел стрельбы на артиллерийской позиции и вошел в Туапсе.
Недалеко от того места, где пристал крейсер, его ждал уже санитарный поезд.
Потянулись носилки. Своим ходом топали ходячие раненые. Все, кто мог, покидая судно, отдавали честь флагу. На носилках покинул корабль и комиссар Григорий Иванович Щербак. В бою он всегда был рядом с краснофлотцами: сердце моряка, как бушлат во время атаки, распахнуто для правдивого слова, и Щербак не был скуп на это.
Командир крейсера, стараясь не показывать виду, с болью в сердце прощался с уходящими с корабля боевыми товарищами: когда еще удастся свидеться!
После того как все раненые были сняты с корабля, на борт его поднялись представители судоремонтного завода. Они обстоятельно изучили все повреждения и приступили к составлению ремонтной ведомости, намереваясь без задержки приступить к ремонту. Но не успели они закончить свое дело, как на корабль поступил семафор – «отправиться в Новороссийск!».
Около часу ночи, да не какой-нибудь, а новогодней – 1942-й только сорок семь минут назад наступил, – крейсер вошел в Новороссийск!
В Новороссийске крейсер застигла бора. Я уже писал об этом метеорологическом звере, об этом тигре ветров на юге нашей страны. Во время боры суда стараются покинуть порт, но «Красный Кавказ» не мог сделать этого: комиссия, осматривавшая его в Туапсе, сделала заключение: «В дальние походы выходить не разрешается».
Три дня командир не сходил с мостика: удержать во время бури сильно побитый корабль дело нелегкое. Тем более, все еще не были исправлены повреждения, нанесенные минометным огнем телеграфу и переговорным трубам.
Однако срочно требовалось перебросить в Феодосию дивизион зенитных орудий, боеприпасы, войска и разное снаряжение, а кораблей под рукой, кроме «Красного Кавказа», нет. Штаб флота дает разрешение крейсеру на поход.
Поход решено свершить в темное время, чтобы избежать встреч с авиацией противника. Командир рассчитывал обернуться за десять-одиннадцать часов: от Новороссийска до Феодосии – сто двадцать девять миль, если идти двадцатичетырехузловым ходом: десять – на переход и час там, на выгрузку.
Но все пошло не так, как прикидывалось, – ясную, хорошо продуманную карту похода нарушили или, пожалуй, смяли непредвиденные обстоятельства.
Началось с того, что штаб 44-й армии неожиданно высказал желание отправиться в Феодосию на «Красном Кавказе». Крейсер уже принял на борт тысячу двести красноармейцев, двенадцать пушек, тысячу семьсот ящиков снарядов, десять грузовых автомобилей и два трактора-тягача и уже выбрал швартовы, готовый отойти, когда прибыл нарочный с просьбой задержаться.
Целый час ушел на ожидание и прием штаба на борт, а за это время пал непроглядный туман. Из бухты выходили, как рассказывал контр-адмирал Гущин, «на стопе», то есть машины делали несколько оборотов, потом давалась команда «стоп машина», и крейсер тихо, как говорится, «ползком» по инерции катился вперед.
На выходе из порта туман стал еще гуще, и тут чуть не произошло столкновение с транспортом. Пока были вызваны буксиры и пока они оттаскивали транспорт… короче, выйти удалось крейсеру в Феодосию вместо вечерних сумерек лишь в полночь!
Не повезло краснокавказцам и да подходе к Феодосии: здесь туман был плотен и густ, как молоко, гулял восьмибалльный ветер и держался семнадцатиградусный мороз – все покрылось льдом: снасти, надстройки и грузы.
Мореплаватели знают, что такое обледенение на корабле, где много груза и полным-полно пассажиров! Самое страшное в том, что с каждой минутой задержки обледеневшего корабля в море опасность увеличивается из-за нарастания наледи: при неловком маневре можно и перевернуться.
Но что делать, если время уходило, а Феодосийский маяк, который должен был зажечь огонь (конечно, на краткой время), по которому крейсер смог бы определить вход в порт… не зажигал его! И тут потеря времени!
В порт вошли, когда уже утренняя сутемь таяла и безоблачное небо сулило светлый, яркий морозный день.
Ошвартовались, спустили сходни, и тут задержка: пушки, снарядные ящики, грузовики, тракторы-тягачи – все покрыто толстым слоем наледи. Каждый ящик со снарядами приходилось вырубать изо льда, а грузовики, в которых весьма некстати замерзла вода, их пришлось тащить на матросских плечах. Хотя командир крейсера предупреждал армейцев, чтобы на переходе они следили за водой в радиаторах грузовиков и тракторов.
