Текст книги "Черным летом"

Автор книги: Петр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Петр Александрович Борисов
Черным летом

Литературная запись Александра Шамаро

1. Мы выступаем в поход

Осенью 1922 года мне довелось выступать с воспоминаниями о гражданской войне на собрании партийного актива города Киева. Когда я кончил свой рассказ, в переполненном зале послышались восклицания:

– Невероятно!..

– А было ли это?..

И тогда Григорий Иванович Котовский, который сидел в президиуме собрания, встал и, словно защищая меня, громко произнес:

– Это так и было, товарищи!..

То, что показалось невозможным, невероятным испытанным бойцам революции, прошедшим, как говорится, сквозь огни и воды, случилось на Тамбовщине летом 1921 года…

Рассказ этот надо начать, пожалуй, с 23 апреля 1921 года, когда наша бригада, входившая в 17-ю кавалерийскую дивизию под командованием Котовского, получила приказ немедленно двинуться в поход на новый фронт борьбы с контрреволюцией.

Бригада, в которой я служил военным комиссаром, стояла тогда на Киевщине – в селах Животовка и Оратово Липовецкого уезда. Хотя гражданская война в России (за исключением Дальнего Востока) уже закончилась победой, мы еще и не помышляли о мирном отдыхе. На Украине бригада охраняла пограничную линию, вела борьбу с кулацкими и петлюровскими бандами, защищала от налетов и ограблений сахарные заводы, помогала заготавливать топливо в лесах. Часть своих пайков наши кавалеристы отправляли голодающим крестьянам, присоединившись к всенародному почину: «десять – двадцать сытых кормят одного голодного». Красноармейцы, командиры и политработники разъясняли крестьянам постановления X съезда РКП(б) и Советского правительства о переходе от продразверстки к продналогу, призывали крестьян помочь своим братьям-хлеборобам в губерниях, пораженных засухой и неурожаем. А потом отвозили собранный хлеб к железнодорожным станциям. В эскадронах и командах полков шла усиленная боевая и политическая подготовка. В свободные часы – а их было немного – неграмотных бойцов учили читать и писать.

Хорошо помню тот день, когда Котовский приехал в бригаду, которую сформировал, водил в походы и которой до недавнего времени командовал, и сообщил нам, комбригу Николаю Криворучко и мне, о приказе командования. В этом приказе говорилось:

«Бывшая отдельная кавбригада т. Котовского, ныне 1-я бригада 17-й кавдивизии, на основании полученных директив из штаба Киевского военного округа, подлежит выделению из состава названной дивизии со всеми частями, учреждениями и сотрудниками, входящими в эту бригаду… и срочной переброске в район, указанный главкомом. Отправку первого эшелона приказано начать 24 апреля и закончить таковую в недельный срок».

– Подготовиться к погрузке на станции Оратово! – распорядился комдив.

В последних числах апреля бригада погрузилась в эшелоны. Нас направили к Моршанску – уездному городку Тамбовской губернии, на борьбу с антисоветским антоновским мятежом.

Труднейшее время переживала тогда молодая Советская республика… Хотя белогвардейцы и иностранные интервенты были изгнаны за пределы страны, борьба с контрреволюционными силами, по существу, была почти такой же тяжелой, как и в недавних сражениях с полчищами Колчака, Деникина, Юденича, Врангеля. Контрреволюция сменила тактику, не складывая оружия.

В чем заключалась ее новая тактика?

Враги Советской власти сделали главную ставку на тяжелое внутреннее положение Советской России. Страна была разорена двумя войнами, народ обнищал, голодал, предельно устал. Почти совсем замолкли заводские и фабричные гудки, замерло движение поездов на железных дорогах, связывающих город и деревню.

Все это видели, обо всем этом знали главари контрреволюции. Этим питались их надежды на скорое падение Советской власти.

Но они видели также, что авторитет Советов в глазах народа велик, что рабочий и крестьянин за Советы, что открытая борьба против Советов обречена на новый провал. И контрреволюционеры решили бороться с Советской властью, выдавая себя за «защитников» и «приверженцев» этой власти, которую они-де хотят лишь «улучшить», очистив Советы от большевиков. Одним словом, «За Советы, но без коммунистов».

Под таким демагогическим лозунгом и начался кронштадтский мятеж в последний февральский день 1921 года, создавший непосредственную и серьезнейшую угрозу красному Питеру. В Кронштадтской крепости был создан «временный революционный комитет» во главе с бывшим левым эсером Петреченко. Но это была лишь «революционная» вывеска: фактическая власть перешла в руки бывших царских офицеров – ярых приверженцев старого, капиталистического строя. Мятежникам начали протягивать руку помощи эсеры, окопавшиеся в Ревеле, Союз русских финансистов и промышленников из Берлина, всякого рода белоэмигрантские организации. Но враги просчитались. Менее чем через три недели кронштадтский мятеж был подавлен Красной Армией.

Я завел речь об этом мятеже потому, что в причинах его было много общего с причинами антоновщины. Недовольство крестьянства продовольственной разверсткой и суровыми законами военного коммунизма принесли с собой в Кронштадт мобилизованные во флот молодые крестьянские парни из многих губерний, в том числе и из Тамбовской; старые революционные матросы ушли на фронт. И вот этими-то настроениями и воспользовались прежде всего организаторы мятежа. Нечего и говорить о том, что в деревне эти настроения ощущались еще сильнее. И не случайно эсеро-кулацкие мятежи почти одновременно вспыхнули в Сибири, на Северном Кавказе, на Дону. Зарубежная белогвардейщина и ее хозяева – правители капиталистических государств стали всеми силами раздувать, провоцировать антисоветские мятежи, подбрасывать «верные силы». Так, например, весной 1921 года из боярской Румынии были переброшены через советскую границу остатки врангелевских войск. Из панской Польши проникли на территорию Белоруссии банды, сформированные Савинковым.

В этой сложнейшей обстановке собрался X съезд Российской Коммунистической партии (большевиков). Он начал свою работу тогда, когда флаг контрреволюции еще развевался над кронштадтской крепостью. Партийный съезд должен был выработать новую политическую линию, вывести страну из кризиса.

С отчетным докладом о политической деятельности ЦК выступил Владимир Ильич Ленин. Он говорил о том, что недовольство крестьянства пролетарской диктатурой растет, что кризис крестьянского хозяйства доходит до грани, что демобилизация крестьянской армии выкидывает сотни и тысячи, не находящих себе занятий людей, привыкших заниматься только войной как ремеслом и порождающих бандитизм. Владимир Ильич вскрыл один из главнейших источников кризиса, который в полной мере мог быть отнесен и к Тамбовской губернии.

«…В силу неурожая, повлекшего громадную бескормицу, падеж скота и разорение крестьянского хозяйства, – говорил он, – центр этих продовольственных разверсток сосредоточен был в тех местностях, где излишки хлеба не были очень велики. Излишков гораздо больше на различных окраинах Республики – в Сибири, на Северном Кавказе, – но именно там всего меньше был налажен советский аппарат, именно там Советская власть была менее устойчива, и оттуда был очень затруднен транспорт. Поэтому получилось так, что увеличенные продовольственные ресурсы мы собрали из наименее урожайных губерний, и этим кризис крестьянского хозяйства чрезвычайно обострился» 1]1
  В. И. Ленин. Соч., изд. 5, т. 43, стр. 13–14.


[Закрыть].

По инициативе В. И. Ленина X съезд РКП(б) принял огромной важности решение – о замене разверстки натуральным налогом. Налог этот был значительно меньше разверстки и исчислен так, чтобы покрыть минимальные необходимые потребности армии, городских рабочих и неземледельческого населения. Крестьянин получал возможность свободно распоряжаться всем остающимся у него продуктом его труда. Для бедняцких хозяйств налог был снижен, а в отдельных случаях – совсем отменен.