Совершенно вымучили боцманскую команду тракторы-тягачи: они должны были (по плану) своим ходом подойти под стрелу, та их подхватывает и спускает на причал. Увы! В их радиаторах тоже замерзла вода. Каждый трактор весил тринадцать тонн! И эдакие махины надо было подтаскивать к стреле на руках!
Солнце поднялось над городом, когда до конца выгрузки оставались уже считанные минуты, но тут над портом прошли самолеты-разведчики, а вскоре появилось шесть пикирующих бомбардировщиков. Первая атака была отбита. Самолеты предприняли новое нападение. Зенитчики подняли над крейсером «огневую завесу», но одному из пикировщиков удалось прорваться через нее, и он на предельно низком расстоянии успел сбросить бомбу крупного калибра, но сам, как мотылек, налетевший на пламя, загорелся и упал.
Бомба упала у кормы в воду, взрыв ее был так силен, что подбросил корабль, он чуть завалился на левый борт, и палуба, стальная броневая палуба, перекосилась от кормы до носа. И тут в какой-то почти не поддающийся учету момент с палубой произошло то, что происходит с тетивой лука, – палуба на миг натянулась и выбросила на мол лейтенанта Гойлова!
Взрывом сорвало с фундаментов несколько пушек стомиллиметрового калибра, расстроило точные механизмы и приборы, командира крейсера ударило об ограждение мостика, и он потерял сознание.
Взрывы следовали один за другим.
Внезапно наступила тишина. Вокруг корабля плавали мертвые чайки, а с берега несло горелой резиной и еще каким-то коктейлем из запахов – там догорали сбитые корабельными артиллеристами два пикировщика.
Командир крейсера едва успевал слушать доклады:
– В котельном номер четыре – вода!
– В помещении дизелей – вода!
– Вода затапливает коридор командного состава!
Вода! Она настырно вбуравливалась во все щели, затапливала артиллерийские погреба главного калибра. Всё было пущено в ход: все водоотливные механизмы, по всему кораблю лихорадочно работали краснофлотцы аварийных партий, а корабль, как тяжелораненый, падал вниз.
Когда под кормой остался всего лишь метр, командир понял, что теперь дорога каждая секунда: если крейсер сядет кормой на грунт, то… Гущину страшно было даже подумать, что будет с кораблем, если он потеряет плавучесть, а с нею и ход!
– Рубить швартовы! С якоря сниматься! – сухо скомандовал он.
Мичман Суханов, главный боцман крейсера, как будто ждал этой команды – мигом краснофлотцы приволокли тяжелые балластины и топоры. Балластины подсунули под швартовы, и краснофлотцы-богатыри хватили топорами по-крестьянски – «с хаком», на выдохе, и стальные канаты лишь блеснули на разрубе и с шипением свалились за борт. Шпиль сработал прекрасно – якорь быстро и с шумом вышел из воды.
Когда крейсер отошел на приглубое место, корма пошла под воду.
Выход корабля из порта засекли самолеты-разведчики, вслед за ними показались бомбардировщики. Эта атака кончилась для крейсера тяжелыми последствиями: корабль потерял гребной винт, лишился рулей, вышла из строя часть турбин, появились новые пробоины, через которые дружно прибывала вода… Вода. Она уже гуляла по верхней палубе и почти доходила до четвертой башни.
Никогда еще этот сравнительно короткий путь – сто двадцать девять миль – не продолжался так долго, так мучительно. Лишь в ночь на пятое января крейсер, экипаж которого не имел ни минуты отдыха, подходил к Новороссийску. Путь от Феодосии был испытанием: крейсер готов был опуститься на дно морское, но экипаж от командира до краснофлотца всеми способами мешал этому: одни с обваренными паром руками перекрывали клапаны другие ныряли в воду и искали повреждения, третьи в ожидании пластыря становились спиной к пробоине и собой закрывали ее, превозмогая судорогу, которую вызывала ледяная вода…
На подходе к Новороссийску командир крейсера сообщил в штаб о положении на корабле и просил выслать буксиры для входа в порт. В ответ приказание идти своим ходом в… Туапсе.
Еще семьдесят миль без руля и без ветрил, почти с двумя тысячами тонн воды в корпусе!
В Туапсе не было возможности, как говорится, поднять на ноги такой корабль, и «Красному Кавказу» пришлось на буксире идти в Поти.
Ветераны рассказывали мне во время празднования двадцатипятилетия освобождения Севастополя, как крейсер был тогда встречен в Поти моряками эскадры: только буксиры начали втягивать «Красный Кавказ» в порт, со стенки грянула музыка, и тут у краснокавказцев дрогнули сердца – многие не удержали слез…
Никто из экипажа крейсера не рассчитывал на такую трогательную встречу. Напротив, у всех было на сердце чувство неловкости за то, что не уберегли корабль в такой важный момент, когда он позарез нужен и Феодосии и осажденному Севастополю.