Постановления X партийного съезда и разработанные на их основании декреты ВЦИК и Совнаркома РСФСР выбивали всякую почву из-под ног руководителей антисоветских мятежей. Они прекрасно понимали это и потому стремились обострить вооруженную борьбу до предела, не гнушались самым подлым, кровавым террором, стремились непроницаемой стеной оградить обманутых и запуганных ими крестьян от правды о советской политике в деревне. Так было и на многострадальной Тамбовщине, по которой рыскали антоновские «партизанские» полки.

Прибыли мы в Моршанск 1 мая… Теперь два первых майских дня мы и представить себе не можем без кумачового убранства, без оживленного многолюдья на улицах и площадях, без веселого гула голосов, без песен и музыки. Но в тот год… Пустынные улицы, ветер треплет обрывки старых плакатов на стенах, унылая тишина. В тот день была пасха, но даже православный «праздник праздников» не вывел на улицы богомольцев, а их ведь в таких городках тогда еще было немало.

С прибытием нашей бригады железнодорожная станция сразу преобразилась… С гулким стуком красноармейцы выкатывали из вагонов артиллерийские орудия и пулеметные тачанки, выводили своих коней и внимательно осматривали их: не подбились ли, не застоялись ли в долгой дороге? Мне хорошо была понятна такая заботливость: конь для кавалериста и друг, и нередко спаситель в бою.

Возле штабного вагона собралась большая группа котовцев. Завязался разговор об антоновском мятеже, о тех бедах, которые он принес народу. Подходили новые бойцы, и вскоре наша беседа переросла в митинг.

– Вы знаете, какие причины вызвали и разруху и голод, – говорил я, стоя в дверях штабного вагона. – Сначала – германская война, потом – гражданская и, наконец, суховей, засуха в Поволжье и в других районах. Антоновцы хотят обмануть крестьян, клевещут на Советскую власть и партию большевиков, обвиняя их в разрухе и голоде. А то, что эсеровские «партизаны» усиливают и разруху и голод в губернии, – об этом эсеры, конечно, помалкивают. Если бандиты помешают тамбовским крестьянам посеять озимые (а сев яровых они уже сорвали), голод будет еще страшнее. Мы не можем терпеть дальше этой мятежной язвы на нашей земле!

Бойцы стали задавать вопросы: велики ли силы у Антонова, какими отрядами – крупными или мелкими – держатся мятежники и т. д.

Тут я увидел, как сквозь толпу протискивается один из красноармейцев.

– Товарищ комиссар! – издали кричал он мне. – Прошу трохи не распускать… У меня до вас слово есть… Разрешите?

– Говори, – сказал я.

– В нашем эскадроне, товарищ комиссар, есть несколько бойцов (и я с ними), которые по закону подлежат увольнению в бессрочный отпуск. Так все мы решили вам заявить, что желаем поскорее покончить с гидрой мятежников, и просим дать нам отсрочку с увольнением из Красной Армии. Примите нашу просьбу, товарищ комиссар.

И он протянул мне листок с коллективным заявлением.

Котовский, который стоял рядом и слышал этот разговор, крепко обнял бойца и принял его заявление.

– Доброе дело, братва! – проговорил он. – Мы посоветуемся с командованием и объявим вам.

Заявление это не было единственным. Вскоре командующий войсками Тамбовской губернии М. Н. Тухачевский подписал специальный приказ:

«Весь личный состав кавбригады Котовского на общем собрании вынес постановление ходатайствовать о двухмесячной отсрочке увольнения в бессрочный отпуск красноармейцев определенной категории.

Ставлю в пример исполнение революционного долга доблестными красными кавалеристами и от лица службы приношу им свою искреннюю благодарность».

Разгрузив эшелон, мы построились и двинулись к югу через ближайший лес в район села Большая Сосновка, который нам приказали очистить от бандитов.

Весна еще не кончилась, а уже стояла жара. Безжалостный суховей опалял эти горемычные места. Над дорогой сразу же повисла дымовой завесой пелена едкой пыли. Чтобы хоть немного избавиться от нее, кавалеристы старались идти вдоль дороги, по желтеющей траве.

Деревни тянулись по цепочке, одна за другой. Избы выстраивались по обе стороны дороги. Кое-где на грязно-сером фоне бревенчатых стен желтела без времени завядшая листва поникших берез. На самых удобных местах стояли добротные дома под железными крышами – красными и зелеными. Кулаки.

Каждая деревня встречала нас плотно закрытыми ставнями. И справа, и слева – слепые избы. Ни одного человека, словно вымерли все! Даже собак не слышно. Лишь однажды проскочил через дорогу перепуганный петух и скрылся в огородах.

В избах можно было найти одних только стариков и старух.

Когда наша бригада вошла в деревню Дегтянку, я заглянул в один из домов и разговорился с его престарелыми хозяевами:

– Ну, как живете? – спросил я деда.

– Плохо, сынок, плохо!.. Ничего-то у нас со старухой за душою нету… Коровенка была – и ту забрали.

– Кто же забрал-то?

– Свои, местные… Те, которые за Антонова. Партизаны, значит… Даже курицу забрали…

– Чем же вы живете?

– Да вот еще овощишки остались. Хлеб с лебедой…

После короткого привала мы двинулись дальше… И снова потянулись по обе стороны от пыльного проселка поля, опаленные немилосердным солнцем, вытоптанные копытами коней, и безлюдные деревни.

Бригада вступила в край, пораженный страшным бедствием – антоновщиной.

2. Погоня

Мы преследовали антоновские банды, загоняя коней, выматывая самих себя до предела, но они уходили от нас, отрывались от преследования. На их стороне было несколько ощутимых преимуществ перед нами, регулярными частями Красной Армии.

Прежде всего, это были почти сплошь местные люди, которым хорошо знакомы все окрестные тропки – и протоптанные и непротоптанные, все заросли и овраги, где можно было надежно схорониться от преследователей, все болота и броды, где можно было организовать засаду и обороняться. Антоновские силы имели, так сказать, территориальное построение: мятежники одной или нескольких волостей или целого уезда составляли один «полк», и этот отряд старался не соваться далеко за волостные или уездные границы. Если красноармейские части настигали ту или иную банду, она нередко рассыпалась и пряталась. Надо заметить, что антоновцы не имели каких-либо знаков отличия, не говоря уже об особой воинской форме. Попадались «вояки» и с кокардами царской армии, и даже с красноармейскими звездочками, которые они нацепляли для маскировки. «Обмундирование» было самое пестрое и живописное – крестьянские черные картузы с лакированными козырьками и фуражки защитного цвета с высоким околышем и с выступающим матерчатым козырьком (эти фуражки были в моде у эсеров после Февральской революции), френчи цвета хаки, ватники и пиджаки, подпоясанные красными кушаками. Одежда, как правило, потрепанная, грязная. Только командиры выглядели немного опрятнее, щеголяя похрустывающими ремнями и начищенными бляхами.

Под напором красноармейских частей конница антоновских мятежников делала в сутки переходы верст по сто, по сто двадцать. Антоновцы врывались в деревни, нередко насильно, под дулом винтовок и наганов, меняли взмыленных, измученных лошадей на свежих и мчались дальше. Тем более что и переседлывать коней было им не очень-то трудно: многие ездили на подушках с веревочными стременами; бывало, что они скакали в облаках пуха и перьев, неплохо помогая тем самым нашим разведчикам обнаруживать их.

Постоянная смена лошадей была одним из главных преимуществ антоновцев. Мы, разумеется, были лишены возможности брать лошадей у крестьян.