А с берега неслись крики: «Да здравствует героический крейсер „Красный Кавказ!“, „Слава героям Феодосии!“, „Ура!“»…
Когда крейсер подняли в док и откачали из корпуса воду, то в корме вместо трех пробоин оказалась одна, да такая, что в нее мог въехать грузовик Не дыра – ворота! А кругом столько еще накорежено… Ни одного целехонького шпангоута и угольника… Как восстанавливать корабль – сразу было и не постигнуть. Казалось, проще всего отрезать искореженную корму, оттащить в сторону, подвести новую и… приварить.
Но такие задачи тогда еще не были по плечу, и решать их можно было лишь на досуге, а не по время военной страды.
При тщательном исследовании состояния «Красного Кавказа» в нем оказалось так много повреждений, что ремонтная ведомость выросла до размеров Библии… Нужно было ковать новый кормовой брус, гнуть шпангоуты, флоры, броневые листы, а заводик маломощный (это не то, что севастопольский Морской завод!), война и тут людей подобрала. Самой дефицитной профессией оказались гибщики металла – а работы для них уйма. В самом деле, что мог сделать один-единственный гибщик на всем заводе! Да и печей для подогрева стальных и броневых листов тоже не больше гибщиков.
Экипаж крейсера гудел: «Это что же – до конца войны в ремонте стоять?!»
Специалисты завода заявили, что раньше чем через десять месяцев крейсер не выйдет из ремонта. И то это «по напряженному графику… Быстрей? Быстрей нельзя – нет специалистов!».
После нескольких совещаний моряки пришли к решению набрать на крейсере специалистов и передать заводу, и чтоб ремонт шел «на полный ход!».
Через два дня команда – «шагом марш», и двести пятьдесят краснокавказцев сошли по трапу на стенку – и на завод.
Моряки попали под опеку опытнейших мастеров, и прошло сравнительно немного времени, как краснофлотцы стали клепальщиками, чеканщиками, сборщиками, электросварщиками, слесарями, гибщиками и такелажниками. И затряслась, загудела десятитысячетонная махина крейсерского «тела».
Рабочие потийского завода любовались работой краснофлотцев – проходит человек мимо участка, на котором работают моряки, и не удержится, чтобы не остановиться: уж очень красиво мастерят «вояки».
А возле сверлильщика краснофлотца Асерецкого даже инженеры останавливались, – он сверлил вручную броневые плиты, этот заказ впору только станку!
А как же красиво работал краснофлотец Иван Конюшенко! Он до службы на флоте немного знал приемы гибки шпангоутов и броневых плит. Теперь ему дали участок и бригаду. Конюшенко начал с того, что построил из разного металлического бросового материала печь для подогрева металла, а потом начал гнуть его. Да еще обучил ребят этому нелегкому, но красивому делу.
Командир корабля капитан II ранга Алексей Матвеевич Гущин в любой час дня и ночи находился там, где всего труднее.
Потийский завод подрядился все сделать, кроме стального десятитонного бруса для ахтерштевня, и интенданты флота тоже давали крейсеру все, кроме стомиллиметровых зенитных пушек, – их просто не было на складах. При обсуждении этого вопроса пришла мысль снять зенитные пушки этого калибра с затонувшего во время бомбежки в Южной бухте Севастополя крейсера «Червона Украина» Но дело рискованное – опасное для водолазов: каждый разрыв бомбы и снаряда в воде создает так называемый гидравлический удар. Его сила способна сплющивать броневую сталь, а Севастополь и часа не живет без бомбежек и обстрелов.
На выручку пришли сами краснофлотцы: старшина 1-й статьи Александр Белоусов, командир отделения зенитных комендоров, отобрал добровольцев среди корабельных водолазов и артиллеристов и заявил, что он берется с подобранной им группой поднять зенитки с «Червоной Украины» и доставить их в Поти.
Командир посовещался с комиссаром и дал «добро». Белоусов и его группа отправились с первой же оказией в Севастополь. Вслед за этой группой вторая группа отправилась в Сталинград ковать стальной десятитонный брус для ахтерштевня.
Группа Белоусова благополучно прибыла в Севастополь к месту, где лежала на дне «Червона Украина». Водолазы осмотрели зенитные пушки и начали демонтировать.
После того как обе пушки были сняты с затонувшего крейсера, их погрузили на транспорт и отбыли в Поти.
В пути на транспорт навалились гитлеровские самолеты-бомбардировщики – Александр Белоусов встал к зенитной пушке и так искусно вел огонь, что ни одна бомба не упала на корабль.
Вслед за зенитчиками вернулась группа, ездившая в Сталинград.
Как только новый ахтерштевень занял свое место, началась сборка скелета кормовой части корабля.
Работы велись так, будто тут в доке шла не мирная жизнь, а кипел бой.