Антоновцы пользовались в те дни значительной поддержкой местного населения. Разная это была поддержка. Кулаки, всякие «бывшие» из деревенских торгашей, поповичей, царских офицеров, волостных чинов и просто уголовники, ненавидевшие Советскую власть, поддерживали их сознательно, ибо они являлись для них последней надеждой на возврат «доброго старого времени». Многих крестьян, в основном из середняцкой прослойки, эсеровские демагоги сумели запутать, сбить с толку, запугать призраком «красных карателей», состоящих, по их словам, почти целиком из иностранных наемников. И наконец, бандиты добивались поддержки плетью и шомполами, пулей и петлей, перекинутой через первый попавшийся сук, они сжигали избы красноармейцев и бедняков, поддерживающих Советскую власть.

Так, например, банда численностью около пятисот человек скрывалась в лесу к северу от села Малая Талинка и почти каждую ночь делала на это село набеги. В течение всего лишь нескольких суток из села было угнано три четверти крестьянских лошадей. Бандиты пригрозили крестьянам: если не пойдете к Антонову – заберем весь скот, а село сожжем дотла.

Чем ближе подкатывалась антоновщина к пропасти полного разгрома, тем все более зверели эти «истинные выразители чаяний русского крестьянства».

В уездах, пораженных мятежом, деревни и села кишели антоновскими соглядатаями. Они были неплохо связаны между собой и с контрреволюционным подпольем в Тамбове, имели условные знаки (например, определенный разрез козырька, нашивки на одежде и т. п.), по которым узнавали друг друга, оказывали помощь в критические минуты. Сигнал тревоги передавался по своеобразной эстафете. При появлении красноармейских отрядов лопасти мельниц останавливались. И так с бугра на бугор, от мельницы к мельнице антоновские агенты передавали весть о приближении советских войск. На первых порах борьбы с мятежом, пока наши чекисты не ликвидировали антоновских шпионов в Тамбове (а они сумели пробраться на весьма высокие и ответственные посты), случалось так, что красноармейская часть, выступившая по приказу из губернского центра, находила на опустевшей стоянке бандитов копию того самого приказа, на основании которого она в данный момент действовала.

Перед нами вырисовывалась важная задача – лишить антоновцев всякой поддержки местного населения, переломить настроение его в нашу пользу, восстановить его против белокулацких мятежников, одним словом, как метко и верно выразился тогда на военном совещании М. Н. Тухачевский, необходимо было «создать сопротивление среды».

Задачу эту ясно и четко обрисовал перед нами и председатель полномочной комиссии ВЦИК по борьбе с эсеро-кулацким мятежом на Тамбовщине Владимир Александрович Антонов-Овсеенко.

Нас, нескольких военкомов, приехавших в Тамбов на совещание к М. Н. Тухачевскому, он пригласил на короткую беседу. Помню, с большим интересом ждал я встречи с этим выдающимся революционером. Я знал, что он стал на путь революционной борьбы семнадцатилетним юношей и уже через год вступил в ряды Российской социал-демократической рабочей партии. Я знал также, что за активное участие в организации вооруженного восстания против царизма в Севастополе в 1906 году Владимир Александрович был приговорен к смертной казни, замененной впоследствии двадцатилетней каторгой. С каторги ему удалось бежать за границу. Антонов-Овсеенко был одним из активнейших участников Великой Октябрьской социалистической революции в Петрограде, человеком, который под непосредственным руководством В. И. Ленина разработал план штурма Зимнего дворца, где окопалось Временное правительство, руководил штурмом и арестовал это правительство. И вот теперь Центральный Комитет партии и Советское правительство поручили Антонову-Овсеенко, бывшему командующему красными войсками юга России и – позднее – Украинским фронтом, ответственный пост председателя полномочной комиссии ВЦИК в Тамбовской губернии.

– Разрушить смычку между рабочими и крестьянами, оторвать деревню от советского города – вот чего хотят главари этого мятежа, – говорил нам Владимир Александрович. – Они воспользовались чрезвычайным обстоятельством – тяжелым экономическим положением на местах… Крестьянство сильно страдает, чувствуя близкий призрак голода, ощущая острый недостаток изделий рабочего производства. И надо раскрыть крестьянам глаза на правду, разъяснить им, что именно эсеры, организуя диверсии на железнодорожных путях, ведущих на юго-восток и в Сибирь, затрудняют подвоз хлеба к нашим фабрично-заводским центрам, чтобы остановить промышленные предприятия и тем самым не дать крестьянам товаров первой необходимости… Наш лозунг – неразрывный союз рабочих и крестьян. Призывайте крестьян как можно больше расширить посевные площади, как можно лучше засеять поля. В этом – выход. Помогите трудовому крестьянству в посевной и в уборке. Порой самая скромная практическая помощь в хозяйственных делах или в бытовом устройстве дает больше любого красноречия. Поймите, что в теперешних условиях вооруженная борьба с врагом – это еще не все. Перед нами тамбовское крестьянство. Середняки. Бедняки. Их необходимо как можно скорее высвободить из хаоса обмана, лжи, эсеровского террора. Необходимо без промедлений наладить порядок в губернии, укрепив Советы на местах, помочь в уборке и в посеве озимых. Делом покажите крестьянам, что такое союз между рабочим классом и крестьянством.

Таковы были задачи, которые партия поставила перед нами, участниками борьбы с антоновщиной.

Мы понимали, что в решении этих задач огромную роль должно было сыграть безупречное поведение наших бойцов и командиров среди местных крестьян. Крестьяне должны были как можно скорее на собственном опыте, собственными глазами убедиться в том, что есть бандиты и есть революционные рабоче-крестьянские войска, подлинно народная армия.

Моя память сохранила несколько эпизодов, на первый взгляд, казалось бы, маловажных, но очень характерных, показательных…

Помню, пришла наша бригада в село Рождественское. На улице я встретил пожилую крестьянку, лет пятидесяти пяти. Мы разговорились с ней. Она была матерью красноармейца, который, по ее словам, служил где-то на Украине.

– Как живете? – спросил я ее. – Обижают вас бандиты?

– Да, голубчик мой, все взяли, все!.. И теленка, и поросенка, и кур… А ведь что с нас взять-то? Век мы безлошадными были…

– А как банда называлась, кто вожак, не помните?

– Не знаю, право, не знаю… Нам ведь об этом не говорят. Стали у меня выпытывать: где твой сын, мы, дескать, ему напишем, и он вернется к тебе. А не скажешь – угоним тебя с собой, а избу сожжем… А я и впрямь не знаю, где сейчас мой сыночек, в какой губернии, два года уже не единой весточки нет. Уж я и не знаю, жив ли он…

Крестьянка пригласила меня в свою избенку. Одна половина ворот во двор висела на нижней петле, Другая валялась на земле. Бедность глядела на меня изо всех углов. В соломенной крыше зияла большая дыра. На улицу уныло смотрели три подслеповатых оконца с разбитыми стеклами. Кровати не было. Рваное ватное одеяло и еще какие-то лохмотья валялись на широкой крышке старого сундука…

– Дайте топор, – попросил я, – наши бойцы навесят вам ворота.

Крестьянка сначала недоуменно посмотрела на меня, а затем пошла и принесла топор со старым, искрошенным топорищем. Работать им было нельзя. Два наших кавалериста быстро насадили топор на новое топорище и починили ворота.

Я заглянул в огород, обнесенный невысоким плетнем… Хилая ботва картошки прежде времени безжизненно поникла под палящими солнечными лучами. Из пересохшей земли едва выступали хвостики морковной ботвы.

– Как с хлебом-то у вас? – спросил я хозяйку.

– Вот отведайте, если хотите…

И она вынесла из избы ломоть «хлеба» – липкого, с зеленоватым оттенком. Его с трудом можно было разрезать ножом. Крестьяне просушивали лебеду и растирали ее в ступе, добавляя горсть муки. Так получалась зеленоватая «мука», которая и спасала их.

А из соседнего двора доносился частый стук сапожного молотка. Там котовцы тоже время даром не теряли. Пожилая крестьянка-беднячка достала из сундука несколько рваных опорок и попросила бойцов:

– Может, почините, родименькие, а то хоть босой в холодную пору ходи…

Наши шорники принесли обрезки кожи для седел и тут же стали чинить крестьянскую обувь.

В этом же селе антоновцы перед самым нашим приходом насильно забрали всех лошадей, годных для кавалерийских рейдов. Но удрать далеко они не успели. Котовцы настигли их, дали бой и отобрали крестьянских коней. Этот табун мы пригнали в центр села и вернули лошадей их владельцам. Надо ли описывать, какой радостью и благодарностью светились лица мужиков, когда они повели лошадей к своим избам!

Такие сцены можно было наблюдать в каждой деревне, на каждом привале. Как писали в то время газеты, «правая рука красноармейцев стальным, карающим кулаком обрушивалась на голову врагов революции, левая помогала крестьянству восстанавливать хозяйство». Починка лопаты или топора, рубка дров, ремонт сарая или телеги, помощь в уборке урожая и в уходе за скотом – все это нередко действовало на крестьян сильнее любых речей. Молва о поведении красных кавалеристов опережала даже самых быстроногих коней. И настроение крестьянской массы стало заметно меняться. Обманутые стали отворачиваться от антоновцев, запуганные уже не страшились «большевистских извергов», о которых им на сходках все уши прокричали эсеровские болтуны.

Мы разъясняли крестьянам, что антоновцы разрушают железнодорожные пути и для того, чтобы сорвать подвоз хлеба к крупным городам и промышленным центрам и тем самым сорвать выпуск изделий, столь необходимых крестьянству, и для того, чтобы отрезать деревню от города, лишить крестьянина пролетарской помощи, сельскохозяйственных орудий, ситца, спичек, керосина, соли. Антоновцы быстро теряли почву под ногами. Конным и пешим бандам приходилось все туже и туже.

Помню выступление одного крестьянина на деревенской сходке, созванной сразу после нашего прихода.

– Большевики землю нам дали, – говорил он. – А что дали антоновские «партизаны»? Смерть да разорение! Голоду они помогают! Сеять запрещают, грозят расстрелять… А большевики пекутся о нашем брате – мужике. Вот, говорят. Ленин продразверстку отменил, продналог ввел. А что такое продналог? Я так понимаю: что после уплаты налога – все наше, мужицкое. Распоряжайся как хочешь. Верно?

– Эдак мы понимаем! – послышались голоса из толпы. – Пусть красноармейцы нам сами расскажут! Пусть говорят!..

Но в одной из деревень произошел случай, который мог серьезно испортить наши взаимоотношения с крестьянами.

Было это 2 июня 1921 года в небольшой деревне с красивым, каким-то песенным названием Сестренки, расположенной неподалеку от села Бакуры в пределах Саратовской губернии.

Встретили там нашу бригаду радушно, гостеприимно. И стар и млад – все вышли на улицу. Всюду светились приветливые улыбки. Женщины выносили молоко и простоквашу в крынках и кувшинах, угощали бойцов кусками хлеба, поили холодным квасом. Тащили ведра с водой, чтобы напоить коней.

Незаметно пролетели часы короткой дневки. Когда время перевалило за полдень, прозвучала команда строиться. И снова вся деревня на улице. Кругом слышатся голоса:

– Как бы поскорее укротить этих ворогов…

– Они и нас к себе зазывали, да мы не пошли…

– Не успели нас мобилизовать. А теперь-то мы никогда к ним, супостатам, не пойдем!..

И тут мой слух уловил женский голос, который звучал диссонансом в этом радостном говоре.

– Товарищи командиры!.. Товарищи командиры!.. У меня беда приключилась…

Я быстро обернулся: сквозь толпу крестьян пробиралась старая женщина.

– Что случилось, гражданка? – спросил я, подходя к этой женщине. – Какая беда?

Подошли командиры полков Н. Криворучко, И. Попов и комиссар полка И. Данилов.

– Да вот какое дело, родимые мои… – начала было крестьянка и замялась: чувствовалось, что тяжело, неловко как-то заводить ей этот разговор. – Было у меня девичье серебришко да золотишко. Дочку надо замуж выдавать, так это ей в приданое… И штоф водки был… Я бы ему водку и сама отдала, зачем она мне… Да вот золотишко это… Кто без приданого-то возьмет?..

Оживленный гомон вокруг нас сразу стих. Воцарилась тягостная тишина.

– Кто же у вас был, хозяюшка? – спросил я, стараясь говорить как можно спокойнее.

– Да я и не помню толком-то. Фамилию-то я не спросила. Чернявый такой…

– Может быть, вы сами отдали, подарили? – спросил кто-то из-за моей спины.

– Нет, не отдавала я… Вышла это я из избы, а потом вернулась. Смотрю, шкатулка пустая… Я, дура, не сдержалась, прибежала сюда. Вы уж простите меня, мы люди бедные…

Я подошел к Котовскому и тихо предложил:

– Единственный выход – построить всех в один ряд…

– Правильно! – кивнул Котовский и отдал команду.

Через несколько минут бригада спешилась и выстроилась на деревенской улице.

Котовский громовым голосом приказал: кто повинен в мародерстве – пусть выйдет из строя.

Шеренга не шелохнулась, никто не вышел.

– Ну, ладно, – проговорил комбриг. – Сейчас проверим…

– Пойдемте, мамаша, – попросил я старушку. – Покажите, кто к вам заходил.

И мы, Котовский, командиры полков, я и эта крестьянка, медленно пошли вдоль строя. Старушка вглядывалась в лица бойцов и отрицательно покачивала головой: «Нет, не этот». Когда мы поравнялись с невысоким черноволосым бойцом с темными глубоко посаженными, бегающими глазами, старушка шепнула мне:

– Боюсь грех на душу брать… Но вот этот больше всех похож.

Так дошли мы до конца шеренги. Старушка убежденно сказала мне:

– Нет, только тот, чернявый.

Котовский подступил вплотную к бойцу, на которого указала нам старушка, и негромко сказал:

– Ну, говори…

Боец стал отнекиваться: ничего не знаю, ничего не брал. Мы обыскали его. Заглянули в сумки, пристегнутые к седлу. Там в белье лежал неполный штоф водки. Подозвали крестьянку:

– Этот?

– Да вроде такой, как у меня был. Они ведь все похожие. Вот также половина осталась…

Я взглянул на Котовского и почувствовал, как ярость перехватила у него дыхание. Он обнажил шашку.

– Признавайся!

Чернявый повалился на колени, расплакался.

– Не брал я ничего! Не я это!..

Мы обыскали его сумки вторично и нашли золотые и серебряные вещи, неприметно завязанные в рубахе. Вина стала бесспорной.

Отошли в сторону – Котовский, я, Криворучко и Данилов.

– Ну, какое ваше мнение, что будем делать? – спросил Котовский.

Решили: за мародерство в напряженнейший момент борьбы с белокулацким мятежем расстрелять на глазах крестьян в этой же деревне.

Приговор был приведен в исполнение.

Крестьяне в Сестренках говорили потом:

– Страх-то какой! За такую малость – и смерть! Жизнь отняли!.. «Партизаны» все забирали, что хотели, коней угоняли, и никто из их командиров и бровью не повел, никого пальцем не тронули. Одно слово – бандиты!.. А тут сразу видно: другой солдат, нашенский, из Красной Армии.

Жители Сестренок оказали нам немалую помощь. Они показали нам, где повстанцы зарыли при отходе артиллерийское орудие, сказали, куда ушел конный отряд мятежников. И предупредили нас:

– Захватите с собой бревна, а то сядете на первой же переправе…

Взяв с собой подводы с бревнами (пилы и топоры у нас были), котовцы двинулись в путь. Предупреждение крестьян оправдалось. Нам пришлось восстанавливать первый же мост, сожженный отступавшими антоновцами.